Съ тѣхъ поръ, какъ редакторомъ «Юманитэ» сталъ нѣкій Флоримонъ Бонтъ, — лейбъ-органъ коммунистической партіи превратился въ глупый и окончательно бездарный листокъ. Почему Флоримонъ редактируетъ газету, а не расклеиваетъ афиши, или не утюжитъ штаны — неизвѣстно. Во всякомъ случаѣ, въ другой профессіи онъ оказался бы болѣе на мѣстѣ, нежели въ должности редактора.

Во вчерашнемъ номерѣ газеты Флоримонъ написалъ статью о дѣлѣ Кутепова. [1] Надо сознаться, что при всемъ уваженіи къ труду расклейщика афишъ, иначе какъ глупостью и дѣтскимъ лепетаніемъ назвать эту статью нельзя.

Но Флоримонъ пишетъ. Такова его должность. И въ этомъ — смыслъ всего. Его посадили на редакторскій стулъ не потому, что онъ литераторъ, не потому даже, что онъ политическая фигура, которая можетъ «руководить» и «вдохновлять». Такіе редакторы бываютъ: они не пишутъ, не редактируютъ, а лишь направляютъ. Флоримонъ превратился въ редактора по другой причинѣ: онъ слѣпо подчиняется приказамъ Москвы и не имѣетъ своихъ сужденій.

Иногда на безвѣстнаго Флоримона и находитъ такой стихъ: у него вдругъ дѣлается зудъ писанія, и тогда вмѣсто счета за выутюженные брюки онъ пишетъ статью и тискаетъ ее въ «Юманитэ». Бѣдная газета! Счастливый Флоримонъ!

Если бы редактору «Юманитэ» было лѣтъ на тридцать меньше, можно было бы сказать, что это — молодой неучъ хочетъ дѣлать карьеру. Но Флоримонъ человѣкъ пожилой, продѣлалъ большой партійный стажъ, былъ честнымъ рабочимъ и попалъ въ трясину коммунизма. И вотъ онъ считаетъ возможнымъ выполнять приказъ и быть редакторомъ. Вѣроятно, онъ честно трудится, выбивается изъ силъ, чтобы оправдать довѣріе. Бѣдный Флоримонъ, бѣдная газета!

***

Когда человѣкъ занимается не своими дѣломъ, — кромѣ конфуза изъ этого ничего получиться не можетъ. Это относится не только къ Флоримону Бонту. И счастливы люди, рано или поздно сознающіе, наконецъ, что имъ надо уйти отъ неподходящаго.

Такъ однажды убѣжалъ Бесѣдовскій, потомъ ускакалъ Дмитріевскій. [2] Теперь удралъ отъ большевиковъ Соболевъ. Не берусь судить, въ какой мѣрѣ это политически существенно. Думаю, что Москва наберетъ сколько угодно Бесѣдовскихъ и Дмитріевскихъ и превратитъ ихъ въ полпредовъ, военныхъ и морскихъ агентовъ. Если что тутъ важно, — то это психологія людей, которые начинаютъ уходить оть того, что непріемлемо для нормальнаго человѣка.

Здѣсь — въ Европѣ — они убѣгаютъ отъ этого неподходящаго. Тамъ — въ Россіи — некуда уйти, невозможно убѣжать. И тогда остается послѣднее: револьверъ, веревка или ядъ. Подлая жизнь уничтожается смертью. Такихъ случаевъ сотни, о нихъ даже не пишутъ. И мы не знаемъ драмъ, ежедневно тамъ творящихся. Намъ вѣдомы добровольныя смерти лишь тѣхъ, имена которыхъ всѣмъ знакомы. Тутъ умолчаніе уже немыслимо. Конецъ Есенина, конецъ Маяковскаго, — а сколько смертей другихъ — менѣе извѣстныхъ людей!

***

Думая о смерти Маяковскаго, невольно возвращаешься мыслью къ тому времени, когда у насъ въ Россіи искусственно расцвѣталъ футуризмъ. Слишкомъ часто мы слѣпо слѣдовали модѣ, — такъ было во всѣхъ почти областяхъ жизни. Футуризмъ появился въ Италіи и тамъ онъ былъ естественъ. Величіе прошлаго давило современиковъ. Живопись, скульптура и — всего больше — архитектура порабощали своимъ величіемъ и совершенствомъ красоты. Страна-музей лишала молодежь творчества, ибо она чувствовала и понимала, что даже приблизительно не достигнетъ она того совершенства, что со всѣхъ сторонъ ее окружало. Когда Маринетти кричалъ, что надо сжечь дворцы и музеи, — въ этомъ крикѣ было подлинное отчаяніе: молодежь искала выхода своимъ талантамъ, погибающимъ отъ лицезрѣнія памятниковъ великаго искусства античнаго міра, Средневѣковья и Возрожденія. То было желаніе бороться противъ грандіозности и вѣковой несокрушимости статики.

Въ Россіи все еще было въ динамикѣ: государственныя формы, литература, искусство. Жизнь только нарождалась, не было еще окаменѣвшихъ вѣковыхъ традицій. И не было безконечнаго числа великихъ памятниковъ старины. Но мода увлекла молодежь. Русскій футуризмъ былъ искусственнымъ цвѣткомъ, пересаженнымъ на черноземъ изъ великолѣпныхъ парниковъ итальянскаго искусства. Поэтому-то въ русскомъ футуризмѣ было нѣчто вандальское, примитивно-грубое и, конечно, нелѣпое. Маяковскій, какъ подлинный варваръ, былъ воспріимчивъ и грубъ. Его талантъ былъ въ оправѣ скифской дикости.

И когда началось въ Россіи настоящее уничтоженіе музеевъ и дворцовъ, когда ростки культуры стали съ корнемъ вырываться, — Маяковскій нашелъ, наконец, примѣненіе для вандальскаго своего футуризма.

Не потому, что о покойникахъ плохо говорить не полагается, а въ защиту исторической правды: какъ печально, что таланты, рождавшіеся Россіей, такъ часто погибали изъ-за отсутствія традиций и той монументальной статики, которой такъ крѣпки европейскія страны.

П. Муратовъ.
Возрожденіе, №1781, 18 апрѣля 1930.

[1] Александръ Кутеповъ — генералъ, предсѣдатель Русскаго Общевоинскаго Союза, похищенный и убитый въ 1930 г. агентами НКВД въ Парижѣ.

[2] Совѣтскіе перебѣжчики начала 1930-хъ.

Views: 7