Люблю я Ивана Антоновича. Человѣкъ онъ положительный, серьезный, шутокъ не любитъ, политикой не интересуется и въ газетахъ читаетъ одни только объявленія.

— Я, — говоритъ, — всѣмъ этимъ вещамъ на первой страницѣ и внутри не довѣряю. Сплошная путаница. А вотъ почитаешь, что пишутъ сзади текста, — сразу картина и образуется. Одинъ ищетъ комнату, другой бьется, чтобы обратить вниманіе на гречневую крупу, третій взываетъ: «Рубенъ Патовъ! Видѣли васъ въ автомобилѣ! Дайте о себѣ знать, иначе плохо будетъ!» Это вотъ дѣйствительная жизнь. Неприкрашенная.

— Ну, да, — уклончиво отвѣчаю я Ивану Антоновичу, съ уваженіемъ относясь къ его сѣдинамъ. — Конечно, отдѣлъ объявленій важенъ. Полезенъ современному обществу во многихъ отношеніяхъ… Но все-таки, какъ вы по объявленіямъ прослѣдите, куда передвинулись войска Чанъ-Кай-Шека [1] и къ кому примкнулъ Фенгъ?

Иванъ Антоновичъ въ отвѣтъ только хмурится. Недружелюбно смотритъ на меня.

— Фенгъ? — презрительно спрашиваетъ онъ. — А на что этотъ Фенгъ? Вы простите меня, старика, что я откровененъ. Но скажу только одно. Когда корреспонденту платятъ деньги за написанное, онъ всегда легко можетъ соврать. Когда же объявитель, наоборотъ, не только не получаетъ, а самъ по тарифу расплачивается за напечатанное,тогда ему не до вранья. И коротко пишетъ и сжато, и дѣльно, а главное безъ введенія и заключенія. Вы, вотъ, дорогой мой, возьмите этотъ самый случай съ Рубеномъ Патовымъ, котораго ищутъ повсюду, да напишите о немъ передовую статью… Что выйдетъ, а? «Въ нашъ вѣкъ электричества, пара, авіаціи, теоріи относительности, когда благодаря развитію промышленности города обратились во многомилліонные центры, въ эту эпоху трудно найти въ общей массѣ отдѣльную личность, которая не желаетъ идти вамъ навстрѣчу…» Такъ что ли, а? Тьфу!

Съ Иваномъ Антоновичемъ мы давно большіе друзья, а потому ни на какіе его парадоксы, задѣвающіе мое профессіональное самолюбіе, я не обижаюсь. Наоборотъ. Люблю зайти иногда къ старичкамъ, посидѣть, послушать, о чемъ говорятъ послѣ вечерняго чая.

И отдохнуть душой.

Марья Андреевна обыкновенно сидитъ въ креслѣ, вяжетъ кофту для трикотажнаго мэзона. [2] Иванъ Антоновичъ любовно перебираетъ старыя газеты, которыя я приношу ему изъ редакціи. И начинается бесѣда.

— Трудновато живется нашимъ бѣженцамъ въ Сербіи, — грустно произноситъ Иванъ Антоновичъ, доставая изъ картонной коробочки какія-то вырѣзки и раскладывая ихъ на столѣ.

— А что, Иванъ Антоновичъ?

— Да вотъ, прочитайте. Хотя бы эту…

Онъ передаетъ вырѣзку. На ней объявленіе: «Въ русскій балалаечный оркестръ гор. Баньи Луки требуется капельмейстеръ. Долженъ знать, между прочимъ, малярное дѣло».

— Да… невозможно, должно быть, про жить въ Баньѣ Лукѣ одной только музыкой. А это что?

— А это изъ жизни на Дальнемъ Востокѣ. Скверно веселятся тамъ наши, скажу вамъ откровенно. Неприлично. Вотъ, не угодно ли, объявленіе газеты «Россія». «На-дняхъ въ Шанхай прибываетъ Кузькина Мать». Что за Кузькина Мать? Мы съ Маней третій день это событіе обдумываемъ, ничего не можемъ понять. А вотъ изъ харбинской газеты: «Почему въ Харбинѣ только и говорятъ о Родненькомъ и его тавернѣ? А потому, что онъ только одинъ со своей таверной сумѣлъ попасть харбинцамъ въ жилу!». Или другая вырѣзка, глядите, оттуда же: «Эй, гулеваны! Валяй! Сегодня новоселье въ угарѣ и до утра!»

— Боже ты мой, Боже ты мой, — вздыхаетъ Марья Андреевна. — И когда, господа, это кончится?.. Ваня, постой… А какъ у насъ въ Парижѣ съ С. М.? Нашли, наконецъ, квартиру?

— Какъ будто нашли. Сегодня уже нѣтъ ничего.

— Богатые люди, навѣрно. Счастливые. Понимаете, хотятъ взять шесть комнатъ съ ванной, репризомъ не стѣсняются, могутъ уплатить за годъ впередъ. Можетъ быть, это Мурашкины, Ваня?

— Ну, какіе Мурашкины. Мурашкинымъ три комнаты совсѣмъ не подъ силу.

— А Малафѣевы не могутъ быть? Малафѣевъ, кажется, Сергѣй, Ваня. Какъ разъ С. М. и выходитъ.

— И вовсе онъ не Сергѣй, а Владимиръ. Нѣтъ, я бы на мѣстѣ этихъ С. М. виллу на пляжѣ Кобуръ взялъ. Обязательно. Вотъ, смотрите, публикуется: въ четырехъ часахъ отъ Парижа, столовая, залъ, четыре спальни… Или участокъ земли купилъ бы на опушкѣ Сенарскаго лѣса. Въ 25 минутахъ отъ Парижа, автомобильное сообщеніе отъ вокзала Жювизи, вода есть, электричество, газъ…

Мы уютно сидимъ, долго мило бесѣдуемъ. У стариковъ, кромѣ меня, почти, нѣтъ и знакомыхъ. Но зато сроднились они со многими лицами на четвертой страницѣ, зорко слѣдятъ за тѣмъ, нашлись ли Іосифъ Елигулашвили, Еликеевъ, Любицкая, Островская, Васильевъ. Съ нѣжнымъ чувствомъ относятся къ интеллигентной особѣ, ищущей работы по хозяйству и умѣющей ходить за дѣтьми и готовить; съ разныхъ точекъ зрѣнія обсуждаютъ вопросъ, слѣдуетъ ли бѣженцамъ отправляться на дешевый курортъ Бурбуль или не стоитъ, и во сколько можетъ обойтись билетъ въ Аргентину, въ которую нельзя уѣзжать, не побывавъ предварительно въ Американскомъ Ллойдѣ.

Поздно вечеромъ я ухожу отъ Ивана Антоновича и Марьи Андреевны. Съ одной стороны, на сердцѣ всегда какая-то грусть, очевидно потому, что они моихъ статей не читаютъ.

Но, съ другой стороны, кромѣ грусти на душѣ и нѣчто пріятное, тихое. И мнѣ вполнѣ ясно, почему:

За весь вечеръ ни слова о Фенгѣ, о Штреземанѣ, объ избирательной реформѣ въ Палатѣ!

[1] Чанъ-Кай-Шекъ — по современному чтенію Чанъ Кай-Ши.

[2] Maison – домъ модъ.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 773, 15 іюля 1927.

Views: 19