Умираетъ ли въ настоящее время художественный романъ?

Французскій авторъ Поль Гзелль категорически утверждаетъ, что умираетъ. Подобно тому, какъ кинематографъ оторвалъ публику отъ драматическихъ театровъ, такъ, по мнѣнію Гзелля, радіо начинаетъ грозно отвлекать цивилизованное общество отъ чтенія книгъ.

Въ самомъ дѣлѣ. Прежде, когда не бьіло радіоаппаратовъ, вечерній отдыхъ, дѣйствительно, располагалъ культурнаго человѣка къ наслажденію литературой.

Каминъ уютно пылалъ, дрова потрескивали, за окномъ завывалъ вѣтеръ… А читатель сидѣлъ въ мягкомъ креслѣ, держалъ въ рукахъ увѣсистый томъ Гюго или Диккенса и погружался въ сферу художественныхъ образовъ.

Мало того. Было время, когда не только Гюго или Диккенса, даже Вальтеръ Скотта и то люди осиливали. И за семейной хроникой героя покорно слѣдили, и за біографіями эпизодическихъ лицъ.

Теперь же условія для чтенія совершенно не тѣ. Когда почти во всякой мелкобуржуазной семьѣ имѣется пріемникъ радіо, когда квартира состоитъ всего изъ трехъ-четырехъ комнатъ, создать обстановку для длительнаго чтенія весьма затруднительно.

Если не самъ мужъ, то жена, если не жена, то дѣти обязательно откроютъ шоффажъ аппарата. [1] Оркестръ грохочетъ, спикеръ [2] надрывается, сосѣднія станціи интерферируютъ, электромагнитные паразиты щелкаютъ…

А читатель сидитъ въ креслѣ, держитъ рукахъ книгу и дальше первыхъ двухъ-трехъ страницъ никакъ не идетъ.

Не только романъ Вальтеръ Скотта или Диккенса въ два кило вѣсомъ, даже какой-нибудь полуфунтовый томикъ современнаго автора, и тотъ кажется непреодолимымъ.

Строго говоря, уже и раньше, до широкаго распространенія радіо, хорошей полновѣсной книгѣ началъ сильно портить дѣло кинематографъ. Конкурируя съ театромъ, синема отвлекало людей отъ дома, отнимало у нихъ вечера съ пылающимъ каминомъ, со сверчкомъ на печи.

Романисты, при наличіи кинематографа, могли расчитывать только на лѣнивыхъ людей. Которымъ трудно надѣть пальто, шляпу, спуститься по лѣстницѣ, перейти улицу.

Эта категорія читателей, какъ ни какъ, давала возможность надѣяться, что литература никогда не погибнетъ, что лѣнивая часть человѣчества, въ концѣ концовъ, спасетъ положеніе.

Однако теперь, при широкомъ распространеніи радіо, и эта послѣдняя опора исчезла. Домосѣды предательски промѣняли литературнаго учителя на громкого говорителя. Для лѣнивой натуры радіо оказалось лучшимъ спутникомъ жизни. Не нужно напрягать зрѣніе, перелистывать страницы, разрѣзать бумагу ножемъ. Аппаратъ самъ поетъ, самъ разсказываетъ, играетъ. Весь міръ, при его помощи, какъ котъ ученый, ходитъ на винтѣ конденсатора. Повернешь чуть-чуть направо — пѣснь заводитъ. Повернешь налѣво — сказки говоритъ…

***

Нѣкоторые радіо-журналы, обсуждая поднятый Гзеллемъ вопросъ о губительности громкоговорителей для домашняго чтенія, пытаются доказать, что опасенія эти неосновательны. По ихъ мнѣнію, проникая въ культурные низы общества, радіо, наоборотъ, развиваетъ художественный вкусъ, вызываетъ интересъ ко всѣмъ достиженіямъ искусства и литературы.

Въ доказательство одинъ изъ журналовъ приводитъ даже любопытный парадоксъ. Итальянскіе оперные театры, какъ оказывается, посѣщаются теперь гораздо охотнѣе, чѣмъ раньше, именно благодаря радіо, усиливающему въ широкихъ кругахъ населенія склонность къ музыкѣ.

Возможно, что въ утвержденіи журнала есть доля правды. Хоронить окончательно романъ, какъ это дѣлаетъ Гзелль, пожалуй, еще преждевременно.

Но что у романа, дѣйствительно, много враговъ — и самый темпъ нашей жизни, и нервная напряженность современной работы, и кино, и радіо, — это не подлежитъ сомнѣнію.

Мнѣ извѣстенъ, напримѣръ, одинъ дѣловой господинъ, который читаетъ романы только во время болѣзни. «Крошку Доритъ» онъ прочелъ пять лѣтъ назадъ, когда захворалъ брюшнымъ тифомъ. Заинтересовавшись Диккенсомъ, дождался удобнаго случая — вывиха лѣвой ноги — и прочелъ «Давида Копперфильда». Въ прошломъ году, захвативъ гриппъ съ осложненіями, перечиталъ «Войну и Миръ», остался очень доволенъ. А теперь, на-дняхъ, когда встрѣтился со мной, заявилъ, что съ нетерпѣніемъ ждетъ несчастнаго случая, чтобы прочесть трилогію Мережковскаго.

— Что подѣлаешь, — съ грустью говорилъ онъ, — если въ остальное время я занять.

***

Конечно, романъ не умретъ. Будь то болѣзнь, или гололедица, или наводненіе, или временная порча громкоговорителя — случай прочесть хорошую вещь для современнаго культурнаго человѣка всегда можетъ представиться.

Только, разумѣется, съ теченіемъ времени романъ долженъ значительно сократиться въ размѣрѣ, сжаться, потерять въ вѣсѣ… И дойти, наконецъ, до идеальной формы летучки, на которой чернымъ по бѣлому будетъ стоять всего нѣсколько строчекъ:

«Мнѣ отмщеніе и Азъ воздамъ.

Онъ полюбилъ ее.

Она полюбила его.

Онъ поѣхалъ въ гости.

Она бросилась подъ поѣздъ».

А сбоку примѣчаніе американскаго из дателя для дѣловыхъ людей:

«Время прочтенія сего романа вмѣстѣ съ заголовкомъ и эпиграфомъ — 1 минута 2 секунды».

[1] Т. е. включатъ аппаратъ.

[2] Дикторъ.

Александръ Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2088, 19 февраля 1931.

Views: 22

Опять непріятность.

Пока въ Парижѣ не происходитъ никакихъ перемѣнъ, время какъ-то течетъ незамѣтно, почему-то кажется, будто всѣ мы прибыли сюда очень недавно.

Ну, годъ прошелъ, приблизительно. Два, можетъ быть.

Но вотъ какъ только какое-нибудь нововведеніе, домъ, напримѣръ, новый построятъ на бульварѣ Мадленъ, таксу въ метро повысятъ, театръ новый откроютъ, — сейчасъ же въ душѣ какой-то непріятный отзвукъ и горькое чувство:

— Старожилами постепенно становимся, чортъ возьми!

Первый, особенно сильный ударъ по сознанію почувствовалъ я, когда соединили норъ-сюдъ [1] съ метро и стали замазывать краской старое наименованіе линіи.

Такъ мы всѣ привыкли къ названію, такъ твердо запомнили, что билеты этой линіи не годятся для линій другихъ. И вдругъ реформа.

Отошелъ норъ-сюдъ въ далекое прошлое, сдѣлался достояніемъ исторіи, воспоминаніемъ прежнихъ временъ…

А мы все сидимъ.

Далѣе. Были въ автобусахъ хорошенькіе цвѣтные билетики. Кондукторъ самъ отрывалъ, бралъ за нихъ деньги, давалъ сдачу. Время шло, билеты вошли въ нашу плоть и кровь, вызывали привычныя движенія руки, одни и тѣ же слова при указаніи станціи…

И, вдругъ, трахъ. Карнэ [2] завелись. Отрывныя полоски. Ушли цвѣтные билеты въ небытіе, отодвинулись въ область стараго, подернутаго дымкой романтизма Парижа…

А мы все сидимъ и сидимъ.

Былъ недалеко отъ моей медонской квартиры огромный запущенный паркъ. Нежилой замокъ, стоявшій посреди, считался неблагополучнымъ по привидѣніямъ. Сосѣди иногда видѣли въ окнахъ свѣтъ, кое-кому удавалось наблюдать среди зарослей парка жуткія бѣлыя тѣни.

Привыкъ я проходить мимо него каждый день, наблюдать сквозь рѣшетку таинственный полумракъ чащи, вдыхать свѣжесть лѣсныхъ ароматовъ.

И вдругъ перемѣнились владѣльцы, налетѣли предприниматели, перерубили всѣхъ великановъ, оголили пространство, разбили на участки для продажи въ разсрочку, превратили замокъ въ бюро. И разбѣжались призраки, кто куда: одинъ въ Вальфлери, другой въ Севръ. Погасъ необъяснимый свѣтъ въ окнахъ, появился вполнѣ объяснимый свѣтъ въ помѣщеніи консьержа. Страничка медонской исторіи перевернулась.

А мы все сидимъ.

И вотъ, наконецъ, послѣдній ударъ, для меня самый чувствительный, самый тяжелый: реформа на монпарнасской желѣзной дорогѣ.

Кто не помнитъ этихъ чарующихъ двухъэтажныхъ вагончиковъ, которыми наша дорога могла смѣло гордиться, какъ остаткомъ сѣдой старины?

Построенные еще при Стефенсонѣ, послѣдній разъ ремонтированные во времена Крымской кампаніи, они болѣе полустолѣтія шатались отъ Парижа къ Версалю и отъ Версаля къ Парижу, без результатно просясь на отдыхъ въ какой-нибудь изъ музеевъ.

Кто ихъ видѣлъ хоть разъ, тотъ никогда не забудетъ. Коротенькіе, узенькіе, низенькіе, дрожащіе, кряхтящіе, трещащіе; съ глухо рыдавшими колесами, находившими живой откликъ въ почкахъ у пассажировъ: съ тормазами дѣйствовавшими только черезъ пять минутъ послѣ остановки; съ потолками, спустившимися на самыя плечи публики; съ окнами, отбивавшими звонкую дробь парадовъ Третьей Имперіи… Эти вагончики были такъ уютны, такъ привычны для всѣхъ!

Наклонивъ голову, подобравъ ноги, заберешься въ милый, крошечный «компартиманъ» [3] для курящихъ, сядешь въ уголокъ, закуришь. И вокругъ тебя девять такихъ же курильщиковъ.

Послѣ первой же папиросы ничьихъ лицъ не видно въ дымномъ туманѣ. Чуть вырисовывается только гдѣ-нибудь чья-то голова безъ рукъ и безъ туловища. Или нога, неизвѣстно откуда появившаяся, неизвѣстно кому принадлежащая, торчитъ близко, рядомъ.

Сидишь, куришь, пробуешь прочесть газету при свѣтѣ ночника, вдѣланнаго въ заднюю стѣнку. И кое-что видишь:

Вотъ буква «о». Вотъ, черезъ нѣсколько странныхъ козявокъ, вполнѣ очерченное А. Иногда даже заголовокъ разберешь. Фотографію опредѣлишь: женщина или мужчина.

Привыкъ я къ этимъ вагончикамъ, полюбилъ всей душой, иногда даже взбирался наверхъ, на имперіалъ, чтобы вообразить себя пассажиромъ океанскаго корабля во время торнадо. Мѣсяцы шли незамѣтно, день такъ быстро скользилъ одинъ за другимъ…

И вдругъ новая непріятность. Новый ударъ. Вагоны перемѣнили на-дняхъ.

Подхожу къ поѣзду и не узнаю. Блестящія, ярко освѣщенныя пульмановскія чудовища. Роскошная отдѣлка, зеркальныя окна, великолѣпныя рессоры, свѣжая, еще пахнущая масломъ, краска…

А моихъ милыхъ хорошихъ, старыхъ знакомыхъ убрали. Нѣть ихъ. И не будетъ. Никогда. Цѣлую вѣчность.

Навернулись ли у меня на глазахъ слезы при видѣ подобнаго зрѣлища или нѣтъ, говорить здѣсь не буду. Однако какъ грустно стало! Какъ больно!

Отошелъ въ прошлое норъ-сюдъ. Отошли билеты автобусовъ. Отошли привидѣнія въ паркѣ. Отошли, наконецъ, монпарнасскіе дряхлые, низенькіе, дрожащіе, кряхтящіе старички…

А мы все сидимъ.

И сидимъ.

Старожилыми дѣлаемся. Будь они прокляты — большевики!

[1] Книжечки.

[2] Nord-Sud — линія парижскаго метро, построенная компаніей Nord-Sud, до 1930 г. не соединенная съ остальными линіями.

[3] Купе.

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2032, 25 декабря 1930.

Views: 29

Отъ одного русскаго политическаго дѣятеля, долго жившаго заграницей и впитавшаго въ себя традиціи европейской культуры, мнѣ пришлось услышать слѣдующій вполнѣ справедливый упрекъ по адресу эмиграціи:

— Мы, русскіе, почему-то всегда снисходительно смотримъ на европейцевъ. Мы во всемъ считаемъ себя самыми опытными и самыми умными людьми на земномъ шарѣ.

Что-что, а самомнѣніе у насъ, русскихъ, дѣйствительно, огромное.

Даже по разговорамъ въ метро или въ автобусѣ ясно замѣтно. Всѣ остальные скромно шепчутся, стараясь, чтобы никто не узналъ о скудости ихъ интересовъ и идеаловъ. А мы побѣдоносно разсаживаемся, толкаемся, оремъ на весь вагонъ.

— Я васъ увѣряю, Степанъ Степановичъ, что цивилизація на краю гибели!

— А я васъ увѣряю, Петръ Петровичъ, что не на краю!

При разговорахъ съ иностранцами у насъ на лицѣ всегда жалостливая участливая улыбка. Тонъ бесѣды такой, будто, нянька прислушивается къ наивному лепету ребенка. Противорѣчій нѣтъ, споровъ нѣтъ, и только по глазамъ видно, что Иванъ Ивановичъ оказываетъ большую честь, принимая всерьезъ слова собесѣдника.

— Ишь ты, малышъ!.. — добродушно говорятъ эти ласково-хитрые глаза. — И, кто тебя, поганца, научилъ такимъ серьезнымъ вещамъ?

Критически русскій человѣкъ относится ко всему, что такъ или иначе задѣваетъ его вниманіе. Современные французскіе литераторы всѣ пишутъ одинаково чисто и гладко, а потому — долой ихъ, неинтересны. Бельгійцы, въ общемъ, не народъ, а анонимное общество: принимать ихъ въ разсчетъ невозможно. Макаронники итальянцы талантливы въ музыкѣ, спору нѣтъ, но гдѣ у нихъ горизонты и кругозоръ послѣ кончины Данте?

Такъ, рубя съ плеча, не оставляя отъ Европы камня на камнѣ, презираетъ русскій человѣкъ поочередно и романскіе народы, и германскіе, и славянъ, и англосаксоновъ. Послѣ долгаго преклоненія передъ Европой и послѣ раболѣпства даже передъ заграничными подтяжками — неожиданный планетарный размахъ въ противоположную сторону. Идеаловъ нѣтъ, глубины нѣтъ, перспективъ — никакихъ. И, что ужаснѣе всего, нѣтъ той благороднѣйшей, идейно-взвихренной интеллигенціи, которая принесла столько счастья русской землѣ.

Возвращается Иванъ Ивановичъ домой со службы на заводѣ или въ бюро по перевозкѣ вещей, и восклицаетъ горькимъ голосомъ:

— Ну и Франція! Гдѣ ея культура?

Не будемъ доказывать, что судить о европейской интеллигенціи, будучи въ положеніи бѣженцевъ и вращаясь, благодаря этому несчастью, почти исключительно среди квартирныхъ хозяекъ, приказчиковъ и рабочихъ, — опрометчиво. Вѣдь можно вообразить, какое впечатлѣніе создалось бы объ утонченіяхъ русской культуры у интеллигентныхъ иностранцевъ, если бы они принуждены были бѣжать въ Россію и вращаться въ обществѣ чубаровцевъ и квартирныхъ хозяекъ у Нарвскихъ воротъ.

Но эта любовь къ обобщеніямъ, это увлеченіе планетарными выводами и, на конецъ, выросшее на подобной почвѣ непомѣрное самомнѣніе — чрезвычайно опасны.

Мы, русскіе, и раньше обладали удивительнымъ качествомъ — считать себя умнѣе всѣхъ. Только было это тогда не въ плоскости національныхъ вопросовъ, а въ личной жизни, индивидуально.

Всѣ въ канцеляріи идіоты, а я, Иванъ Ивановичъ, — умникъ.

Всѣ въ городѣ бездарности, — а я, Петръ Петровичъ, геній.

Потому и ссоръ у насъ до сихъ поръ столько и партійности столько, что слишкомъ много умныхъ людей, каждый, — умнѣе всѣхъ, а дураковъ нѣтъ.

Быть можетъ, нѣкоторые изъ читателей, прочтя эти строки, подумаютъ, будто я врежу своими словами начавшемуся росту здороваго націонализма и укрѣпленію отсутствовавшей раньше національной гордости.

Но въ томъ то и дѣло, что это не такъ. Выражаясь громко, я проповѣдую только бытовую скромность, офиціальную благожелательность къ иностранцамъ, внѣшнее уваженіе къ тому, что заслуживаетъ уваженія.

Проповѣдую потому, что исключительно умному человѣку всегда надлежитъ держаться въ высшей степени скромно. A вѣдь, мы, русскіе, если говорить по секрету, — все-таки умнѣе всѣхъ.

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, № 869, 19 октября 1927.

Views: 24

Тщеславными людьми были фараоны четвертой династіи.

Мало того, что подданные обязаны были считать ихъ богами, сынами солнца, падать въ ихъ присутствіи ницъ.

Мало того, что ихъ искусственно изображали исполинами, въ нѣсколько разъ большими, нежели простые, смертные люди.

Мало того, что все населеніе было ихъ рукахъ покорной массой, связанной дисциплиной военныхъ лагерей, а несчетное количество рабовъ выполняло всѣ ихъ прихоти.

Имъ нужно было еще безсмертіе. Не тамъ, въ преисподней, гдѣ Анубисъ съ головой шакала пасетъ души усопшихъ, или гдѣ поверженный злымъ Сетомъ Озирисъ временно, до возрожденія, находитъ свое мѣстопребываніе.

Безсмертіе нужно было въ человѣчествѣ, на землѣ, въ поколѣніяхъ. Чтобы удивлялись и рабы, и свободные люди, и иноземцы, и священные быки и крокодилы. Чтобы тѣло ихъ жило, обладая и пищей, и утварью, и прислужниками.

Я представляю картину… Тогда, четыре съ половиной тысячи лѣтъ назадъ. Триста шестьдесятъ тысячъ рабовъ, изнеможенныхъ, обезсиленныхъ, боящихся произнести слово протеста, волокли по Гизехскому полю обломки скалъ въ честь Хеопса-Хуфу; около тридцати лѣтъ, смѣняясь и чередуясь каждые три мѣсяца, сваливали и скрѣпляли они гигантскіе камни, исполняя приказы не знающихъ пощады начальниковъ….

И вырасла въ концѣ концовъ пирамида. Немало труда положили строители. Тщеславіе фараона было удовлетворено, осуществлено желанное безсмертіе въ людяхъ. Даже теперь, спустя четыре съ половиной тысячи лѣтъ, любознательный европеецъ, усѣвшись на верблюда, стремится къ гигантскому памятнику, съ изумленіемъ изучаетъ, осматриваетъ. Даже самовлюбленный корсиканецъ воспользовался въ свое время этимъ величіем, чтобы поднять духъ изнемогающихъ войскъ:

— Солдаты! Сорокъ вѣковъ съ вершины пирамиды смотрятъ на васъ!

Однако какъ ни тщеславны были фараоны, какъ ни тяжекъ былъ трудъ рабовъ и строителей, но пирамиды, какъ и храмы, какъ и многія строенія Мемфиса и Фивъ, сдѣлались общей гордостью страны, показателями ея славы и мощи. Величіе фараоновъ оказалось величіемъ народа. Ихъ жажда безсмертія стала безсмертіемъ Египта.

***

Тщеславны, какъ извѣстно, вожаки коммунизма.

Мало того, что подданные обязаны считать ихъ непогрѣшимыми, распластываться ницъ даже передъ Крыленкой.

Мало того, что ихъ искусственно изображаютъ въ газетахъ исполинами, въ нѣсколько разъ большими, нежели простые смертные люди.

Мало того, что все населеніе оказывается въ ихъ рукахъ покорной массой, связанной дисциплиной военныхъ лагерей, а несчетное количество рабовъ выполняетъ всѣ ихъ идеологическія прихоти.

Имъ нужно еще и безсмертіе. Какой бы то ни было цѣной. Не тамъ, въ преисподней, гдѣ бородатый Карлъ Марксъ пасетъ колебанія частицъ покойныхъ экономическихъ матеріалистовъ, а здѣсь, на землѣ, въ названіяхъ городовъ, въ наименованіяхъ улицъ, въ памятникахъ. Чтобы удивлялись и свои собственные рабы, и партійцы, и иноземцы, и священные быки коминтерна и крокодилы второго интернаціонала.

Отрицая въ исторіи человѣчества всѣ внутреннія связи между людьми, не считаясь съ духовной жизнью народовъ, съ государственной органической тканью, съ взаимодѣйствіемъ населенія и власти, коммунисты съ увлеченіемъ дикаря охотно берутъ и въ современности и въ древнихъ вѣкахъ все то, что непосредственно поражаетъ органы чувствъ. Вотъ почему, въ стремленіи увѣковѣчить память Ильича, остановили они свой восхищенный взоръ на пирамидахъ.

Постройка новаго мавзолея была сильной картиной, судя по описанію совѣтской «Книги Мертвыхъ» — московской «Правды»: «Облицовка мавзолея производилась монолитами вѣсомъ отъ одной до десяти тоннъ. Одинъ монолитъ въ центрѣ съ надписью „Ленинъ“ вѣситъ около шестидесяти тоннъ. Главный монолитъ отъ мѣста добычи до станціи на разстояніи 16 километровъ перевозился сорокъ дней при помощи телѣгъ, тракторовъ и массы рабочихъ».

Много, въ общемъ, потрудились рабы въ честь совѣтскаго фараона, превращеннаго въ мумію. Изнуренные очередями, полуголодными пайками, волокли глыбы камня къ Красной Площади, боясь произнести слово протеста. Покорный строитель-академикъ безропотно исполнялъ волю начальства, многочисленные спецы охотно прислуживали. Подъ безобразной громадой въ видѣ нагроможденныхъ другъ на друга гробовъ расположился въ саркофагѣ совѣтскій Хеопсъ-Хуфу, получившій въ видѣ загробной пищи стѣнные плакаты, лозунги, предметы соціалистическаго первобытнаго культа… Дружные клики партійцевъ во время торжества радостно огласили воздухъ:

— Безсмертіе сорока будущихъ вѣковъ смотритъ на насъ!

А между тѣмъ, подражая Египту, коммунисты-идіоты забыли самое главное: что въ исторію ихъ мавзолей войдетъ вовсе не какъ памятникъ величію Ильича, а какъ свидѣтельство рабскаго состоянія страны. И не какъ символъ безсмертія Ленина, а какъ напоминаніе о смерти милліоновъ умученныхъ.

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №1996, 19 ноября 1930.

Views: 27

По поводу послѣдняго выступленія Горькаго, привѣтствовавшаго ГПУ за рѣшительныя дѣйствія и рекомендовавшаго «окончательно уничтожить классоваго врага», среди эмигрантовъ до сихъ поръ слышишь возгласы негодованія:

— Какой прохвостъ!

Это даже уже вошло у насъ въ обиходъ. Горькій выступаетъ, а мы возмущаемся. Горькій шлетъ воздушные поцѣлуи Чекѣ, а мы негодуемъ.

Ясно, что большевицкому холопу, который эмигрантскихъ газетъ не читаетъ и живетъ на своей виллѣ вполнѣ обособленно, въ высокой степепи наплевать, что о немъ говорятъ и пишутъ въ свободной русской печати. Закадычнаго друга чекистовъ, восторгающагося ссылками стариковъ и женщинъ на Соловки, не проймешь ссылками на какіе-то моральные принципы. Наши проклятія тоже — не только не достигаютъ цѣли, а наоборотъ: укрѣпляютъ его положение въ коммунистическомъ обществѣ, создаютъ репутацію вѣрнаго друга.

Съ Горькимъ, по-моему, можно бороться не идеологически и не обличеніями, а реальными способами, которые онъ въ состояніи оцѣнить.

Вотъ, напримѣръ, если бы кто-либо изъ нашихъ эмигрантовъ въ Италіи получилъ аудіенцію у Муссолини и показалъ бы текстъ статьи Горького въ совѣтскихъ газетахъ, это было бы куда практичнѣе, чѣмъ негодовать.

Вѣдь въ статьѣ ясно, чернымъ по бѣлому, сказано:

«Мы живемъ въ состояніи непрерывной войны со всѣмъ буржуазнымъ міромъ».

И еще:

«Европейскую буржуазію мы должны встрѣтить такимъ ударомъ, чтобы капитализмъ свалился, наконецъ, въ могилу, уготовленную ему исторіей».

Конечно, дуче имѣетъ свои недостатки. Во-первыхъ, онъ неравнодушенъ къ большевикамъ за ихъ проявленіе силы; дуче обожаетъ силу даже въ землетрясеніяхъ.

Во-вторыхъ, Муссолини боготворитъ націольныя чувства у себя дома и ненавидитъ ихъ, когда они обнаруживаются у другихъ европейскихъ народовъ.

Однако если онъ прочтетъ статью Горькаго и успѣетъ надъ нею задуматься, передъ нимъ естественно возникнетъ рядъ недоумѣнныхъ вопросовъ:

— Почему же, въ самомъ дѣлѣ, товарищъ Максимъ торчитъ у насъ и жретъ итальянскій хлѣбъ, если онъ живетъ въ состояніи непрерывной войны со всѣмъ буржуазнымъ міромъ?

— Вѣдь Италія тоже часть буржуазнаго міра?

— Значитъ, онъ шпіонъ на территоріи своего врага?

— Или представляетъ собою непріятельскую конницу, совершившую глубокій обходъ въ тылъ непріятелю?

— Если бы въ статьѣ было сказано: «исключая Италію», тогда дѣло другое. Тогда итальянцамъ можно было бы только порадоваться.

— Но текстъ гласитъ: «со всѣмъ буржуазнымъ міромъ».

— И еще гласитъ: «буржуазію мы должны свалить въ могилу, уготованную исторіей».

— Значитъ, и Италія свалится?

— И самъ дуче тоже?

— И будетъ лежать?

— Бездыханнымъ?

— А Горькій будетъ ходить кругомъ могилы съ лопатой и засыпать могилу песочкомъ съ соррентскаго пляжа?

— Перъ бакко! [1]

***

Разумѣется, все это я пишу просто такъ и, упаси Боже, никому изъ эмигрантовъ въ Италіи не совѣтую доносить Муссолини на товарища Максима.

Во-первыхъ, съ точки зрѣнія нашей высоко-прогрессивной общественности, это было бы ужасно некрасиво. А во-вторыхъ, едва ли достигнетъ цѣли.

Но не странно ли все-таки? Если нашъ бѣженецъ во Франціи не уплатитъ налога, а въ Италіи посмѣетъ отнестись критически къ цвѣту черныхъ рубашекъ и наивно посовѣтуетъ фашистамъ перемѣнить цвѣтъ на голубой или зеленый, его немедленно вышлютъ изъ предѣловъ страны, какъ нежелательнаго иностранца.

А вотъ большевики, шпіоны, уголовные преступники, подстрекатели, пользующіеся всѣми благами пріютившей ихъ страны, открыто угрожаютъ свалить эту страну въ могилу, цинично заявляютъ, что находятся съ ней въ состояніи непрерывной войны, — и никто ихъ пальцемъ не трогаетъ.

Ну развѣ не удивительно?

И не тошнить?

[1] Чертъ возьми!

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №1999, 22 ноября 1930.

Views: 18

1.

Помни, что ты бѣженецъ, и ничто бѣженское тебѣ не чуждо. Терпи, надѣйся, работай, ходи на благотворительные концерты, жертвуй, танцуй, разсуждай, засѣдай, и не забывай, что ты русскій человѣкъ.

И пусть не будетъ у тебя иного подданства, кромѣ россійскаго.

2.

Не дѣлай себѣ фетиша изъ республики, монархіи и вообще образа правленія, пока негдѣ и нечѣмъ управлять. Не порть изъ-за нихъ собственной крови и не отравляй жизнь другимъ.

3.

Не пой національнаго гимна въ кабакахъ, не носи орденовъ на пиджакѣ, не ставь на своихъ визитныхъ карточкахъ чина, не тычь въ носъ союзникамъ, что Россія ихъ спасла на Марнѣ или на Адріатическомъ побережьѣ.

Вообще, будь умнѣе.

4.

Помни, что въ праздничный день, побывавъ въ церкви, ты обязанъ написать письма, заштопать бѣлье, пришить пуговицы, сходить на засѣданіе общества, въ которомъ числишься членомъ, внести членскій взносъ, исполнить порученія пріятелей, живущихъ въ провинціи, навести справки, о которыхъ давно запрашиваютъ друзья изъ-за границы, навѣстить одинокихъ больныхъ знакомыхъ, отдать визитъ почтеннымъ уважаемымъ бѣженцамъ.

Въ общемъ, въ будніе дни работай, а по праздникамъ отдыхай.

5.

Не будь зарубежнымъ мальчишкой и не спорь съ отцами, имѣя собственныхъ взрослыхъ дѣтей. Уважай мнѣнія старшихъ, если старшіе умнѣе тебя, но не пренебрегай и мнѣніемъ младшихъ, если младшіе тоже не глупѣе тебя.

6.

Не старайся уничтожить своего зарубежнаго политическаго противника, не дерись съ нимъ при помощи кулаковъ, не придавай ему большаго значенія, чѣмъ онъ того самъ заслуживаетъ.

Ограничивайся принципіальными спорами, не перенося вражды на его близкихъ, не насаждай Монтекки и Капулетти тамъ, гдѣ сосѣдями оказываются Иванъ Ивановичъ и Иванъ Никифоровичъ.

7.

Не выходи замужъ за иностранца и не женись на иностранкѣ съ цѣлыо выскочить изъ бѣженскаго положенія.

Эти штучки мы хорошо знаемъ и оцѣниваемъ хуже всякихъ прелюбъ.

8.

Не пиши мемуаровъ ради очерненія своихъ сослуживцевъ и съ тайной мыслью въ умномъ видѣ выставить только самого себя.

Все равно никто не повѣритъ, а критика лишній разъ подчеркнетъ каковъ ты.

9.

Не бери деньги въ займы подъ то имущество, которое у тебя осталось въ Россіи.

Не разводи ради себя чужихъ женъ съ ихъ мужьями, основываясь на легкости современнаго развода: легко можетъ случиться, что бросишь и новую жену.

Не перебивай у своего друга квартиру, случайно выпытавъ у него адресъ. Нехорошо.

Не завидуй собственному автомобилю и яхтѣ богатаго иностранца, а наоборотъ радуйся: ты уже потерялъ, онъ же только еще собирается.

Не злобствуй на состоятельныхъ бѣженцевъ, жизущихъ въ довольствѣ и имѣющихъ прислугу. Ибо они не умѣютъ сами приготовить даже обѣда, а ты все умѣешь.

Не завидуй вообще ничему и никому, ибо отъ твоей зависти окружающимъ ни тепло, ни холодно, ты же самъ только разгорячишься и, чего добраго, простудишься.

А извѣстно, какъ дорого лечиться теперь.

11.

Итакъ, держись и крѣпись пока что. А дальше — видно будетъ.

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №770, 12 іюля 1927.

Views: 23

Отвратительная у насъ, русскихъ, привычка: громко разговаривать въ мѣстахъ скопленія иностранцевъ.

Если даже вагонъ метро набитъ до полнаго комплекта — 90 вояжеровъ дебу и 26 асси, [1] — если даже поѣздъ идетъ полнымъ ходомъ, дребезжа стеклами, стуча колесами, треща рессорами, — все равно.

Надъ всѣмъ трескомъ, грохотомъ, звономъ, надъ всѣми асси, дебу, полуасси и полудебу — обязательно зычно несется изъ какого-нибудь угла:

— Да быть не можетъ, Иванъ Ивановичъ!

— Да увѣряю васъ, Степанъ Степановичъ!

— Да нѣтъ же, вы шутите, Иванъ Ивановичъ!

— Да честное же слово, Степанъ Степановичъ!

Или бываетъ еше непріятнѣе. Ворвутся наши въ вагонъ, громко продолжаютъ споръ, который начали часъ тому назадъ при выходѣ изъ зала засѣданія. И загораживаютъ у двери проходъ.

— Ву десанде а ла прошенъ? [2] — робко спрашиваетъ ихъ какая-нибудь забитая мидинетка.

А заседатели хоть бы что. Продолжаютъ громить другъ друга или докладчика, и только кто-нибудь особенно чуткій снисходитъ, наконецъ, къ барышнѣ, небрежно бросаетъ черезъ плечо:

— Кальмэ ву, мадемуазель, кальмэ ву! [3]

Сколько разъ, сидя въ загонахъ автобусовъ, метро и пригородной желѣзной дороги, я нарочно пытался разслышать, о чемъ говорятъ между собой французы.

Ничего не разберешь. Сплошная бесѣда по секрету.

Хотя многіе и говорятъ, но вокругъ всегда солидная тишина. Старики бормочутъ что-то вполголоса, пожилые читаютъ газеты, а что касается молодежи — то та ни въ полголоса не разговариваетъ, ни газетъ не читаетъ.

Просто скромно сидитъ по угламъ, воспитанно притаившись, и молча цѣлуется на виду у всѣхъ, чтобы никто не подумалъ ничего дурного.

Между тѣмъ, возьмите первыхъ попавшихся русскихъ, посадите ихъ въ тотъ же самый французскій вагонъ и посмотрите, что изъ этого выйдетъ.

Шумъ поднимается такой, какой бываетъ во французскихъ кругахъ развѣ только во время пожара или когда хлѣбъ безумно поднимется въ цѣнѣ сразу на 5 сантимовъ.

Недовольный читатель, навѣрно, спроситъ меня: почему я вдругъ занялся подобнаго рода непріятными для эмиграціи обличеніями?

Но если бы читатель былъ вчера въ автобусѣ AL въ такомъ положеніи, какъ я, — едва ли бы онъ могъ говорить объ указанномъ недостаткѣ спокойно.

Мнѣ нужно было ѣхать въ самое горячее время — послѣ шести часовъ вечера. Очередь оказалась огромной, пришлось отрывать на станціи бѣлый билетикъ, чтобы попасть въ вагонъ.

И когда, наконецъ, кондукторъ одного изъ очередныхъ автобусовъ выкликнулъ номеръ 95, и я судорожно полѣзъ наверхъ, сзади какая-то русская дама громко сказала:

— Муся, а онъ мошенникъ! У него вовсе не 95!

Отыскавъ свободное мѣсто, я сѣлъ лицомъ къ выходу. И замѣтилъ: обѣ русскія дамы расположились недалеко отъ меня — черезъ одно отдѣленіе.

Голоса ихъ звучали громко и четко. Покрывали собой выкрики кондуктора, гулъ мотора.

И началось самое страшное, что испытываетъ русскій человѣкъ заграницей:

— Нѣтъ, ты посмотри на него, Мусинька: сидитъ, дрянь, какъ ни въ чемъ не бывало и невинно поглядываетъ на насъ.

— Да, ужъ… Европейцы хваленые. Чванятся своей культурой, своимъ превосходствомъ, а съ билетами жульничаютъ.

— Ха-ха! Культуртрегеры. Нѣтъ, ты посмотри внимательно на его богомерзкую физіономію… Ни дать, ни взять скупщикъ краденаго.

— Или мясникъ изъ шаркютри. [4] Я всегда удивляюсь, Оля: почему намъ вбивали въ голову, что французы галантны и изящны въ манерахъ? Нечего сказать, изящный мужчина. Сидитъ, какъ бегемотъ. Пыхтитъ…

— Одно пузо чего стоить! Шикъ паризьенъ!

Нужно сказать, что по природѣ я человѣкъ совсѣмъ не обидчивый. Въ особенности, что касается внѣшности — лица, таліи и формы ножки.

Но замѣчаніе относительно пуза все-таки разозлило.

Это уже клевета. Это свинство. Хотя впереди немного и выдается, но что жъ такого? Неужели уже и бегемотъ, и мясникъ, и пузо?..

Я рѣшилъ мстить. Перекликаться черезъ головы ближайшихъ пассажировъ, конечно, — неудобно. Встать и попросить говорить тише — тоже скандалъ. Оставалось поступить иначе. Достать изъ кармана газету, развернуть и направить въ ихъ сторону заголовокъ.

Я такъ и сдѣлалъ.

— Оля!.. — послышался вдругъ испуганный шопотъ.

— Что, Муся?

— Ты видишь?

— Что?

— «Возрожденіе»!

— Гдѣ?

— У него!

— Въ самомъ дѣлѣ… Но вѣдь онъ очень милъ, Мусенька!

— Да… Я тоже такъ думаю. Глаза добрые, славные.

— И носъ… Римскій. Ровный. На Наполеона похожъ…

Я дѣлалъ видъ, что читаю. Не понималъ ничего, наслаждаясь изысканными комплиментами.

И когда сходилъ на Мадлэнъ, а онѣ продолжали сидѣть, направляясь на Сенъ-Лазаръ, мнѣ хотѣлось все-таки сказать имъ что-нибудь ѣдкое о русской привычкѣ говорить слишкомъ громко.

Но почему-то не вышло. Проходя мимо, показалъ только свой бѣлый билетикъ и смущенно пробормоталъ:

— Вы видите? 95…

На что въ отвѣтъ обѣ дамы не моргнули и глазомъ. Удивленно только посмотрѣли, а ближайшая проговорила:

— Плэ тиль? Же не ву конпранъ па, мсье! [5]

[1] 90 стоящихъ пассажировъ и 26 сидящихъ (фр.).

[2] Вы выходите на слѣдующей?

[3] Успокойтесь, барышня, успокойтесь!

[4] Мясной лавки.

[5] Прошу прощенія? Я васъ не понимаю, господинъ!

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №764, 6 іюля 1927.

Views: 20

Прочелъ объявленіе нашихъ летчиковъ о сегодняшнемъ концертъ-балѣ и среди обѣщанныхъ заманчивыхъ выигрышей на лоттереѣ увидѣлъ:

«Безплатный полетъ съ русской летчицей-рекордсменкой Леной Бернштейнъ».

Представляю свое положеніе, если бы пришелъ я на вечеръ, взялъ бы лоттерейный билетъ и выигралъ этотъ полетъ.

Въ жизни своей не леталъ, опасаюсь не только садиться въ аппаратъ, но даже стоять подъ нимъ, когда онъ кружится надо мной высоко въ воздухѣ, — и вдругъ этакая жуткая удача!

Главное, будь въ данномъ случаѣ мужчина-пилотъ, да еще хорошо знакомый, можно было бы какъ-нибудь увильнуть. Клеветнически намекнуть на то, что онъ не всегда бываетъ трезвъ, что иногда, въ результатѣ старой контузіи, у него наблюдаются кое-какіе заскоки… Въ крайнемъ случаѣ, наконецъ, можно было бы просто прійти къ нему на аэродромъ, подвязать для видимости щеку платкомъ и чистосердечно шепнуть на на ухо:

— Голубчикъ, лети безъ меня. Ей-Богу, боюсь.

Но вотъ съ очаровательной женщиной, да еще рекордсменкой, да еще съ такой, которая на-дняхъ собирается летѣть въ Токіо, — попробуйте найти аргументъ.

Во-первыхъ мужское самолюбіе задѣто. А во-вторыхъ, къ чему придерешься?

По-моему, водораздѣлъ, такъ сказать, между нынѣшнимъ молодымъ поколѣніемъ и старымъ проходитъ именно по линіи авіаціи. Молодежь, съ дѣтства воспитанная на Фарманѣ и Блеріо, смотритъ на воздухъ, какъ на естественные пути сообщенія, какъ на столбовую дорогу, про которую новый молодой Пушкинъ будетъ писать:

«По дорогѣ зимней, скучной
Борзый аппаратъ бѣжитъ,
И пропеллеръ однозвучный
Утомительно жужжитъ».

Между тѣмъ мы, старики, выше курьерскихъ желѣзнодорожныхъ поѣздовъ уже никакого другого спорта не мыслимъ. Даже автомобиль, когда онъ начинаетъ достигать рѣзвости въ 80 километровъ въ часъ, и тотъ начинаетъ внушать тревогу и заставляетъ обращать просьбы къ ямщику новой формаціи:

— Шофферъ, не гони лошадиные силы!

Все въ мірѣ, разумѣется, относительно. Ко всему приходится привыкать постепенно. Когда во времена Стефенсона молодежь полѣзла въ подозрительные вагоны желѣзной дороги, стар<ики> тоже качали головами, ссылаясь на преимущества дормезовъ и омнибусовъ.

Стояли на парижскомъ перронѣ, со слезами провожали головорѣзовъ и <дума>ли:

— Хоть бы сыночекъ благополучно доѣхалъ до Сенъ-Жермена.

Поэтому когда въ переходную эпоху путей сообщенія пожилые люди вдругъ заражаются настроеніемъ дѣтей и сами забираются въ модные вуатюры, подобные поступки всегда выглядятъ и легкомысленно и даже чуть-чуть неприлично.

Меня, напримѣръ, ужасно коробитъ, когда читаю, что Муссолини вылетѣлъ на торжества, или англійскій премьеръ летитъ въ провинцію произносить рѣчь.

Если бы летѣли ихъ сыновья или дочери — дѣло другое. Но сѣдая голова Макдональда въ воздухѣ, да еще за облаками, это совсѣмъ не солидно. Не внушаетъ довѣрія ни къ кабинету, ни ко всей правящей лартіи.

Авіація — дѣло новаго поколѣнія, поэтому пусть молодежь сама завоевываетъ воздухъ. Мы же, старики, как-нибудь проживемъ, упираясь въ землю ногами, управимся при помощи однихъ только рельсовыхъ путей.

Однако если новое поколѣніе вздумаетъ насъ презирать и станетъ воображать, будто оно никѣмъ не будетъ превзойдено, то это грустное заблужденіе.

Какой-нибудь Петя или Володя идетъ сегодня на балъ, мечтая выиграть билетъ со знаменитой Леной Бернштейнъ. А лѣтъ черезъ тридцать-сорокъ тотъ же Петя, какъ я, прочтетъ объявленіе о вечерѣ ревнителей междупланетныхъ сношеній, увидитъ въ числѣ выигрышей совмѣстный полетъ на Марсъ съ рекордсменкой ракетныхъ передвиженій Ольгой Петровой и, теребя въ рукѣ почетный билетъ, испуганнымъ голосомъ отвѣтитъ устроителю вечера:

— Спасибо за приглашение, но сегодня, знаете, что-то нездоровится. Лучше посижу дома, приму аспирину. А вы, молодые, танцуйте.

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №1987, 10 ноября 1930.

Views: 17

Теперь я хорошо знаю главную причину невѣжества иностранцевъ въ русскихъ дѣлахъ.

Нелѣпые разговоры о л’амъ славъ, кинематографическіе кокошники въ петербургскихъ гостиныхъ, пѣтушки на дворцахъ, самовары съ квасомъ — все это, какъ оказывается, вовсе не самостоятельныя стихійныя бѣдствія, а результаты основного европейскаго несчастья:

Русско-французскихъ словарей, выпускавшихся передъ міровой войной въ Парижѣ.

Вотъ, напримѣръ, одинъ бѣженецъ снабдилъ меня старымъ словаремъ, изданнымъ въ 1909 году фирмой Garnier Frères. Составленъ диксіонеръ нѣкимъ мсье Th. de Veys-Chabot, именующимъ себя «Homme de Lettres, professeur de langues orientales».

И жуткія вещи встрътилъ я, перелистывая страницу этого словаря за страницей:

Актуаріусъ — le secrétaire.

Ату! — interjection — au jeu de cartes.

Азямъ — espèce de caftan que portent en été les paysans russes.

Азіатецъ — un asiatique.

Баальникъ — le sorcier.

Бабенка — femme faible, délicate.

Бабица — grande dame.

Бабничать — exercer l’étât de sage femme.

Балаконъ — blouse.

Баня — по рукамь да и въ баню! Touchez là, terminons cette affaire!

Барабанъ — Объявлять барабаннымъ боемъ о потерѣ собаки — tambouriner un chien perdu.

Баснословить — raconter des fables.

Блудящій огонь — feu follet.

Борзописецъ — le sténographe.

Ботѣлость — corpulence, embonpoint.

Ботѣть — prendre de l’embonpoint.

Брякать — faire résonner.

Былина — un brin d’herbe.

Былица — une histoire véritable.

Быстроуміе — esprit.

Бѣгствовать — fuir.

Ватага — la société.

Вашеземецъ — le compatriote.

Впухъ — entièrement.

Вязальныя спички — aiguilles à tricoter.

Дѣлать вносъ — payer.

И еще и еще въ томъ же духѣ:

Отъ слова «внука» diminutif — «внучка». Le trou — «Дира» ou «Дыра». И дальше на протяженіи всего тома: водовозничать, выѣдки, вѣроломецъ, висѣлка, вводитель, визготня, елепомазаніе…

Попавъ во Францію послѣ революціи и придя въ тѣсное соприкосновеніе съ мѣстнымъ населеніемъ, мы всегда поражаемся:

Откуда нелѣпое представленіе о Рocсіи?

Почему извращенныя свѣдѣнія о нашемъ бытѣ? По какой причинѣ чудовищное непониманіе нашей души?

Оказывается, все объясняется теперь очень просто. Оказывается, словари, подобные диксіонеру мсье Veys-Chabot, профессора de langues orientales, — вотъ что создало средостѣніе между Европой и нами.

Попробуйте, въ самомъ дѣлѣ, изучивъ руководство Chabot, проникнуть въ душу русской женщины, когда она, одѣвшись въ азямъ и балаконъ, идетъ въ акушерки и начикаетъ самоотверженно бабничать. Или поймите какъ слѣдуетъ пушкинскую Татьяну, когда она изъ femme délicate т. е. Бабенки, обращается въ grande dame, т. е. въ цѣлую бабицу, пріобрѣтаетъ ботѣлость и брякаетъ Онѣгину, что барабаннымъ боемъ объявлять о потерѣ счастья — поздно?

По словарю мсье Chabot невозможно разобраться и въ душѣ русскаго мужчины, этого азіатца, бѣгствуюшаго теперь по всему міру и не брезгующаго въ нуждѣ европейскими выѣдками.

Загадоченъ онъ былъ всегда: и во время былой своей службы въ качествѣ актуаріуса, и во время вечерняго отдыха, когда въ компаніи вашеземцевъ игралъ въ карты и кричалъ: ату! Или когда сидѣлъ въ обществѣ старыхъ дамъ, вязавшихъ чулки на спичкахъ, и баснословилъ имъ или остроумно разсказывалъ всевозможныя былицы о своей жизни: какъ ему нравится ватага, которая его окружаетъ, какъ онъ впухъ увлеченъ своимъ министерствомъ, какъ онъ сдѣлалъ въ носъ благотворительному обществу, какъ присутствовалъ на обрядѣ, гдѣ священникъ кого-то еле помазалъ.

Да, нельзя бросать въ иностранцевъ камнемъ, не разобравшись въ ужасныхъ условіяхъ, въ которыхъ они изучали Россію и русскій языкъ.

Вѣдь послѣ словарей братьевъ Гарнье такъ понятно, почему въ русскомъ вопросѣ они одиноко качаются, какъ былины въ полѣ, почему ихъ политика по отношенію къ Россіи напоминаетъ блудящій огонь!

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №786, 28 іюля 1927.

Views: 19

Это, въ концѣ концовъ, обидно.

Мы, русскіе, съ дѣтства стараемся какъ слѣдуетъ изучить географію Западной Европы, ея рѣки, острова, полуострова.

Зубримъ до изнеможенія иностранные неправильные глаголы.

Слѣдимъ за западными авторами, не только современными, но даже за Расиномъ и Буало.

А они, европейцы, считаютъ изученіе восточной Европы дѣломъ ниже своего достоинства.

И кромѣ генерала Харькова, знать ничего не хотятъ.

Въ то время, какъ даже Турція нашла въ Европѣ своихъ романистовъ-бытописателей, у насъ, у Россіи нѣтъ ни своего Пьера Лоти, ни Клода Фаррера. Самымъ большимъ европейскимъ знатокомъ русскихъ обычаевъ былъ, должно быть, Жюль Вернъ. Да и тотъ почему-то заставлялъ своихъ героевъ ѣздитъ на Нижегородскую ярмарку въ шубахъ.

Не помогаетъ знакомству съ Россіей и нынѣшнее положеніе вещей, когда въ главныхъ европейскихъ городахъ основною частью населенія сдѣлались русскіе бѣженцы.

Казалось бы, чего проще: встрѣтить на улицѣ кубанскаго казака въ папахѣ и спросить, что онъ пьетъ изъ самовара: водку или пиво?

Или зайти въ редакцію эмигрантской газеты и справиться для постановки фильмы изъ русской жизни:

Надъ каждымъ ли петербургскимъ великокняжескимъ дворцомъ на крышѣ стоитъ деревянный рѣзной пѣтушокъ?

Обозначаетъ ли слово «nitchevo» нѣжную довѣрчивость молодой дѣвушки, или же, какъ слово «Vassilievitch», характеризуетъ жестокость мужского характера?

Вотъ передо мною случайно два номера французскихъ изданій: «Либертэ» отъ 5 іюня и послѣдній выпускъ бульварнаго журнальчика «Ле кри де Пари».

«Либертэ», сообщая читателямъ маршрутъ летчиковъ Костъ и Риньо, слѣдующимъ образомъ перечисляетъ русскіе города, рѣки и горы въ направленіи съ запада на востокъ:

«Двинскъ, Холмъ, Галичъ, Уральскій хребетъ, рѣка Ока, Байкальское озеро».

А журналъ «Кри де Пари», со снисходительной ироніей описывая жизнь русскихъ эмигрантовъ въ Парижѣ, говорить въ перемежку съ другими благоглупостями:

«Здѣсь въ Парижѣ, между прочимъ, находятся и два русскихъ поэта — члены Россійской Академіи: Бельмонтъ и Бубинъ».

Конечно, мы русскіе, варвары. Точнѣе говоря — простые татары.

Однако гдѣ, въ какомъ самомъ варварскомъ русскомъ журналѣ мы встрѣчали, чтобы Мопассана кто-нибудь назвалъ Монпансье, а Альфреда Мюссе — Манфредомъ Пюсъ?

А развѣ солидная татарско-русская газета когда-нибудь напечатала бы у себя маршрутъ летчика, направившагося изъ Читы въ Парижъ, въ такомъ видѣ: «Чита – Москва – Страсбургъ – Біаррицъ – Сена – Монбланъ – Парижъ»?

Мы, татары, передъ тѣмъ, какъ писать объ Европѣ, все-таки заглядываемъ въ карту, предварительно читаемъ что-либо, спрашиваемъ очевидцевъ, ѣздимь сами, тщательно записываемъ названія, фамиліи. Обязательно заходимъ при этомъ въ библіотеку. А европеецъ считаетъ, что русскій бытъ, русская географія и русскія имена могутъ создаваться непосредственно въ кабинетѣ, за письменнымъ столомъ или вблизи наборной машины.

И беззастенчиво передвигаетъ Холмъ за Двинскъ, Оку за Уралъ, россійское населеніе сажаетъ подъ клюквенную тѣнь, заставляя Бельмонтовъ пить пиво изъ самоваровъ, а Бубиныхъ кутаться въ шубу для поѣздки на Нижегородскую ярмарку.

Мы, русскіе журналисты, конечно, далеки отъ того, чтобы обижаться на своихъ европейскихъ коллегъ за подобное невнимательное отношеніе къ русской географіи и къ русскимъ фамиліямъ.

Что подѣлаешь!.. Бубинъ такъ Бубинъ — это для Бунина бѣда небольшая.

Бальмонтъ тоже не пропадетъ, если будетъ Бельмонтомъ.

Но вотъ что опасно для самихъ иностранцевъ: это полное незнаніе Оки и Урала.

Вѣдь можетъ быть, оттого Костъ и Риньо и не долетѣли до Читы, а сѣли въ Нижне-Тагильскѣ, что руководствовались географіей «Либертэ»?

Думали, что уже Чита, разъ Ока позади. а оказалось — Уралъ.

Въ болѣе крупномъ масштабѣ то же самое происходитъ съ европейцами и въ ознакомленіи съ большевизмомъ въ Россіи.

Помогали генералу Харькову вмѣсто того, чтобы помочь генералу Деникину.

И до сихъ поръ смѣшиваютъ Кремль съ кремомъ, Сокольникова-Брилліанта — съ жемчужиной царской короны, а Христю Раковскаго считаютъ пострадавшимъ бояриномъ, у котораго Иванъ ле Террибль отобралъ дворецъ съ пѣтушкомъ.

Нѣтъ, безусловно нельзя ни взыскать старыхъ долговъ, ни благополучно найти какое-либо сорти, блуждая въ такомъ лабиринтѣ!

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №741, 13 іюня 1927.

Views: 18