Tag Archives: А. Ренниковъ

Андрей Ренниковъ. Полотняные геніи

Трудно намъ, старикамъ, привыкать къ новымъ понятіямъ.

Въ особенности къ тѣмъ, которыя сохранили старое обозначеніе, а содержаніе получили совершенно иное.

Кто не помнитъ, напримѣръ, того жуткаго мистическаго чувства, которое возникало у насъ при торжественномъ словѣ «творчество»?

Скажутъ, бывало: «артистъ творитъ… готовится къ выступленію въ «Отелло».

И сразу страшно становилось.

Такъ и представлялось благоговѣйному взору:

Безумно вдохновенный взглядъ. Блѣдное лицо. Всклокоченные волосы. Полное забвеніе обѣда, завтрака, чая. Вокругъ артиста витаютъ музы. Алоллонъ незримо присутствуетъ, усѣвшись въ углу. Діонисъ вакхически суетится вокругъ, придерживая на себѣ виноградныя гроздья. Конь Пегасъ стоитъ тутъ же рядомъ, бьетъ копытами въ полъ, ржетъ и фыркаетъ, гордясь могучимъ сѣдокомъ.

И хотя артистъ, изучая роль, одиноко заперся въ комнатѣ, но широкая публика хорошо знаетъ, что это не одиночество, а общеніе съ изысканнымъ миѳологическимъ обществомъ. Не квартира холостяка, а цѣлый, такъ сказать, бульваръ Монпарнассъ.

Что подразумѣваетъ публика подъ словомъ «творчество» въ нынѣшнее кинематографическое время, опредѣлить уже не такъ легко. Вотъ передо мной выдержки изъ статьи, помѣщенной въ берлинскомъ журналѣ «Литерарише Вельтъ».

Статья принадлежитъ перу современной знаменитости — Чарли Чаплину и подробно разъясняетъ восторженнымъ читателямъ, въ чемъ «тайна моего, Чаплина, творчества».

Творчество, дѣйствительно, совершенно новаго типа. Старикамъ непонятное.

«Въ моемъ комизмѣ нѣтъ ничего таинственнаго» — пишетъ Чарли о своей бамбуковой палкѣ и о брюкахъ штопоромъ. «Мысль о палкѣ является просто счастливой находкой». Что же касается штановъ, то они хотя и не находка, но «являются синтезомъ тѣхъ англичанъ, которыхъ я имѣлъ возможность наблюдать въ Лондонѣ».

«Знаніе природы человѣка, — продолжаетъ далѣе Чаплинъ, — лежитъ въ основѣ моего творчества. Именно поэтому имѣютъ такой шумный успѣхъ фильмы, въ которыхъ полисменъ падаетъ въ водосточную трубу или натыкается на мусорный ящикъ». Кромѣ того, «нужно помнить, что люди обычно довольны, когда непріятность постигаетъ богатыхъ людей». Поэтому «особый успѣхъ имѣетъ моя фильма съ мороженымъ. Я роняю ложечку съ мороженымъ: она черезъ мои брюки скользитъ на полъ, потомъ падаетъ съ балкона внизъ, прямо на голую спину богатой дамы; дама начинаетъ кричать и прыгать. А среди публики два взрыва смѣха: одинъ — отъ моего затруднительнаго положенія, другой — отъ положенія дамы».

Читая эту серьезную статью, помѣщенную въ серьезномъ журналѣ, все время чувствуешь себя странно, встрѣчая слова «творчество», «синтезъ», «анализъ», «художественное изображеніе типа».

Сказали бы намъ этакъ лѣтъ тридцать назадъ на урокѣ словесности, что паденіе полицейскаго въ водосточную трубу есть художественное изображеніе типа.

Или что мороженое на голой спинѣ дамы поддается анализу, а брюки штопоромъ — синтезу.

Вотъ нагорѣло бы преподавателю отъ директора, а директору отъ попечителя округа!

Въ настоящее время, однако, такія художества, какъ выступленія Чаплина, становятся классической основой театральнаго творчества.

Артистъ теперь тоже творитъ, но творитъ совсѣмъ по другому: бьетъ доской по головѣ партнера для углубленія анализа; соединяетъ палки съ брюками въ творческомъ синтезѣ; вдохновляется въ водосточной трубѣ, возносится къ идеалу у сорнаго ящика.

А вся обстановка творчества тоже совершенно другая:

Вмѣсто музъ витаютъ вокругъ этуали. [1] Вмѣсто Феба-Аполлона — прожекторъ «Юпитеръ». Вмѣсто Діониса — содержатель бистро. Вмѣсто Пегаса — автомобиль въ десять лошадиныхъ силъ.

И видя все это, чувствуешь себя такимъ несчастнымъ, такимъ наивнымъ со своей отсталостью. Ощущаешь такую ненужность всего того, что когда-то училъ, когда-то впиталъ въ себя.

Нѣтъ, тысячу разъ правъ геніальный Мейерхольдъ, утверждавшій въ своей студіи передъ революціей, что каждому артисту обязательно нужно быть цирковымъ акробатомъ.

— Идите учиться къ клоунамъ въ циркъ! — звалъ онъ учениковъ и ученицъ, готовившихся къ постановкѣ «Царя Эдипа».

И тогда это казалось немного забавно. А теперь — ничего.

Такъ какъ для нынѣшней публики, дѣйствительно, циркъ есть вещь. А прочее все — гиль.

[1] Étoiles — кинозвѣзды (фр.).

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 860, 10 октября 1927.

Visits: 18

Андрей Ренниковъ. Будущій языкъ

Изъ разсказа одного пролетарскаго писателя я узналъ, что въ совѣтскихъ школахъ дѣти начинаютъ называть теперь своихъ преподавателей не полностью, по имени и отчеству, а сокращенно.

Приблизительно такъ:

Валерія Ивановна — Валерьяна.

Маріанна Степановна — Манна.

Викторъ Петровичъ — Випичъ.

Парамонъ Лукичъ — Параличъ.

При совѣтской страсти ко всевозможнаго рода сокращеніямъ словъ подобное фривольное обращеніе учениковъ съ преподавателями — не удивительно.

Видя со всѣхъ сторонъ всеобучи, дѣткомы, учкомы, завы и загсы, дѣти, конечно, начинаютъ слѣдовать примѣру взрослыхъ идіотовъ. Имена Параличъ и Випичъ для нихъ становятся уже совершенно естественными.

Разъ учрежденіе можно сокращать, то почему не сократить учителя географіи?

А если сократить учителя географіи, то почему вообще не сокращать всѣ слова въ разговорѣ?

Такая логика для дѣтскаго послѣдовательнаго мышленія вполнѣ разумна и справедлива. И, просуществуй большевики въ Россіи еще десять-двадцать лѣтъ, — страшно подумать, во что обратится многострадальный русскій языкъ!

Собственно, это будетъ уже не русскій языкъ, и даже не жаргонъ, а нѣчто значительно худшее: языкъ-акростихъ, языкъ-ребусъ.

Далеко перешагнувшій даже тѣ шутки, которыми въ былое время забавлялись школьники:

— Бирья бирпо биршелъ биргу бирлять…

Воспринявъ въ дѣтствѣ страсть къ сокращеніямъ, будущіе совѣтскіе граждане уже не станутъ говорить при встрѣчѣ:

— Какъ живете, Иванъ Ивановичъ?

— А какъ живу. Сижу въ канцеляріи. Занятъ по горло.

Новые граждане будутъ произносить это такъ:

— Кажи, Иичъ?

— Дакажъ. Сивка! Залогъ!

Новые поэты начнутъ писать въ своихъ стихахъ сокращенно:

Вмѣсто «дорогая моя» — дормя. Вмѣсто «о, моя радость» — «Оморсть». Вмѣсто «поцѣлуй меня» — «Поцня».

Что же касается эмиграціи, то, прождавъ десять лѣтъ эволюціи, постепенно на новую орфографію и новый язык перейдутъ: сначала меньшевики, затѣмъ эсэры, послѣ нихъ евразійцы, а за евразійцами потянется и Павелъ Николаевичъ [1] со всѣми эрдеками.

Александръ Федоровичъ Керенскій будетъ сокращенно называться — Алфекъ. Миноръ — Моръ. Е. Д. Кускова — Едкусъ. Вишнякъ — Витъ. Соловейчикъ — Сикъ.

Евразійцы, въ осовенности націоналъ-большевики, чтобы не отстать отъ вѣянія времени, станутъ спѣшно сокращать все, что возможно, исключая размѣровъ докладовъ на своихъ семинарахъ.

Отъ Евразіи оставятъ три буквы: Чингисхана назовутъ Чихомъ. Карсавина — Каиномъ. Ширинскаго-Шихматова – Шишомъ.

А что касается Павла Николаевича Милюкова, то онъ естественно обратится въ Паникова. И «Послѣднія Новости» сначала осторожно переименуются в «Послѣдности», затѣмъ въ «Посности» и, наконецъ, въ окончательную эволюціонную стадію — въ «Пи».

Да, все это можетъ произойти, если большевики продержатся еще десять-двадцать лѣтъ. Но страшенъ сонъ, да милостивъ Богъ. Нужно надѣяться, что кромѣ милюковской эволюціи (сокращенно милюціи) Россіей будутъ управлять и другіе законы исторіи.

[1] Милюковъ.

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 709, 12 мая 1927.

Visits: 12

Андрей Ренниковъ. Магія вещей

Было бы очень тривіально и легкомысленно иронизировать надъ открывшимся въ Гаагѣ международнымъ конгрессомъ спиритовъ.

Какъ бы ни были подчасъ наивны разсужденія этихъ изслѣдователей потусторонняго міра, но какое-то зерно истины у нихъ есть. Несомнѣнно есть нѣчто, о чемъ можно серьезно и долго потолковать съ другомъ Гораціо.

Но вотъ что обидно. Ученіе о вертящихся столахъ уже разработано, всюду существуютъ спеціальныя общества, съѣзды, а относительно другихъ таинственныхъ предметовъ, какъ то: стулья, дверныя ручки, стаканы, тарелки, галстухи, шляпы — никакой мистической теоріи нѣтъ.

Хотя чѣмъ стулъ хуже стола?

А дверная ручка бездушнѣе столовой ножки?

Я, напримѣръ, глубоко вѣрю, что у каждой вещи, не только созданной природой, но и искусственно, рукой человѣка, есть своя психологія. Среди предметовъ домашняго обихода безусловно существуютъ субъекты добродушные, благожелательные, окруженные свѣтлой аурой; существуютъ, наоборотъ, и вещи злобныя, капризныя, неврастеничныя, такъ и норовящія въ критическую минуту сдѣлать вамъ гадость.

Предметы съ доброй аурой, какъ мнѣ пришлось наблюдать, обычно имѣютъ закругленную формѵ, небольшой ростъ и прочный добротный матеріалъ. Куда ихъ ни поставишь, вездѣ они скромно стоять, не качаясь, не опрокидываясь, не стараясь задѣть проходящихъ. Вещи же злобныя, недоброжелательныя, наоборотъ, почти всегда худы, высоки, имѣютъ массу всевозможныхъ придатковъ въ видѣ ручекъ, крановъ, ненужныхъ украшеній; и во всей ихъ фигурѣ замѣтно зловѣщее ожиданіе: не пройдетъ ли кто-нибудь достаточно близко, чтобы зацѣпить его за рукавъ или за плечо и съ дикой радостью опрокинуться.

Несомнѣнно добрую ауру имѣютъ нѣкоторые предметы костюма. Напримѣръ, жилетъ. Я никогда не видѣлъ, чтобы жилетъ на зло своему владѣльцу старался возможно скорѣе протереться, лопнуть по шву или изодраться о гвоздь. Хороши также светтеры, куртки-безрукавки и шапочки баскскаго образца, за которыми не приходится гоняться по вѣтру на улицѣ.

Но вотъ возьмемъ галстухи или запонки. Кто изъ насъ, мужчинъ, не знаетъ, сколько низости, сколько ненависти къ человѣку и истерическихъ капризовъ обнаруживаютъ эти предметы?

Вы торопитесь на поѣздъ. Запонка, которая только что мирно поблескивала на каминѣ, исчезла. Минуту назадъ была. Вы видѣли своими глазами. А теперь нѣтъ. Гдѣ ее искать? Въ кофейникѣ? На диванѣ? Въ чернильницѣ?

Найдя, въ концѣ концовъ, эту истеричку, вы быстро втыкаете ее въ рубаху, отыскиваете другую, принимаетесь завязывать галстухъ… И опять — борьба добра со зломъ. Ормуздъ и Ариманъ. Озирисъ и Сетъ.

Сколько галстуховъ перевидѣлъ я въ своей жизни. Сколько ихъ, подлецовъ, завязывалъ. И скажу прямо: ни одному нельзя довѣрять. Или ни за что не хочетъ завязываться, какъ дикій козелъ, или, что еще хуже, сразу завяжется, а черезъ полчаса вдругъ радостно съѣдетъ внизъ или на бокъ, или узкимъ концомъ вылѣзетъ изъ подъ жилета и болтается снаружи аппендиксомъ. Каждый галстухъ всегда имѣетъ свою болѣзненную индивидуальность. Или топорщится, или не тѣ складки даетъ, или слишкомъ широко располагается, или ложится черезчуръ узко. А когда вы его уже приручили и заставили, наконецъ, покорно лежать, онъ пускается, наконецъ, на послѣднее средство: даетъ трещину на самомъ видномъ мѣстѣ, сѣчется. И выходя въ отставку, удовлетворенно говоритъ, лежа въ архивной коробкѣ:

— Feci, quod potui. [1]

Въ заключеніе, впрочемъ, надо сказать, что среди вещей, окружающихъ насъ, есть не мало и такихъ, которыя обладаютъ промежуточнымъ среднимъ характеромъ. Онѣ не особенно злобны, но и не слишкомъ добры: поступаютъ такія вещи съ вами различно, сообразно съ настроеніемъ и съ задачей момента. Чайная ложка, напримѣръ, вполнѣ приличный предметъ, когда лежитъ на столѣ или на блюдцѣ. Но положите ее въ чашку, оставьте свободно торчать такъ нѣсколько минутъ, и вы ясно замѣтите, какъ она постепенно поворачивается къ вамъ, осторожно подбирается къ рукаву, чтобы перевернуть чашку и вылить чай на пиджакъ. А дверь? Кто не знаетъ, какъ благородна и чистосердечна она, когда плотно прикрыта, и какъ коварна, когда стоить ребромъ къ вашему лбу, въ особенности ночью, если электричество не горитъ?

Нѣтъ, безусловно, есть много на свѣтѣ домашнихъ вещей, мистикой которыхъ давно слѣдовало бы заняться мудрецамъ магамъ. А между тѣмъ никто изъ нихъ дальше спиритизма не идетъ, вертитъ столы и прислушивается только къ тому, что скажетъ деревянная ножка.

Не обидно ли?

[1] Я сдѣлалъ, что могъ (лат.).

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2297, 16 сентября 1931.

Visits: 32

Андрей Ренниковъ. Хуже болѣзни

Удивительная у русскихъ привычка. Никто ихъ не спрашиваетъ, никто самъ не начинаетъ разговора на подобныя темы, а они все-таки высказываютъ свое откровенное мнѣніе.

— Здравствуйте, Марья Андреевна. Что это у васъ сегодня мѣшки подъ глазами? Нездоровится?

— Ба! Федоръ Петровичъ! Неужели вы? Вотъ курьезъ! Честное слово, не узналъ. Посѣдѣли, постарѣли, осунулись.

Ни съ кѣмъ изъ знакомыхъ нельзя разстаться на мѣсяцъ, на два, чтобы при встрѣчѣ они не начали пытливо всматриваться въ ваши глаза, въ лицо, въ фигуру, въ костюмъ и не дѣлиться затѣмъ впечатлѣніями о вашей особѣ.

— Что, это, батенька, у васъ на рукѣ жилы вздуваются? Не склерозикъ ли?

— Ну и пополнѣли вы, дорогой мой. Животъ куда выдвинулся, поглядите. А подбородокъ?

Не скажу, чтобы всѣ эти замѣчанія, вопросы и недоумѣнія вызывались враждебными чувствами. Отнюдь нѣтъ. Наоборотъ. Чѣмъ лучше люди относятся къ вамъ, тѣмъ настойчивѣе и продолжительнѣе бесѣдуютъ они на всѣ эти темы, разспрашиваютъ, охаютъ, стонутъ, всплескиваютъ руками, вспоминаютъ, какимъ молодцомъ вы были до революціи и во что обратились сейчасъ.

Но все это еще ничего, когда человѣкъ чувствуетъ себя нормально и въ достаточной степени бодръ, чтобы преодолѣть соболѣзнованіе друзей.

А каково положеніе дѣйствительно больныхъ или выздоравливающихъ отъ тяжелой болѣзни?

Вотъ, напримѣръ, вспоминаю недавнюю жуткую сцену. Вернулся послѣ двухмѣсячнаго отсутствія Дмитрій Ивановичъ, перенесшій болѣзнь желчнаго пузыря. Разумѣется, видъ у бѣдняги былъ соотвѣтственный. И похудѣлъ, и пожелтѣлъ, томности больше во взглядѣ, и движенія не слишкомъ порывисты. Однако вернулся онъ достаточно веселымъ, достаточно жизнерадостнымъ, вполнѣ успокоеннымъ, что всѣ непріятности кончились.

И вотъ какъ началось вдругъ!

Сначала сослуживцы мужчины:

— Наконецъ-то, дорогой Дмитрій Ивановичъ! Покажитесь-ка… Покажитесь-ка… Ближе къ свѣту… Сюда. Батюшки! Ой-ой-ой! Ни кровинки на лицѣ!

— Здравствуйте, Дмитрій Ивановичъ, здравствуйте. Ну какъ? Вылечились? Слава Богу. Поздравляю. Между прочимъ, смотрите: желчный пузырь такая подлая вещь, что шутки съ нимъ плохи. Неровенъ часъ опять что-нибудь, тогда ужъ не выкрутитесь.

— Да-съ… Дѣло серьезное, — ободряющимъ голосомъ подтверждаетъ изъ угла канцеляріи Андрей Андреевичъ. — Я вотъ смотрю на васъ, Дмитрій Ивановичъ, смотрю и вспоминаю: какъ имя того фараона, мумію котораго я видѣлъ въ Каирѣ? Сети Первый? Удивительное сходство, во всякомъ случаѣ. Двѣ капли воды.

Ну а послѣ мужчинъ, разумѣется, обступили Дмитрія Ивановича и сослуживицы-дамы.

— Голубчикъ, Дмитрій Ивановичъ, а вы у какого доктора лечитесь? У Пузыркина? Господи! Какъ можно обращаться къ Пузыркину? Сколькихъ людей онъ въ гробъ вогналъ!

— Дмитрій Ивановичъ, а вы діэту соблюдаете? Какую? Жаренаго нельзя? Хорошо, а вареное что? Овощи? Милый мой, увѣряю васъ, что вареныя овощи гораздо хуже печеныхъ. Только безъ корки. Вотъ, у меня, напримѣръ…

— Морковный сокъ пейте, Дмитрій Ивановичъ, морковный!

— Погодите, дорогая. Дайте досказать. Вотъ у меня тетя была… То-есть, не тетя, а дядя. Тетя отъ гнойнаго аппендицита умерла значительно раньше. Такъ вотъ, у дяди былъ другъ, женатый на статсъ-дамѣ, и эта статсъ-дама сама дядѣ разсказывала, какъ кузина ея сердцевиной печенаго картофеля вылечилась. Правда, у нея почки были, а не пузырь, но пузырь тоже былъ и, конечно, сильно затронутый…

— Надежда Ивановна, это, должно быть, другой пузырь.

— Ахъ, не перебивайте, дорогая моя. Пузырь, пузырь! Что я пузырей не знаю, по-вашему? Такъ, вотъ, прежде всего, картофель безъ шелухи, а затѣмъ парное молоко. Прямо изъ-подъ коровы. Доите и пейте. Доите и пейте. А затѣмъ лежите. Никакихъ лишнихъ движеній. Никакого утомленія. Вь особенности, остерегайтесь лѣстницъ. Знаете, въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ ступеньки кончаются и гдѣ кажется, будто уже гладкое мѣсто…

Въ тотъ день вечеромъ несчастный Дмитрій Ивановичъ, естественно, вернулся домой совершенно больнымъ. Все тѣло ныло. Пузырь давалъ о себѣ знать. Почки почему-то тоже. Селезенка вспухла. Голова кружилась. Въ ногахъ слабость. Подъ глазами темныя пятна. Говорятъ, ночью онъ бредилъ, во снѣ вскакивалъ, кричалъ что-то про картофель, про корову, про доктора Пузыркина. И только исключительно здоровая отъ природы натура, перенесшая заболѣваніе желчнаго пузыря, помогла перенести всѣ эти соболѣзнованія знакомыхъ.

Дмитрій Ивановичъ, къ счастью, выжилъ.

***

Какъ-то въ прошломъ году я прекратилъ знакомство съ Алексѣемъ Павловичемъ Рукинымъ по слѣдующему случаю: дружески подошелъ къ нему, спросилъ. «какъ ваше здоровье?», а онъ вдругъ почему-то налился кровью, затопалъ ногами и грубо крикнулъ прямо въ лицо: «убирайтесь вы къ чорту!»

Тогда я обидѣлся и пересталъ даже раскланиваться. Ну а теперь вспоминаю и думаю:

— А можетъ быть, Алексѣй Павловичъ совсѣмъ не виноватъ?

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2282, 1 сентября 1931.

Visits: 18

Андрей Ренниковъ. Орджоникидзе

У большевиковъ вошло въ систему: фактически прижимать окраины, душить въ нихъ малѣйшее проявленіе свободъ, а на словахъ торжественно бороться «съ остатками гнуснаго великодержавія».

Взять, напримѣръ, Сѣверный Каввазъ. Сколько разъ приходилось читать о ненависти горцевъ къ совѣтской власти. Сколько вооруженныхъ выступленій и отказа ауловъ отъ повиновенія декретамъ.

Цвѣтущій, мирный до революціи районъ нерѣдко возвращается въ старымъ временамъ, къ эпохѣ Пушкина, когда путешественникамъ давался пѣхотный и конный конвой съ артиллеріей. «Наняли лошадей до Владикавказа, — разсказываетъ поэтъ въ «Путешествіи въ Арзрумъ», — пробили въ барабанъ, тронулись… Впередъ поѣхала пушка, окруженная пѣхотными солдатами, за нею потянулись коляски, брички, обозъ двухколесныхъ арбъ… Пушка ѣхала шагомъ, фитилъ курился, солдаты раскуривали имъ трубки»…

Въ общемъ, почти та же картина, которая нерѣдко наблюдается сейчасъ, только съ замѣной арбъ немазанными колесами вагоновъ Владикавказской желѣзной дороги, а пушекъ — спеціальной охраной изъ пулеметчиковъ.

Вотъ, очевидно, въ связи съ этимъ тревожнымъ обстоятельствомъ президіумъ ЦИК-а и рѣшилъ, наконецъ, пойти навстрѣчу населенію Кавказа. На послѣднемъ своемъ засѣданіи взялся за обсужденіе кавказской проблемы и, между прочимъ, «проработалъ» вопросъ:

Не оскорбительно ли звучитъ для кавказскихъ народовъ названіе города «Владикавказъ»?

Владикавказъ слово несомнѣнно великодержавное. Какъ ключъ къ Закавказью, зтотъ пунктъ въ прежнія времена давалъ возможность владѣть Кавказомъ. Въ ужасномъ намекѣ на «владѣніе» крылось все: и чувство собственности, и милитаризмъ, и аннексіонизмъ, и имперіализмъ.

Вѣдь недаромъ при Пушкинѣ «впереди ѣхала пушка, фитиль дымился, солдаты раскуривали имъ трубки»…

И послѣ долгихъ дебатовъ президіумъ ЦИК-а, какъ сообщаютъ «Извѣстія», постановилъ:

«Переименовать городъ Владикавказъ въ Орджоникидзе».

***

Орджоникидзе! Какое звучное слово и въ то же время какое умиротворяющее, политичное!

Стараго позорнаго ключа къ Кавказу теперь больше не будетъ. Будетъ просто символическій пограничный столбъ — Орджоникидзе, обозначающій начало Военно-Грузинской дороги.

Въ Орджоникидзе публикѣ придется высаживаться изъ поѣздовъ, чтобы пересѣсть въ коляски и въ автомобили. Кое-кто въ Орджоникидзе станетъ ночевать, чтобы ѣхать дальше съ новыми силами. Въ Орджоникидзе будутъ брать въ дорогу бензинъ, овесъ, мясо, чуреки, лобію.

— Гражданинъ, вы какимъ путемъ въ Закавказье?

— Черезъ Орджоникидзе, разумѣется. Чтобы дѣвственными красотами природы полюбоваться.

— Охъ, гражданинъ, берегитесь Орджоникидзе. Насѣкомыя заѣдятъ.

— Не бѣда. Я уже привыкъ въ Сталинградѣ.

Въ бытовомъ отношеніи, конечно, переименованіе Владикавказа особеннаго впечатлѣнія на населеніе СССР не произведетъ. Развѣ только въ связи съ именемъ Орджоникидзе публика будетъ бояться излишней грязи.

Но политически ЦИК, безусловно, ждетъ отъ переименованія важныхъ послѣдствій. Успокоенные новымъ названіемъ горцы сразу утихомирятся. Осетины примирятся съ декретами. И даже буйные ингуши перестанутъ производить нападенія на городъ, зная, что Владикавказа уже нѣтъ, а есть только Орджоникидзе, у котораго, какъ соціалиста, не можетъ быть никакой цѣнной собственности.

***

Я не знаю, ограничится ли ЦИК переименованіемъ одного Владикавказа, или же на слѣдующихъ засѣданіяхъ пересмотритъ названія и другихъ городовъ кавказакой окраины.

По-моему, если ужъ вытравлять старое, то вытравлять. Не останавливаться гдѣ-то на полдорогѣ, на перевалѣ — въ Пассанаурѣ или въ Коби.

Станцію Бесланъ недурно нереименовать, напримѣръ, въ Микояна. Минеральныя Воды — въ Рыкова. Тифлисъ — въ Енукидзе, Кутаиси — въ Цулукидзе,

Публика такъ и будетъ говорить:

— Чудесная поѣздка была! Закусилъ, выпилъ на Рыковѣ, пересѣлъ на Микоянѣ, поѣхалъ на Орджоникидзе, перевалилъ къ Енукидзе, добрался до Цулукидзе… Какіе виды! Сколько дикой первобытной прелести!

А тифлисскія дѣти, напѣвавшія когда-то пѣсенку:

— «Отъ Тифлиса до Владикавказа, вай-вай!
Отъ Владикавказа до Тифлиса, вай-вай!»

Теперь будутъ пѣть уже по-автономному, новому;

— «Отъ Орджоникидзе до Енукидзе, вай-вай!
Отъ Енукидзе до Орджоникидзе, вай-вай!»

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2272, 22 августа 1931.

Visits: 30

Андрей Ренниковъ. Съ натуры

Уже полночь. Въ бистро почти никого нѣть. Гарсоны передъ закрытіемъ спѣшно заканчиваютъ уборку — сдвигаютъ стулья, подметаютъ, скребутъ, вытираютъ салфетками стойку. Хозяйка величественно сидитъ въ углу на высокомъ тронѣ, удовлетворенно подсчитываетъ выручку. А передъ нею, внизу, съ пустымъ бокаломъ въ рукѣ какой-то посѣтитель, покраснѣвшій отъ виннаго груза, съ галстукомъ, съѣхавшимъ насторону, со шляпой, сдвинутой на самый затылокъ.

— А что у васъ… сто двадцать пять… болитъ, мсье, сто тридцать два? — продолжая подсчитывать, благосклонно спрашиваетъ хозяйка.

— Что болитъ? — съ явнымъ русскимъ акцентомъ, но довольно свободно подбирая французскія слова, восклицаетъ кліентъ. — Душа болитъ, мадамъ, вотъ что! Вы представляете, мадамъ, какой это ужасъ — здоровый человѣкъ, крѣпкій, у котораго все комъ иль фо — и руки, и ноги, и голова, а внутри, вотъ тутъ, червь какой-то? Нѣтъ покоя, мадамъ, отъ этого червя, никакого покоя! Ни днемъ, ни ночью!

— А отчего же, мсье, сто сорокъ четыре, у васъ эти черви, сто сорокъ восемь? Вы, сто пятьдесятъ три, не ходили къ врачу?

— Къ врачу? — горько усмѣхаясь произноситъ кліентъ. — Какой врачъ поможетъ въ такомъ дѣлѣ, мадамъ? Я многое въ жизни видалъ. Въ молодости бѣдность испытывалъ. На войнѣ былъ. Въ тюрьмѣ у большевиковъ полгода сидѣлъ. Чего ни приходилось терпѣть, мадамъ! И все-таки, никогда у меня такъ не страдала душа, какъ сейчасъ!

— Это отъ плохой воды, можетъ быть, сто восемьдесятъ восемь, мсье. На войнѣ выпили дрянь какую-нибудь, сто девяносто два…

— Нѣтъ, не война, мадамъ. Война не причемъ. Война, мадамъ, счастье сравнительно съ тѣмъ, что теперь. Какой вообще смыслъ жить, скажите, пожалуйста? Зачѣмъ я живу? Къ чему? День проходить, мѣсяцъ проходитъ, годъ проходитъ, а я въ томъ же положеніи… Никакой ясности. Никакой надежды.

— А вы не пробовали, двѣсти четырнадцать, пить тизанъ [1] изъ лука, двѣсти восемнадцать? Говорятъ, двѣсти двадцать два, помогаетъ…

— Эхъ, вижу я, не понять вамъ меня, не понять вообще никому. — Одинъ Богъ пойметъ, только Онъ. Сколько разъ, вѣрьте мнѣ, думалъ я: что за вещь — жизнь? Что это такое? Человѣкъ движется… Ходитъ… Глаза открыты. Языкъ во рту… Въ головѣ — мысли. Чувства. Желанія… А потомъ, вдругъ, лежитъ, и ничего ему больше не надо. Кончено. Сто лѣтъ проходитъ, двѣсти лѣтъ проходитъ, тысяча, десять тысячъ, а онъ все лежитъ. Вы представляете, мадамъ, въ чемъ дѣло? Шестьдесятъ или семьдесятъ лѣтъ изъ всей этой самой… вѣчности, а остальное время лежать? Къ чему же, скажите, для такого маленькаго терма [2] стараться? Работать? Учиться? Семьдесятъ лѣтъ изъ всей вѣчности?..

— А вамъ все-таки лучше, мсье, когда вы лежите, триста двѣнадцать?

— Лежать, не лежать, не все ли равно, мадамъ? Главное, будь у меня дѣти, жена. А кому я нуженъ одинъ? Никто не интересуется. Никто не протянетъ руки. Вы видали, мадамъ, эту самую географическую карту, а на картѣ океанъ? Стоимъ какой-нибудь островъ. Маленькій. Субтильный… И кругомъ никого. Море шумитъ. Вѣтеръ. Волны. А онъ одинъ. Это я, мадамъ: островъ! Пройдетъ на горизонтѣ корабль. Далеко. Одна бѣлая точка. И исчезъ. И опять я одинъ. На родинѣ, конечно, было бы легче. Своя страна. Люди свои. А здѣсь… На что я могу расчитывать здѣсь? Эхъ, гарсонъ, дайте въ послѣдній разъ еще енъ каръ. На сегодня достаточно!

— Пятьсотъ десять… Двѣ тысячи пятьсотъ десять, — съ довольнымъ видомъ произноситъ хозяйка, вставая съ мѣста. — Погодите, мсье, не пейте вина, я лучше достану вамъ цѣлебный апперитивъ. Изобрѣтеніе аббата Понсе, жившаго въ 16-омъ вѣкѣ… Немного горькое, правда, но очень полезное, когда внутри что-нибудь не въ порядкѣ. Жакъ, снимите съ верхней полки, въ синей бутылкѣ… Вонъ ту, справа. Вамъ не дорого будетъ, мсье, три франка пятьдесятъ за рюмку?

— Безразлично, мадамъ! Все равно, цѣлую вѣчность лежать…

— Въ такомъ случаѣ, попробуйте. Жакъ, давайте ключи. Будемъ сейчасъ запирать. Мсье, вы — развѣ безъ соды?

— Все равно, мадамъ! Цѣлую вѣчность… Ваше здоровье!

[1] Отваръ (фр.).

[2] Срока (фр.).

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2269, 19 августа 1931.

Visits: 16

Андрей Ренниковъ. По стопамъ Ленина

Въ Женевѣ, какъ во всякомъ благоустроенномъ городѣ, конечно, есть свои коммунисты. Нѣсколько недѣль тому назадъ здѣсь происходили даже коммунистическіе безпорядки. Представители мѣстной ячейки напали на группу націоналистовъ, завязали драку, драка дала въ результатѣ нѣкоторое количество раненыхъ…

И все происшедшее было бы, разумѣется, вполнѣ нормальнымъ явленіемъ для благоустроеннаго города, стремящагося въ шествіи по пути прогресса не отставать отъ другихъ европейскихъ центровъ.

Однако, какъ оказывается, женевскіе коммунисты обладаютъ одной своеобразной особенностью. Въ то время, какъ въ другихъ мѣстахъ коммунистическимъ движеніемъ обычно захватываются подонки рабочихъ массъ, пролетаріатъ низшихъ ранговъ, неудачники, люди озлобленные, люди обойденные судьбой, — въ Женевѣ ничего подобнаго нѣтъ.

Прибывшій на дняхъ изъ Швейцаріи русскій эмигрантъ разсказываетъ мнѣ, что женевская ячейка именно лишена перечисленныхъ коммунистическихъ чертъ. Предсѣдателемъ ея состоитъ сынъ аптекаря-милліонера. Члены президіума и остальные товарищи — всѣ — дѣти мѣстныхъ крупныхъ домовладѣльцевъ, купцовъ, веселящаяся молодежь изъ состоятельныхъ буржуазныхъ круговъ. И все-таки, блага міра, какъ видно, недостаточны чуткой душѣ приверженцевъ красной Москвы. Что-то постоянно гложетъ ихъ нѣжное сердце. Что-то волнуетъ. При упоминаніи о швейцарскихъ буржуазно-республиканскихъ законахъ загораются ихъ глаза непримиримымъ гнѣвомъ, при одномъ только произнесеніи словъ «федеральный совѣтъ» грозно сжимаются кулаки, и изъ груди вырывается крикъ:

— Долой правительство!

Лица, стоявшія далеко отъ коммунистическаго движенія въ Женевѣ, различно думали о причинахъ увлеченія золотой молодежи Москвою. Одни, благодушные, полагали, что молодые люди, по свойственному юнымъ годамъ стремленію ввысь, не удовлетворены утѣхами жизни, ищутъ счастья въ романтизмѣ утопій. Другіе, подозрительные, считали, что все дѣло въ недостаточномъ количествѣ карманныхъ денегъ, которыя веселящимся дѣтямъ выдаютъ ихъ родители-аптекари, домовладѣльцы, часовыхъ дѣлъ мастера. И на чьей сторонѣ правда — на сторонѣ благодушныхъ или на сторонѣ подозрительныхъ, трудно было сказать, не зная точно всѣхъ обстоятельствъ.

Когда коммунисты шли по улицамъ въ лакированныхъ туфляхъ, въ костюмахъ отъ лучшихъ портныхъ, бряцая золотыми цѣпочками, и кричали:

— Мы хотимъ жить такъ, какъ въ Москвѣ!

— Товарищи! Мы пойдемъ по стопамъ Ленина!

Всѣмъ казалось, что добродушные правы. Что въ призывѣ жить какъ въ Москвѣ кроется приглашеніе къ отрѣшенію отъ лакированныхъ туфель, отъ щегольскихъ модныхъ костюмовъ. Что все это — своеобразный возвратъ къ суровымъ временамъ Кальвина. Протестъ противъ разсѣянной праздной жизни.

Но когда сынъ аптекаря — предсѣдатель ячейки — вмѣстѣ съ двумя другими товарищами на совѣтскій счетъ съѣздилъ въ Москву, на совѣтскій счетъ жилъ въ Россіи, пилъ, кутилъ, и на совѣтскій счетъ вернулся обратно, многіе стали склоняться къ версіи подозрительныхъ:

— Очевидно, дѣйствительно, деньги понадобились. Очевидно, въ самомъ дѣлѣ, родители мало даютъ.

Такъ поперемѣнно, временно побѣждая другъ друга, боролись въ женевскомъ общественномъ мнѣніи два противоположныхъ взгляда. Боролись до тѣхъ поръ, пока ячейка сама не разгласила основныхъ пунктовъ своей соціальной программы.

— Было въ этой программѣ все, разумѣется, — сказалъ въ заключеніе, вскрывая причины возникновенія коммунизма въ Женевѣ, мой собесѣдникъ. — И благо трудящихся, и гнилостность капитализма. и грандіозный успѣхъ пятилѣтки. Но одинъ спеціальный параграфъ, помѣщенный среди другихъ, сразу разъяснилъ женевской публикѣ стремленіе мѣстной золотой молодежи итти по стопамъ Ленина и непримиримую ненависть ея къ федеральнымъ властямъ.

Въ параграфѣ этомъ чернымъ по бѣлому значилось:

«Требовать немедленнаго открытія всѣхъ закрытыхъ правительствомъ домовъ терпимости».

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2233, 14 іюля 1931.

Visits: 18

Андрей Ренниковъ. Человѣка жалко

Когда встрѣчаешь въ совѣтскихъ изданіяхъ очередные доносы незнакомыхъ мелкотравчатыхъ авторовъ, испытываешь только обычное презрительное отношеніе, безъ особой грусти и жалости.

Ну, что-жъ…. Люди стараются. Одинъ, быть можетъ, выслужиться хочетъ; другой, можетъ случиться, и впрямь искренній охранитель совѣтскихъ началъ.

Но какъ тяжело встрѣтить подъ подобнымъ доносомъ знакомую подпись, имя пріятеля, котораго зналъ вполнѣ приличнымъ, европейски-образованнымъ человѣкомъ и который вдругъ пошелъ по той же проклятой дорожкѣ:

Передъ Сталинымъ разсыпается мелкимъ бѣсомъ.

Доносы пишетъ.

Конкурентамъ старается подставить соціалистическую ножку.

Профессора харьковскаго университета Е. Г. Кагарова я звалъ съ ранняго дѣтства. Вмѣстѣ кончили гимназію, вмѣстѣ университетъ. По окончаніи оба готовились къ профессорскому званію, намѣреваясь стать великими учеными… И помню, съ какимъ презрѣніемъ относились мы въ тѣ университетскіе годы къ мохнатымъ звѣроподобнымъ соціалистамъ, которые являлись на лекціи только въ дни забастовокъ, когда нужно было подбросить стклянку для отравленія воздуха или вышибить запертую дверь главнаго университетскаго входа.

Мы съ Женькой называли всѣхъ этихъ молодцовъ — «контракта», отъ латинскаго слова «сволакивать». Въ присутствіи ихъ говорили другъ съ другомъ всегда по-латыни, чтобы недоучки эти не могли ни слова понять изъ нашей бесѣды.

Женька сейчасъ же послѣ государственнаго экзамена сталъ готовить диссертацію «О начаткахъ религіи древней Греціи». Носился съ Эдвардомъ Мейеромъ, съ Карломъ Мюллеромъ, съ Круазе, Тейлоромъ. Перерылъ всю университетскую библіотеку, отыскивая «блестки» для ссылокъ и для библіографическаго указателя въ концѣ диссертаціи. Когда почти вся книга была готова, онъ пришелъ какъ-то ко мнѣ, заявилъ съ гордостью:

— Всѣ источники использованы, даже испанскіе!

И добавилъ затѣмъ, чуть-чуть грустно:

— Вотъ только не знаю, что написать въ заключеніе и во введеніи. Своихъ выводовъ для заключенія никакъ не могу сдѣлать. А во введеніи обязательно нужно подпустить что-нибудь о религіозномъ чувствѣ вообще, хотя я самъ религіознаго чувства никогда не испытывалъ. Разскажите-ка, кстати, въ двухъ словахъ: въ чемъ заключается религіозный экстазъ?

***

Прошло почти двадцать пять лѣтъ. Имя Кагарова до сихъ поръ связано у мена съ преклоненіемъ передъ европейскими авторитетами. Кого только Женька не боготворилъ: Нибура, Момзена, нѣсколькихъ Мюллеровъ, нѣсколькихъ Мейеровъ, Бауера, Вундта, Рейнака, Круазе, Ратцеля… И вдругъ, на дняхъ, въ «Красной Газетѣ» отъ 13-го іюля читаю:

«Е. Катаровъ. Прорывъ на фронтѣ теоріи національнаго вопроса».

Въ текстѣ — полемика съ двумя авторами — Н. Шаповаловымъ и В. Глухенко. И вотъ какъ почтенный профессоръ Е. Катаровъ, мой милый другъ Женя, аргументируетъ, полемизируя:

«Въ этой тирадѣ Н. Шаповалова насъ прежде всего поражаетъ полное игнорированіе сочиненій В. И. Ленина и И. В. Сталина по національному вопросу. Неужели Шаповалову неизвѣстно, что еще въ 1913 году въ статьѣ, написанной въ Вѣнѣ, И. В. Сталинъ далъ блестящее и исчерпывающее опредѣленіе понятія «нація», знаменитую формулу «націи»?

«Нечего и говорить, — продолжаетъ Женя дальше, — что все путанное пониманіе націи у Шаповалова весьма далеко отъ стройной ленинско-сталинской концепціи и представляетъ шагъ назадъ въ разработкѣ проблемы».

«Столь же неубѣдительны и нѣкоторыя положенія В. Глухенко «Къ вопросу о націи и ея генезисѣ…» Здѣсь еще разъ приходится вспомнить ученіе И. В. Сталина о природѣ націи, воплощенное имъ въ краткихъ, четкихъ, словно удары молота, стальныхъ періодахъ его знаменитой статьи «Марксизмъ и національный вопросъ».

***

25 лѣтъ тому назадъ я не понялъ какъ слѣдуетъ, почему у Жени въ диссертаціи не хватило собственнаго введенія и собственнаго заключенія. Думалъ, что просто человѣкъ очень торопится, чтобы пройти въ европейскіе геніи.

Но вотъ теперь отлично все понимаю.

Собственныхъ заключеній у бѣднаго Жени, какъ видно, никогда вообще не было. За всю его жизнь.

А отсутствіе религіознаго чувства, должно быть, уже тогда являлось введеніемъ къ нынѣшнему полному упраздненію его сбивчивой совѣсти.

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2248, 29 іюля 1931.

Visits: 18

Андрей Ренниковъ. Борьба со стихіей

Вполнѣ понятно это желаніе: вырваться на мѣсяцъ изъ Парижа, забраться куда-нибудь въ глушь, въ деревню, промѣнять звуки радіо на лепетъ ручейка, грохотъ автобусовъ на прибой океана, утреннія упражненія сосѣда-тенора на мелодичный крикъ пѣтуха…

Все это прекрасно, чудесно. Но какой рискъ зато!

Весь годъ сколачиваетъ эмигрантъ несчастную сумму въ тысячу франковъ. Сколачиваеть, скребетъ, собираетъ. Сколотитъ, наскребетъ, соберетъ. Вырвется…

И цѣлый мѣсяцъ сидитъ на фермѣ у окна, подперевъ щеку кулачкомъ, грустно глядя на дождь.

Пѣтухи кричать, поросята визжатъ, со двора тянетъ дымомъ, въ потолкѣ течь, океанъ плотно прикрыть отъ любопытныхъ глазъ дождевой пеленой. А солнце, если покажется, то только на двадцать восьмыя сутки или на двадцать девятыя.

Какъ разъ въ тотъ именно день, когда съ хозяиномъ фермы произведенъ полный расчетъ и чемоданы уложены для обратной поѣздки, тучи внезапно разрываются, небо обнаруживаетъ лазурь, океанъ — синеву, а горячее солнце начинаетъ весело играть въ алмазныхъ капляхъ умывшейся лѣсной листвы.

Современная бездушная европейская наука утверждаетъ, будто природѣ нѣть никакого дѣла до человѣка, что человѣкъ самъ по себѣ, солнце само по себѣ, и что если кто долженъ кѣмъ интересоваться, то только человѣкъ природой, а не природа человѣкомъ.

Разумѣется, это ложь. Жалкая ложь, противъ которой въ свое время мужественно боролся Христіанъ Вольфъ, но которая, къ сожалѣнію, восторжествовала въ лицѣ Канта и заполнила собою сознаніе современнаго культурнаго европейца.

Сколько уже лѣтъ, наученный горькимъ опытомъ, я совѣтую своимъ добрымъ знакомымъ, отправляющимся на лѣто въ Бретань, или въ Савойю, или въ Пиренеи:

— Уѣзжайте, господа, тихо, незамѣтно. Чтобы тучи не видѣли.

Но нѣтъ. Подъ вліяніемъ ли Канта или просто такъ, но всѣ обязательно поднимаютъ передъ отъѣздомъ шумъ и гвалтъ. Платье вывѣшивается, ремни покупаются, заплѣсневѣвшіе чемоданы о — наивность! — выставляются для просушки прямо на солнце.

И конечно, какъ только небо замѣтитъ раскрытый, готовый къ упаковкѣ чемоданъ, оно немедленно принимаетъ необходимыя мѣры.

Только что Иванъ Ивановичъ погрузилъ вещи на такси, а изъ-за Эйфелевой башни уже показывается туча. Сначала ждетъ, пока всѣ сядутъ, затѣмъ приподнимается выше, чтобы удостовѣриться, взяли ли съ собой дѣтей и кота… И когда такси благополучно трогается съ мѣста, изъ-за Монъ-Валеріана поднимается второе облако, посерьезнѣе.

— Куда ѣдутъ? — слегка погромыхивая, шепотомъ спрашиваетъ оно.

— Въ Вогезы.

— Надолго?

— На мѣсяцъ.

— Дѣтей взяли?

— Взяли.

— Кота тоже?

— Тоже.

— Отлично. Давай догонять.

***

Въ послѣдніе годы, никуда на лѣто не уѣзжая, я, къ счастью, нашелъ одинъ отличный способъ бороться съ солнцемъ и тучами.

Когда хочу, имѣю освѣжающій дождь; когда хочу — ясное небо.

Для этого необходимо только пріобрѣсти обыкновенный дождевой зонтъ, достаточно дешевый, чтобы онъ не былъ похожъ на палку.

Передъ тѣмъ, какъ выходить изъ дому, часа за полтора, за два, нужно выставить его за окно, чтобы солнце замѣтило.

Затѣмъ, передъ самымъ уходомъ, высунуться въ окно, помахать зонтикомъ въ воздухѣ, чтобы всему небу было видно, въ чемъ дѣло, — и смѣло идти на прогулку. Пока зонтъ въ рукѣ — наверху совершенно чистый гарантированный безоблачный куполъ.

Когда же, наоборотъ, слишкомъ жарко, и хотѣлось бы хорошей грозы, нужно сдѣлать видъ, что легкомысленно забылъ обо всемъ. Пиджакъ безъ жилета, на головѣ соломенная шляпа, которой не жалко, въ рукѣ тонкая трость…

И какъ тогда долго грохочетъ вверху! Какъ радуются тучи, попавшись на удочку!

Русскіе люди обычно не слушаютъ совѣтовъ. Теперь каждый самъ себѣ авторитетъ.

Однако всѣ отъѣзжающіе значительно выиграли бы, если бы дѣйствовали по моему методу сбиванія погоды съ толку.

Хотятъ въ Пиренеи? И чтобы дождя не было? Пусть берутъ билеты куда-нибудь въ сторону Страсбурга, выгружаются незамѣтно на узловой станціи, и поздней ночью, когда солнца нѣть, тихо, безшумно пересаживаются во встрѣчный поѣздъ, идущій въ Тулузу…

А-то не наивность ли? Ѣхать прямо. При полномъ дневномъ свѣтѣ. Показывая тучамъ свои чемоданы. Да еще кота брать при этомъ!

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2232, 13 іюля 1931.

Visits: 17

Андрей Ренниковъ. Сказка о золотой рыбкѣ

Въ нѣкоторомъ царствѣ, въ нѣкоторомъ государствѣ у самаго синяго моря жилъ былъ неизвѣстный никому молодой адвокатъ, изъ-за отсутствія практики занимавшійся на берегу ловлей мелкой рыбешки.

Закинулъ какъ-то разъ молодой человѣкъ въ бурный день 1904-го года крючекъ въ мутную воду, подождалъ, пока клюнетъ, потянулъ — да и вытащилъ прекрасную рыбку.

— Ой ты гой еси, присяжный повѣренный! — взмолилась вдругъ рыбка нечеловѣческимъ голосомъ. — Не клади ты меня, добрый молодецъ, на землю на волю, а отпусти обратно въ синюю воду. За такую милость съ твоей стороны буду я вѣкъ тебѣ благодарна, буду исполнять всякое желаніе твое, когда ни захочешь.

Сжалился адвокатъ надъ рыбкой, отпустилъ ее въ море, пошелъ къ себѣ домой стирать въ корытѣ для экономіи воротнички и носовые платки. Стоитъ, стираетъ, а бабій характеръ внутри такъ и зудитъ, такъ и гложетъ.

— Ахъ ты, простофиля несчастный! — говоритъ молодому человѣку его бабья душа. — И чего упустилъ ты такой выгодный случай улучшить свое положеніе? Иди сейчасъ же, простофиля, къ морю, зови рыбку, попроси сдѣлать тебя депутатомъ.

Бросилъ адвокатъ въ корытѣ недостиранные воротнички и платки, пошелъ къ морю, кличетъ рыбку. Всколыхнулось синее море, покрылось барашками и всякими другими животными. А рыбка тутъ какъ тутъ. Выглянула.

— Чего тебѣ, любезный?

— Хочу быть депутатомъ! — говоритъ адвокатъ. — Хочу сидѣть на самой лѣвой сторонѣ, да чтобы былъ передо мною пюпитръ, да чтобы платили мнѣ жалованье и во время сессіи и во время каникулъ, да чтобы министры со мною всерьезъ разговаривали, да чтобы я самъ могъ министрамъ возражать, держа руки въ карманахъ!

— Хорошо, — сказала золотая рыбка, ударивъ по водѣ хвостикомъ. — Пусть будетъ по-твоему. Иди себѣ съ Богомъ!

Пошелъ адвокатъ домой и видитъ: на столѣ корыта уже нѣтъ, а вмѣсто пустого портфеля присяжнаго повѣреннаго — толстый портфель депутата лежитъ. Съ запросами, съ вопросами, съ рѣчами, прямо изъ-подъ пишущей машинки, совсѣмъ свѣжими.

Портфель лежитъ, а въ горницѣ курьеръ стоитъ, дожидается: къ его превосходительству министру приглашеніе на чашку чая съ печеньями.

Отправился счастливый адвокатъ въ парламентъ, поговорилъ тамъ, запросилъ, руки въ карманъ во время спора засунулъ; къ министру на чашку чая пошелъ, всѣ печенья съѣлъ, весь чай до чиста выпилъ. А бабій характеръ внутри все-таки зудитъ, да зудитъ. До 1917 года безъ перерыва зудилъ.

— Эхъ, ты, простофиля несчастный! Тебѣ бы самому министромъ быть, а ты въ депутатахъ до сихъ поръ околачиваешься. Иди сейчасъ же, простофиля, на берегъ, потребуй отъ рыбки министерства съ портфелемъ.

Отправился адвокатъ къ синему морю, сталъ кликать рыбку. А море всколыхнулось, замутилось, пуще прежняго. Вмѣсто прежнихъ мелкихъ волнъ, валы цѣлые ходятъ. Вмѣсто прежнихъ барашковъ, настоящія бѣлуги ревутъ.

— Чего тебѣ? — спрашиваетъ рыбка.

— Хочу быть министромъ! — отвѣчаетъ адвокатъ, заложивъ ручку въ сюртукъ. — Да не то, чтобы отвѣтственнымъ, а разъ навсегда, безъ всякихъ парламентскихъ кризисовъ!

— Ладно, ладно, — согласилась рыбка, повертѣвъ нерѣшительно хвостикомъ. Пусть будетъ по-твоему. Иди себѣ съ Богомъ, ваше превосходительство!

Возвратился домой адвокатъ, а тамъ чудо неслыханное. На мѣстѣ скромной квартиры, за 45 рублей въ мѣсяцъ, зданіе министерства юстиціи стоитъ. На мѣстѣ босой Дуняшки горничной — два хорошо обутыхъ курьера по бокамъ дожидаются. И лѣстница не то что кошками пахнетъ, но совсѣмъ наоборотъ — богатая, каменная, съ цвѣтнымъ сукномъ во всю высоту, съ вытиралкой для ногъ при самомъ входѣ.

Вошелъ адвокатъ къ себѣ въ кабинетъ, а тамъ вмѣсто депутатскаго портфеля чудесный министерскій портфель лежитъ съ законопроектами разными: объ уничтоженіи казни, объ уничтоженіи злоупотребленій, объ уничтоженіи превышеній, объ уничтоженіи пониженій, объ уничтоженіи вообще всего, что только возможно.

Посидѣлъ адвокатъ за скромнымъ столомъ въ тяжеломъ кожаномъ креслѣ, оглядѣлъ всѣхъ чиновниковъ, протянулъ руку курьеру, да вдругъ какъ сорвется съ мѣста, да какъ побѣжитъ къ синему морю.

— Рыбка, а рыбка!

— Чего тебѣ?

— Что подѣлать мнѣ съ моимъ бабьимъ характеромъ? Не унимается внутри проклятая баба, ужъ не хочетъ она зданія министерства юстиціи, хочетъ жить въ Зимнемъ Дворцѣ, хочетъ поста главнокомандующаго и морского министра и военнаго и чертъ знаетъ чего еще!

— Хорошо, пусть будетъ по-твоему, — вздохнула рыбка, насупившись. — Иди себѣ съ Богомъ. Быть тебѣ главковерхомъ, быть тебѣ воеморомъ, быть тебѣ и начштабомъ!

Не успѣла рыбка какъ слѣдуетъ хвостомъ по водѣ ударить и скрыться, какъ адвокатъ снова тутъ какъ тутъ. Изъ Зимняго Дворца на берегъ приперъ, возлѣ бурнаго моря взадъ-впередъ нетерпѣливо прохаживается.

— Ну, а теперь чего тебѣ, ненасытная твоя душа? Какого тебѣ еще рожна нужно?

— Хочу быть полновластнымъ диктаторомъ, рыбка! Хочу, чтобы ты сама вышла на землю, на волю, всѣхъ заставила каждый мой поступокъ умнымъ считать!

Ничего не отвѣтила рыбка, грозно взмахнула хвостомъ, исчезла въ глубинѣ бурнаго моря. А адвокатъ походилъ, подождалъ, сталъ возвращаться въ Зимній Дворецъ, а тамъ крейсеръ «Аврора» стоитъ и палитъ по главковерхиной спальнѣ.

Вбѣжалъ адвокатъ въ кабинетъ, ищетъ портфеля военнаго и морского министра — нѣтъ нигдѣ. Ищетъ портфеля министра юстиціи — нѣтъ его. Думаетъ хоть портфели депутата или адвоката найдутся… Нѣтъ ничего. Стоитъ только перевернутый столъ, возлѣ стола старое корыто, на корытѣ юбка, а на юбкѣ записка:

«При такомъ бабьемъ характерѣ, надѣвай, братецъ, юбку и бѣги коротать въ ней свои несчастные дни.

Съ почтеніемъ рыбка».

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 947, 5 января 1928.

Visits: 25