Дни перепечатали изъ московскаго Прожектора статью вашу «Лѣто въ Парижѣ». И знаете, Илья Григорьевичъ, я испытываю подлинныя угрызенія совѣсти, что заставилъ васъ такъ страдать въ этомъ проклятомъ Парижѣ. Подробно, смакуя, разсказываете вы, какъ однажды, на послѣдніе двадцать франковъ, вы взяли такси. Шофферъ, оказавшійся русскимъ бѣлогвардейцемъ Сергѣевымъ, на вопросъ свой: «Куда везти», получилъ отъ васъ энигматическій отвѣть: «Все равно». И васъ, непорочнаго и не тронутаго растлѣніемъ Европы, завезъ въ неприличный домъ. Конечно, Илья Григорьевичъ, васъ не соблазнили продажныя женщины — кто въ этомъ позволитъ себѣ усумниться ? Тогда шофферъ поволокъ васъ въ другую комнату, гдѣ подлые и извращенные люди насиловали козу. — Но вы и туть устояли, что дѣлаетъ вамъ честь. Наконецъ, шофферъ предложилъ вамъ собственную свою жену. Но вы, съ героизмомъ, достойнымъ быть отмѣченнымъ, отказались и отъ этого. Вотъ что, какъ вы увѣряете, приключилось съ вами въ Парижѣ.
Если вы еще не окончательно забыли прошлое, вы должны понять, почему я испытываю угрызенія совѣсти. Вы помните, какъ въ 1919 году вы приходили ко мнѣ (въ Ростовѣ-на-Дону) въ редакцію Донской Рѣчи съ громовыми статьями противъ большевиковъ? Я принужденъ былъ значительно ихъ выправлять, чтобы смягчить вашъ кровавый ура-патріотизмъ. Комплектъ номеровъ Донской Рѣчи (съ вашими, въ томъ числѣ, статьями) переданъ мной въ прошломъ году въ пражскій Казачій Архивъ. Но я помню и содержаніе ихъ, и стиль — суровый, отъ котораго несло мщеніемъ и кровью. И потому я сохранилъ о васъ, Илья Григорьевичъ, память, какъ о человѣкѣ, очень мстительномъ и очень непреклонномъ.
Когда, черезъ три года послѣ того, вы появились въ Парижѣ и пришли ко мнѣ, я радъ былъ видѣть стараго товарища по оружію.
Васъ гнали изъ Парижа. Вы подлежали высылкѣ. Вы просили меня помочь разсѣять «недоразумѣніе» и «ошибку». А ошибка французскихъ властей заключалась въ томъ, что васъ зачислили въ большевики. Покойная жена моя и я, <мы> начали хлопоты. Мы ѣздили по депутатамъ, по вліятельнымъ господамъ и дамамъ, въ различныя учрежденія. Вы принуждены были на нѣкоторое время уѣхать въ Бельгію. Но хлопоты мы продолжали. Вы бомбардировали насъ письмами, умоляя «выручить», жалуясь то, что «чувствуете себя оставленнымъ», что «сплетни вокругъ меня растутъ», что вы теряете куражъ и приведены «въ состояніе недовѣрія и озлобленія». И покойной женѣ вы писали:
«…За неимѣніемъ рыбы, т. е. Парижа, мнѣ очень хотѣлось бы въ Италію. Я помню, что у Петра Яковлевича тамъ хорошія связи. Не могли ли бы вы помочь мнѣ достать «разрѣшеніе на въѣздъ» въ Италію?»
Это я цитирую отдѣльныя мѣста изъ — увы! — не всѣхъ сохранившихся вашихь къ намъ писемъ. Да, человѣка въ бѣдѣ мы никогда не оставляли. Тѣмъ болѣе, что вы увѣряли, что не можете нигдѣ работать, кромѣ Парижа, ибо тамъ — въ Россіи… Вы теперь тамъ, я не хочу вредить вамъ въ глазахъ Бухарина… И, въ концѣ концовъ, вы пріѣхали сюда. Это было хлопотно, иногда непріятно, ибо страдало наше самолюбіе. Больная и измученная жена проводила иногда по полдня въ бесѣдахъ съ вліятельными людьми, скача отъ одного къ другому въ тряскихъ такси — вотъ въ такихъ самыхъ, какъ у шоффера Сергѣева.
Ваши письма были непріятны: вы подчасъ унижались, шли на недопустимыя для свободнаго человѣка ухищренія.
Вы, вѣроятно, помните, какъ однажды жена написала вамъ въ Брюссель, что лучше даже много претерпѣть, чѣмъ немного пресмыкаться: храните ли вы это письмо?
Итакъ, вы оказались, къ концѣ концовъ, въ Парижѣ, безъ котораго, увѣряли, не можете жить, внѣ котораго не въ состояніи творить. И вы творили и творите, пишете безъ отдыха обо всемъ и ни о чемъ, и дописались до козы.
Предположимъ, что все, вами описанное, такъ и было. На отвѣтъ человѣка въ помятой каскеткѣ и съ грязными ногтями, шофферъ Сергѣевъ везетъ его въ скверный домъ; что подѣлать: на ловца и звѣрь бѣжитъ!
Но дѣло не въ Сергѣевѣ, вы хотите дать типъ русскаго заграницей. Предъ Россіей не данный Сергѣевъ, отвратительный шофферъ, существующій отъ доходовъ съ доставки гостей въ непотребные дома, а нѣкая соціальная категорія. Гляди, молъ, Россія, какъ и чѣмъ живетъ эмигрантщина!
И далѣе… Вы изображаете растлѣнный, гнилой Западъ, обреченный на гибель, разлагающійся заживо. У меня нѣтъ резона защищать Западъ ни отъ эпигоновъ славянофильства, ни отъ наивно-невѣжественныхъ евразійцевъ, ни тѣмъ паче отъ вашей болтовни, Илья Григорьевичъ.
Но тамъ — въ Россіи — выросло поколѣніе, не знающее тѣхъ, кто имѣлъ настоящіе счеты съ Европой. Тамъ даже по именамъ не знаютъ ни И. Кирѣевскаго, ни Хомякова, ни Самарина, ни Данилевскаго. Но въ этомъ поколѣніи, духовно и умственно неподготовленномъ, живетъ ненависть (почему — это другое дѣло) къ Европѣ, главнымъ образомъ — по незнанію ея.
И вотъ приходитъ литераторъ, который примѣрами, понятными даже для комсомольца, утверждаетъ эту ненависть. Да развѣ вся ваша статья не можетъ быть опровергнута необычайно легко: 1) садясь въ такси, не говорите: «Вези, куда хочешь»; 2) мойте руки, носите чистое бѣлье и не имѣйте вида подозрительнаго субъекта. Иначе, въ распутномъ Парижѣ, какъ въ дѣвственной Москвѣ, все равно въ какомъ бы городѣ, Илья Григорьевичъ, сіе бы ни произошло, васъ навѣрняка доставили бы въ это самое мѣсто.
Ну-съ, а если вдругъ все это попросту вранье?
Вѣдь могло случиться и такъ, что вамъ нужны были деньги, и вы рѣшили потрафить на вкусъ невзыскательнаго читателя, или, того хуже: хотѣли заслужить милость начальства, чтобы заполучить заграничный паспортъ и отбыть въ нашу подлую Европу, гдѣ все же для васъ пріуготовлены «Ротонда», мифическая коза и разбитое такси Сергѣева.
Что жъ, пріѣзжайте, милости просимъ, и, если захотите чему-нибудь поучиться, я отправлю васъ прежде всего въ баню, пріобрѣту за свой счеть (я не скупъ) приличную шляпу, и, въ новомъ для Эренбурга видѣ, сумѣю ему кое-что показать, кое-чему научить. У меня нѣтъ пріюта для исправленія совершеннолѣтнихъ, но брату-писателю я всегда готовъ помочь словомъ и дѣломъ, не только помышленіемъ.
А теперь, Илья Григорьевичъ, объ очень серьезномъ.
Господь далъ намъ слово, оно священно, особенно, когда запечатлѣно на бумагѣ. И слово лжи, слово фальши, слово змѣиное — страшное преступленіе передъ Богомъ, передъ своей совѣстью, передъ людьми.
Лучше молчать, чѣмъ лгать, фальшивить и соблазнять неправдой.
И второе: человѣку отъ рожденія отпущена мѣра. Это мѣра горестямъ, радостямъ, любви, ненависти, уму, глупости, талантамъ и бездарности. И вамъ Господь отпустилъ всего въ мѣру. Онъ далъ вамъ небольшой талантъ, остроту глаза, способность къ приспособленію, несомнѣнный, хотя и очень земной, умъ.
Этотъ вашъ небольшой талантъ вы обязаны хранить, какъ Божій даръ, не растрачивать, а, напротивъ того — совершенствовать и утверждать въ правдѣ. Что дѣлаете вы съ даннымъ вамъ талантомъ! Имѣете ли вы право передъ своей совѣстью, какъ гибка бы она ни была, опускаться до послѣдней ступени скверной выдумки, до соблазненія противоестественной мерзостью? Даю вамъ слово, Илья Григорьевичъ, я читалъ вашу статью с ужасною болью за васъ, съ тоской человѣка, на глазахъ котораго духовно самъ себя убиваетъ другой человѣкъ.
Кто васъ тащить на веревкѣ?
Зачѣмъ вы, какъ блудливый козелъ, сами себя растлѣваете?
Петръ Рыссъ
Возрожденіе, № 457, 2 сентября 1926
Views: 38