Monthly Archives: April 2021

Истины против мнений

Мы привыкли к слову «истина» и употребляем его легко, не задумываясь об истинном его смысле. «Истины» повсюду: истины математики, физики, истины религиозные и нравственные. Всякой «истине», в нашем понимании, противостоит какая-нибудь ложь; всё, что от нас требуется — это правильный выбор.

Как вошло в нашу умственную жизнь такое понимание «истины» и что нам с ним делать?

1. Вера в истину, являющую себя в истории

Все народы знали предания о золотом веке, который сменился серебряным, и т. д.; но однажды появилось противоположное представление: о том, что история есть ристалище сил добра и зла, напряжение между которыми все растет, пока не достигнет известной точки, за которой — последняя битва и торжество праведных,  «совершенное состояние», царство истины. В перелицованном виде и под именем философии прогресса эта схема знакома и нам. «Истина, — утверждает эта философия, — являет себя в истории».

Другая отрасль философии прогресса — т. н. «историческое мышление», для которого одна эпоха «естественно и необходимо», «закономерно» вытекает из другой. «Историзм» не понимает места произвола в истории. Завтрашний день для него всегда лучше нынешнего, а тем более вчерашнего. Как писал П. Муратов:

«Родившіеся и выросшіе на почвѣ многостолѣтней христіанской культуры, мы рождаемся и выростаемъ „существами историческими“. Мы съ такой легкостью воспринимаемъ идеи всякаго прогресса — научнаго, соціальнаго, моральнаго — потому, что въ основѣ своей происхожденіе идеи прогресса — христіанское. Ходъ времени поэтому для насъ представляется всегда участіемъ нѣкоего высшаго начала въ нашей жизни. Что бы ни говорилъ нашъ личный опытъ, мы не можемъ разстаться съ ощущеніемъ нѣкоей святости всякаго „завтра“».

Историзм, во-первых, верит в то, что прошлое прекратило свое существование потому, что было «дурно». Во-вторых, и это вытекает из первого, во всех исторических переменах к худшему он видит «кару», т. е. нравственный суд. В-третьих, всякая новизна видится ему единственно и неизбежно следующей из предшествующего ей положения вещей. Он не видит, что из всякого настоящего вытекает одновременно целый ряд возможных «будущих». Из веры в то, что неудача земного дела есть непременно «кара», следует и безграничный материализм, т. е. уверенность в том, что земное благополучие — мера нравственности, награда за похвальное поведение. Отсюда и материалистичность Ветхого Завета…

2. Единая истина

Историзм и философия прогресса, как все живые и деятельные мировоззрения наших дней — потомки христианства. Греко-римское язычество их не знало. Мысль об исключительной истине была эллину чужда. У него были мнения о богах, но не было одного «единственно-верного» богословия; что же касается природы, разные объяснения спорили друг с другом, и ни одно не притязало на звание «единственного». Древний мир, жадный к познаниям, переходил от одного источника мудрости к другому, пока не набрел на тот, который провозглашал «единую истину», отменяющую все остальные. Его, в своем роде, погубили Платон и любопытство. (Платон, надо заметить, понимал трудность своей задачи, видел, что без благочестивого обмана и насилия «единую истину» насадить невозможно, и потому предлагал насаждение ложной памяти о никогда не бывшем прошлом, изгнание поэтов.)

Не зная «единой» исключительной истины, греки не знали и атеизма. (Если не считать понимаемого тогда под этим словом непризнания определенных — чаще новых — божеств.) Атеизм в известном нам мире куется христианским мировоззрением, его притязаниями на знание единственной истины. «Безбожники» в наши дни отрицают не столько мировую тайну, сколько единственно-разрешенное господствующим религиозным мировоззрением ее понимание. Что же до мировой тайны, ее ощущает не столь малое число людей. Даже Чехов ее ощущал — хотя дальше этого чувства и не пошел. «Атеистов» было бы меньше, если бы не известные речи: «проклят всякий, кто думает и верует иначе», потому что человеку легче признать, что он проклят, нежели отказаться от свободы мнений.

Это последнее напоминает о вопрошаниях Достоевского, которого принято считать «христианским мыслителем». Однако в добросовестно христианскую эпоху Достоевский был бы невозможен — или кончил бы в отдаленном монастыре «на покаянии».

Христианство предполагает причастность Единой Истине, следовательно, исключает рассуждения и сомнения. Достоевского можно вообразить только на окраине христианского мира. То же самое можно сказать о К. С. Льюисе. Для XX века Льюис — слишком христианин, но любой по-настоящему христианской эпохе он показался бы слишком свободомыслящим. В истинно церковной почве «вопросы» не произрастают. «Христианская философия» есть признак упадка христианского мировоззрения.

3. Истины против мнений

Что такое «мнение»? Частная убежденность, основанная на опыте и не исключающая бытия других убежденностей. Что такое «истина»? Предмет веры, иначе говоря, «единственно-достоверное мнение, исключающее все остальные». Где угнездилась «истина», мысли уже нет места. Как только мы начинаем мыслить, вера сменяется той или иной степенью уверенности.

Вопреки общераспространенной уверенности, «наука», т. е. познание мира при помощи техники, не имеет дела с «истинами». В любой области человеческому уму доступны только упомянутые выше «степени уверенности». «Научная истина» есть чаще всего сокращение от «временно удобное допущение, подтверждаемое имеющимся опытом». Но допущения каждодневно становятся «истинами». Все в руках людей, воспитанных христианством, но оставленных не так давно без его руководства, превращается в религию, причем религию определенного духа: ревнивую, исключительную.

Ф. Степун писал об этом:

«В заболевании мира повинна не наука как таковая, которая и до XѴII века цвела на Западе, а превышение ею своей компетенции, ее неправомерное желание заменить собою веру. Не наука является, таким образом, опасностью для культуры, а религиозно окрашенное науковерие, превращение науки в некое всеобъемлющее целостное миросозерцание, отменяющее веру».[1]

Преобразование науки в религиозное мировоззрение происходит, конечно, не само по себе. У него две причины: во-первых, глубокое, в поколениях приобретенное религиозное воспитание, данное христианством. Во-вторых — естественная человеческая склонность к превращению бытовых привычек, предпочтений, обыкновений в предметы веры.

«Истины» согревают личность, приобщают к чему-то вечному и бесконечному и, что хуже, отраженным образом возвышают личную самооценку. «Неважно, как мы поступаем, важно, во что мы верим». М-р Пексниф у Диккенса — пример личности, питающейся от своих истин, и притом нимало их не разделяющей.

Мы не умеем или почти не умеем оценивать себя иначе, чем по принимаемым нами ценностям. Это — нравственная сторона вопроса. Человек науки, ставящий алтарь «истине» там, где должна быть скромная комната для мнений, страдает от этой «истины» по-другому. Непризнанная им самим сторона его личности жаждет религии (и религии христианского толка, т. е. исключительной и ревнивой) — и повинуясь ей, он все превращает в религию. Споры христиан и «научно-верующих» тому подтверждение.

Было и немало попыток освободиться от власти «истин», и все они заканчивались неудачей. Если Дж. Ст. Милль учил: нет истин, есть только мнения, то его современный наследник учит об истинных мнениях. Освобождения от власти «истин» не случилось. Девиз «терпимости и свободы мнений» и на Западе, откуда он к нам пришел, уже ничего не значит. Союз поклонников Милля и поклонников Маркса оказался недолог. Миллево «право на личное своеобразие» на глазах становится обязанностью — причем своеобразие предписывается массам одно на всех, невзирая на лица. Социализм оказался сильнее миллевых мечтаний. Точно так же и сила, называемая в обиходе «наукой», восстала когда-то на церковные истины — только затем, чтобы получить право говорить: «ненаучно» в смысле: «ложно»; «наука» стала синонимом «истины», что, конечно же, совершенно «ненаучно».

В наших отношениях с «истинами» есть нечто нездоровое. Мы и понимаем — хотя бы время от времени, — что «истины» калечат ум и жизнь, и в то же время неспособны без них обходиться. Всякое мнение у нас вырождается в «истину», можно сказать и так. Образовательная машина современного общества особенно поощряет тот склад ума, который — для своего спокойствия — нуждается в «истинах». «Если Бога нету, — восклицал тот герой Достоевского, — какой же я, к черту, капитан?» Даже это ничтожное капитанство мы хотим сделать «истиной», тогда как это просто полезное установление.

Нам, русским, «истины» особенно дороги… А ведь XX век должен был бы внушить нам страх перед  ними, как и перед всякой «всемирностью», «единственностью», «исключительностью». «Всемирное» («универсальное»), «единственно-истинное» и раньше враждовало  с частным, местным, личным. Так когда-то христианство («всемирное») подавило свойственные отдельным народам понимания божественного («частное»). Так «власть разума» в XVIII веке несла народам новое всемирное единство, против которого вскоре восстал романтизм (защита частного, местного, личного). Натиск Единого в XX столетии был, казалось, неодолим, однако и он обессилел, чтобы возродиться в новом движении.

Да и современный европо-американец — по природе «универсалист», поклонник единства и исключительности. Ему не нравится, когда другие люди живут, а особенно думают по-своему. Мысль о культуре, основанной на истинах из разных источников; на истинах, принимаемых в разное время и в разной степени — его пугает. Такая культура возможна. Так жил древний мир, на месте которого, ценой разрушений и упрощений, была выстроена христианская Европа; и в какой-то степени — достаточной для процветания, несмотря на внутренние противоречия, — такой была Европа Нового времени. XIX век был велик потому, что умел исходить из разных истин в разное время, я говорил об этом прежде. Однако его томило  болезненное стремление к простоте, единству, одноосновности — из которого вышел впоследствии всеразрушающий русский «новый порядок», европейская наука с ее «последними истинами»… Германский новый порядок, в отличие от российского, вырос на романтической почве. Ничего всемирного в нем не заложено от начала. Однако его исключительно моральный подход к вещам, не терпящим моральных оценок, роднит его с классовым социализмом и общим предком всех «истинных мировоззрений»: Ветхим Заветом. [2]

Где «универсализм», там нетерпимость. Терпимость — удел местного, «языческого»; язычник понимает, что боги для всех одни, но называются по-разному. Универсализм предполагает, что есть одна истина и множество заблуждений.

В восприятии идей и мнений как «истин» немалую роль играет и пыл новобращенного. Современный человек приходит к приобретаемому в высшей школе умственному багажу от полной почти пустоты: неудивительно, что всё новое для себя он воспринимает религиозно. Этой неуместной религиозности можно было бы избежать. Его, скажем так, знакомят с плодами умственного труда в готовом виде, не научив прежде того самому этому труду, не показав, что плоды его в любом случае условны, местны и временны, достойны обоснованной уверенности, но не веры.

Если уж мы не можем освободиться от веры, нам нужно учиться хотя бы верить в разных обстоятельствах в разные истины, как это умели наши предшественники.

Х. Верснел говорит об эллинах:

Древние греки, особенно в области религии или философии жизни, проявляли тревожную способность смотреть на два (или более) разноречивых, если не противоречивых, представления скорее как на взаимодополняющие, нежели взаимоисключающие. Они не только принимали самодовлеющую достоверность каждого представления, но и без сомнения допускали их сосуществование — образ мысли, поразительный для современного ума.

И действительно: современный ум ищет простоты, единства, одного источника всему. Реформацию небезосновательно называют ветхозаветной, упрощающей реакцией внутри христианства. Опрощение, подчинение единой истине — нечто подобное произошло и в XX веке. XIX век умел еще жить с обособленными источниками истин: наука, нравственность, религия, поэтическое чувство пили из разных источников. Век XX захотел простоты, единства, бедности. Однако именно его «достижения» таковы, что убивают всякую возможность простого и цельного объяснения мировых событий.

Снова приведу слова Верснела:

«Предположение, будто „правление одного всемогущего божества“ должно быть относительно более прозрачным для разума — по меньшей мере, открыто для обсуждения. Даже самого поверхностного знакомства с недавними спорами в среде христианских богословов по вопросам единобожия, теодицеи и всемогущества достаточно, чтобы понять: дело обстоит несколько сложнее.

 <…>

В современном христианском богословии отделение теодицеи — пожалуй, самое угрожаемое во всей корпорации, по существу на грани банкротства, под серьезной угрозой закрытия в самом ближайшем будущем».

Что и неудивительно. Объяснить события, последовавшие за крушением Старого мира, исходя из общепринятого еще недавно взгляда на мир как на разумное предприятие с единым Хозяином — в высшей степени затруднительно. Или надо оставить поиски смысла (как поступила известная часть умов), или искать его в другом направлении.

Что же делать разуму? Какое мировоззрение возможно для тех, кто не отчаялся в поиске смысла, и в то же время не находит этого смысла там, где его искали предшественники?

4. Разум и тайна

Мировоззрения можно условно разделить на «открытые» и «закрытые». Открытое мировоззрение предполагает, что видимый и познаваемый мир — только малая часть «мира вообще»; оно признаёт мировую тайну и спокойно говорит о своей неспособности познать мир до конца; ему свойственно смирение. Закрытое мировоззрение уверено, что мир, в познавательном отношении, невелик и несложен; что всё уже познано, остались только отдельные частности. Из этого основополагающего разделения следует второстепенное. Открытое мировоззрение признаёт существование богов или Бога; закрытое — видит в мире разум и и освещаемый его светом склад мертвых вещей. Отношение к религии, способность иметь религию вытекают из отношения к познавательной способности разума — и веры или неверия в неисчерпаемость мира.

Материализм воюет не с богами, а с чувством тайны. Любое объяснение, пусть и очевидно глупое, лучше загадки бытия. Якобы «научная» страсть к упрощениям все побеждает и все разрушает, т. к. на всякое явление можно найти предельно простое и, соответственно, предельно ложное, однако «научное» объяснение. «Научность» в этом случае есть успокаивающее душу исследователя отсутствие тайны, вернее, достигнутая ценой натяжек и домыслов видимость ее отсутствия. Механистическое мировоззрение не «решает» вопроса о человеке, но только загоняет в подполье те части человеческого существа, которые нельзя выразить плоско-рационально, т. е. через несложные схемы. Мышление должно стремиться к ясности, но питается всё же из темных корней, которые нельзя обрубить или лишить питания безнаказанно.

В свою очередь, любая религия начинается с признания того, что мир не исчерпывается тем, что принято называть «природой»; что «природа» только вправлена в нечто большее. Имя этому большему — тайна. Возможно — небезразличная к человеку. Он может к ней воззвать и получить от нее ответ.

Наши дни потому столь мелки в умственном отношении, что они увязли в «природе» и неспособны сделать ни шагу дальше. Они не понимают, что природа не целое, а только та его часть, которая поддается восприятию и исследованию. Безграничное доверие к естествознанию, дающему будто бы последнюю истину о мире — есть, коротко говоря, безграничное доверие к нашим чувствам и приемам исследования. Однако давно известно, что сила науки в том, что она задает природе только те вопросы, на которые та может ответить. Всё остальное — в  области тайны.

5. Поиск малых смыслов

Что остается человеку, не желающему принять «закрытого» мировоззрения? Я скажу: поиск малых смыслов.

Мы не только не в силах, но и не должны отказываться от частных истин. Однако надо уметь, ввиду многослойности мира и жизни, руководствоваться в разных случаях разными истинами. Ни механическое понимание человека, ни религиозное понимание механизмов — беру крайние случаи — не принесут нам пользы. Сомнение и опыт во всех обстоятельствах нам полезны; кто сомневается только в религии — тот будет верующим только в науке.

Мир многослоен и на разных его уровнях действуют разные силы. Мы же, утратив христианскую всеобъясняющую веру, мечтаем о новом, таком же универсальном мировоззрении, и находим его то в марксизме, то в учении Фрейда. Однако приходится допустить, что у нас никогда не будет никакого «ключа к тайнам мироздания», этот ключ — плод христианского или, позднее, научного (науковерующего) воображения. Стало быть, не будет у нас и «единой истины».

Желая понять жизнь с помощью очередной «системы», мы напрасно потеряем время. Настало время малых истин — мнений, удостоверенных опытом. Поиск малых истин во времена всеобщей потери смыслов — вот доступное нам духовное приключение, и мне оно кажется достаточно захватывающим. Это «выращивание смыслов» — трудное, почти невозможное в наши дни занятие ввиду общей веры в бессмысленность мира и жизни.

Философия — прежде всего учение о смыслах вещей. Философ говорит о смыслах, а не изучает чужие писания; изучающий занят историей философии, которую не следует смешивать с предметом, который она изучает. Изучающих стало в наши дни слишком много. Кому-то следует вернуться к первоосновам: последовательно расчищать завалы мысли, оставленные XIX и XX веками; как сознательную ложь «нового порядка», так и оставшиеся нерешенными вопросы, поставленные еще в Старом мире. Нужен внутренний труд, чтобы отказаться от «общепринятых истин» и прийти к новым ценностям через поиски малых смыслов, но внутренний труд лишает покоя и не обещает шумного успеха, а потому нежелателен.

Азам этого творческого труда, т. е. того труда, который не направлен на внешние цели, не ищет одобрения, совершается умом и душой для ума же и души в первую очередь, т. е. труда сугубо внутреннего — нам снова нужно учиться.

[1] Привожу по упрощенной орфографии, как напечатано в альманахе «Воздушные Пути» (1960 г).

[2] Романтика «крови и расы» свойственна всей Европе в XIX веке. У нас в России это «Вечера на хуторе близ Диканьки», славянофильство, торжество «этнического» над «национальным» в последние царствования… Когда национальный социализм победил, «кровь и раса» были уже пережитком прошедшего века. Он не мог рассчитывать на широкую мировую поддержку — именно потому, что смотрел назад и мечтал о прошлом, духовной родиной имел XIX век. «Идеальное прошлое» не возбуждало умы людей XX столетия так, как «идеальное будущее».

Романтика — внимание к корням и прошлому, к местному и своеобразному; реакция против универсализма XVIII века. Если бы национальные («языческие») религии не были так безжалостно истреблены христианством, романтизм имел бы языческую окраску. Германский социализм был окрашен в романтические цвета, как российский в народнические. Более того: о правлении социалистов в России можно сказать, что оно было направлено против всего ценного с точки зрения романтизма, а именно: корней, традиций, особенностей. Натиск классового социализма был уравнительный в своей основе.

Visits: 90

М. Кедровъ. Эвакуація

Вотъ тому уже 10 лѣтъ, какъ благодаря дружной работѣ флота и арміи, подъ доблестнымъ командованіемъ покойнаго генерала Врангеля, было эвакуировано изъ Крыма въ Константинополь и высажено по лагерямъ (Галлиполи, Лемносъ и др.) болѣе 130.000 арміи, ихъ семействъ и гражданскаго населенія.

Скудны были матеріальныя средства, убогъ былъ составъ судовъ, но были мы сильны духомъ и всѣ трудности были побѣждены.

Наступалъ послѣдній часъ. Прижатыя къ стѣнѣ, истекая кровью, славныя добровольческія части упорно дрались у Перекопа, выигрывая время для флота въ его послѣдней подготовкѣ.

Мало было угля, — какъ по чайной ложкѣ надо было его распредѣлить по судамъ съ немногихъ угольщиковъ. Затѣмъ надо было успѣть разставить суда по портамъ.

Объ эвакуированіи всѣхъ изъ одного Севастополя нечего было и думать — опытъ предыдущей эвакуаціи ясно подтверждалъ опасность такого маневра. Къ тому же, какъ ни соблазнительно казалось бы это для морского командованія, упрощая подготовку судовъ, недостатокъ длины причальной линіи не позволялъ такой операціи, ибо значительная часть тоннажа состояла изъ большого количества мелкихъ судовъ.

Учитывая все это, морское командованіе вмѣстѣ съ штабомъ главнокомандующаго разработало еще заблаговременно планъ эвакуаціи одновременно изъ портовъ Керчи, Феодосіи, Ялты, Севастополя и Евпаторіи.

Этотъ планъ облегчалъ и эвакуацію гражданскаго населенія этихъ городовъ, желавшаго вмѣстѣ съ бѣлыми войсками покинуть Крымъ.

Сообразно съ этимъ планомъ была разработана и дислокація войскъ при ихъ отступленіи на югъ къ береговой чертѣ.

Успѣшное выполненіе такого плана, конечно, требовало отъ войсковыхъ частей строгаго соблюденія указанной имъ дислокаціи и незаурядной дисциплины во время отступленія.

Своевременный отрывъ отступавшей арміи отъ наступавшаго по пятамъ противника (его конницы и броневыхъ поѣздовъ) также являлся однимъ изъ непремѣнныхъ условій выполненія плана.

Всѣ эти условія безукоризненно были выполнены арміей и ея славными боевыми начальниками (генералы Шатиловъ, Кутеповъ, Витковскій, Абрамовъ, Барбовичъ, Скалонъ и др.).

Когда, напр., пѣхотныя небольшія части начали отступать не по дислокаціи на Севастополь, довольно было одной телеграммы командуюшаго флотомъ, призвавшей армію строго выполнить дислокацію и тѣмъ помочь флоту исполнить его долгъ передъ арміей, чтобы порядокъ немедленно былъ возстановленъ.

Дружная совмѣстная работа морскихъ офицеровъ-командировъ портовъ погрузки, начальниковъ пристаней, комендантовъ пароходовъ и командировъ послѣднихъ съ начальниками прибывавшихъ частей арміи дала возможность покойно, безъ паники, погрузить войска и гражданское населеніе на до отказа перегруженныя, за недостаткомъ тоннажа, суда.

Конечно, много пришлось потрудиться для того, чтобы машины исправно вертѣлись, угля и воды хватило бы на переходъ и не было бы злоумышленныхъ покушеній къ открытію кингстоновъ и затопленію судовъ.

Поистинѣ тяжелую работу здѣсь произвели начальникъ штаба флота и чины штаба, начальникъ транспортовъ, флагманы (адмиралъ Машуковъ, генералъ Ермаковъ, адмиралы Беренсъ, Тихменевъ, Остелецкій, Клыковъ и др.), командиры и офицеры судовъ и ихъ команды.

Къ ихъ чести и слѣдуетъ отнести успѣшную подготовку флота къ эвакуаціи такой массы людей, а затѣмъ и успѣшный безъ потерь тяжелый переходъ перегруженныхъ судовъ въ Константинополь.

Большевицкіе агитаторы шныряли повсюду, сѣя панику и пытаясь портить суда и механизмы.

Вездѣ были разставлены караулы изъ надежныхъ людей и малѣйшая попытка къ саботажу прекращалась немедленно полевымъ судомъ.

Пришлось закрыть радіотелеграфные пріемники на судахъ, оставивъ только на нѣкоторыхъ офицерскія радіо-телеграфныя вахты, ибо по воздуху несся неудержимый потокъ красной пропаганды, призывавшей бѣлыхъ сдаваться, портить механизмы, топить суда и избивать своихъ офицеровъ.

Вспоминая эвакуацію 1920 года, нельзя не упомянуть съ душевной признательностью о французсксимъ адмиралѣ Дюменилѣ, его офидерахъ и матросахъ, которые, не имѣя возможности много помочь матеріально, оказали большую моральную поддержку, не говоря уже объ ихъ исключительной энергіи на рейдѣ Мода въ Константинополѣ по организаціи питанія 130.000 эвакуированныхъ.

Все время эвакуаціи нашъ доблестный главнокомандующий покойный генералъ Врангель и его начальникъ штаба были положительно повсюду, внося бодрость въ грузившіяся части.

Говоря о дѣятельности личнаго состава флота, слѣдуетъ подчеркнуть исключительно тяжелую самоотверженную работу, которая выпала особенно на долю офицеровъ какъ военныхъ, такъ и коммерческихъ судовъ флота.

Команды судовъ были сборныя, въ большей части состоявшіяся изъ неопытныхъ малосильныхъ гимназистовъ, кадетъ и юнкеровъ.

Все держалось офицеромъ, его знаніями и опытомъ, его непоколебимой моралью, его исключительной преданностью долгу и дисциплиной.

Этотъ русскій морской офицеръ, прошедшій черезъ три года тяжелыхъ переживаній гражданской войны, сражаясь одинаково на сушѣ и на водѣ, нашелъ еще въ себѣ силы съ честью выйти изъ испытанія и поддержать достоинство родного Андреевскаго флага.

«Я обѣщалъ арміи вывести ее съ честью», повторялъ не разъ потомъ покойный генералъ Врангель, «нашъ доблестный флотъ помогъ мнѣ это сдѣлать».

Русскому морскому офицеру да послужатъ эти слова справедливой наградой.

М. Кедровъ.
Возрожденіе, №1988, 11 ноября 1930.

Visits: 18

П. М. Каждый День. 17 іюля 1930. Откликъ на откликъ

Отъ редактора. Статью П. Муратова «О политической преемственности» можно прочитать здѣсь.

***

«Послѣднія Новости» откликнулись передовой статьей на очеркъ П. П. Муратова «о политической преемственности». Мнѣ любопытно было знать мнѣніе автора по этому поводу. Воспроизвожу, нѣсколько сокращая, мою бесѣду съ нимъ…

— Я съ интересомъ началъ читать статью въ «Послѣднихъ Новостяхъ», но признаюсь, интересъ мой сразу уменьшился, когда я имѣлъ неосторожность заглянуть въ ея конецъ…

— Васъ это удивляетъ! Вы ожидали иного?

— Представьте, я все-таки еще вѣрю, что даже пристрастный читатель долженъ возражать на то, о чемъ пишетъ авторъ, а не на то, о чемъ онъ будто бы намѣренно умалчиваетъ! Вамъ кажется это наивнымь? «Послѣднія Новости» считаютъ меня наивнымъ въ политикѣ человѣкомъ можетъ быть какъ разъ на этомъ основаніи. Не будучи, очевидно, наивнымъ человѣкомъ, ихъ сотрудникъ смѣло увѣряетъ въ концѣ статьи, что я принадлежу къ тѣмъ, кому нужно возстановить сословное самодержавіе и кому дороже прежде всего возстановленіе имущественныхъ интересовъ. Какъ вамъ извѣстно, я объ этомъ ничего не писалъ, т. е. рѣшительно ни одного слова!

— Но по мнѣнію проницательной газеты, это «умолчаніе» и было съ вашей стороны какъ разъ «доморощенной хитростью», «неловкимъ коварствомъ».

— Съ разгадываніемъ хитростей я посовѣтовалъ бы сотруднику «Послѣднихъ Новостей» быть осторожнѣе. А что, если хитрости дѣйствительно нѣтъ? Видѣть хитрость тамъ, гдѣ ея нѣтъ — это какъ разъ одинъ изъ самыхъ вѣрныхъ признаковъ недалекаго человѣка. Не желая быть нелюбезнымъ, замѣчу все же съ сожалѣніемъ, что здѣсь «имѣетъ мѣсто» какъ разъ этого рода случай. Никакихъ хитростей и коварствъ я не замышлялъ. Къ самодержавію я никого никогда не призывалъ и считалъ бы курьезомъ такіе призывы въ наше время. О возстановленіи Россіи отъ большевицкаго плѣна и раззоренія я, со многими другими, дѣйствительно помышляю, но отнюдь не выказываю ни стремленій къ реставраціи политической, ни заботъ объ имущественной реставраціи. «Послѣднія Новости» не убѣдили меня въ томъ, что та политическая преемственность, о которой я писалъ, есть непремѣнно реставрація. Статья моя имѣла цѣлью напомнить о политической преемственности, какъ о нѣкоторой морально-правовой базѣ, которой не слѣдовало бы пренебрегать въ борьбѣ съ большевиками. Преемственность эта ведетъ отъ Временнаго Правительства черезъ Бѣлое Движеніе въ его извѣстной намъ формѣ къ Бѣлому Движенію въ его будущей, неизвѣстной и вѣроятно новой формѣ, и наконецъ къ Національному Собранію…

— Вы хотите сказать къ Учредительному Собранію?

— Будемъ лучше называть и воображать его Національнымъ Собраніемъ въ силу не слишкомъ положительныхъ воспоминаній, связанныхъ съ тѣмъ плачевнымъ эпизодомъ, который былъ излишне торжественно наименованъ Учредительнымъ Собраніемъ.

— Но можетъ быть и Бѣлое Движеніе въ его будущей, намъ неизвѣстной и, какъ вы говорите, новой формѣ пріобрѣтетъ и какое-то иное наименованіе?

— Это, вѣроятно, такъ и будетъ. Но пока этого нѣтъ, пока политическую преемственность, сводящуюся съ октября 1918 года къ преемственности вооруженной борьбы съ большевизмомъ, хранятъ люди, дѣятельно участвовавшіе въ этой борьбѣ — я не вижу никакихъ основаній отнимать у Бѣлаго Движенія высокопочетную роль, завоеванную многими жертвами, многими усиліями, многими примѣрами героизма и любви къ Россіи.

П. М.
Возрожденіе, №1871, 17 іюля 1930.

Visits: 18

Павелъ Муратовъ. Каждый День. 12 іюля 1930. Милюковъ и талантъ безтактности

На междугазетномъ фронтѣ загрохотала тяжелая артиллерія: въ «Послѣднихъ Новостяхъ» съ полемическимъ фельетономъ выступилъ самъ П. Н. Милюковъ… Нѣтъ, какъ-то не хочется шутить по этому поводу! Не знаю, какъ другіе, но я лично читалъ статью П. Н. Милюкова не безъ печали. Вотъ она судьба Россіи въ «судьбоносныя минуты» (интересное и новое для меня выраженіе, которое я нашелъ въ статьѣ П. Н. Милюкова) — ея исторіи! Россійская фигура, русское имя, образованіе, умъ, характеръ, темпераментъ, «здоровое» честолюбіе, неподдѣльная «любовь къ отечеству»… Многое было дано этому человѣку. Не хватало, однако, малаго — такта. Не Богъ вѣсть какое, казалось бы, само по себѣ это качество! Безтактность не есть грѣхъ, не есть порокъ. Но вотъ оказывается она и грѣхомъ и порокомъ для того, кто силою всѣхъ другихъ своихъ качествъ выдвинутъ жизнью къ политической дѣятельности.

***

П. Н. Милюковъ сказалъ чехамъ въ день десятилѣтія ихъ независимости, что для установленія таковой было удобнѣе отсутствіе среди міровыхъ державъ Россіи. Предположимъ, что это такъ и есть съ чешской точки зрѣнія. Допустимъ даже, что это такъ и есть съ точки зрѣнія «безпристрастной міровой исторіи». Но вѣдь политика, какъ справедливо замѣтила недавно въ «Послѣднихъ Новостяхъ» Е. П. Кускова — есть пристрастіе. П. Н. Милюковъ говорилъ, слѣдовательно, съ чехами не какъ политикъ? Вотъ тутъ-то и сказывается даръ такта или талантъ безтактности. Да, конечно, и политикъ можетъ вдругъ явиться безпристрастнымъ историкомъ, но онъ долженъ твердо знать, гдѣ и когда.

***

П. Н. Милюковъ не желалъ знать никакихъ «гдѣ и когда», произнося свою рѣчь на юбилеѣ Московскаго университета. Русская публика проявила здѣсь сдержанность
необычайную (она только усиленно кашляла). Возмущены были многіе, прочіе же удивлены либо утомлены. Я видѣлъ разнообразныхъ людей, прослушавшихъ эту рѣчь, всякихъ политическихъ оттѣнковъ и людей вовсе не политическихъ. Каждому тутъ было ясно какое-то нелѣпое несоотвѣтствіе этой рѣчи съ тѣми обстоятельствами, въ какихъ она была произнесена. Всякому была очевидна ея безтактность. Можно ли это объяснить тому, кто ее произнесъ? Я думаю, нѣтъ — такъ нельзя объяснить музыку тому, у кого нѣтъ слуха или картину тому, у кого нѣтъ глаза. «Я разсказывалъ факты всѣмъ хорошо извѣстные» — говоритъ П. Н. Милюковъ. Разсказывалъ онъ факты рѣшительно безъ всякаго соображенія съ тѣмь, когда онъ ихъ разсказывалъ, гдѣ онъ ихъ разсказывалъ и кому онъ ихъ разсказывалъ. Что-же, «фактъ остается фактомъ» и сообщить его не составляетъ грѣха! Разсужденіе, быть можетъ, и годное съ человѣческой точки зрѣнія и все-таки никуда не годное для политика.

***

Теперь престарѣлый политическій дѣятель раздраженъ нашествіемъ въ политику «Богъ знаетъ кого» — какіе-то, по его выраженію, «бывшіе сверхъ-человѣки», «бывшіе утонченные эстеты» взялись не за свое дѣло. Какіе-то «мистики» и прочіе смѣшные люди, вродѣ Бердяева или Степуна, которымъ П. Н. Милюковъ вынужденъ давать ироническій отпоръ на страницахъ «Послѣднихъ Новостей»! Что и говорить, ненормально все это. Но вѣдь и положенie вещей ненормально. Вѣдь и «политика» давно перестала быть политикой, а то, что именуется политикой — есть судьба Россіи, судьба всѣхъ и каждаго изъ насъ, судьба русской вѣры, русской мысли, русской книги, русского языка и самаго имени русскаго. Вотъ этого всего мы оставить не можемъ и не хотимъ довѣрить ни въ какія «опытныя руки»!.. Да и гдѣ эти руки и въ чемъ, собственно говоря, сказался ихъ «опытъ»? «Мы», ввергнутые обстоятельствами въ то, что вы называете политикой, имѣемъ все же одно очевидное для всѣхъ преимущество передъ вами. Мы, бывшіе эстеты, или мистики, или какъ вы тамъ насъ называете, мы не руководили русской политикой и сейчасъ не стремимся ею руководить, но лишь высказываемъ наше мнѣніе, готовые заранѣе согласиться, что быть можетъ это и ошибочное мнѣніе. Но вы, «профессіональные политики», «опытныя руки», — политическое руководство принадлежало вамъ, и изъ этого ничего не получилось, кромѣ скандала, конфуза и величайшаго горя для Россіи. «Мы» уже однажды довѣрили политику въ ваши руки, и всѣ хорошо знаютъ, что изъ этого вышло. Разрѣшите отъ этого впредь воздержаться. Мы не виноваты въ томъ, что все, что вы дѣлаете — все и всегда не такъ, все и всегда невѣрно, все и всегда ошибка. Не новая ли ошибка вся десятилѣтняя дѣятельность газеты П. Н. Милюкова, основанная на предположеніи о неизбѣжной эволюціи совѣтской власти? Имѣйте, наконецъ, мужество признаться въ этой ошибкѣ. Но нѣтъ, вы будете доказывать, что этого нельзя было предвидѣть, хотя какая ужъ тутъ политика, когда предвидѣніе ваше кончается «совсѣмъ наоборотъ»…

Не довольно ли было всякого рода ошибокъ! «Не согрѣшишь — не покаешься». Увы, не всякій, кто умѣетъ грѣшить, умѣетъ и каяться. Для этого надо умѣть пожертвовать самоувѣренностью, самодовольствомъ. Отъ П. Н. Милюкова этого не приходится ожидать.

П. Муратовъ.
Возрожденіе, №1866, 12 іюля 1930.

Visits: 11

Андрей Ренниковъ. Лэ нуво повръ

Ничто такъ не обогащаетъ нашего брата литератора, какъ хожденіе въ гости.

Сидишь дома, кряхтишь, придумываешь что-нибудь такое исключительное, замысловатое, чтобы изумить міръ…

А между тѣмъ, тутъ же, чуть ли не рядомъ, у кого-либо изъ добрыхъ знакомыхъ жизнь сама бьетъ ключемъ, даетъ столько матеріалу, что хватитъ и на дантовъ Адъ и на полное собраніе сочиненій Марка Твена.

Взять вотъ хотя бы мою старую пріятельницу мадамъ Короткину. Сколько въ ея обликѣ красокъ! И не внѣшнихъ, это ерунда. А во внутренней сущности!

Прихожу, напримѣръ, на Красную Горку съ визитомъ и вижу: дама чуть не въ слезахъ.

— Въ чемъ дѣло, Марья Сергѣевна?

— Да вотъ… Имажине-ву… [1] Былъ у меня только что Аминодоръ Семеновичъ. Объяснилъ какъ слѣдуетъ зарубежныя дѣла… И теперь я вижу ясно, что напрасно исповѣдывалась и причащалась. Оказывается, нашъ священникъ совсѣмъ не священникъ! Оказывается, отъ него давно ля благодать э парти! [2]

Успокаивать Марью Сергѣевну мнѣ пришлось довольно много и долго. Разъяснилъ ей вопросъ, какъ умѣлъ, посовѣтовалъ не предаваться отчаянію, а затѣмъ, чтобы окончательно отвлечь въ сторону, занялся десятилѣтней племянницей Леночкой, учащейся во французскомъ коллежѣ.

— Ну, что, дѣтка?… Хорошо идутъ твои занятія?

— Сертэнеманъ, [3] мсье.

— Лена, отвѣчай по-русски, когда тебя по-русски спрашиваютъ! — строго замѣтила тетка.

— А ты?

— Не твое дѣло. Я сама знаю, когда какъ говорить! — Имажинэ-ву, — снова жалобно обращается ко мнѣ Марья Сергѣевна. — Эта фійэтъ [4] Богъ знаетъ какъ стала выражаться по-русски! Энкруайабль! [5] «Я была пошедшая». «Я иду уходить»… Въ прошлое воскресенье на Пасху форменнымъ образомъ меня опозорила. Съ утра пришли визитеры, довольно много народу. Между прочимъ, зашелъ почтенный казачій генералъ. А тутъ какъ на зло на улицѣ кто-то подъ окномъ на дудкѣ началъ играть. Генералъ спрашиваетъ, что это такое, — я не могу объяснить, хотя и не разъ слышала подобные звуки. А Леночка хлопаетъ въ ладоши, кричитъ: «Развѣ не знаете? Это маршанъ! [6] Продаетъ козачье молоко!» Вы представляете мое положеніе? Фигюрэ-ву ма конфюзіонъ? [7] Генералъ такой солидный, важный, должно быть, очень обидчивый… А она вмѣсто козье — козачье! Пришлось извиняться… Объяснять, что это недоразумѣніе. Вліяніе коллежа…

Увидѣвъ, что хозяйка вполнѣ отвлеклась въ сторону, я перешелъ къ основному вопросу, который меня, какъ визитера, интересовалъ особенно сильно:

— А какъ вообще поживаете, Марья Сергѣевна?

И тутъ-то Марья Сергѣевна начала высказываться полностью:

— Ахъ, монъ Дье, [8] какъ поживаю!.. Да развѣ здѣсь, на окраинѣ города, возможно всеобще поживать? Квартира, конечно, недорогая. Не спорю. Удачно нашла… Но зато что за ужасъ — эти черныя кошки! Откуда онѣ? Почему всѣ обязательно черныя? Въ Россіи я такъ привыкла возвращаться домой, когда черная кошка перебѣжитъ дорогу… А тутъ — тороплюсь утромъ къ метро, у меня дѣла возлѣ Прентанъ. И непремѣнно какая-нибудь черная кошка — навстрѣчу. Въ первые дни пробовала каждый разъ возвращаться. Изъ булочной выбѣжитъ — я назадъ. Изъ бистро вылѣзетъ, я назадъ. Подойду къ воротамъ, трону ихъ рукой, выхожу обновленная… И снова встрѣчаю. Ну, въ концѣ концовъ, пришлось, конечно, сдаться, прекратить всю борьбу. Пришлось просто зажмуриваться, дѣлать видъ, что не видишь. Но вы представляете, какъ тяжело измѣнять старымъ традиціямъ? Вы понимаете, какъ обидно отрывать отъ себя кусочки прежняго «я?» Да будь у меня тѣ средства, какія были тогда, — я бы не уступила ни одной пяди изъ своихъ убѣжденій. Я бы твердо хранила завѣты, чтобы въ неприкосновенности донести себя до Россіи… Но что дѣлать, когда проклятая повретэ! [9] Что дѣлать, когда живешь только на то, что присылаетъ братъ изъ Америки! Я, само собой разумѣется, не завидую богатымъ, если они богаты давно. Но вотъ нуво ришь… [10] Противъ нихъ я почти большевичка. Нажились на войнѣ, на всеобщемъ развалѣ, разъезжаютъ въ ото… [11] И теперь они нуво риши, а я почему-то нуво повръ… [12] Почему повръ? Съ какой стати? Гдѣ справедливость, дитъ-ка муа? [13]

***

Я возвращаюсь отъ Марьи Сергѣевны какъ всегда: полный матеріала и красокъ. И ясно чувствую: самъ никогда не выдумаешь ни «ля благодать э парти», ни «козачьяго молока», ни «нуво повровъ».

Да, обязательно нужно ходить за темами въ гости, бывать у знакомыхъ. Жаль будетъ только, если перестанутъ, въ концѣ концовъ, принимать…

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №703, 6 мая 1927.

[1] Имажине-ву – представьте себѣ.

[2] Э парти — отлетѣла.

[3] Сертэнеманъ — конечно.

[4] Фійэтъ — дѣвочка.

[5] Энкруайабль — невѣроятно.

[6] Маршанъ — торговецъ.

[7] Фигюрэ-ву ма конфюзіонъ? — Представляете мое смущеніе?

[8] Монъ Дье – Боже мой.

[9] Повретэ — бѣдность.

[10] Нуво ришь — нуво-риши, скоробогачи.

[11] Ото́ – авто.

[12] Лэ нуво повръ — новые бѣдные.

[13] Дитъ-ка муа — Скажите-ка мнѣ (русс. и франц.).

Visits: 7

Павелъ Муратовъ. Каждый День. 25 іюня 1930. Австро-Венгрія

Cъ тѣхъ поръ, какъ король Карлъ ІІ Румынскій совершилъ свой перелетъ, такъ называемымъ «лѣвымъ людямъ» мерещатся въ воздухѣ короли, летающіе со всѣхъ сторонъ къ опустѣлымъ тронамъ! Соціалъ-демократическія газеты твердятъ о «черной опасности». Мы отлично знаемъ, для чего онѣ это дѣлаютъ. Это вѣдь старый приіемъ. «Хотите, чтобы мы боролись съ III интернаціоналомъ и съ красной коммунистической опасностью? Устраните сначала черный монархическій интернаціоналъ»… Приблизительно по этому типу разыгралось нѣкогда печальной памяти дѣло Керенскаго-Корнилова. Но вотъ русская газета въ Парижѣ, съ короткой памятью, опять вторитъ какимъ-то чешскимъ соціалистическимъ листкамъ, кричащимъ для удобства большевиковъ, что черная опасность не лучше красной…

***

Всѣ эти демократическіе страхи сосредоточились теперь на личности одного очень молодого человѣка, почти мальчика, проживающаго со своей матерью въ Бельгіи. Этотъ молодой человѣкъ подозрѣвается въ желаніи совершить смѣлый перелетъ по воздуху, въ результатѣ коего окажется онъ на будапештскомъ тронѣ. Если бы это случилось — въ нѣсколькихъ сосѣднихъ съ Венгріей странахъ немедленно была бы объявлена мобилизація. Слѣдовательно — сдѣлаемъ отсюда вполнѣ ясный выводъ — слѣдовательно, этого не случится. Король Карлъ II совершаетъ перелетъ, зная, что его странѣ не грозятъ изъ-за этого никакія сосѣднія мобилизаціи. Короли думаютъ о своихъ тронахъ и своихъ странахъ нѣсколько серьезнѣе, чѣмъ это кажется соціалъ-демократамъ.

***

Любопытно однако здѣсь слѣдующее. Чѣмъ вообще говоря страшенъ этотъ молодой человѣкъ, проживавший со своей матушкой въ Брюсселѣ и мирно проходящій здѣсь «курсъ наукъ»? Тѣмъ, что это принцъ Отто, принцъ изъ дома Габсбурговъ, считающій себя если не законнымъ наслѣдникомъ несуществующей болѣе Австро-Венгерской Имперіи, то по крайней мѣрѣ законнымъ претендентомъ на венгерскую корону. Не странно ли, что имя Габсбурговъ, такое, казалось бы, «средневѣковое», такое «музейное» имя, вызываетъ въ современной Европѣ дипломатическое волненіе и продолжаетъ играть живую политическую роль!

+++

Объясненіе этого заключается въ томъ, что Габсбурги стояли рядъ столѣтій во главѣ срединной европейской имперіи, не разъ выказывавшей въ самыхъ критическихъ обстоятельствахъ силу большой жизненности. Габсбурги никогда не были людьми особенно геніальными. Но Австро-Венгерская имперія, «священная», «многонародная» имперія, была въ свое время выдумкой если не геніальной, то во всякомъ случаѣ очень талантливой. Теперь, когда ея болѣе нѣтъ, когда наши русскіе счеты съ ней сведены безъ остатка, остережемся называть «тюрьмою народовъ» то этнически-пестрое имперское соединеніе различныхъ народностей, которое было объединено цивилизаціей довольно высокаго, довольно блестящаго даже типа и какимъ-то общимъ экономическимъ процвѣтаніемъ.

***

Австро-Венгерскую имперію будутъ еще тщательно изучать экономисты и политики грядущаго времени, болѣе свободнаго отъ многихъ предразсудковъ 19-го вѣка, въ томъ числѣ и отъ предразсудка этнически-чистыхъ національныхъ государствъ. Мы видѣли собственными глазами, что даже и съ разрушеніемъ «тюрьмы народовъ», проблема «самоопредѣленія народностей» не стала рѣшенной въ опытѣ какъ разъ тѣхъ національныхъ государствъ, которыя создались или возвеличились послѣ паденія австрійской «Бастиліи». Будущій историкъ, менѣе насъ зараженный «ересями 19-го вѣка», смѣлѣе насъ скажетъ, что государственное бытіе опредѣляется не всецѣло и даже не въ первую очередь «этнически-національнымъ» признакомъ. Въ экономическихъ условіяхъ новаго времени идея «многонародной» имперіи пріобрѣтаетъ совсѣмъ новую жизненность. «Дунайскія государства», образовавшіяся на мѣстѣ «Дунайской Имперіи», сами не перестаютъ ощущать до сихъ поръ политическую и экономическую связь, созданную и развитую этой имперіей. И развѣ не служитъ косвеннымъ свидѣтельствомъ этого самое существованіе такъ называемой Малой Антанты — той самой Малой Антанты, государственные люди которой обезпокоены явленіемъ Габсбургскаго призрака?

П. Муратовъ.
Возрожденіе, №1849, 25 іюня 1930.

Visits: 12

Павелъ Муратовъ. Каждый День. 24 іюня 1930. Парижъ и провинція

На недавнемъ съѣздѣ, обсуждавшемъ вопросы, связанные съ будущимъ Парижа, были приведены различныя данныя, касающіяся быстраго роста того города, который, волею судебъ, сталъ для многихъ изъ насъ въ самомъ дѣлѣ роднымъ. «Нашъ» Парижъ, т. е. тотъ Парижъ, который пришлось намъ узнать не въ роли путешественника, а въ качествѣ постояннаго жителя, оказывается самымъ «тѣснымъ» изъ всѣхъ крупныхъ европейскихъ и американскихъ городовъ. Населеніе его возросло съ середины прошлаго вѣка отъ двухъ милліоновъ до пяти. Площадь его увеличилась далеко не въ той же пропорціи; не возросла въ частности, какъ слѣдовало бы, и жилая площадь. Другими словами, не только меньше, чѣмъ надо, вытянулись въ длину парижскія улицы, но и меньше, чѣмъ надо, выросли въ высоту парижскіе дома. Отсюда — всѣмъ намъ хорошо извѣстный «квартирный кризисъ»…

***

Нa съѣздѣ говорилось о томъ, что ростъ Парижа былъ мало регулируемъ какими-либо государственными и муниципальными заботами. Были затронуты по этому поводу очень интересные и страшно современные вопросы «раціональнаго урбанизма», т. е. практическаго и художественно осмысленнаго городского строительства. Этихъ вопросовъ, однако, я сейчасъ не буду касаться. Я подошелъ бы съ другой стороны къ темѣ парижскаго будущаго. «Раціональный урбанизмъ» вещь очень хорошая, но я поставилъ бы вопросъ нѣсколько иначе. Является ли вообще «урбанизмъ» такой ужъ дѣйствительно жизненной необходимостью для Франціи, и должна ли она разсматривать свое будущее непремѣнно съ точки зрѣнія развитія въ ней городской жизни, т. е. съ точки зрѣнія огромнаго разрощенія ея единственнаго въ сущности большого города — Парижа?

***

Быстрый, лихорадочный, «американскій» ростъ Парижа — есть ли онъ дѣйствительно благо для Франціи, есть ли онъ свидѣтельство благополучія Франціи? При всей моей любви къ Парижу, я, признаться, не думаю ни того, ни другого. Какъ у всякаго жителя Франціи, который является въ то же время другомъ Франціи, послѣ каждой поѣздки «внутрь страны», у меня остается впечатлѣніе, что эта необыкновенно прекрасная и разнообразная страна, слывущая въ Парижѣ подъ незаслуженно обиднымъ именемъ «провинціи», пребываетъ въ нѣкоторомъ небреженіи, главной причиной коего является тяга въ столицу.

***

Франція представляетъ въ Европѣ наиболѣе ярко выраженный примѣръ государства «центральнаго типа». Къ этому типу относится Англія, къ этому же типу относилась Россія: роль всепоглощающаго центра у насъ игралъ столичный «биномъ» Москва-Петербургъ; все остальное была провинція. Къ противоположному типу культуры принадлежатъ Германія и Италія, насчитывающія каждая нѣсколько важныхъ и самостоятельныхъ историческихъ центровъ. Ни Мюнхенъ, ни Дрезденъ, ни Франкфуртъ, ни Миланъ, ни Неаполь, ни Генуя — не являются «провинціей» въ русскомъ или французскомъ смыслѣ этого слова.

***

Затрудненія Франціи, если только они есть — это затрудненія въ выборѣ открывающихся ей разнообразныхъ и богатыхъ возможностей. Среди этихъ возможностей не самая ли надежная — развитіе далеко не исчерпанныхъ рессурсовъ своей собственной страны, поворотъ правительства и общества лицомъ къ Франціи, даже если бы для этого понадобилось преодолѣть плѣнительность Парижа!

Я не вижу, что выиграла бы Франція отъ развитія парижскаго «урбанизма», кромѣ того, что онъ отнялъ бы послѢднюю энергію у исторической Франціи. Но я глубоко увѣренъ въ томъ, что развитіе въ здоровыхъ формахъ экономическаго и культурнаго регіонализма открыло бы новую славную эпоху французской исторіи.

***

И тутъ мнѣ приходитъ на умъ, что на этомъ пути можно было бы весьма кстати пожертвовать однимъ изъ «завоеваній великой революціи», о которомъ врядъ ли кто станетъ жалѣть. Я говорю о «научномъ» дѣленіи Франціи, въ которомъ, по мысли его революціонныхъ изобрѣтателей, должно было навсегда исчезнуть воспоминаніе объ историческихъ особенностяхъ разныхъ частей французской земли. Наши дѣтни теперь, равно какъ и французскія, усердно учатъ во французскихъ школахъ имена рѣкь и рѣчушекъ, обозначающихъ самымъ условнымъ, иногда самымъ произвольнымъ образомъ, тѣ или иныя клѣточки французской административной сѣти! Но эти имена, взятыя изъ географическаго словаря, эти «департаменты» (какое чиновническое слово) — болѣе чѣмъ за сто лѣтъ не заставили ни одного француза забыть, что самъ онъ, или семья его — уроженцы Бургони или Нормандіи, Пикардіи или Турени, Анжу или Берри… Французскія Провинціи! Вотъ то, что могло бы кореннымъ образомъ измѣнить застоявшуюся атмосферу французской провинціи, дремотствующей вокругъ объятаго лихорадкой Парижа.

П. Муратовъ.
Возрожденіе, №1848, 24 іюня 1930.

Visits: 13

Павелъ Муратовъ. Каждый День. 30 апрѣля 1930. Указъ о вѣротерпимости

Сегодня — дата крупнаго событія, ушедшаго со многими другими въ отдаленіе забываемаго прошлого. Двадцать лѣтъ лѣтъ тому назадъ опубликованъ былъ указъ о вѣротерпимости. Тогда было время бурное, наполненное предчувствіемъ того будущаго, которое устрашало однихъ и съ радостнымъ нетерпѣніемъ ожидалось другими.

Неудачи войны съ Японіей вызвали броженіе въ странѣ. Разны были настроенія по природѣ ихъ зарожденія; разны были методы, къ которыми прибѣгали въ борьбѣ; разны были и результаты, ожидавшіеся отъ перемѣнъ. Огромное государственное зданіе сотрясалось отъ недовольства, и уже первыя молніи сверкали на политическомъ горизонтѣ. Старый порядокъ, державшійся традиціей и въ мирное время казавшійся несокрушимымъ, обнаружилъ не только физическую дряблость, но и внутреннюю слабость. Тогда-то для всей страны стало ясно, что необходимы измѣненія, что немыслимо государству и въ будущемъ жить инерціей прошлаго времени.

Было много въ старомъ режимѣ дефективнаго. И быть можетъ, наиболѣе чувствительныя испытанія переживали отдельные народы или группы Россіи, преслѣдовавшіеся за религіозныя свои убѣжденія. Эту жестокую несправедливость устранилъ указъ о вѣротерпимости. Свобода совѣсти, т. е. свобода религіозныхъ убѣжденій, признана была той необходимостью, безъ которой немыслимо разумное существованіе человѣка и государства. Офиціально вѣра признавалась внѣ и выше политики, которой до того времени она — въ скрытомъ видѣ — подчинялась. Всѣ, кто помнитъ преслѣдованія старообрядцевъ, гоненія на еврейскую вѣру, отобраніе имущества армянскихъ церквей, закрытіе католическихъ костеловъ, вздохнули съ облегченіемъ. Великая несправедливость, отъ которой страдало много милліоновъ человѣкъ, была, наконецъ, исправлена.

***

Теперь нѣтъ Россіи. Государство, вѣками создававшееся и вѣками же устанавливавшее жизнь и формы ея, погибло. Никогда мы — современники, какъ, вѣроятно, и будущія поколѣнія, не въ состояніи будемъ установить, кто или что были виновниками гибели страны. Та или другая политическая тенденція подъ свои формулы подгонитъ причину краха государства. Но еще много десятилѣтій трескъ обломковъ разрушившагося зданія Россіи будетъ разноситься по всему міру.

Лишь теперь, объективно изучая прошлое, можно видѣть, какимъ совершенствомъ, по сравненію съ сов. Россіей, являлось старое русское государство. Его дефекты проистекали отъ многихъ причинъ, объяснявшихся самой исторіей образованія Россіи, ея географіей, ея этническимъ составомъ. Быть можетъ, при большей быстротѣ дѣствій власти, при большей ея гибкости и европеизмѣ, реформы были бы проведены уже къ началу нашего вѣка. Другими тогда были бы судьбы несчастной нашей страны. Но возлагать ответственность на отдѣльныхъ лицъ, сознававшихъ событія въ условіяхъ того времени, въ психологической обстановкѣ давнопрошедшаго, котораго молодежь нынѣшняя и не понимаетъ, — было бы заблужденіемъ. Да и не о томъ теперь можетъ итти рѣчь.

***

О другомъ можемъ и обязаны мы говорить, возвращаясь памятью къ юбилейнымъ датамъ. Наши сужденія никогда не могутъ быть безотносительными, безъ связи настоящаго съ прошлымъ. И мыслью возвращаясь къ тому, что было 25 лѣтъ тому назадъ, видишь, въ какой мѣрѣ старая, съ большими недостатками, Россія была прогрессивной и просвѣщенной страной по сравнененію съ теперешнимъ СССР.

Указъ о вѣротерпимости, откровенный отказъ отъ большой и тяжелой ошибки, отмѣненъ сов. властью. Закрываются храмы, бросаютъ въ тюрьмы священнослужителей, глумятся надъ вѣрой. Никогда старая Россія не знала такого. Несправедливости совершались, но для нихъ пытались найти почву и объясненія. Теперь съ цинизмомъ, совершенно необъяснимымъ, нагло и съ издѣвкой подавляютъ совѣсть. Государство превращено въ исполинскую машину, и этотъ Левіафанъ подчиняетъ себѣ человѣка и его душу, считая, что для услуженія ему и созданы люди.

Вся жизнь СССР являетъ безчисленное количество круговъ ада, въ которыхъ терзаются обреченные на существованіе тамъ.

Сегодняшняя дата воскрешаетъ прошлое и поневолѣ толкаетъ мысль нашу сравнить «вѣкъ нынѣшній и вѣкъ минувшій». Какъ ни относиться къ прошлому, — какимъ царствомъ свободы является оно по сравненію съ настоящимъ!

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, №1793, 30 апрѣля 1930.

Visits: 10

Павелъ Муратовъ. Каждый День. 18 апрѣля 1930. Флоримонъ Бонтъ, Маяковскій, футуризмъ

Съ тѣхъ поръ, какъ редакторомъ «Юманитэ» сталъ нѣкій Флоримонъ Бонтъ, — лейбъ-органъ коммунистической партіи превратился въ глупый и окончательно бездарный листокъ. Почему Флоримонъ редактируетъ газету, а не расклеиваетъ афиши, или не утюжитъ штаны — неизвѣстно. Во всякомъ случаѣ, въ другой профессіи онъ оказался бы болѣе на мѣстѣ, нежели въ должности редактора.

Во вчерашнемъ номерѣ газеты Флоримонъ написалъ статью о дѣлѣ Кутепова. [1] Надо сознаться, что при всемъ уваженіи къ труду расклейщика афишъ, иначе какъ глупостью и дѣтскимъ лепетаніемъ назвать эту статью нельзя.

Но Флоримонъ пишетъ. Такова его должность. И въ этомъ — смыслъ всего. Его посадили на редакторскій стулъ не потому, что онъ литераторъ, не потому даже, что онъ политическая фигура, которая можетъ «руководить» и «вдохновлять». Такіе редакторы бываютъ: они не пишутъ, не редактируютъ, а лишь направляютъ. Флоримонъ превратился въ редактора по другой причинѣ: онъ слѣпо подчиняется приказамъ Москвы и не имѣетъ своихъ сужденій.

Иногда на безвѣстнаго Флоримона и находитъ такой стихъ: у него вдругъ дѣлается зудъ писанія, и тогда вмѣсто счета за выутюженные брюки онъ пишетъ статью и тискаетъ ее въ «Юманитэ». Бѣдная газета! Счастливый Флоримонъ!

Если бы редактору «Юманитэ» было лѣтъ на тридцать меньше, можно было бы сказать, что это — молодой неучъ хочетъ дѣлать карьеру. Но Флоримонъ человѣкъ пожилой, продѣлалъ большой партійный стажъ, былъ честнымъ рабочимъ и попалъ въ трясину коммунизма. И вотъ онъ считаетъ возможнымъ выполнять приказъ и быть редакторомъ. Вѣроятно, онъ честно трудится, выбивается изъ силъ, чтобы оправдать довѣріе. Бѣдный Флоримонъ, бѣдная газета!

***

Когда человѣкъ занимается не своими дѣломъ, — кромѣ конфуза изъ этого ничего получиться не можетъ. Это относится не только къ Флоримону Бонту. И счастливы люди, рано или поздно сознающіе, наконецъ, что имъ надо уйти отъ неподходящаго.

Такъ однажды убѣжалъ Бесѣдовскій, потомъ ускакалъ Дмитріевскій. [2] Теперь удралъ отъ большевиковъ Соболевъ. Не берусь судить, въ какой мѣрѣ это политически существенно. Думаю, что Москва наберетъ сколько угодно Бесѣдовскихъ и Дмитріевскихъ и превратитъ ихъ въ полпредовъ, военныхъ и морскихъ агентовъ. Если что тутъ важно, — то это психологія людей, которые начинаютъ уходить оть того, что непріемлемо для нормальнаго человѣка.

Здѣсь — въ Европѣ — они убѣгаютъ отъ этого неподходящаго. Тамъ — въ Россіи — некуда уйти, невозможно убѣжать. И тогда остается послѣднее: револьверъ, веревка или ядъ. Подлая жизнь уничтожается смертью. Такихъ случаевъ сотни, о нихъ даже не пишутъ. И мы не знаемъ драмъ, ежедневно тамъ творящихся. Намъ вѣдомы добровольныя смерти лишь тѣхъ, имена которыхъ всѣмъ знакомы. Тутъ умолчаніе уже немыслимо. Конецъ Есенина, конецъ Маяковскаго, — а сколько смертей другихъ — менѣе извѣстныхъ людей!

***

Думая о смерти Маяковскаго, невольно возвращаешься мыслью къ тому времени, когда у насъ въ Россіи искусственно расцвѣталъ футуризмъ. Слишкомъ часто мы слѣпо слѣдовали модѣ, — такъ было во всѣхъ почти областяхъ жизни. Футуризмъ появился въ Италіи и тамъ онъ былъ естественъ. Величіе прошлаго давило современиковъ. Живопись, скульптура и — всего больше — архитектура порабощали своимъ величіемъ и совершенствомъ красоты. Страна-музей лишала молодежь творчества, ибо она чувствовала и понимала, что даже приблизительно не достигнетъ она того совершенства, что со всѣхъ сторонъ ее окружало. Когда Маринетти кричалъ, что надо сжечь дворцы и музеи, — въ этомъ крикѣ было подлинное отчаяніе: молодежь искала выхода своимъ талантамъ, погибающимъ отъ лицезрѣнія памятниковъ великаго искусства античнаго міра, Средневѣковья и Возрожденія. То было желаніе бороться противъ грандіозности и вѣковой несокрушимости статики.

Въ Россіи все еще было въ динамикѣ: государственныя формы, литература, искусство. Жизнь только нарождалась, не было еще окаменѣвшихъ вѣковыхъ традицій. И не было безконечнаго числа великихъ памятниковъ старины. Но мода увлекла молодежь. Русскій футуризмъ былъ искусственнымъ цвѣткомъ, пересаженнымъ на черноземъ изъ великолѣпныхъ парниковъ итальянскаго искусства. Поэтому-то въ русскомъ футуризмѣ было нѣчто вандальское, примитивно-грубое и, конечно, нелѣпое. Маяковскій, какъ подлинный варваръ, былъ воспріимчивъ и грубъ. Его талантъ былъ въ оправѣ скифской дикости.

И когда началось въ Россіи настоящее уничтоженіе музеевъ и дворцовъ, когда ростки культуры стали съ корнемъ вырываться, — Маяковскій нашелъ, наконец, примѣненіе для вандальскаго своего футуризма.

Не потому, что о покойникахъ плохо говорить не полагается, а въ защиту исторической правды: какъ печально, что таланты, рождавшіеся Россіей, такъ часто погибали изъ-за отсутствія традиций и той монументальной статики, которой такъ крѣпки европейскія страны.

П. Муратовъ.
Возрожденіе, №1781, 18 апрѣля 1930.

[1] Александръ Кутеповъ — генералъ, предсѣдатель Русскаго Общевоинскаго Союза, похищенный и убитый въ 1930 г. агентами НКВД въ Парижѣ.

[2] Совѣтскіе перебѣжчики начала 1930-хъ.

Visits: 7

Павелъ Муратовъ. Каждый День. 17 апрѣля 1930. О Маяковскомъ (отрывокъ)

Покончилъ самоубійствомъ Влад. Маяковскій. Человѣкъ несомнѣннаго таланта, который погубилъ свой даръ кривляніемъ и желаніемъ во что бы то ни стало быть оригинальнымъ. Въ этомъ его вина. Но гораздо больше вина за гибель таланта Маяковского возлагается на условія, находившіяся внѣ поэта. Вихрь событій увлекъ его. Люди, руководившіе событіями, поощряли кривлянія и выверты молодого писателя. Его превратили чуть ли не въ поэта, выражающаго эпоху. И постепенно онъ сталъ стихотворцемъ режима, восхваляя послѣдній, ругая противниковъ коммунизма. Въ этихъ тематическихъ писаніяхъ быстро угасалъ талантъ, оставалось лишь раболѣпное прославленіе людей и событій.

Такъ свободное творчество замѣнилось работой по заказу, вольный поэтъ сталъ куртизаномъ. Сов. Россія не сумѣла его вдохновить; она растлила душу и притупила перо Маяковскаго. За Есенинымъ — Маяковскій. Жить и прославлять совѣтскій режимъ осталось на долю Демьяну Бѣдному.

П. Муратовъ.
Возрожденіе, №1780, 17 апрѣля 1930.

Visits: 13