Дни перепечатали изъ московскаго Прожектора статью вашу «Лѣто въ Парижѣ». И знаете, Илья Григорьевичъ, я испытываю подлинныя угрызенія совѣ­сти, что заставилъ васъ такъ страдать въ этомъ проклятомъ Парижѣ. Подробно, смакуя, разсказываете вы, какъ однажды, на послѣдніе двадцать франковъ, вы взяли такси. Шофферъ, оказавшійся русскимъ бѣлогвардейцемъ Сергѣевымъ, на воп­росъ свой: «Куда везти», получилъ отъ васъ энигматическій отвѣть: «Все рав­но». И васъ, непорочнаго и не тронутаго растлѣніемъ Европы, завезъ въ неприличный домъ. Конечно, Илья Григорье­вичъ, васъ не соблазнили продажныя женщины — кто въ этомъ позволитъ себѣ усумниться ? Тогда шофферъ поволокъ васъ въ другую комнату, гдѣ подлые и из­вращенные люди насиловали козу. — Но вы и туть устояли, что дѣлаетъ вамъ честь. Наконецъ, шофферъ предложилъ вамъ собственную свою жену. Но вы, съ героизмомъ, достойнымъ быть отмѣчен­нымъ, отказались и отъ этого. Вотъ что, какъ вы увѣряете, приключилось съ вами въ Парижѣ.

Если вы еще не окончательно забыли прошлое, вы должны понять, почему я ис­пытываю угрызенія совѣсти. Вы помните, какъ въ 1919 году вы приходили ко мнѣ (въ Ростовѣ-на-Дону) въ редакцію Донской Рѣчи съ громовыми статьями противъ большевиковъ? Я принужденъ былъ значительно ихъ выправлять, чтобы смягчить вашъ кровавый ура-патріотизмъ. Комплектъ номеровъ Донской Рѣчи (съ вашими, въ томъ числѣ, статьями) пере­данъ мной въ прошломъ году въ пражскій Казачій Архивъ. Но я помню и содержа­ніе ихъ, и стиль — суровый, отъ котора­го несло мщеніемъ и кровью. И потому я сохранилъ о васъ, Илья Григорьевичъ, память, какъ о человѣкѣ, очень мстительномъ и очень непреклонномъ.

Когда, черезъ три года послѣ того, вы появились въ Парижѣ и пришли ко мнѣ, я радъ былъ видѣть стараго товарища по оружію.

Васъ гнали изъ Парижа. Вы подлежали высылкѣ. Вы просили меня помочь раз­сѣять «недоразумѣніе» и «ошибку». А ошибка французскихъ властей заключа­лась въ томъ, что васъ зачислили въ большевики. Покойная жена моя и я, <мы> начали хлопоты. Мы ѣздили по депутатамъ, по вліятельнымъ господамъ и дамамъ, въ различныя учрежденія. Вы принуждены были на нѣкоторое время уѣхать въ Бельгію. Но хлопоты мы продолжали. Вы бомбардировали насъ письмами, умоляя «выручить», жалуясь то, что «чувству­ете себя оставленнымъ», что «сплетни во­кругъ меня растутъ», что вы теряете ку­ражъ и приведены «въ состояніе недовѣрія и озлобленія». И покойной женѣ вы писали:

«…За неимѣніемъ рыбы, т. е. Парижа, мнѣ очень хотѣлось бы въ Италію. Я по­мню, что у Петра Яковлевича тамъ хоро­шія связи. Не могли ли бы вы помочь мнѣ достать «разрѣшеніе на въѣздъ» въ Италію?»

Это я цитирую отдѣльныя мѣста изъ — увы! — не всѣхъ сохранившихся вашихь къ намъ писемъ. Да, человѣка въ бѣдѣ мы никогда не оставляли. Тѣмъ болѣе, что вы увѣряли, что не можете нигдѣ рабо­тать, кромѣ Парижа, ибо тамъ — въ Рос­сіи… Вы теперь тамъ, я не хочу вредить вамъ въ глазахъ Бухарина… И, въ кон­цѣ концовъ, вы пріѣхали сюда. Это было хлопотно, иногда непріятно, ибо страда­ло наше самолюбіе. Больная и измучен­ная жена проводила иногда по полдня въ бесѣдахъ съ вліятельными людьми, скача отъ одного къ другому въ тряскихъ такси — вотъ въ такихъ самыхъ, какъ у шоффера Сергѣева.

Ваши письма были непріятны: вы под­часъ унижались, шли на недопустимыя для свободнаго человѣка ухищренія.

Вы, вѣроятно, помните, какъ однажды жена написала вамъ въ Брюссель, что лучше даже много претерпѣть, чѣмъ не­много пресмыкаться: храните ли вы это письмо?

Итакъ, вы оказались, къ концѣ кон­цовъ, въ Парижѣ, безъ котораго, увѣряли, не можете жить, внѣ котораго не въ со­стояніи творить. И вы творили и творите, пишете безъ отдыха обо всемъ и ни о чемъ, и дописались до козы.

Предположимъ, что все, вами описанное, такъ и было. На отвѣтъ человѣка въ помятой каскеткѣ и съ грязными ногтями, шофферъ Сергѣевъ везетъ его въ сквер­ный домъ; что подѣлать: на ловца и звѣрь бѣжитъ!

Но дѣло не въ Сергѣевѣ, вы хотите дать типъ русскаго заграницей. Предъ Россіей не данный Сергѣевъ, отвратительный шофферъ, существующій отъ дохо­довъ съ доставки гостей въ непотребные дома, а нѣкая соціальная категорія. Гля­ди, молъ, Россія, какъ и чѣмъ живетъ эмигрантщина!

И далѣе… Вы изображаете растлѣнный, гнилой Западъ, обреченный на гибель, разлагающійся заживо. У меня нѣтъ ре­зона защищать Западъ ни отъ эпигоновъ славянофильства, ни отъ наивно-невѣжественныхъ евразійцевъ, ни тѣмъ паче отъ вашей болтовни, Илья Григорьевичъ.

Но тамъ — въ Россіи — выросло по­колѣніе, не знающее тѣхъ, кто имѣлъ на­стоящіе счеты съ Европой. Тамъ даже по именамъ не знаютъ ни И. Кирѣевскаго, ни Хомякова, ни Самарина, ни Данилев­скаго. Но въ этомъ поколѣніи, духовно и умственно неподготовленномъ, живетъ не­нависть (почему — это другое дѣло) къ Европѣ, главнымъ образомъ — по незнанію ея.

И вотъ приходитъ литераторъ, который примѣрами, понятными даже для комсо­мольца, утверждаетъ эту ненависть. Да развѣ вся ваша статья не можетъ быть опровергнута необычайно легко: 1) са­дясь въ такси, не говорите: «Вези, куда хочешь»; 2) мойте руки, носите чистое бѣлье и не имѣйте вида подозрительнаго субъекта. Иначе, въ распутномъ Пари­жѣ, какъ въ дѣвственной Москвѣ, все равно въ какомъ бы городѣ, Илья Григорь­евичъ, сіе бы ни произошло, васъ навѣрняка доставили бы въ это самое мѣсто.

Ну-съ, а если вдругъ все это попросту вранье?

Вѣдь могло случиться и такъ, что вамъ нужны были деньги, и вы рѣшили потра­фить на вкусъ невзыскательнаго читате­ля, или, того хуже: хотѣли заслужить ми­лость начальства, чтобы заполучить за­граничный паспортъ и отбыть въ нашу подлую Европу, гдѣ все же для васъ пріуготовлены «Ротонда», мифическая коза и разбитое такси Сергѣева.

Что жъ, пріѣзжайте, милости просимъ, и, если захотите чему-нибудь поучиться, я отправлю васъ прежде всего въ баню, пріобрѣту за свой счеть (я не скупъ) приличную шляпу, и, въ новомъ для Эренбурга видѣ, сумѣю ему кое-что показать, кое-чему научить. У меня нѣтъ пріюта для исправленія совершеннолѣтнихъ, но брату-писателю я всегда готовъ помочь словомъ и дѣломъ, не только помышлені­емъ.

А теперь, Илья Григорьевичъ, объ очень серьезномъ.

Господь далъ намъ слово, оно священно, особенно, когда запечатлѣно на бума­гѣ. И слово лжи, слово фальши, слово змѣиное — страшное преступленіе пе­редъ Богомъ, передъ своей совѣстью, передъ людьми.

Лучше молчать, чѣмъ лгать, фальшивить и соблазнять неправдой.

И второе: человѣку отъ рожденія отпущена мѣра. Это мѣра горестямъ, радостямъ, любви, ненависти, уму, глупости, талантамъ и бездарности. И вамъ Господь отпустилъ всего въ мѣру. Онъ далъ вамъ небольшой талантъ, остроту глаза, способность къ приспособленію, несомнѣнный, хотя и очень земной, умъ.

Этотъ вашъ небольшой талантъ вы обязаны хранить, какъ Божій даръ, не растрачивать, а, напротивъ того — совершенствовать и утверждать въ правдѣ. Что дѣлаете вы съ даннымъ вамъ талантомъ! Имѣете ли вы право передъ своей совѣстью, какъ гибка бы она ни была, опускаться до послѣдней ступени скверной выдумки, до соблазненія противоестественной мерзостью? Даю вамъ слово, Илья Григорьевичъ, я читалъ вашу статью с ужасною болью за васъ, съ тоской человѣка, на глазахъ котораго духовно самъ себя убиваетъ другой человѣкъ.

Кто васъ тащить на веревкѣ?

Зачѣмъ вы, какъ блудливый козелъ, сами себя растлѣваете?

Петръ Рыссъ
Возрожденіе, № 457, 2 сентября 1926

Views: 36