Въ Лондонѣ, во время студенческаго праздника, арестовано нѣсколько молодыхъ людей за невинный видъ хулиганства. Производя «налеты» на театры, молодежь перешла границы приличій, кое-гдѣ побила стекла, кое-гдѣ прекратила спектакли, а на улицѣ подвергла издѣвательствамъ почтенныхъ мирныхъ прохожихъ.

Заступаться за разгулявшихся молодыхъ людей въ данномъ случай, конечно, не стоитъ. Но, все-таки, послѣ полувѣкового опыта съ поведеніемъ нашихъ студентовъ въ Россіи, почему-то приходитъ въ голову мысль:

— Славу Богу, что въ Европѣ университетская молодежь избытокъ молодой энергіи направляетъ главнымъ образомъ на битье стеколъ, а не на разрушеніе политическаго строя страны.

Такой невинный предохранительный клапанъ безусловно необходимъ, чтобы молодежь могла время отъ времени выпускать изъ себя паръ и не доводить дѣла до взрыва котловъ.

Наши россійскіе студенты, не въ примѣръ европейцамъ, были всегда слишкомъ умны, серьезны, всесторонне образованны. И оттого губили Россію.

Если развлекались иногда, то не веселымъ битьемъ стеколъ, а мрачными надрывами собственной души.

Если издѣвались надъ прохожими, то не за ихъ солидный и вдумчивый видъ, а, наоборотъ, за недостаточную сознательность и гражданственность.

Веселиться какъ слѣдуетъ русскій студентъ вообще никогда не умѣлъ. Даже въ трезвомъ состояніи студенческая голова была обременена чрезмѣрной путаницей міровыхъ проблемъ и задачъ. А послѣ бокала пива или рюмки водки съ селедкой — путаница безусловно росла. Бокалы шли въ арифметической прогрессіи, идейныя же осложненія въ геометрической.

Приблизительно — въ духѣ неомальтузіанства. Или по закону Вебера-Фехнера.

Помню я, какъ мы, студенты, въ наше далекое старое время негодовали на предержащія власти за несправедливое отношеніе къ пьянымъ скандаламъ и къ занятію политикой.

За позорныя драки на улицѣ, компрометирующія науку, философію и высшія достиженія духа — никакого, можно сказать, наказанія. Кромѣ трехъ рублей штрафа у мирового судьи.

А за благородную сходку, созванную по случаю казни испанскаго анархиста Ферера, сходку, дѣлавшую честь чуткой совѣсти міра — тяжкая кара. Недопущеніе къ экзаменамъ. Исключеніе…

Вотъ, напримѣръ, товарищи по курсу вовлекли меня однажды въ Одессѣ въ попойку. Кутили мы сначала въ ресторанѣ, затѣмъ, когда выгнали поздней ночью, купили въ кабачкѣ на Арнаутской улицѣ скатерть, стаканы, вино, разостлали скатерть на рельсахъ конки (трамвая еще не было), и расположились закусывать. Что произошло послѣ, — стыдно вспомнить. Рано утромъ первый вагонъ конки не былъ нами пропущенъ. Кучеръ остановилъ лошадей, звонилъ, кричалъ — ничего. Сигнализаціей, словами, бутылками мы давали ясно понять, что ни за что не встанемъ съ рельсъ и что лучше всего конкѣ самой свернуть въ сторону. Городовой, вызванный кучеромъ, тоже не добился никакихъ результатовъ, такъ какъ мы тутъ же, на мѣстѣ, начали экзаменовать его по аналитической геометріи. Послѣ долгихъ дебатовъ, дискуссій и преній обѣ стороны пришли, наконецъ, къ компромиссу: мы сойдемъ, но поѣдемъ въ участокъ на лошадяхъ, выпряженныхъ изъ конки. И въ участкѣ, при составленіи протокола, одинъ изъ насъ довелъ скандаль до полной исчерпанности. Взялъ листъ съ протоколомъ; вмѣсто того, чтобы подписать, разорвалъ на мелкія части; и, осыпавъ голову помощника пристава лоскутками бумаги, торжественно крикнулъ:

— Снѣгъ идетъ!

Казалось бы, за все это — за скатертъ, за конку, за аналитическую геометрію городового и за снѣгъ въ полицейскомь участкѣ мы должны были бы быть вычеркнуты изъ рядовъ гражданъ какъ позорный, недостойный для преобразованія страны элементъ.

И между тѣмъ, все сошло съ рукъ. Даже къ мировому не вызвали.

А черезъ годъ, осенью, собрались мы въ аудиторіи обсуждать величайшій вопросъ: о преобразованіи первой Государственной Думы въ Національное Собраніе и о переименованіи Таврическаго Дворца въ Залъ для игръ въ мячъ…

И насъ переписали. И мы всѣ потеряли годъ. А человѣчество лишилось на тотъ же срокъ полезныхъ руководителей.

Такая несправедливость къ обоимъ фактамъ казалась мнѣ въ то время не только гнусной, но и нелѣпой. Какъ презиралъ я за это министерство внутреннихъ дѣлъ! Какъ горько смѣялся надъ градоначальникомъ!

А вотъ теперь читаю о скандалахъ кембриджскихъ и оксфордскихъ студентовъ, отечески улыбаюсь, встрѣчая извѣстіе о битыхъ стеклахъ…

И вспоминаю мудрость нашихъ градоправителей.

И вѣрю въ могущество странъ, въ которыхъ студенты не торопятся заниматься политикой.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 932, 21 декабря 1927.

Visits: 22

Кто бы могъ подумать лѣтъ двѣнадцать, пятнадцать тому назадъ, что русская свободомыслящая интеллигенція можетъ чествовать полиціймейстера и кричать «ура» городовымъ?

Отъ одной такой мысли болѣзненно сжалось бы интеллигентское сердце, и всѣ идеалы оказались бы грубо растоптанными. Охранителямъ порядка вообще не находилось мѣста въ нашемъ изысканномъ цивилизованномъ обществѣ. И порядокъ и его насажденіе были всегда плохимъ тономъ для русскаго быта.

Вотъ безпорядокъ – это дѣло другое. Это — шикъ. Это утонченность, совершенство, устремленіе, пареніе…

И передъ идеологами безпорядка открывались всѣ лучшія двери. Не то, что передъ служителями порядка, которымъ предоставлялось мерзнуть у тротуаровъ снаружи и эти двери охранять.

Помню я былые студенческіе годы… Съ какой ненавистью смотрѣли мы на ужасныя фигуры городовыхъ, отвратительно обтянутыя оранжево-красными шнурами, упорно стоявшія на перекресткахъ, нагло помахивавшія бѣлыми палками, преступно регулировавшія уличное движеніе.

— Мужику куренка некуда выпустить, а у нихъ бѣлыя перчатки!.. — съ содроганіемъ думалъ я. — Въ тискахъ цензуры мы, молодые журналисты, не можемъ дать понять обществу, куда надо итти, а они безпрепятственно указываютъ вмѣсто насъ направленіе. И все время препятствуютъ стихійному движенію массъ. Вѣчный проклятый кличъ «держи право», вѣчное насиліе надъ волей сидящаго на козлахъ пролетарія, не могущаго повернуть въ сторону безъ того, чтобы не обогнуть съ рабской покорностью ужасную полицейскую палку.

— Но, нѣтъ, придетъ, наконецъ, время, — озлобленно мечталъ я, — сгинутъ эти шнуры, исчезнутъ городовые, въ государствѣ останутся только профессора… И заживемъ мы тогда подъ яснымъ небомъ въ алмазахъ.

Такого рода печальныя воспоминанія охватили меня на-дняхъ въ Медонѣ на французскомъ благотворительномъ вечерѣ, устроенномъ комиссаріатомъ полиціи въ пользу мѣстнаго сиротскаго дома. Насъ, русскихъ, пришедшихъ на вечеръ, оказалось почти вдвое больше, чѣмъ французовъ. Явились мы, главнымъ образомъ, для того, чтобы подчеркнуть свое вниманіе къ мѣстной полиціи, всегда очень сердечно и благожелательно относящейся къ намъ. Неожиданно, безъ всякихъ предварительныхъ сговоровъ, вечеръ какъ-то самъ собой превратился въ праздникъ франко-русской дружбы. Помощникъ комиссара мсье Моаль поднесъ одной изъ русскихъ медонскихъ общественныхъ дѣятельницъ г-жѣ Быченской букетъ цвѣтовъ, привѣтствуя въ ея лицѣ всю медонскую русскую колонію. Въ отвѣтъ на это г-жа Быченская отъ имени русскихъ горячо поблагодарила комиссаріатъ, указавъ на всю ту благожелательность, которую полиція проявляетъ къ бѣженцамъ. Затѣмъ, самъ комиссаръ, мсье Мюло взошелъ на эстраду произнесъ теплое привѣтствіе, закончивъ его восклицаніемъ: «vivent la Russie et la France». [1] И долго послѣ того звенѣли въ залѣ алплодисменты, долго не смолкало «ура»…

— Ну, какъ? — спросилъ я мелонскаго старожила, профессора Гронскаго, ожесточенно бившаго въ ладоши послѣ рѣчи комиссара. — Нравится вамъ сегодняшній вечеръ?

— О, конечно. Очень трогательно.

— Жаль, что мы съ вами не догадались апплодировать полиціи раньше, — грустно замѣтилъ я. — Хотя бы лѣтъ пятнадцать, двадцать тому назадъ. Въ Россіи.

Профессоръ обиженно взглянулъ на меня, ничего не отвѣтилъ и незамѣтно отошелъ въ сторону. Сдѣлавъ видъ, что мы съ нимъ незнакомы, онъ продолжалъ апплодировать, громко кричать «ура» и «вивъ».

— Профессоръ! — подошелъ опять я къ Гронскому, рѣшивъ не покидать его въ тяжелыя минуты перелома міросозерцанія. — А не находите ли вы, что, чествуя медонскую полицію, мы этимъ самымъ какъ бы свертываемъ знамена и, потрясая идеологическія основы, подрываемъ въ корнѣ..

— Оставьте пожалуйста, — сердито оборвалъ профессоръ, снова быстро отходя въ сторону и протискиваясь сквозь толщу публики. — Чего пристали, въ самомъ дѣлѣ?

Балъ, между прочимъ, продолжался. Оживленно двигались русскія и французскія пары, сплетенныя моднымъ танцемъ въ тѣсный франко-русскій альянсъ; у спеціальной стойки, устроенной для русскихъ гостей, закусывали старики, подкрѣплялась послѣ физическихъ упражненій чарльстона неугомонная молодежь; Е. Л. Быченская со счастливымъ лицомъ побѣдоносно ходила по залу держа высоко надъ собой пышный букетъ. А К. Н. Кедровъ подошелъ ко мнѣ и, очевидно, угадавъ мое настроеніе, спросилъ:

— А вы знаете анекдотъ о городовомъ? Вотъ послушайте. Одинъ контръ-революціонеръ, бывшій раньше большимъ либераломъ, бесѣдуетъ съ почтеннымъ буржуазно-настроеннымъ евреемъ…. «Ахъ, Семенъ Соломоновичъ, если бы въ Петербургѣ я снова увидѣлъ городового, я, честное слово, бросился бы къ нему, схватилъ бы въ объятья, началъ бы горячо цѣловать». «О, нѣтъ, дорогой мой, вамъ этого никакъ не удалось бы сдѣлать такъ, сразу». «Почему, Семёнъ Соломоновичъ ?» «Очень просто: вы совсѣмъ забываете что для этого пришлось бы становиться въ огромную очередь».

[1] Да здравствутъ Россія и Франція (фр.).

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 926, 15 декабря 1927.

Visits: 18

Сложное это явленіе — патріотизмъ.

У русскихъ въ особенности.

Сидимъ мы какъ-то, на-дняхъ, въ небольшой компаніи, въ русскомъ ресторанѣ, обѣдаемъ. Посѣтителей много — почти всѣ свои. Есть однако, и нѣсколько иностранцевъ.

— Неужели вы думаете, Викторъ Ивановичъ, что ихъ склока такъ-таки ничѣмъ и не кончится? — начинаетъ разговоръ на политическія темы Федоръ Сергѣевичъ.

— Конечно, ничѣмъ. Помяните меня. Подерутся, утихнутъ, потомъ опять подерутся, опять утихнутъ… А русскій народъ будетъ покорно созерцать эту картину и ждать помощи отъ Господа Бога.

— Да ужъ, дѣйствительно, народецъ у насъ… — вздыхаетъ Федоръ Сергѣевичъ. — Богоносецъ, чертъ его подери. Вотъ когда имѣньице чужое хочется цапнуть, или корову свою защитить — тогда энергія неизвѣстно откуда берется. А чтобы охранить національное достоинство или поддержать честь русскаго имени, на это, извините, энергіи нѣтъ, непротивленіе полное. Надежда исключительно на угодниковъ Божьихъ, на Николая Чудотворца, на Мать Пресвятую Богородицу…

— Эхъ, господа, господа!.. — печально говоритъ Викторъ Ивановичъ, закуривая папиросу. — Сказать вамъ откровенно, я даже не знаю, стоитъ ли вообще когда-нибудь возвращаться въ Россію. Мы вотъ все мечтаемъ объ этомъ моментѣ, рисуемъ идиллическую радость вступленія на родную почву. А что мы встрѣтимъ въ дѣйствительности на русской землѣ? Развращенную молодежь? Хулиганье, безпризорщину? Трусливое старое поколѣніе, — забитое, привыкшее къ гаденькимъ компромиссамъ, къ плевкамъ въ свою собственную измелчавшую душу? Никакой радости въ возвращеніи домой я не вижу, простите меня. Какой теперь у насъ отчій домъ, если въ домѣ этомъ на кровати, вмѣсто бабушки, волкъ въ чепцѣ лежитъ а весь полъ загаженъ волчьими экскрементами?

— Я, конечно, не такъ мрачно смотрю на вещи, какъ Викторъ Ивановичъ, — громко на весь ресторанъ говоритъ Федоръ Степановичъ. — Но доля правды въ его разсужденіяхъ безусловно есть. Вотъ, напримѣръ, чего я не переношу, это — простыхъ русскихъ бабъ въ платочкахъ. Такъ и представляется наглая харя, щелкающая сѣмечки, въ промежуткѣ визгливо кричащая «правильно, правильно, товарищъ!». Или матросня, напримѣръ. Брр!.. При одномъ воспоминаніи тошнота подступаетъ къ горлу… Мнѣ, скажу прямо, любой негръ изъ Центральной Африки гораздо роднѣе и ближе, чѣмъ матросъ съ крейсера «Аврора», или моя бывшая кухарка Глаша, изъ-за которой у меня произвели обыскъ и засадили на три мѣсяца.

Разговоръ за столомъ довольно долго продолжался въ этихъ пессимистическихъ антинаціональныхъ тонахъ. Досталось во время бесѣды не только кухаркамъ, матросамъ и мужичку, но, конечно, и интеллигенціи. Попало ей за всѣ ея качества — и за маниловскую мечтательность, и за отсутствіе государственнаго чутья, и за ребяческое идеализированіе русскаго сфинкса, который оказался въ конечномъ счетѣ не сфинксомъ, а изрядной свиньей.

И въ концѣ бесѣды неожиданно, вдругъ инцидентъ…

Поворачивается къ намъ сидѣвшій за сосѣднимъ столомъ какой-то добродушный нѣмецъ. На ломанномъ русскомъ языкѣ одобрительно говоритъ Виктору Ивановичу:

— Это вѣрно! За ваше здоровье, милостивый господинъ!

Викторъ Ивановичъ машинально протягиваетъ бокалъ, чокается. Но на лицѣ, кромѣ недоумѣнія, выражается и ясно обозначенная тревога.

— Что, собственно, вѣрно? Я васъ не понимаю, мсье.

— А это все вѣрно… Что вы говорили. Что русскій шеловѣкъ — свинья. Я тоже жилъ въ Россіи, все видѣлъ. Русскій баба — такая животная!

Что произошло за нашимъ столикомъ послѣ одобренія нѣмца — трудно сказать. Викторъ Ивановичъ, побагровѣвъ, вскочилъ. Федоръ Сергѣевичъ, сорвавшись съ мѣста, взялся за палку. А Вѣра Андреевна, которой принадлежала мысль о томъ, что вся русская интеллигенція — сплошная дрянь, замахала руками, завизжала:

— Уберите этого нахала! Какъ онъ смѣетъ, дуракъ?

Разставаясь со своими друзьями, я не удивлялся тому, что нѣмецъ пострадалъ очень сильно. Меня не поражало то обстоятельство, что Викторъ Ивановичъ самъ велъ нѣмца къ двери, а Федоръ Сергѣевичъ своимъ энергичнымъ колѣномъ помогалъ ему прыгать на тротуаръ.

Удивляло меня одно: какъ у русскихъ людей сложно національное чувство, какъ болѣзненно изломанъ патріотизмъ.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 909, 28 ноября 1927.

Visits: 18

Какъ извѣстно, въ наше время очень многое зависитъ отъ двухъ могущественныхъ факторовъ:

Отъ точки зрѣнія. Разъ.

И отъ суммы, которую за точку зрѣнія платятъ. Два.

Взять вотъ, напримѣръ, сотрудника «Юманите», нѣкоего мсье Гранжана, описывающаго въ рядѣ очерковъ прелести совѣтской жизни.

Мсье-товарищъ восторженно уже описалъ все: и какъ удобно готовить обѣды въ коммунальной кухнѣ на примусѣ. И какъ свято оберегается на совѣтской почтѣ тайна частной корреспонденціи. И какъ безпризорныя московскія дѣти безплатно наслаждаются на улицахъ радіоконцертами.

А между тѣмъ, восторгаться нужно и далѣе. Восторгаться во что бы то ни стало. Восторгаться, не останавливаясь ни передъ какими логическими, психологическими и моральными трудностями.

И вотъ, въ рѣшеніи подобной задачи — провести восторженную точку зрѣнія до конца, — докатился товарищъ Гранжанъ до описанія совѣтскихъ уборныхъ.

Въ одномъ рабочемъ домѣ пришлось ему какъ-то прождать возлѣ такого учрежденія цѣлыхъ два часа, пока попалъ, наконецъ, въ очередь. Всякій другой человѣкъ на его мѣстѣ не выдержалъ бы подобной идеологической пытки. Поднялъ бы крикъ, сталъ бы поносить администрацію, власть, чего добраго, полѣзъ бы на стѣну, взялъ бы приступомъ первую попавшуюся Бастилію.

Но въ наше время очень многое зависитъ отъ двухъ могущественныхъ факторовъ:

Отъ точки зрѣнія. Разъ.

И отъ суммы, которую за точку зрѣнія платятъ. Два.

И въ результатѣ, вмѣсто жалобъ на тяжкое томленіе духа и на неудовлетворенность въ осуществленіи коммунистическихъ идеаловъ, — изъ груди Гранжана опять вырывается восторгъ:

— Какъ коммунальная жизнь закаляетъ характеръ! — восклицаетъ онъ, вспоминая свое ожиданіе. — Какъ эта жизнь усмиряетъ буйныя натуры! Какъ учитъ терпѣнію нетерпѣливыхъ!

Нужно сказать правду: нигдѣ въ міровой литературѣ я не встрѣчалъ ни одного образца, подобнаго очеркамъ мсье Гранжана объ уборной жизни въ совѣтской Россіи.

Даже Горацій Флаккъ, который любилъ порой коснуться щекотливыхъ физіологическихъ темъ, и тотъ никогда не восторгался подобными случаями.

Точно также Рабле, художественно трактовавшій желудочныя проявленія, не рѣшался на парадоксъ: считать долгую очередь у упомянутыхъ завѣтныхъ дверей — высшимъ достиженіемъ земного счастья.

Но вѣдь извѣстно, что въ наше время очень многое зависитъ отъ двухъ могущественныхъ факторовъ:

Отъ точки зрѣнія. Разъ.

И отъ суммы, которую платятъ за точку зрѣнія. Два.

И товарищъ Гранжанъ до конца остался вѣренъ себѣ. Точнѣе говоря — вѣренъ другимъ. Еше точнѣе говоря — вѣренъ точкѣ зрѣнія и всему, что вмѣстѣ съ точкой зрѣнія пріобрѣтается.

Въ старомъ буржуазномъ быту пѣвцовъ офиціальныхъ восторговъ обычнъ клеймили названіемъ «казенныхъ перьевъ». Только въ старомъ буржуазномъ быту никогда не случалось, чтобы казенныя перья воспѣвали уборныя очереди.

Это стало возможнымъ лишь теперь, въ эпоху великихъ соціальныхъ достиженій и лозунговъ.

Когда весь аппаратъ власти обратился въ сплошную клоаку, когда иниціалы СССР расшифровываются такъ же, какъ W. C., уже не можетъ быть старыхъ казенныхъ перьевъ, отжившихъ свой вѣкъ. Есть уже нѣчто новое, вышедшее изъ могучихъ рядовъ пролетаріата:

— Человѣкъ при уборной.

И это онъ, трубадуръ пролетарской формаціи, горячо поддерживаетъ свое учрежденіе, махнувъ рукой на чистый воздухъ.

И это онъ, трубадуръ пролетарской формаціи, радуется всѣмъ очередямъ. Лишь бы былъ пурбуаръ. [1]

[1] Чаевыя.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 783, 25 іюля 1927.

Visits: 21

Люблю я Ивана Антоновича. Человѣкъ онъ положительный, серьезный, шутокъ не любитъ, политикой не интересуется и въ газетахъ читаетъ одни только объявленія.

— Я, — говоритъ, — всѣмъ этимъ вещамъ на первой страницѣ и внутри не довѣряю. Сплошная путаница. А вотъ почитаешь, что пишутъ сзади текста, — сразу картина и образуется. Одинъ ищетъ комнату, другой бьется, чтобы обратить вниманіе на гречневую крупу, третій взываетъ: «Рубенъ Патовъ! Видѣли васъ въ автомобилѣ! Дайте о себѣ знать, иначе плохо будетъ!» Это вотъ дѣйствительная жизнь. Неприкрашенная.

— Ну, да, — уклончиво отвѣчаю я Ивану Антоновичу, съ уваженіемъ относясь къ его сѣдинамъ. — Конечно, отдѣлъ объявленій важенъ. Полезенъ современному обществу во многихъ отношеніяхъ… Но все-таки, какъ вы по объявленіямъ прослѣдите, куда передвинулись войска Чанъ-Кай-Шека [1] и къ кому примкнулъ Фенгъ?

Иванъ Антоновичъ въ отвѣтъ только хмурится. Недружелюбно смотритъ на меня.

— Фенгъ? — презрительно спрашиваетъ онъ. — А на что этотъ Фенгъ? Вы простите меня, старика, что я откровененъ. Но скажу только одно. Когда корреспонденту платятъ деньги за написанное, онъ всегда легко можетъ соврать. Когда же объявитель, наоборотъ, не только не получаетъ, а самъ по тарифу расплачивается за напечатанное,тогда ему не до вранья. И коротко пишетъ и сжато, и дѣльно, а главное безъ введенія и заключенія. Вы, вотъ, дорогой мой, возьмите этотъ самый случай съ Рубеномъ Патовымъ, котораго ищутъ повсюду, да напишите о немъ передовую статью… Что выйдетъ, а? «Въ нашъ вѣкъ электричества, пара, авіаціи, теоріи относительности, когда благодаря развитію промышленности города обратились во многомилліонные центры, въ эту эпоху трудно найти въ общей массѣ отдѣльную личность, которая не желаетъ идти вамъ навстрѣчу…» Такъ что ли, а? Тьфу!

Съ Иваномъ Антоновичемъ мы давно большіе друзья, а потому ни на какіе его парадоксы, задѣвающіе мое профессіональное самолюбіе, я не обижаюсь. Наоборотъ. Люблю зайти иногда къ старичкамъ, посидѣть, послушать, о чемъ говорятъ послѣ вечерняго чая.

И отдохнуть душой.

Марья Андреевна обыкновенно сидитъ въ креслѣ, вяжетъ кофту для трикотажнаго мэзона. [2] Иванъ Антоновичъ любовно перебираетъ старыя газеты, которыя я приношу ему изъ редакціи. И начинается бесѣда.

— Трудновато живется нашимъ бѣженцамъ въ Сербіи, — грустно произноситъ Иванъ Антоновичъ, доставая изъ картонной коробочки какія-то вырѣзки и раскладывая ихъ на столѣ.

— А что, Иванъ Антоновичъ?

— Да вотъ, прочитайте. Хотя бы эту…

Онъ передаетъ вырѣзку. На ней объявленіе: «Въ русскій балалаечный оркестръ гор. Баньи Луки требуется капельмейстеръ. Долженъ знать, между прочимъ, малярное дѣло».

— Да… невозможно, должно быть, про жить въ Баньѣ Лукѣ одной только музыкой. А это что?

— А это изъ жизни на Дальнемъ Востокѣ. Скверно веселятся тамъ наши, скажу вамъ откровенно. Неприлично. Вотъ, не угодно ли, объявленіе газеты «Россія». «На-дняхъ въ Шанхай прибываетъ Кузькина Мать». Что за Кузькина Мать? Мы съ Маней третій день это событіе обдумываемъ, ничего не можемъ понять. А вотъ изъ харбинской газеты: «Почему въ Харбинѣ только и говорятъ о Родненькомъ и его тавернѣ? А потому, что онъ только одинъ со своей таверной сумѣлъ попасть харбинцамъ въ жилу!». Или другая вырѣзка, глядите, оттуда же: «Эй, гулеваны! Валяй! Сегодня новоселье въ угарѣ и до утра!»

— Боже ты мой, Боже ты мой, — вздыхаетъ Марья Андреевна. — И когда, господа, это кончится?.. Ваня, постой… А какъ у насъ въ Парижѣ съ С. М.? Нашли, наконецъ, квартиру?

— Какъ будто нашли. Сегодня уже нѣтъ ничего.

— Богатые люди, навѣрно. Счастливые. Понимаете, хотятъ взять шесть комнатъ съ ванной, репризомъ не стѣсняются, могутъ уплатить за годъ впередъ. Можетъ быть, это Мурашкины, Ваня?

— Ну, какіе Мурашкины. Мурашкинымъ три комнаты совсѣмъ не подъ силу.

— А Малафѣевы не могутъ быть? Малафѣевъ, кажется, Сергѣй, Ваня. Какъ разъ С. М. и выходитъ.

— И вовсе онъ не Сергѣй, а Владимиръ. Нѣтъ, я бы на мѣстѣ этихъ С. М. виллу на пляжѣ Кобуръ взялъ. Обязательно. Вотъ, смотрите, публикуется: въ четырехъ часахъ отъ Парижа, столовая, залъ, четыре спальни… Или участокъ земли купилъ бы на опушкѣ Сенарскаго лѣса. Въ 25 минутахъ отъ Парижа, автомобильное сообщеніе отъ вокзала Жювизи, вода есть, электричество, газъ…

Мы уютно сидимъ, долго мило бесѣдуемъ. У стариковъ, кромѣ меня, почти, нѣтъ и знакомыхъ. Но зато сроднились они со многими лицами на четвертой страницѣ, зорко слѣдятъ за тѣмъ, нашлись ли Іосифъ Елигулашвили, Еликеевъ, Любицкая, Островская, Васильевъ. Съ нѣжнымъ чувствомъ относятся къ интеллигентной особѣ, ищущей работы по хозяйству и умѣющей ходить за дѣтьми и готовить; съ разныхъ точекъ зрѣнія обсуждаютъ вопросъ, слѣдуетъ ли бѣженцамъ отправляться на дешевый курортъ Бурбуль или не стоитъ, и во сколько можетъ обойтись билетъ въ Аргентину, въ которую нельзя уѣзжать, не побывавъ предварительно въ Американскомъ Ллойдѣ.

Поздно вечеромъ я ухожу отъ Ивана Антоновича и Марьи Андреевны. Съ одной стороны, на сердцѣ всегда какая-то грусть, очевидно потому, что они моихъ статей не читаютъ.

Но, съ другой стороны, кромѣ грусти на душѣ и нѣчто пріятное, тихое. И мнѣ вполнѣ ясно, почему:

За весь вечеръ ни слова о Фенгѣ, о Штреземанѣ, объ избирательной реформѣ въ Палатѣ!

[1] Чанъ-Кай-Шекъ — по современному чтенію Чанъ Кай-Ши.

[2] Maison – домъ модъ.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 773, 15 іюля 1927.

Visits: 19

Директоръ сейсмологическаго института совѣтской Академіи Наукъ профессоръ Никифоровъ давно ждалъ случая укрѣпить свое положеніе. Съ одной стороны, непрерывныя чистки дѣйствовали на нервы, не давали возможности спокойно работать; съ другой стороны, сейсмологія, даже при чрезвычайныхъ усиліяхъ, никакъ не поддавалась обработкѣ проклятой марксистской методологіей.

И вотъ, воспользовавшись послѣднимъ землетрясеніемъ въ Закавказьи, профессоръ рѣшилъ, наконецъ, схитрить, подвести подъ сейсмологію соціалистическій базисъ. Въ бесѣдѣ съ сотрудникомъ «Красной Газеты» относительно причины недавняго бѣдствія ученый хитрецъ сообщилъ слѣдующее:

— «Въ данномъ случаѣ мы несомнѣнно присутствуемъ при опусканіи бассейна рѣки Куры. Въ этомъ районѣ идетъ сейчась мощное строительство гидроэлектростанцій, нефтепроводовъ и желѣзныхъ дорогъ, что не можетъ не вызвать значительныхъ почвенныхъ измѣненій, которыя въ свою очередь способствуютъ тектоническимъ сдвигамъ въ нижнихъ слояхъ».

Расчетъ Никифорова въ интервью былъ несомнѣнно такой: польстить пятилѣткѣ, діалектически связать тектоническое строительство внизу съ соціаличесскимъ строительствомъ наверху, дать доказательство того, что къ соцсоревнованію коммунистовъ охотно начинаютъ примыкать и стихіи, пока еще, правда, по-комсомольски, безпорядочно, но съ несомнѣнною искренностью.

И главное, на что расчитывалъ, должно быть, Никифоровъ, это полное удовлетвореніе самолюбію Сталина.

Въ самомъ дѣлѣ: развѣ не звучитъ гордо — создать Курострой, отъ работы турбинъ коего дрогнулъ самъ Араратъ?

Развѣ это не мощь — навалить на бассейнъ Куры столько рельсъ, шпалъ и костылей для скрѣпленія, что бассейнъ не выдержалъ и сталъ осѣдать?

Вотъ на Западѣ капиталисты тоже кое-какъ стараются заняться постройкой новыхъ дорогъ, электрификаціей, но гдѣ у нихъ пятилѣтній размахъ?

Въ Парижѣ, напримѣръ, проводятъ новую линію метро, отъ Друо до Портъ Шарантонъ, а Монбланъ даже не шелохнется. Не то что въ районѣ Шамони, даже сосѣдніе дома на парижскихъ бульварахъ не обращаются въ груды развалинъ.

Или шведы. Ставятъ турбины на каждой рѣкѣ для добычи бѣлаго угля. И не только Этна вь Сициліи не отзывается, даже скандинавскія горы и тѣ остаются на мѣстахъ, не свергаясь въ море и не производя разрушеній.

Ловкое интервью Никифорова съ сотрудникомъ «Красной Газеты» несомнѣнно вызоветъ зависть среди другихъ профессоровъ, боящихся чистки. Каждый теперь призадумается: не связать ли съ коммунистическимъ строительствомъ и своей любимой науки?

Напримѣръ, солнечныя пятна. Несомнѣнно, они вліяютъ на строительство жизни. Почему же не дать интервью объ обратномъ явленіи: о вліяніи строительства въ бассейнѣ Куры на протуберанцы?

Или почему не связать нагроможденіе строительныхъ матеріаловъ въ Зангезурскомъ районѣ съ перемѣщеніемъ центра тяжести земного шара, съ измѣненіемъ наклона оси къ эклиптикѣ, съ перемѣною климата?

Вернувшись послѣ интервью къ своимъ научнымъ занятіямъ, удовлетворенный Никифоровъ полагаетъ, навѣрно, что теперь его надолго оставятъ въ покоѣ. Что дань строительству отдана, самолюбію Сталина предоставлена богатая пища.

Однако бѣдняга профессоръ не учелъ, къ сожалѣнію, одного обстоятельства: что въ совѣтской Россіи каждая лесть всегда имѣетъ оборотную сторону.

Зангезурское осѣданіе почвы, конечно, показатель грандіозныхъ строительныхъ темповъ. Но утвержденіе это, если въ него вдуматься по-чекистски, мысль явно контръ-революціонная.

— Что такое? Значитъ, Никифоровъ утверждаетъ, будто въ гибели населенія отъ землетрясенія виновата совѣтская власть?

— Значитъ, Никифоровъ считаетъ, что темпы взяты чрезмѣрные?

— Значитъ, Никифоровъ думаетъ, что проводить желѣзную дорогу и ставить турбины въ Зангезурскомъ районѣ не слѣдуетъ?

— А подать-ка сюда профессора Никифорова!

— А предать-ка вредителя въ руки Крыленки!

И несчастнаго, разумѣется, подадутъ. Предадутъ. И заставятъ, въ концѣ концовъ, добровольно отречься и отъ осѣданія бассейна, и отъ почвенныхъ измѣненій, и отъ тектоническихъ сдвиговъ.

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2174, 16 мая 1931.

Visits: 64

Каждый человѣкъ подобенъ картинѣ: производитъ пріятное впечатлѣніе только тогда, когда держишь его на достаточномъ разстояніи.

***

Помогая ближнему, дѣлай это не для его удовольствія, а исключительно ради своего собственнаго.

Иначе разочаруешься.

***

Никогда не рекомендуй никому врача. Если врачъ поможетъ, объ этомъ забудутъ. Если не поможетъ, будутъ тебя попрекать всю твою жизнь.

***

Сдавая внаймы комнату, не бери въ квартиранты знакомаго. Незнакомый никогда не обнаруживаетъ такъ быстро своихъ недостатковъ, какъ знакомый.

***

Приходя въ гости, не сразу начинай говорить о себѣ, а спроси сначала хозяевъ объ ихъ здоровьи.

Уже только послѣ этого можешь занять весь вечеръ бесѣдой о своихъ личныхъ дѣлахъ.

***

Чтобы быть интереснымъ собесѣдникомъ, заноси въ записную книжку по порядку: въ какомъ домѣ какія воспоминанія тобой уже были разсказаны.

Иначе при извѣстной наблюдательности всегда замѣтишь странную улыбку на лицахъ присутствующихъ.

***

Сдерживай широту своей русской натуры узкими рамками европейскаго общежитія: не ори на лѣстницѣ ночью, провожая знакомыхъ; не топочи ногами, какъ скаковой конь, если подъ тобой кто-нибудь живетъ; не заглядывай въ окна чужой квартиры, если бы даже тамъ происходило что-нибудь интересное; не вытряхивай на голову нижнимъ сосѣдямъ скатерти, даже если бы на ней находились крошки бисквитовъ; не возвращай въ грязномъ видѣ посуду, которую тебѣ одолжили знакомые для устройства журфикса.

Вообще помни, что человѣкъ широкой натуры и человѣкъ невоспитанный далеко не одно и то же.

***

Когда намѣреваешься произвести на свѣтъ ребенка, обдумай заранѣе, какіе у младенца будутъ родители.

Кромѣ того, сообрази, кто за дитятей будетъ присматривать.

***

Никогда не воображай, что твой ребенокъ всѣмъ такъ же дорогъ, какъ тебѣ.

Хотя для матери онъ и нѣжный цвѣтокъ, однако для сосѣдей часто бываетъ репейникомъ.

***

Если воспитываешь сыновей по Руссо и предоставляешь имъ полную свободу, то не обижайся на сосѣдей, которые въ такой же мѣрѣ свободно, по Руссо, дерутъ ихъ за уши.

***

Не восторгайся мѣткостью своего ребенка, если онъ кегельнымъ шаромъ попадаетъ въ ухо прохожему.

***

Эмигрантская барышня съ ярко-красными отъ ружа губами слишкомъ ясно даетъ понять міру, что она созрѣла.

***

Лучшіе жениться на дѣвушкѣ безъ всякаго приданаго, нежели жениться на той, у которой есть только нессесеръ съ маникюромъ и губная помада.

***

Лучшее сочетаніе для эмигрантскаго брака: женихъ съ прошлымъ и невѣста съ будущимъ.

***

Всякій общественный дѣятель долженъ стремиться не къ тому, чтобы о немъ говорили пріятныя вещи надъ гробомъ, а къ тому, чтобы его могли помянуть добрымъ словомъ, пока онъ еще живъ.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2163, 5 мая 1931.

Visits: 34

Трудно стало разбираться въ политическихъ событіяхъ міра.

Прежде, въ старой Европѣ, куда легче было мыслить передовому человѣку. — Свергнетъ народъ монарха, изгонитъ его и казнитъ, и всѣмъ ясно: уничтожена тиранія.

Никакихъ сомнѣній насчетъ правильности этого историческаго акта, ведущаго къ лучезарному будущему.

А сейчасъ смотришь съ умиленіемъ на какую-либудь республику, радуешься благорастворенію ея воздуховъ, изобилію плодовъ земныхъ, и вдругъ телеграмма приноситъ извѣстіе:

— Революція началась!

Возстаніе противъ республиканской власти на Азорскихъ островахъ. Возстаніе противъ существующаго республиканскаго строя въ Венецуэлѣ.

Событія въ Испаніи, напримѣръ, каждому младенцу понятны. Тамъ свергнутъ король, была, такъ сказать, необходимая точка приложенія силъ для народнаго гнѣва.

А гдѣ эта точка въ Португаліи? Или въ Венецуэлѣ?

Въ испанскихъ событіяхъ даже малоосвѣдомленный студентъ сразу разберется, гдѣ правда. Съ одной стороны, хищный кровожадный преступный король Альфонсъ; съ другой стороны, милый, ласковый, жаждущій свѣта, добра, истины и красоты закабаленный народъ.

А въ португальскихъ или въ венецуэльскихъ дѣлахъ самъ чортъ ногу сломитъ. Не одну телеграмму, а всѣ перечитаешь, и все-таки никакой ясности.

— Къ чему возстаніе?

— Кого нужно свергать?

— Что необходимо восклицать?

Подобная сложность вопроса естественно приводитъ къ тому, что всѣ крайне-лѣвыя европейскія газеты, въ томъ числѣ и русскіе республиканско-демократическіе органы, встрѣчаютъ извѣстія о броженіи въ Португаліи и о возстаніи въ Венецуэлѣ полнымъ молчаніемъ.

Когда дѣло касается Испаніи, раздается стройный хоръ голосовъ: да здравствуетъ республика! Юмористы изощряются въ карикатурахъ. Фельетонисты разражаются стихами и прозой, не оставляя въ покоѣ даже собственное имя короля.

А вотъ всколыхнулась народная масса въ республиканской странѣ, обладающей конституціонными гарантіями, и всѣ молчатъ.

Хотя, можетъ быть, этотъ возставшій народъ тоже хочетъ идти къ лучезарному будущему.

И можетъ быть, ему тоже нужно свѣта, добра, истины и красоты.

Очевидно, республиканскимъ демократамъ Европы и Америки придется, въ концѣ концовъ, для сохраненія престижа идеи республики придумать слѣдующій выходъ.

Какъ только гдѣ-нибудь республиканская народная масса начнетъ выражать недовольство своими избранниками, она должна сначала большинствомъ голосовъ провозгласить своего президента монархомъ.

Вручить ему королевскіе знаки отличія. Министрамъ предложить быть отвѣтственными только передъ короной.

А затѣмъ сейчасъ же начинать революцію.

Короля можно немедленно обезглавить или изгнать. Министровъ разстрѣлять. Комитеты общественнаго спасенія уничтожатъ начисто всѣ нежелательные элементы въ странѣ.

А вновь объявленная республика пойдетъ снова къ добру, правдѣ, истинѣ, красотѣ.

И принципъ идеальнаго строя восторжествуетъ.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2147, 19 апрѣля 1931.

Visits: 19

Правы-ли итальянскіе футуристы, объявившіе безпощадную войну макаронамъ?

Маринетти, призывающій соотечественниковъ къ бойкоту этого національнаго блюда, утверждаетъ, будто макароны дѣлаютъ человѣка меланхоличнымъ, лѣнивымъ, развиваютъ въ немъ скептицизмъ, вредную склонность къ дольче фаръ ніенте.

Итальянцы, какъ заявляетъ Маринетти, должны воспитывать въ себѣ совершенно иныя качества: фашистскую динамику духа, стремительность, подвижность, энергію.

Спору нѣтъ, вопросъ о динамикѣ духа — проблема очень серьезная. Устранить меланхолію, замѣнивъ ее стремительностью дѣйствій, уничтожить скептицизмъ, насадивъ вмѣсто него бодрую идеологію, перспектива чрезвычайно заманчивая.

Однако дѣйствительно ли можно достигнуть этого путемъ отрѣшенія оть макаронъ?

Съ пармезаномъ притомъ?

Большевики, напримѣръ, тоже стараются развитъ бѣшеную кинетическую энергію своего населенія особой системой питанія. Системой только другой: не бойкотомъ макаронъ, а культивированіемъ китайскаго гороха — сои.

Соя, введенная въ организмъ гражданъ, по ихъ мнѣнію, дастъ СССР огромный зарядъ калорій. Этотъ зарядъ непосредственно перейдетъ въ эквивалентъ мышечныхъ эрговъ. Мышечные эрги вызовутъ соотвѣтственное количество строительныхъ джаулей. Всѣ же полученные эрги и джаули перейдутъ въ ускореніе индустріализаціи, осуществятъ пятилѣтку…

Въ общемъ, какъ ни странно, итальянскія умонастроенія въ послѣднее время что-то очень ужъ сильно стали походить на совѣтскія.

Тамъ призывъ къ мощи, къ силѣ, къ калоріямъ. И здѣсь призывъ къ эргамъ и джаулямъ.

Тамъ бряцаніе оружіемъ, напыщенныя рѣчи, громкія слова о будущемъ матеріальномъ благополучіи.

И здѣсь то же бряцаніе, тѣ же фразы о близкомъ благоденствіи на землѣ.

Разница лишь въ томъ, что у однихъ культивируется презрѣніе ко всѣмъ классамъ, кромѣ рабочаго. А у другихъ — презрѣніе ко всѣмъ, кромѣ своихъ соплеменниковъ.

Нѣмецкій матеріализмъ прошлаго вѣка выработалъ характерную формулу: деръ манъ истъ, васъ еръ исстъ. Человѣкъ есть то, что онъ ѣстъ.

На основѣ этой матеріалистической формулы можно было дѣлать не мало эффектныхъ выводовъ о характерѣ отдѣльныхъ людей и даже того или иного народа.

Человѣкъ, любящій мясо, плотояденъ вообще, человѣкъ, питающійся овощами, похожъ на добродушное жвачное. Разносторонность англичанъ и пестроту ихъ колоній старались объяснить любовью къ плумъ-пуддингу. Легкомысленность и искристость французовъ объясняли шампанскимъ. Неподвижность русской натуры — блинами.

Правда, параллели и выводы эти не шли далеко. Сейчасъ, напримѣръ, ни одинъ даже очень матеріалистически мыслящій нѣмецъ не станетъ утверждать, будто дружба его съ большевиками проистекаетъ отъ того, что населеніе Германіи любитъ свиное мясо колбасъ.

Хотя, быть можетъ, это единственное неоспоримое подтвержденіе формулы: деръ манъ истъ, васъ еръ исстъ.

Но борьба съ макаронами, предпринятая футуристами въ Италіи, можетъ, къ сожалѣнію, показать, что чисто матеріалистическое пониманіе источниковъ фашистской динамики духа, все-таки, очень ошибочно.

Во-первыхъ, итальянскій фашизмъ родился какъ разъ въ періодъ обычнаго потребленія макаронъ. Слѣдовательно, никто не гарантируетъ, что съ исчезновеніемъ макаронъ не исчезнетъ и самъ фашизмъ.

А во-вторыхъ, въ первые годы своего существованія фашисты добились успѣха, можетъ быть, только потому, что насильственно вливали въ ротъ коммунистамъ касторку и, освобождая ихъ организмъ отъ макаронныхъ залежей, приводили къ истощенію и повиновенію.

Поэтому, если ужъ итальянцамъ нужно раздобыть спеціальный источникъ динамики духа, то лучше искать его въ чемъ-либо другомъ.

Не въ разрывѣ съ макаронами, а въ разрывѣ съ другими болѣе очевидными разлагающими итальянскую психологію факторами.

Хотя бы съ большевиками, напримѣръ.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2134, 6 апрѣля 1931.

Visits: 17

Помню изъ временъ дѣтства: какъ поразило меня появленіе въ нашемъ городѣ перваго автомобиля.

Выписалъ его какъ новинку откуда-то, очевидно изъ-за границы, мѣстный богачъ, грузинскій князь. Побѣдоносно оглашая ближайшіе кварталы воемъ сирены, носился онъ по улицамъ, оставляя послѣ себя долго стоявшій въ воздухѣ таинственный синій дымъ съ удушливыми холостыми зарядами.

И всѣ мы, мальчики, трепетали отъ восторга при видѣ этого рѣдкаго зрѣлища. Заслышавъ издали княжескій вой, торопливо выбѣгали на улицу, радостными криками встрѣчали мчавшееся по ухабамъ чудовище, гудѣвшее, трещавщее, иногда даже стрѣлявшее короткими холостыми зарядами.

А когда, какъ-то разъ, князь остановился возлѣ сосѣдняго дома, въ которомъ жилъ городской голова, мнѣ посчастливилось даже осмотрѣть это странное существо со всѣхъ сторонъ.

Колеса были смѣшныя, толстыя, совсѣмъ не такія, какъ у нашихъ кавказскихъ фаэтоновъ. Сидѣніе широкое, низкое, загороженное низкою дверью. Сзади не видно никакихъ рессоръ, къ которымъ можно было бы удобно прицѣпиться. А главное, неизвѣстно: гдѣ хвостъ, а гдѣ голова. Только круглые огромные фонари по бокамъ давали возможность угадать, въ какую сторону экипажъ долженъ Ѣхать. Но если украсть фонари, что дѣлать кучеру?

Младшій братъ, значительно смѣлѣе меня, присталъ къ грузину-шофферу, важно стоявшему возлѣ машины на тротуарѣ:

— Извозчикъ, а гдѣ у васъ спрятана лошадь?

— Лошадей у насъ не имѣется, — презрительно отвѣтилъ шофферъ.

— А какъ вы тогда ѣдете?

— Отъ вспышки ѣдемъ.

— А почему отъ вспышки?

— Потому, что конусъ.

Сказавъ это, шоффсръ снисходительно посмотрѣлъ на насъ, сплюнулъ, отошелъ въ сторону, считая аудіенцію оконченной. А мы съ братомъ смолкли, погрузившись въ раздумье. Конусъ! Вотъ, оказывается, что. Конусъ, должно быть, вспыхиваетъ, порохъ взрывается, машина выскакиваетъ впередъ наподобіе пули…

Какъ мы раньше не могли догадаться этомъ сами?

***

Ha-дняхъ съ шестилѣтнимъ сыномъ пріятеля вышелъ прогуляться по городу. Родители заняты, у меня часъ свободный, отчего не взять съ собою Алеши?

Сначала долго и много говорили о разныхъ игрушкахъ. У него все есть свое: и аэропланъ, который закручивается и летаетъ по воздуху до тѣхъ поръ, пока не упадетъ кому-нибудь на голову или не собьетъ съ камина вазу съ цвѣтами. И электрическая желѣзная дорога, которая устанавливается подъ столомъ. Достаточно штепсель вставить въ стѣнку, какъ вагоны начинаютъ ходить, свистокъ свиститъ, публика изъ оконъ высовываетъ головы.

— Есть у меня и пушка, тоже электрическая, — продолжалъ хвастаться Алеша. — Есть и ассансеръ [1] свой. Пуговицу надавишь, и ассансеръ поднимается.

— А автомобили какъ у тебя? Есть?

— Автомобили? — пренебрежительно разсмѣялся опутникъ. — Сколько хотите. Я не помню даже, когда они появились. Красный. Зеленый. Нѣсколько штукъ маленькихъ, на веревкѣ, два большихъ съ пружинкой, одинъ громадный новый, сто цилиндровъ.

Мы повернули за уголъ. Алеша продолжалъ говорить, вспоминалъ, какъ у него однажды случилось крушеніе поѣзда, когда папа случайно наступилъ ногой на одинъ изъ вагоновъ… И вдругъ смолкъ, нервно потянувъ меня за рукавъ.

— Что съ тобой, милый?

— Вы видите?

— Что именно?

— А вотъ…

Впереди, возлѣ бистро, стояла подвода съ клѣтью для пивныхъ бутылокъ. Огромная рыжая лошадь, съ грубыми лохматыми ногами, съ нечесаной гривой, покорно ждала, склонивъ голову, безучастно глядя на мелькавшія фигуры прохожихъ.

— Не бойся, не бойся, — сказалъ я, взявъ Алешу за руку и подводя его ближе. — Неужели ты не узналъ лошади? Посмотри, какая большая!

— А зачѣмъ она?

— А для того, чтобы возить бутылки.

— А развѣ бутылки сами не могутъ?

— Конечно, не могутъ. Въ повозкѣ нѣтъ вѣдь мотора.

— А у нея есть?

— У лошади? Нѣтъ.

— А какъ она ѣдетъ?

— Ѣдетъ потому, что живая.

— А фонари гдѣ?

— Гдѣ-нибудь сбоку, навѣрно.

— А кляксонъ есть?

— Не знаю.

— А бензинъ куда наливается?

Вечерамъ я передалъ родителямъ эту забавную сцену. Отецъ долго смѣялся, рѣшилъ купить мальчику на всякій случай игрушечную лошадь. А мать тряхнула своей коротко остриженной головой и взглянула на сидѣвшую за столикомъ восьмилѣтнюю дочь.

— Это что, лошадь. — пренебрежительно проговорила она. — А вотъ, подумайте: Катя на-дняхъ нашла на полу шпильку, выпавшую, очевидно, изъ прически Вѣры Петровны. И долго разспрашивала: что это такое? Зачѣмъ? Почему?..

[1] Подъемникъ или лифтъ (фр.).

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2121, 24 марта 1931.

Visits: 28