Онъ вошелъ въ пріемную, холодную, свѣтлую комнату, съ холодною парадною мебелью, съ холодными бѣлыми гипсами, снимками съ древнихъ мраморовъ. И отъ него самого вѣяло холодомъ; великій человѣкъ и господинъ тайный совѣтникъ маленькаго нѣмецкаго дворика, напыщеннаго и напудреннаго во вкусѣ Людовика XѴ.

— Ваше превосходительство высказываете великія мысли, и я счастливъ, что слышу ихъ, — говоритъ ему собесѣдникъ, докторъ Эккерманъ, изгибаясь почтительно, не то какъ лакей своего барина, не то какъ жрецъ своего бога.

Богъ — въ длиннополомъ сѣромъ сюртукѣ и бѣломъ галстукѣ, съ красной орденской ленточкой въ петлицѣ, въ шелковыхъ чулкахъ и башмакахъ съ пряжками, старикъ лѣтъ 80-ти. Высокъ и строенъ: такъ величавъ, что похожъ на собственный памятникъ. Рѣдкіе сѣдые волосы надъ оголеннымъ черепомъ; смуглое, свѣжее лицо все въ глубокихъ складкахъ-морщинахъ, и каждая складка полна мысли и мужества. Углы старчески-тонкаго, сжатаго и слегка ввалившагося рта опущены не то съ олимпійской усмѣшкою, не то съ брезгливою горечью. Старъ? Да, очень старъ. Но вотъ эти глаза, черные, ясные, зоркіе, — глаза человѣка, который видитъ «на аршинъ подъ землю». «Орлиныя очи». Невѣроятно, до странности, до жуткости молодые, — въ старомъ-старомъ, древнемъ лицѣ, — глаза 18-лѣтняго юноши. «Я ощущалъ передъ ними страхъ», признается Теккерей, посѣтившій его въ Веймарѣ въ 1831 г. Они напомнили ему глаза Мельмота-путешественника, которымъ когда-то пугали дѣтей; Мельмоть, подобно Фаусту, заключилъ договорь съ «нѣкоторымъ лицомъ», и до глубокой старости глаза его сохраняли властительный блескъ. Въ самомъ дѣлѣ, въ этихъ нестарѣющихъ глазахъ — что-то «демоническое», какъ любилъ выражаться ихъ обладатель: демоническое — для язычниковъ значить божеское (отъ древне-греческаго слова daimon — богъ), а для христіанъ — бѣсовское, но во всякомъ случаѣ, сверхчеловѣческое.

Да, сверхчеловѣческое — въ этой вѣчной юности. «Ему скоро будетъ восемьдесятъ, — записываетъ Эккерманъ въ 1825 г., — но ни въ чемъ онъ не чувствуетъ себя готовымъ и законченнымъ; онъ стремится все впередъ и впередъ; онъ кажется человѣкомъ вѣчной, неразрушимой юности».

Знаетъ, что въ семьдесятъ лѣтъ влюбляться глупо. «Но надо часто дѣлать глупости, чтобы только продлить жизнь». Думаетъ, что люди живутъ, пока смѣютъ жить; живутъ и умираютъ по собственной волѣ. У него самого воля къ жизни, смѣлость жизни безконечная.

Какъ будто выпилъ, подобно Фаусту, эликсира вѣчной юности. Не умственное, не нравственное убѣжденіе, а физическое чувство безсмертія.

И другимъ, глядя на него, а быть можетъ, и ему самому, приходитъ въ голову странная мысль: полно, умретъ ли онъ когда-нибудь? Ну, какъ такому умирать?

Когда же все-таки умеръ, — Эккерманъ вошелъ въ комнату его. «Обнаженное тѣло было обернуто бѣлой простыней. Фридрихъ (старый слуга) отвернулъ простыню, и я подивился на божественное великолѣпіе этихъ членовъ. Грудь была необычайно сильная, широкая и выпуклая; руки и ноги — полныя и нѣжныя; слѣдки ногъ изящны и правильны. Передо мною лежалъ совершенный человѣкъ въ совершенной красотѣ, и восторгъ, который я почувствовалъ, заставилъ меня позабыть на мигъ, что безсмертный духъ уже оставилъ эту оболочку».

Какъ будто и въ смерти безсмертенъ.

Для насъ, маленькихъ, не слишкомъ ли великъ? «На такихъ людяхъ не тѣло, а бронза», говорить Раскольниковъ. Бронзовымъ или каменнымъ холодомъ вѣетъ отъ него. Когда такой человѣкъ входитъ въ нашъ домъ, ступени лѣстницъ трещать, половицы скрипятъ и шатаются подъ ступней нечеловѣческой, какъ будто вошелъ Каменный Гость.

О, тяжело
Пожатье каменной его десницы!

Намъ страшно съ нимъ, какъ Фаусту съ Духомъ Земли:

Weh! Ich erträg’ dich nicht!
Горе! Я не могу тебя вынести!

Вынести нельзя того, какъ этотъ нестрадающій относится къ страданіямъ, этотъ безсмертный — къ смерти.

«Сегодня, по дорогѣ къ Гете, я узналъ о смерти великой герцогини-матери, — сообщаетъ Эккерманъ. — Первою моею мыслью было, какъ это подѣйствуетъ на Гете въ его преклонныхъ годахъ. Онъ уже болѣе пятидесяти лѣтъ былъ близокъ къ герцогинѣ, пользовался ея особой милостью: смерть ея должна была глубоко взволновать его. Съ такими мыслями я вошелъ къ нему въ комнату; я былъ немало изумленъ, увидавъ, что онъ вполнѣ бодръ и здоровъ; сидитъ за столомъ съ невѣсткой и внуками и ѣстъ супъ, какъ будто ничего не случилось. Мы беззаботно разговаривали о разныхъ постороннихъ вещахъ. Вдругъ начался перезвонъ колоколовъ; г-жа фонъ Гете взглянула на меня, и мы заговорили громче, боясь, что заупокойный звонъ встревожитъ и потрясетъ его; мы думали, что онъ чувствуетъ такъ же, какъ мы. Но онъ чувствовалъ не такъ, какъ мы. Онъ сидѣлъ передъ нами, какъ высшее существо, которому недоступны земныя страданья».

Что это, побѣда надъ чувствомъ или просто безчувственность? Божественный мраморъ или обыкновенный кремень?

Прежде, чѣмъ рѣшать, вглядимся, вслушаемся.

Wer nie sein Brot mit Tränen ass ..
«Кто никогда не ѣлъ своего хлѣба со слезами, кто не просиживалъ скорбныхъ ночей, плача на своей постелѣ, — тотъ васъ не знаетъ, Силы Небесныя!»

Это пѣсенка стараго арфиста — неужели пѣсенка самого Гете?

Когда онъ писалъ о самоубійствѣ Вертера, то никогда не ложился спать, не подложивъ рядомъ кинжала: рѣшилъ покончить съ собой и только выжидалъ минуты.

«Нѣмецкій писатель — нѣмецкій мученикъ», говорилъ онъ въ глубокой старости, оглядываясь назадъ, на прожитую жизнь. Гете — мученикъ, Гете несчастный, — какъ это странно звучитъ. Но странный звукъ вѣренъ. «Меня всегда считали за особеннаго счастливца: я не стану жаловаться и бранить мою жизнь. Но, въ сущности, она была только трудъ и работа; за свои 75 лѣтъ врядъ ли я провелъ четыре недѣли въ свое удовольствіе. Моя жизнь была вѣчнымъ скатываніемъ камня, который надо было снова подымать». Въ этой-то Сизифовой работѣ надъ камнемъ жизни онъ самъ окаменѣлъ, окаменилъ себя, чтобы вынести невыносимое.

Weh! Ich ertrag’ dich nicht!
Горе! Я не могу тебя вынести!

— не говорилъ ли себѣ самому, какъ страшному Духу Земли?

Когда узналъ о внезапной смерти сына, глаза его наполнились слезами, но не заплакалъ, а только произнесъ:

— Non ignoravi me mortalem genuisse. (Я зналъ, что рожденъ смертнымъ).

«Онъ былъ вполнѣ спокоенъ и ясенъ духомъ, — записываетъ Эккерманъ черезъ мѣсяцъ. — Мы говорили о многомъ; о сынѣ онъ не вспомнилъ ни словомъ».

А черезъ три дня послѣ этой записи Гете вдругъ заболѣлъ кровотеченіемъ, «потерялъ шестъ фунтовъ крови, что при его 80-лѣтнемъ возрастѣ весьма серьезно».

Боялись, что не выживетъ, но «его удивительное сложеніе и на этотъ разъ одержало побѣду». Началъ быстро поправляться и, лежа въ постели, уже работалъ надъ второю частью «Фауста».

«Моя единственная забота — поддерживать физическое равновѣсіе; остальное пойдетъ само собою… Тому, кто твердо начерталъ путь для воли, нечего много безпокоиться. Впередъ… впередъ по могиламъ!»

Если это — безчувственность, то такая, какъ у солдата, который въ пылу сраженія не чувствуетъ раны.

Подъ мертвымъ камнемъ живое сердце страдаетъ, истекаетъ кровью, такъ же, какъ наше, только умѣетъ не по-нашему терпѣть и молчать.

По природѣ своей онъ человѣкъ дѣйственный. Но для дѣйствія нужна точка опоры, — а какая же опора въ безбрежности, бездонности? Чтобы сдѣлать что-нибудь, надо хотѣть чего-нибудь. Чего же онъ хочетъ? Всего. Не слишкомъ ли это много для силъ человѣческихъ? Созерцанie должно ограничиться, сузиться, заостриться въ острее воли, чтобы перейти въ дѣйствіе. «Величайшее искусство, говоритъ Гете, — сумѣть ограничить и уединить себя». Этого-то искусства у него самого не было. «Я много потерялъ времени на вещи, которыя не относятся къ моему прямому дѣлу». — «Я все больше понимаю, что значитъ быть дѣйствительно великимъ въ одномъ дѣлѣ».

Бывали минуты, когда ему казалось ничтожнымъ все, что онъ сдѣлалъ. Вся его жизнь — не дѣйствіе, а только стремленіе, подготовленіе къ дѣйствію. Начиналъ и не кончалъ; дѣлалъ, но не сдѣлалъ. Въ этомъ главная мука его, неимовѣрная усталость, вѣчное вкатываніе Сизифова камня.

Познаніе души человѣческой приводитъ его къ тому же, къ чему познаніе природы. Можетъ быть, нигдѣ религіозное чувство его не достигаетъ такой убѣдительной, осязательной подлинности, какъ въ чувствѣ личнаго безсмертія.

Идея безсмертія связана для него съ идеей творческой эволюціи. «Для меня убѣжденіе въ вѣчной жизни истекаетъ изъ понятія о вѣчной дѣятельности: если я работаю безъ отдыха до конца, то природа обязана даровать мнѣ иную форму бытія, когда настоящая уже не въ силахъ будетъ удержать мой духъ».

Это только догадка; но если всѣ его догадки о природѣ оказались вѣрными, то почему бы и не эта? Уничтоженіе такого человѣка, какъ онъ, не большая ли безсмыслица, чѣмъ та, о которой сказано: credo quia absurdum?

Однажды, во время прогулки въ окрестностяхъ Веймара, глядя на заходящее солнце, задумался онъ и сказалъ словами древняго поэта:

И, заходя, остаешься все тѣмъ же свѣтиломъ!

«При мысли о смерти, — добавилъ онъ, — я совершенно спокоенъ, потому что твердо убѣжденъ, что нашъ духъ есть существо, природа котораго остается неразрушимою и непрерывно дѣйствуетъ изъ вѣчности къ вѣчности; онъ подобенъ солнцу, которое заходитъ только для нашего земного ока, а на самомъ дѣлѣ никогда не находить».

Въ эту минуту онъ самъ подобенъ заходящему солнцу: знаетъ, такъ же, какъ оно, что опять взойдетъ.

Въ разговорѣ съ Фалькомъ въ день похоронъ Виланда онъ выразилъ это чувство безсмертія еще съ большею силою.

«Никогда и ни при какихъ обстоятельствахъ въ природѣ не можетъ быть рѣчи объ уничтоженіи такихъ высокихъ душевныхъ силъ; природа никогда не расточаетъ такъ своихъ сокровищъ»…

Изложивъ свое ученіе о душахъ-монадахъ, сходное съ ученіемъ Лейбница, онъ продолжаетъ:

— «Минута смерти есть именно та минута, когда властвующая монада освобождаетъ своихъ дотолѣ подданныхъ монадъ. Какъ на зарожденіе, такъ и на это преставленіе, я смотрю, какъ на самостоятельныя дѣйствіи этой главной монады, собственная сущность которой намъ вполнѣ неизвѣстна… Объ уничтоженіи нечего и думать: но стоитъ поразмыслить о грозящей намъ опасности быть захваченными и подчиненными монадой хотя и низшею, но сильною»…

Какъ относится религія Гете къ христіанству?

«Для меня Христосъ, — признается онъ въ минуту откровенности, — навсегда останется существомъ въ высшей степени значительнымъ, но загадочнымъ». (Mir bleibt Christus immer ein höchst, bedeutendes, aber problematisches Wesen.)

Я за Тобой не пойду…
Folgen mag ich dir nicht…

— обращается онъ ко Христу въ одной изъ своихъ венеціанскихъ эпиграммъ и кощунствуетъ о Воскресеніи съ возмутительной легкостью.

А въ разговорѣ съ Эккерманомъ утверждаетъ: «Сколько бы ни возвышался духъ человѣческій, высота христіанства не будетъ превзойдена». — «Величіе Христа настолько божественно, насколько вообще божественное можетъ проявиться на землѣ».

Но, поклоняясь Христу, онъ проходить мимо Него, и, въ концѣ концовъ, Гретхенъ, кажется, все таки права, когда говоритъ Фаусту-Гете:

Steht aber doch immer schief darum,
Denn du hast kein Christentum.
А все же что-то тутъ неладно
Затѣмъ, что ты не христіанинъ.

Тутъ, впрочемъ, неладно не только у Гете, но и у всего современнаго человѣчества.

Ясно одно: что религія Гете не совпадаетъ съ христіанствомъ. Въ христіанствѣ не понимаетъ онъ чего-то главнаго, — не того ли прерывнаго, катастрофическаго, внезапнаго, непредвидимаго, что въ религіи называется Апокалипсисомъ?

Но если одна часть его религіознаго опыта меньше, то другая — больше, чѣмъ историческое христіанство. Послѣднее соединеніе вѣры и знанія, откровеніе Духа, «дыханія Божьяго» въ природѣ, которое предчувствуетъ онъ, выходить за предѣлы христіанства.

Для насъ, русскихъ, явленіе Гете особенно значительно.

Какъ волка ни корми, все въ лѣсъ глядитъ; какъ ни сближайся Россія съ Европою, — все тяготѣетъ къ Азіи. На словахъ — тяготѣніе къ Западу, на дѣлѣ — къ Востоку. Православіе — христіанство восточное.

Du hast kein Christentum,
Ты не христіанинъ,

— говоритъ, какъ Гретхенъ Фаусту, святая Русь грѣшному Западу.

«Свѣтъ Христовъ просвѣщаетъ всѣхъ», — это мы тоже говоримъ, — говоримъ, но не дѣлаемъ. Нѣтъ-нѣтъ, да и усомнимся въ самой сути просвѣщенія вселенскаго, т. е. европейскаго, ибо иного взять негдѣ, — усомнимся, добро оно или зло, отъ Бога или отъ дьявола; нѣтъ-нѣтъ, да подумаемъ: не опроститься ли, не отправить ли всю европейскую цивилизацію къ чорту и не начать ли сызнова, «по-мужицки, по-дурацки»? Что это не только нелѣпая, но и нечестивая мысль, — мы все еще не поняли, какъ слѣдуетъ.

Вотъ отъ этого-то русскаго яда лучшее противоядіе Гете. Лучше, чѣмъ кто-либо, знаетъ онъ, что просвѣщеніе — отъ Бога; хотя и «язычникъ», съ большимъ правомъ, чѣмъ иные христіане, могъ бы сказать: свѣтъ Христовъ просвѣщаетъ всѣхъ; лучше, чѣмъ кто либо, могъ бы напомнить намъ, что и Европа — Святая Земля.

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
Въ рабскомъ видѣ Царь Небесный
Исходилъ, благословляя,

— исходилъ не только нашу, но и ту родную, святую землю — Европу.

Wer immer strebend sich bemüht,
Den können wir erlösen.
Кто вѣчно трудится, стремясь,
Того спасти мы можемъ,

— поютъ ангелы, «вознося въ горнія безсмертную часть Фауста».

«Въ этихъ словахъ, — говоритъ Гете, — ключъ къ спасенію Фауста». Можетъ быть, и къ спасенію всего европейскаго Запада: онъ вѣдь тоже «вѣчно трудится, стремясь».

Д. Мережковскій.
Возрожденіе, № 2501, 7 апрѣля 1932.

Visits: 15

На дняхъ изъ Москвы вернулся извѣстный строитель-архитекторъ О. Бильфердингъ, пробывшій тамъ семь мѣсяцевъ. Вотъ что разсказалъ г. Б. вашему корреспонденту.

Меня пригласило совѣтское правительство пріѣхать въ Москву для консультаціи и составленія плановъ по обстраиванію въ первую очередь Москвы, а затѣмъ и другихъ центровъ. Черезъ торгпредство мнѣ былъ присланъ приличный авансъ въ долларахъ и контрактъ на годъ съ правомъ возобновленія еще на одинъ годъ, и я отправился въ Москву.

Армія иностранныхъ инженеровъ

Тамъ меня помѣстили въ гостиницѣ на Софійкѣ, [1] и я сталъ въ строительномъ трестѣ знакомиться съ очередными совѣтскими планами. На первыхъ порахъ я былъ пораженъ обиліемъ приглашенныхъ совѣтскимъ правительствомъ иностранныхъ инженеровъ и строителей-архитекторовъ. Тутъ были американцы, англичане, итальянцы, австрійцы и, конечно, — нѣмцы.

Не менѣе тридцати инженеровъ и архитекторовъ-иностранцевъ ежедневно работало въ отдѣлѣ городского строительства при московскомъ коммунистическомъ хозяйствѣ, двадцать архитекторовъ въ Госстроѣ и около пятидесяти въ главномъ строительномъ трестѣ.

Словомъ, цѣлая армія иностранцевъ, всѣ на крупномъ содержаніи (не менѣе 1000 долларовъ въ мѣсяцъ), занималась изученіемъ матеріаловъ, подготовленныхъ русскими спецами на основаніи заданій совѣтскаго правительства.

Фантастическіе планы

Эти проекты похожи были на фантастическіе планы на Марсѣ, но не годились для нашей грѣшной земли. Тутъ были проекты построекъ городовъ-садовъ: отъ Тріумфальныхъ Воротъ по Петербургскому шоссе [2] на протяженіи ста километровъ примѣрно 30—40 жилыхъ домовъ, конечно, со всѣми новѣйшими усовершенствованіями; постройка въ самой Москвѣ 2000 небоскребовъ изъ бетона, ста образцовыхъ шестиэтажныхъ зданій для клубовъ, читаленъ, театровъ и школъ, подземной желѣзной дороги, асфальтированія всей территоріи столицы и, наконецъ, полнаго капитальнаго ремонта всѣхъ старыхъ построекъ.

Чтобы высчитать хотя бы въ приблизительныхъ и грубыхъ цифрахъ стоимость этихъ построекъ, нужно нѣсколько сотъ опытныхъ строителей-инженеровъ. А для осуществленія этихъ грандіозныхъ заданій нужны десятки милліардовъ долларовъ, десятки заводовъ, фабрикъ и мастерскихъ, которые изготовляли бы строительные матеріалы и десятки тысячъ рабочихъ-спеціалистовъ строительнаго дѣла…

Когда однажды я высказалъ мои сомнѣнія главному совѣтскому инженеру и спросилъ, зачѣмъ дѣлается вся эта Сизифова работа, русскій коллега печально посмотрѣлъ на меня и пожавъ плечами отвѣтилъ:

— Не наше дѣло разсуждать; приказано планировать и мы должны планировать. А тамъ начальство вынесетъ свое окончательное рѣшеніе.

Я понялъ, что въ этой обстановкѣ безсмысленны всякія логическія возраженія, и по примѣру другихъ коллегъ сталъ тоже планировать.

Въ сумасшедшемъ домѣ…

Впервые въ моей долголѣтней практикѣ архитектора-строителя (г. Бильфердингъ исполнялъ крупнѣйшія постройки въ Европѣ и даже Америкѣ) мнѣ приходилось оперировать не съ реальными, а съ предполагаемыми данными и цифрами, т. е. попросту приходилось фантазировать. Это самая легкая и занимательная работа. Вы не стѣснены ничѣмъ, не ограничены никакими техническими, матеріальными и, главное, финансовыми нормами. Вы можете дать волю своей фантазіи, ибо ваши заказчики не останавливаются ни передъ какими препятствіями. Лишній десятокъ милліардовъ долларовъ не играетъ никакой роли…

Признаюсь, временами мнѣ казалось, что я работаю не въ государственномъ учрежденіи, а въ сумасшедшемъ домѣ, гдѣ весь составъ больныхъ страдаетъ одной болѣзнью: планированіемъ грандіознѣйшихъ, невиданныхъ еще въ мірѣ зданій и сооруженій…

Московская дѣйствительность

Все, что за послѣдніе годы построено въ Москвѣ, носитъ характеръ временнаго, наспѣхъ сбитаго изъ плохого матеріала лѣтняго лагеря; «нормальное и прочное строительство впереди»…

Я видѣлъ новыя бетонныя постройки 1930 года, которыя уже нуждаются въ основательномъ ремонтѣ, иначе ихъ придется сломать. Такъ называемые совѣтскіе темпы — это только политическая игра на психологіи усталыхъ рабочихъ массъ, которымъ все обѣщаютъ рай на землѣ.

Трудно передать въ обычныхъ выраженіяхъ, что испытываетъ московское населеніе (его подавляющее большинство) въ жилищномъ вопросѣ. Каторжане въ европейскихъ странахъ имѣютъ больше жилой площади, чѣмъ совѣтскіе граждане въ столицахъ и крупныхъ центрахъ…

И замѣчательно, чѣмъ страшнѣе и невыносимѣе жилищная нужда въ совѣтской странѣ, тѣмъ болѣзненнѣе размахъ фантазіи совѣтскаго правительства въ области стройки. Это настоящая «манія грандіоза»…

Многіе изъ моихъ иностранныхъ коллегъ такого же мнѣнія. Пока совѣтское правительство платило долларами — иностранные инженеры охотно работали по безсмысленному «планированію» — лишь бы вывезти побольше денегъ. Но какъ только совѣтское правительство стало постепенно переходитъ на червонцы — лучшіе спецы стали уѣзжать изъ СССР.

Я былъ очень радъ, когда однажды меня вызвалъ предсѣдатель «Москвостроя» и заявилъ мнѣ, что отнынѣ они могутъ платить только 40 проц. иностранной валютой, а остальные 60 проц. я буду получать въ червонцахъ. Это давало мнѣ поводъ къ расторженію договора и я въ тотъ же день отправилъ по почтѣ заявленіе, прося о расчетѣ и освобожденіи меня отъ дальнѣйшей службы. Мое желаніе было исполнено — въ Москвѣ теперь рады освободиться отъ старыхъ валютныхъ договоровъ, каждый долларъ теперь тамъ на счету. На прощанье пришлось еще долго бороться за полученіе расчета. Мнѣ предлагали чекъ на Берлинъ, но я настоялъ на выплатѣ наличными въ Госбанкѣ.

На границѣ въ Себежѣ чекисты пытались отобрать у меня доллары, но я пригрозилъ жалобой своему правительству, и имъ пришлось вернуть мнѣ деньги съ извиненіями.

[1] Ул. Софійка. Переименована большевиками въ «Пушечную», названіе такъ и не возвращено.

[2] До сихъ поръ «Ленинградское».

X.
Берлинъ.
Возрожденіе, № 2479, 16 марта 1932.

Visits: 11

Дальневосточное зарубежье не безъ основанія жалуется на насъ, на наше равнодушіе къ жизни и творчеству русскихъ людей, исполняющихъ то же историческое заданіе, что и мы, но благодаря своей географической близости къ Россіи, болѣе остро ощущающихъ ея роковыя судьбы.

Жизнь русской эмиграціи въ Харбинѣ и въ Шанхаѣ сложилась иначе, чѣмъ наша на Западѣ. Быть можетъ, правы дальневосточные писатели, утверждая, что ихъ быть «проще, суровѣе, но красочнѣе». Они охотно признаются въ томъ, что многое изъ духовнаго наслѣдія Запада имъ недоступно, что лучшія европейскія книги до нихъ часто не доходятъ и что культурный ихъ уровень ниже, чѣмъ въ русскомъ Парижѣ и Берлинѣ. Зато на ихъ сторонѣ преимущества болѣе активной, волевой жизни, обусловленной тѣмъ, что они не являются въ Китаѣ бѣженскимъ, случайнымъ элементамъ, но піонерами русской культуры, завоевавшими цѣной многихъ жертвъ и усилій опредѣленное и весьма почетное положеніе. Русское населеніе китайскаго Дальняго Востока не поглощается мѣстнымъ; благодаря высокому уровню русской цивилизаціи, ему легко отстаивать свою самобытность. «Мы живемъ на Востокѣ. Мы держимъ направленіе на Россію», читаемъ мы въ предисловіи къ новому харбинскому сборнику «Багульникъ», гдѣ чувствуется своеобразный дальневосточный патріотизмъ — предвозвѣстникъ регіональной литературы, которая сыграетъ, по всей вѣроятности, большую роль въ культурной жизни Россіи. *)

Харбинскіе авторы, назвавшіе свои сборникъ «Багульникомъ», по имени растенія, весною прежде всѣхъ другихъ расцвѣтающаго по необъятнымъ просторамъ Приморья, Пріамурья, Забайкалья и Манчжуріи, глубоко чувствуютъ очарованіе дальневосточной экзотики.

Легендарный Китай нынѣ сливается съ новымъ, пронизаннымъ англо-американскимъ вліяніемъ. Объ этихъ двухъ ликахъ Дальняго Востока авторы группы «Багульника» говорятъ нѣсколько повышеннымъ тономъ, почти восторженно. — «Востокъ, — пишутъ они. — это тысячелѣтнее спокойствіе буддійскихъ монастырей, золотые эвонки желтыхъ ламъ, простирающихся передъ лицомъ живого Бога. Востокъ — это зелень, просторы морей, пахнущій медомъ кэпстенъ въ трубкахъ моряковъ, океанскіе пароходы, рѣжущіе дали Великаго океана, и силуэты китайскихъ кораблей съ высоко-задранной кормой и съ рубиновымъ фонаремъ на мачтѣ… Востокъ — это страна прохладныхъ конторъ, серебра и «бизнесовъ», спекуляцій и роста состояній, страна, гдѣ русскіе сражаются и охотятся на тигровъ, и торгуютъ, и борются съ жизнью»…

Эта «декларація» пріоткрываете намъ умонастроенія дальневосточныхъ авторовъ, реставрирующихъ экзотическую романтику. Многіе изъ парижскихъ читателей, пожалуй, замѣтятъ, что веселѣе и даже прибыльнѣе охотиться за тиграми или сидѣть въ прохладныхъ конторахъ, не спѣша обдѣлывая свои «бизнесы», чѣмъ работать у “Рено” и стрѣлять изъ ружья съ кривой мушкой въ одномъ изъ парижскихъ тировъ. Но красочность дальневосточной жизни, повидимому, достается не даромъ. Изъ повѣсти Михаила Щербакова «Черная серія» (въ «Багульникѣ») мы узнаемъ, съ какими трудностями сопряжено дальневосточное существованіе бывшаго «бѣлаго» офицера-авіатора, который, скрываясь отъ большевиковъ и отъ японцевъ, поступилъ механикомъ на утлое рыболовное суденышко. Повѣсть Щербакова написана не совсѣмъ увѣреннымъ русскимъ языкомъ (сибирское «однако» привязалось къ нему, какъ частица «же» къ писаніямъ О. Форшъ). Философія Щербакова не сложна — существуетъ красная и черная серія въ жизни каждаго человѣка. Его герой попадаетъ въ черную — улетая на аэропланѣ изъ Владивостока, которому грозитъ японская оккупація, онъ ненарокомъ убиваетъ японскаго солдата, навсегда разстается со своей возлюбленной, попадаетъ къ чехословакамъ, наконецъ, подъ командой капитана съ зловѣщей фамиліей Худовѣй скитается близъ Полярнаго Круга, терпитъ аварію, едва не погибаетъ отъ голода и жажды. Лишь на Маріанскихъ островахъ черная серія оставляетъ несчастнаго летчика.

Интересенъ также этнографическій очеркъ того же автора «По древнимъ каналамъ», знакомящій насъ съ малоизвѣстной намъ жизнью Китая (въ шанхайскомъ «Понедѣльникѣ»). Будемъ надѣяться. что дальневосточнымъ авторамъ удастся возродить “морской разсказъ” и создать авантюрную повѣсть, достигшую такого совершенства въ англо-американской литературѣ. Вліяніе англійскихъ пи сателей. повидимому, сильно въ русскомъ Приморьѣ, вь Китаѣ и въ Японіи. Дальневосточная русская молодежь стремится въ американскіе университеты, читаетъ англійскія книги. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ нѣкая Мери Визи выпустила въ Харбинѣ любопытную книжку оригинальныхъ русскихъ стиховъ и переводовъ на англійскій языкъ Блока и Гумилева.

Къ регіональной литературѣ принадлежатъ также «Записки крестьянскаго начальника» Ф. Ф. Даниленко, автора нѣсколькихъ бытовыхъ романовъ, пользующихся, по свидѣтельству мѣстныхъ критиковъ, большимъ успѣхомъ въ широкихъ кругахъ читателей…

Разсказы, повѣсти, поэмы и сонеты Всеволода Иванова (котораго не слѣдуетъ смѣшивать съ совѣтскимъ писателемъ, его тезкой и однофамильцемъ) представляютъ извѣстный интересъ лишь для исторіи русской культуры на Дальнемъ Востокѣ. Впрочемъ, харбинскіе и шанхайскіе критики сравниваютъ писанія этого плодовитаго автора съ произведеніями Бунина и даже Лермонтова!

Слѣдуетъ замѣтить, что критическіе опыты дальневосточныхъ писателей болѣе чѣмъ неудовлетворительны. Желаніе быть «не хуже другихъ» порождаетъ какой-то непріятный, развязный тонъ. Большинство статей и критическихъ замѣтокъ въ шанхайскимъ и харбинскомъ журналахъ напоминаютъ стилистическія упражненія совѣтскихъ выдвиженцевъ.

Среди русскихъ писателей на Дальнемъ Востокѣ Арсеній Несмѣловъ намъ кажется самымъ одареннымъ. Онъ интересенъ не только какъ опытный стиходворецъ, въ немъ нашла себѣ отраженіе одна изъ главныхъ поэтическихъ темь вашего времени, его творчество совпало съ возрожденіемъ эпическаго начала въ русской литературѣ. Эпическая поэзія ожила въ періодъ военнаго коммунизма, въ романахъ и повѣстяхъ Бабеля, Леонова, Всеволода Иванова, Пильняка и въ поэмахъ Волошина. Андрей Бѣлый, со свойственной ему прозорливостью, писалъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ, что импульсъ нашего времени — эпическій. Поэтому журналъ, который Бѣлый основалъ тогда въ Берлинѣ, былъ названъ «Эпопея».

Возрожденіе эпоса совпало съ сумерками лирики. Упадокъ лирической поэзіи вызванъ не только оскудѣніемъ творческихъ силъ, но и всѣми бѣдствіями, которыя васъ преслѣдовали и преслѣдуютъ. Война и революція изсушили ключи душевнаго міра, ожесточили сердца, сократили досуги. Милая «поэтическая лѣнь», воспѣтая поэтами пушкинской поры, большинству современныхъ поэтовъ такъ же недоступна, какъ и романтическія воздыханія, слезы и ламентаціи юнаго Вертера. Кажется иногда, что спасти лирику возможно лишь духовными силами (религіей, мистическимъ опытомъ), ибо духъ въ наши дни не ослабѣлъ, но окрѣпъ въ борьбѣ съ низшими матеріалистическими силами. Тѣхъ поэтовъ, которые сохранили еще лирическій пафосъ (въ эмиграціи они еще существуютъ: въ Россіи голосъ ихъ съ каждымъ годомъ все глуше) надлежитъ всячески оберегать отъ эпическихъ бурь, разражающихся надъ міромъ. Хотя мы не раздѣляемъ мнѣнія Г. Адамовича, написавшаго недавно, что стихи Несмѣлова «умѣлые, пріятные, но вылощенные до пустоты», намъ понятна «установка» почтеннаго критика, ограждающаго себя отъ современности магическимъ кругомъ петербургскихъ воспоминаній. И намъ не чуждо подозрительное отношеніе къ «эпическому строю» современной русской лигернтуры. Эпика, по своей сущности, связана съ общественно-соціальнымъ планомъ, съ историческими событіями, слѣдовательно, не чужда практической жизни, предъявляющей свои мнимыя права на поэтическое творчество, незаинтересованное, автономное. Намъ кажется, что лишь на высяхъ своихъ эпическій строй становится искусствомъ, сливаясь съ драматическимъ дѣйствіемъ, съ трагедіей.

Мы не будемъ судить харбинскаго поэта съ монпарнасскаго верхотурья, но постараемся понять его міроощущеніе.

Въ послѣдней книгѣ Несмѣлова — «Безъ Россіи», мы находимъ строфы, гдѣ ярко выражено отталкиваніе современнаго поэта отъ «чистой» лирики.

Хорошо расплакаться стихами.
Муза тихимъ шагомъ подойдетъ.
Сядетъ. Приласкаетъ. Пустяками
Всѣ обиды ваши назоветъ.
Не умѣю. Только скалить зубы.
Только стискивать ихъ сильнѣй
Научилъ поэта пафосъ грубый
Революціонныхъ нашихъ дней.

«Грубый пафосъ» поэта, бывшаго офицера и контръ-революціонера, влечетъ его къ поэтикѣ совѣтскихъ авторовъ. Въ стихахъ Несмѣлова чувствуется вліяніе Маяковскаго, Есенина, Сельвинскаго. Мысль о Россіи никогда не покидаетъ его, и онъ не можетъ забыть теперь, когда уже давно «отшумѣлъ Ледяной походъ», о томь, какъ о крѣпостной бетонъ разбилась «фаланга Каппеля», какъ былъ отданъ Владивостокъ, какъ по дикимъ просторамъ Дальняго Востока разсѣялись послѣдніе партизаны.

Несмѣлову принадлежатъ также чрезвычайно интересные военные разсказы. «Короткій ударъ» (въ «Багульникѣ») не уступаетъ лучшимъ страницамъ нашумѣвшаго романа Ремарка.

Несмѣловъ-поэтъ остро ощущаетъ смѣну лѣтъ и поколѣній, онъ чувствуетъ всѣ излучины и всѣ пороги «рѣки временъ», влекущей людей къ адской расщелинѣ, гдѣ все исчезаетъ.

Маршъ свой медленный вдругъ ускоряютъ года,
Сорокъ два, сорокъ три, сорокъ пять и полвѣка.

Само время становится въ его сознаніи «мемуарнымъ», жизнь — отраженной. Воспоминанія юности порой просачиваются въ желѣзный міръ поэта, образы дѣтства туманятъ взоръ. Но мѣдная музыка Арея снова торжествуетъ и онъ гонитъ прочь отъ себя элегическую Музу. Вокругъ него — новое поколѣніе. Юноши стремятся не въ Константиновское училище, какъ нѣкогда его сверстники-кадеты, а въ заокеанскія высшія учебныя заведенія.

Пятъ рукопожатій за недѣлю.
Разлетится столько юныхъ стай!..
…Мы умремъ, а молоднякъ подѣлятъ
Франція, Америка, Китай.

Далеко не всѣ стихотворенія Несмѣлова удачны, ему часто мѣшаетъ замысловатость выраженій, погоня за внѣшними эффектами, но въ лучшихъ пьесахъ онъ создаетъ свой міръ, находитъ самого себя, преодолѣвая бытовыя формы; отъ жанра онъ возвышается тогда до эпической поэзіи, гдѣ все — огненное дѣйствіе. Такова «Баллада о Даурскомъ Баронѣ» (извѣстномъ партизанѣ Унгернъ-Штернбергѣ):

…И весь содрогаясь отъ гнѣва и боли,
Онъ отдалъ приказъ отступать на Ургу,
Стенали степные поджарые волки,
Шептались пески.
Умиралъ небосклонъ.
Какъ идолъ, сидѣлъ на косматой монголкѣ,
Монголомъ одѣтъ,
Сумасшедшій баронъ.
И шорохамъ ночи безсонной внимая,
Онъ призраку гибели выплюнулъ:
— «Прочь!»
И каркала ворономъ —
Глухонѣмая,
Упавшая сзади,
Даурская ночь.

***

Я слышалъ —
Въ монгольскихъ унылыхъ улусахъ,
Ребенка качая при дымномъ огнѣ,
Раскосая женщина въ кольцахъ и бусахъ
Поетъ о баронѣ на черномъ конѣ…
И будто бы въ дни,
Когда въ яростной злобѣ
Шевелится буря въ горячемъ пескѣ,—
Огромный,
Онъ мчитъ надъ пустынею Гоби
И воронъ сидитъ у него на плечѣ.

Объ остальныхъ поэтахъ, принимающихъ участіе въ разбираемыхъ нами журналахъ и сборникахъ, говорить еще рано. Намъ запомнились стихи Тамары Андреевой, одной изъ участницъ сборника «Лѣстница въ облака» харбинскаго кружка «Акмэ» (есть и такой).

Будемъ надѣяться, что русская литература и русское издательское дѣло на Дальнемъ Востокѣ не заглохнутъ въ эти тяжелые дни, когда Манчжуріи и всему Китаю снова угрожаютъ усобицы, войны и всякія бѣдствія.

*) «Багульникъ», литературно-художественный сборникъ, кн. 1-ая, Харбинъ, 1931 г. Для этой статьи мы воспользовались также слѣд. изданіями: «Понедѣльникъ». Журналъ Содружества Работниковъ Искусствъ. № 1, Шанхай, 1930 (№ 2 въ печати); Арсеній Несмѣловь — «Кровавый Отблескъ», стихи, Харбинъ, 1929; А. Несмѣловъ. — «Безъ Россіи», стихи, Харбинъ. 1931; М. Визи (Mary Vezey) — «Стихотворенія», Харбинъ, 1929; Всеволодъ Ивановъ — «Сонеты», Харбинъ, 1929.

Илья Голенищевъ-Кутузовъ.
Возрожденіе, № 2424, 21 января 1932.

Visits: 16

Новый капитальный трудъ профессора ген. Н. Н. Головина въ 300 стр. большого формата, изданный по-англійски, къ сожалѣнію, не увидитъ свѣта на русскомъ языкѣ. *) Между тѣмъ, онъ является громадной цѣнности вкладомъ въ науку не только въ чисто военномъ отношеніи, но и въ экономическомъ и соціальномъ. Какъ извѣстно, еще въ 1911 г. институтъ Карнеджи предпринялъ тщательное изученіе вліянія войнъ на соціальное и экономическое положеніе воюющихъ государствъ. Разразившаяся Великая война дала новый и обильный матеріалъ. Послѣ нея проф. П. Виноградовъ обратился къ ген. Головину, извѣстному ему по его профессорской дѣятельности въ Императорской Военной Академіи и продѣлавшему войну на отвѣтственныхъ должностяхъ, для внесенія русскаго вклада въ интересующія Институтъ задачи.

Въ основу труда легъ рядъ обоснованныхъ данныхъ, а именно: а) совѣтскія изданія и работы нашихъ противниковъ, подвергнутыя критическому анализу; б) заслуживающіе довѣрія историческіе труды и мемуары русской эмиграціи; в) нѣкоторые особые документы, какъ напримѣръ, докладъ на Высочайшее Имя Особаго Совѣщанія по оборонѣ, весьма выпукло обрисовывающій положеніе Россіи въ зиму на 1917-й годъ и появляющійся въ печати впервые. Ошибется тотъ, который думаетъ найти въ трудѣ ген. Головина лишь критику и обличенія, предвзятость и подходъ къ событіямъ съ опредѣленной политической платформы. Нѣтъ, работа эта стоитъ значительно выше — она объективна. Передъ читателемъ протягиваются цифры и таблицы, дающія ключъ къ объясненію многихъ явленій. Провѣренныя и обработанныя, онѣ рождаютъ заключенія и выводы, затрагивающіе не только матеріалистическія стороны веденія войны и жизни страны, но и психологическія. Научная критика организаціи и веденія обороны государства во всемъ ея цѣломъ, а не только съ чисто «войсковой» узко-технической точки зрѣнія, раскрываетъ создавшееся положеніе безъ всякаго предубѣжденія и обнажаетъ, часто впервые, протекавшіе въ Россіи за войну внутренніе процессы.

Выявляются тѣ крупныя противорѣчія между нашими средствами и поставленными намъ міровой политикой задачами, обрисовывается совокупность причинъ, почему Россія, съ ея громаднымъ резервуаромъ людей и запасами сырья, оказалась фактически слабѣе другихъ воюющихъ странъ и первой выбыла изъ строя. Безспорныя цифры опровергаютъ не мало получившихъ у насъ право гражданства мнѣній. Не ошибки командованія, не отсутствіе доблести у русскихъ офицеровъ и солдатъ, не недостатокъ патріотизма у русскихъ людей, не промахи отдѣльныхъ личностей или правительства, подорвали Россію, — нѣтъ: ее подточили послѣдствія всей обстановки, въ которой она очутилась, всего комплекса ея свойствъ, начиная съ географическихъ и частично ея прошлаго, создавшихъ такія препятствія къ веденію интенсивной, длительной современной войны, какія устранить было подъ силу не той или другой формѣ правленія, а развѣ только генію Петра Великаго.

1914 годъ засталъ Россію при законѣ объ общей воинской повинности 1874 г. съ поверхностными лишь позднѣйшими поправками. Законъ этотъ, допускавшій какъ полное освобожденіе отъ военной службы, такъ и разныя льготы, былъ удовлетворителенъ для условій ХІХ-го столѣтія, но не соотвѣтствовалъ потребовавшемуся позже отъ государства длительному напряженію. Онъ не предусматривалъ привлеченія ополченцевъ 2-го разряда на фронтъ, а когда это потребовалось, то выявились несообразности, способныя вызвать у призываемыхъ неудовольствіе. Дававшіяся закономъ широкія льготы по отбыванію воинской повинности, въ свое время м. б. и цѣлесообразныя, привели въ войну къ анормальнымъ положеніямъ.

Принципъ привлеченія къ боевой работѣ въ зависимости отъ возраста не былъ отчетливо проведенъ. Военно-обязанные подраздѣлялись лишь на три категоріи (кадры, запасъ, ратники), что было тяжеловѣсно; законъ не обезпечивалъ возможности наилучшаго использованія мобилизуемыхъ.

Съ 31 іюля 1914 года по 1-ое октября 1917 г. мы призвали около 15 1/2 милліоновъ человѣкъ. Эта масса составила около 10% подлежавшаго воинской повинности населенія, между тѣмъ, какъ другія воюющія государства мобилизовали до 18-20%… Однако вопреки царившему во всемъ мірѣ и у насъ тоже убѣжденію въ неисчерпаемости людского запаса Россіи, его не хватало: и потери были велики и, главное, государству оказалось не подъ силу отрывать отъ необходимой для жизни страны продуктивной работы большое количество людей.

Создавшееся къ 1917 году положеніе, весьма обстоятельно разобрано въ упомянутомъ докладѣ Особаго Совѣшанія по государственной оборонѣ, въ составъ котораго вошли 28 членовъ Государственной Думы и Государственнаго Совѣта, и явившемся первымъ ударомъ въ набать. Онъ указывалъ, что людской матеріалъ въ Россіи уже изсякъ и пополненій остается лишь на 5 мѣсяцевъ интенсивныхъ военныхъ дѣйствій, послѣ чего численность армій должна начать понижаться.

На нашу военную мощь тяжело ложились какъ громадные расходы людей въ тылу, такъ и малая культурность всей страны, требовавшая оставленія въ ней значительнаго числа работниковъ. Дѣйствительно, характеръ театра войны, напримѣръ, малое количество хорошихъ дорогъ, требовалъ почта для всего транспорта въ тылу арміи конской, а не болѣе экономной механической тяги, что, въ связи съ прочими условіями, часто непреоборимыми сильно ослабляло живой силой нашъ громадный фронтъ. Напримѣръ, въ то время, какъ во Франціи на три человѣка двое находились на фронтѣ, а одинъ въ тылу, у насъ наблюдалось обратное.

Въ свою очередь, соціально-экономическія условія страны, вытекавшіяся изъ ея географическихъ и климатическихъ свойствъ и технической отсталости, допускали примѣненіе лишь почти исключительно мускульной силы и гужеваго транспорта. Россія была значительно менѣе машинизирована, чѣмъ ея враги и союзники, почему крупный отрывъ мужского населенія, въ томъ же размѣрѣ, какъ въ другихъ государствахъ, грозилъ ей полной анеміей.

Уронъ нашъ тоже отражался на общемъ положеніи, какъ съ чисто матеріальной, численной точки зрѣнія, такъ и съ психологической. Ген. Головину удалось первому точно установить его размѣры и опровергнуть преувеличенныя данныя о дезертирахъ и плѣнныхъ. Оконнательныя цифры автора весьма показательны и даютъ: убитыми 1.300.000, ранеными — 4.200.000, изъ которыхъ умерло 350.000 (процентъ нормальный); плѣнными — 2.417.000, всего — 7.917.000 человѣкъ. Интересно отмѣтить крайне разнорѣчивыя свѣдѣнія о плѣнныхъ, прошедшія черезъ изслѣдовательское горнило: по офиціальнымъ совѣтскимъ даннымъ 1925 года мы потеряли безъ вѣсти пропавшими и плѣнными — 3.618.271 человѣкъ; по даннымъ же 1920 г. лишь — 1.936.278; Ставка осенью 1917 г. насчитывала — 2. 043.458 чел.; а Министерство Иностранныхъ Дѣлъ къ 1 февраля 1917 г. — 2. 508.250 человѣкъ. Позднѣйшія и весьма достовѣрныя данныя, полученныя (1926-1927 гг.) отъ офиціальныхъ австрійскихъ и германскихъ учрежденій, опредѣляютъ число русскихъ плѣнныхъ: въ Германіи — 1.400.000, въ Австро-Венгріи — 916.746, въ Турціи и Болгаріи — около 100.000, т. е. гораздо меньше, чѣмъ принято было думать. Нами же взято въ плѣнъ 1.961.000 человѣкъ. Характерно, что изъ русскихъ плѣнныхъ въ Германіи около 260.000 человѣкъ, т. е., примѣрно, 20%, пытались бѣжать изъ плѣна, причемъ 37.000 удачно. Цифры эти значительно превосходятъ таковыя для плѣнныхъ другихъ державъ и показываютъ, что атрофировавшееся въ нервной атмосферѣ боя чувство долга вновь проявлялось у русскаго человѣка при наступленіи болѣе спокойной обстановки.

Что касается снабженія, то хотя громадные запасы продовольствія въ заблокированной Россіи и позволяли удовлетворять войска, однако по мѣрѣ затяжки войны постепенно разстраивался транспортъ и положеніе сильно обострялось, особенно послѣ революціи. Хлѣба хватало, но надвигался мясной кризисъ. При 52 милліонахъ головъ скота и годовомъ приростѣ въ 7 милліоновъ, потреблялось арміей и населеніемъ ежегодно 14 милліоновъ головъ. Къ тому же, заранѣе составленнаго плана использованія средствъ страны не имѣлось (сказывалось отсутствіе консервныхъ заводовъ и трудности дальнихъ перевозокъ скота).

Съ вооруженіями и техническими средствами дѣло обстояло хуже. Напримѣръ, по расчетамъ Ставки, потребность арміи въ орудіяхъ за всю войну, въ придачу къ уже имѣвшимся, была удовлетворена менѣе, чѣмъ наполовину. Снарядный кризисъ миновалъ только въ 1916 г. (армія получила за всю войну 71.942.000 снарядовъ), но не въ полной мѣрѣ. До сихъ поръ распространено мнѣніе, будто мы къ 1917 г. выравняли свои количественные недочеты въ вооруженія и техническихъ средствахъ, но если обратиться къ цифрамъ, то выводъ получится нѣсколько иной. А именно, абсолютное ихъ количество и относительное на дивизію возрасло, но у противниковъ нашихъ это наростаніе было значительно больше, такъ что, по сравненію съ ними, мы были въ техническомъ отношеніи въ 1917 г. слабѣе, чѣмъ въ 1914-мъ. Наше положеніе рельефно характеризуется словами автора: «тѣхъ, кто продолжаетъ придерживаться шкалы 1914 г., можно сравнить съ пассажиромъ скораго поѣзда, который думаетъ всегда увидѣть изъ окна вагона одинъ и тотъ-же пейзажъ».

Въ отношеніе моральнаго состоянія арміи передъ революціей, авторъ отмѣчаетъ, что по существу своему русскій патріотизмъ значительно разнился отъ западно-европейскаго: онъ былъ не слабѣе, но примитивнѣе въ народной толщѣ. При такихъ условіяхъ немыслимо было установить соціальный контроль, что въ революцію привело къ полному развалу. Количество дезертировъ, которыхъ до революціи было незначительно, стало съ марта 1917 года расти и достигло къ осени 2-хъ милліоновъ человѣкъ

Итакъ, подытоживая, видимъ, что Россія очутилась съ недостаточно разработаннымъ планомъ использованія ея людского матеріала и средствъ, съ слабыми вооруженіемъ, техничностью и промышленностью, рудиментарнымъ укладомъ соціальной и экономической жизни и примитивнымъ патріотизмомъ въ сложнѣйшей матеріально-психологической и соціальной обстановкѣ длительной современной войны. Въ этомъ страшномъ внутреннемъ противорѣчіи и кроется исходная причина нашей драмы, — причина, ближайшія послѣдствія которой не могло устранить слабое правительство.

*) «Русская армія въ Великую войну» генералъ-лейтенантъ Н. Н. Головина. Изд. Іельскаго Университета (Economic and Social History of the World War. «The Russian Army in the World War» by Lient-Gen. N. N. Golovine. Iale University Press).

А. Н. Виноградскій.
Возрожденіе, № 2440, 6 февраля 1932.

Visits: 13

Говорятъ, что исторія рѣдко бываетъ безпристрастна. Но если это такъ, то чего можно было бы, казалось, ждать отъ военной исторіи! Не есть ли всякая офиціальная исторія войны, составленная одной изъ участвовавшихъ въ ней сторонъ, всегда свидѣтельство болѣе или менѣе открытаго, болѣе или менѣе искусно замаскированнаго лицепріятія? Таково предубѣжденіе, распространенное и не разсѣянное по сей день многими дѣйствительно справедливыми трудами… Возможно ли, въ самомъ дѣлѣ, бросая нѣкоторый ретроспективный взглядъ на прошлое, преодолѣть одушевлявшія его нѣкогда страсти? И если это трудно для тѣхъ случаевъ, когда борьба страстей и интересовъ принимаетъ форму національной войны, насколько это еще труднѣе, когда дѣло идетъ объ исторіи междоусобной, гражданской войны, чувства которой не изживаются и десятилѣтіями! И однако, значительная доля безпристрастія не невозможна и въ этихъ условіяхъ. На подобнаго рода мысль наводитъ недавно вышедшая въ совѣтской Россіи книга А. Егорова, «Разгромъ Деникина». Ея авторъ бывшій командующій одной изъ красныхъ армій, а потомъ и всѣмъ южнымъ фронтомъ въ борьбѣ противъ бѣлаго движенія, не разъ цитируетъ въ качествѣ одного изъ главныхъ своихъ источниковъ «Очерки русской смуты» ген. Деникина. Доля безпристрастія бѣлаго автора, съ точки зрѣнія красныхъ, тѣмъ самымъ ясно устанавливается. Но надо отдать справедливость и красному военачальнику, сдѣлавшемуся краснымъ военнымъ историкомъ: его изложеніе и его выводы весьма поучительны, чего не могло бы случиться, если бы ко всему этому примѣшивались недобросовѣстность и пристрастіе.

И вотъ въ этомъ стремленіи быть поучительнымъ (разумѣется, «для своихъ») заключается секреть приближенія къ исторической истинѣ, достигнутаго А. Егоровымъ. Въ предисловіи къ своей книгѣ онъ говоритъ о желаніи облегчить «пониманіе условій и природы будущей войны на основѣ углубленнаго и полнаго изученія опыта минувшаго». Запомнимъ эти слова! Красный военный историкъ не считаетъ свой опытъ военачальника исчерпаннымъ минувшими событіями. Онъ продолжаетъ учиться, стараясь почерпнуть въ прошломъ урокъ для будущаго, и его бѣлымъ противникамъ остается послѣдовать только его примѣру…

Не какія-либо, слѣдовательно, соображенія объ отвлеченной справедливости, но чисто профессіональныя, практическія соображенія заставили А. Егорова критически пересмотрѣть военно-историческій матеріалъ, данный 1919 годомъ. Человѣческихъ слабостей самъ авторъ не лишенъ, насколько слабости эти относятся скорѣе къ настоящему, нежели къ прошедшему и будущему. Очевидно, какая-то условность современнаго совѣтскаго царедворчества требуетъ, чтобы даже въ серьезную и дѣльную книгу былъ какъ-то включенъ непремѣнный комплиментъ Сталину! Съ этой задачей А. Егоровъ справился чрезвычайно ловко. Когда дѣло идетъ о заслугахъ Сталина при оборонѣ Царицына, онъ приводитъ длинный отрывокъ изъ «цѣннаго историческаго очерка» Ворошилова — «Сталинъ и красная армія». Тѣмъ самымъ достигается одновременно двойной эффектъ любезнаго реверанса и въ сторону военнаго министра, и въ сторону «главы государства»…

Такова «человѣческая слабость», выказанная А. Егоровымъ. Она не портитъ все же его книги, которая въ общемъ должна быть признана толковой и обдуманной, обильной матеріалами и выводами, при сжатомъ и точномъ изложеніи. Драматизмъ разсматриваемыхъ авторомъ событій, чувствуемый имъ такъ же, какъ и нами, только «съ другой стороны», сообщаетъ этимъ страницамъ военной исторіи особую напряженность. Борьба 1919 года была отмѣчена нѣсколькими послѣдовательными острыми кризисами. Исходъ каждаго изъ нихъ могъ быть однимъ или другимъ. Останавливаясь съ особымъ вниманіемъ на этихъ переломныхъ моментахъ, красный военный историкъ не желаетъ прибѣгать къ шаблону марксистскаго «предопредѣленія». — «Многимъ современникамъ, — говоритъ онъ, — вся цѣпь дальнѣйшихъ событій и конечное пораженіе силъ бѣлаго юга представляются, какъ нѣчто фатальное, неизбѣжное»… И однако, — «безъ правильнаго стратегическаго руководства нашими операціями нельзя было расчитывать па успѣхъ. Жизнь ставила задачи неслыханной трудности, и мы видимъ, какъ разрѣшеніе ихъ нашей стратегіей имѣло часто условный, а иногда и ложный характеръ. Слѣдствія же такихъ невѣрныхъ рѣшеній бывали очень близки къ катастрофѣ».

Оставаясь вѣрнымъ своей основной задачѣ, А. Егоровъ внимательно изучаетъ ошибки или успѣхи военнаго руководства, проявленныя бѣлыми и красными. Наиболѣе яркіе въ этомъ смыслѣ моменты пріурочены къ четыремъ поворотнымъ пунктамъ исторіи борьбы 1919 года. Послѣдовательность ихъ такова. — Неудачное наступленіе красныхъ (мартъ-апрѣль). Рѣшительная побѣда бѣлыхъ (май-іюнь). Неудачный контръ-ударъ красныхъ (августъ-сентябрь). Рѣшительная неудача бѣлыхъ (октябрь-ноябрь). У каждаго изъ этихъ четырехъ фазисовъ борьбы была своя особая «стратегическая характеристика». Но есть, пожалуй, и нѣчто общее въ причинахъ, обусловившихъ три раза крупную побѣду бѣлыхъ и объясняющихъ ихъ конечную неудачу. И та и другая сторона, обѣ грѣшили политическими предразсудками, которые и рождали рядъ стратегическихъ ошибокъ. Быть можетъ, серія послѣдовательныхъ неудачъ въ этомъ смыслѣ пошла большевикамъ на пользу! Отъ своихъ политическихъ предразсудковъ излѣчились они, быть можетъ, благодаря этому скорѣе, чѣмъ сдѣлало то командованіе ихъ противниковъ.

Наступленіе, предпринятое красными въ январѣ-мартѣ 1919 года, было задумано ими не столько какъ военная, сколько какъ политическая, «революціонная» операція. Направленіе этой операціи было дано тѣми свѣдѣніями, какія имѣлись у большевиковъ относительно революціоннаго «разложенія» въ войскахъ противника — въ данномъ случаѣ, въ рядахъ донской арміи, утомленной борьбой 1918 года. Четыре красныя арміи, насчитывавшія въ общей сложности до ста двадцати тысячъ бойцовъ, двинулись въ началѣ января съ трехъ сторонъ противъ значительно болѣе слабой донской арміи, по отношенію къ которой онѣ занимали къ тому же охватывающее положеніе. Событія какъ будто бы оправдывали въ началѣ расчетъ большевиковъ «на революцію». — «Казаки цѣлыми полками бросали фронтъ и расходились по домамъ», пишетъ А. Егоровъ. «Съ 4-го по 23-е января сдались три тысячи казаковъ, взято красными 31 орудіе, три броневика, три бронепоѣзда. 8-го февраля на станціи Арчеда семь казачьихъ полковъ сдались съ артиллеріей, бронепоѣздомъ и самолетомъ. — 1-го февраля на станціи Котлубань сдалось еще пять полковъ»… Къ 1-му марта красными была захвачена въ сущности почти вся Донская область. Ихъ фронтъ тянулся по Донцу отъ Луганска черезъ Каменскую и Усть-Бѣлокалитинскую къ впаденію этой рѣчки въ Донъ. 10-ая красная армія, спустившаяся отъ Царицына, вела наступленіе на Великокняжескую и угрожала Ростову съ тыла. Положеніе бѣлыхъ было спасено, однако, искуснымъ стратегическимъ маневромъ ген. Деникина, которому красный историкъ отдаетъ полную справедливость. Расчитывавшіе «на революцію», на возстаніе «рабочихъ, крестьянъ и казаковъ», красные не заботились о своемъ правомъ флангѣ, который при движеніи ихъ къ югу оказался повисшимъ въ воздухѣ. Искусная и своевременная переброска частей добровольческой арміи въ Донецкій бассейнъ, предпринятая ген. Деникинымъ въ началѣ февраля, создала угрозу правому флангу большевиковъ и остановила ихъ движеніе. Центръ тяжести боевъ постепенно началъ передвигаться къ западу, къ району Луганскъ-Юзово, гдѣ красные пытались сосредоточить заслонъ въ видѣ 13-ой и 8-ой армій, въ то время какъ ихъ 9-ая армія обороняла берегъ Донца, а 10-ая армія вела бои на рѣкахъ Манычъ и Саль.

Во второй половинѣ мая, послѣ трехъ мѣсяцевъ почти непрерывной борьбы, добровольческая армія наноситъ, наконецъ, сокрушительный ударъ 13-ой красной арміи. Большевики въ разстройствѣ бѣгутъ къ Харькову. Въ то же время донская конница геи. Секретева прорываетъ фронтъ 9-й красной арміи. — Расчеты большевиковъ «на революцію» не оправдались. Ознакомившееся съ совѣтской властью казачье населеніе отвѣтило на это знакомство крупнѣйшимъ возстаніемъ въ районѣ станины Вѣшенской, между Хопромъ и Дономъ. А. Егоровъ опредѣляетъ силы возставшихъ въ концѣ апрѣля въ тридцать тысячъ бойцовъ съ пулеметами и шестью орудіями. Въ началѣ іюня наступавшая съ юга донская армія соединилась съ возставшими. Красный фронтъ сразу вынужденъ былъ откатиться ха предѣлы Донской области, къ линіи Балашовъ-Лиски.

Излишне указывать здѣсь дальнѣйшіе этапы рѣшительной побѣды бѣлыхъ. Они всѣмъ хорошо памятны. Къ началу іюля (н. ст.) огромная территорія была потеряна красными. Линія фронта шла отъ Камышина черезъ Балашевъ въ Лиски на Бѣлгородъ, Ворожбу, Полтаву и Екатеринославъ. Къ этому моменту относится извѣстная «московская директива» ген. Деникина, которая была главной и непоправимой ошибкой, совершенной командованіемъ вооруженными силами юга Россіи.

Ея надлежащая критическая оцѣнка была уже въ свое время дана на въ книгѣ ген. бар. Врангеля. Красный военный историкъ относится столь же отрицательно къ этому акту. «Имѣлъ ли право въ началѣ іюля ставить Деникинъ такія задачи своимъ арміямъ? Не былъ ли здѣсь проявленъ несоотвѣтствующій обстановкѣ оптимизмъ? Этотъ вопросъ до сихъ поръ мучаетъ почтеннаго генерала. Исторія дала, однако, на него ясный и опредѣленный отвѣтъ… Директива охватывала своими заданіями огромное пространство примѣрно въ 800 тысячъ квадратныхъ километровъ. Расчитывать въ подобныхъ условіяхъ на достиженіе конечной цѣли можно было бы только при наличности поголовнаго втягиванія всего населенія въ борьбу противъ совѣтской власти, или при совершенномъ разложеніи армій красныхъ, какъ боевой силы…»

Въ этой послѣдней фразѣ заключается наиболѣе вѣрный ключъ къ пониманію ошибки ген. Деникина. А. Егоровъ не договариваетъ все же здѣсь своей мысли до конца. Ошибка ген. Деникина не была ошибкой стратегической, но ошибкой политической. Какъ уже мнѣ приходилось писать это однажды, то не была въ сущности даже его личная ошибка, но ошибка взглядовъ на борьбу съ большевиками, господствовавшихъ въ русскомъ обществѣ эпохи 1917 — 1919 головъ. Успѣхи чисто военные оцѣнивались лишь какъ поводъ для «народнаго возстанія» противъ тиранической красной власти. Эта власть «падала» тамъ, гдѣ «появлялись» бѣлые при всеобщемъ ликованіи населенія. При подобномъ взглядѣ на вещи бѣлымъ очевидно надо было только спѣшить «появляться» все далѣе и далѣе на сѣверъ, съ тѣмъ, чтобы «появиться» наконецъ въ русской столицѣ. Таковъ политическій смыслъ «московской директивы», отнявшій у этого акта какой-либо стратегическій резонъ.

Несчастіе бѣлаго движенія состояла въ томъ, что высшее командованіе оказалось заражено прочными политическими предразсудками всей русской общественности. Вынужденное вести безпощадную гражданскую войну, оно съ начала іюля (н. ст.) смѣнило эту тяжкую обязанность болѣе «пріемлемой» для господствовавшихъ взглядовъ цѣлью «освободительной экспедиціи». Ген. бар. Врангелю эта ошибка была ясна какъ разъ въ силу того обстоятельства. что онъ былъ менѣе связанъ со своеобразнымъ традиціоннымъ «народническимъ» предразсудкомъ русской общественности. Надо сказать однако, что обстоятельства бѣлой побѣды отчасти какъ бы оправдывали этотъ взглядъ. Не была ли Донская область именно освобождена отъ большевиковъ при содѣйствіи крупныхъ возстаній среди населенія? Не повторялись ли и послѣ того случаи возстаній крестьянъ и даже мобилизованныхъ красноармейцевъ въ тылу большевиковъ, ослаблявшіе ихъ фронтъ?

Большевики, по свидѣтельству ихъ нынѣшняго историка, были долгое время не свободны отъ той же самой ошибки. Основной планъ наступленія красныхъ на югъ «въ январѣ и февралѣ былъ продиктованъ имъ ихъ стремленіемъ разгромить экономическую и политическую базу бѣлыхъ армій — Донъ и Кубань, вызвавъ своимъ приближеніемъ къ этимъ областямъ «революціонное возстаніе» въ тылу. Какъ указываетъ тотъ же авторъ, отъ этого плана красное командованіе долго не могло отрѣшиться. Оно не отказалось отъ него и въ своей попыткѣ контръ-наступленія, задуманной на августъ мѣсяцъ. По-прежнему Донъ и Кубань притягивали большевиковъ! Главный ударъ поэтому возлагался на группу Шорина, обшей численностью до шестидесяти тысячъ, которой было дано направленіе на Царицынъ и на восточную часть Донской области. Наступленіе же другой группы, группы Селивачева, численностью до сорока тысячъ человѣкъ, въ разрѣзъ между добровольческой и донской арміи, въ направленіи на Валуйки-Купянскъ, разсматривалось лишь, какъ вспомогательная операція.

А. Егоровъ подробно разбираетъ, какимъ образомъ подобное невѣрное распредѣленіе активно-дѣйствующихъ красныхъ силъ привело только къ новому пораженію большевиковъ. Въ группѣ Шорина 9-я армія дѣйствовала болѣе, чѣмъ вяло, а 10-я армія вмѣстѣ съ коннымъ корпусомъ Буденнаго была разбита ген. бар. Врангелемъ подъ Царицынымъ. Группѣ Селивачева удалось глубоко вклиниться въ расположеніе бѣлыхъ, но удары, нанесенные въ основаніе получившагося клина, заставили красныхъ быстро отойти назадъ. Въ то же время извѣстный рейдъ ген. Мамонтова окончательно сковалъ наступательную иниціативу большевиковъ. Сентябрь мѣсяцъ (н. ст.) принесъ новую крупную побѣду бѣлымъ. Въ серединѣ октября были заняты Орель и Воронежъ, бои шли у Ельца и уже въ предѣлахъ Тульской губерніи у Новосиля.

Какимъ образомъ и въ силу чего совершился тотъ переломъ въ пользу красныхъ, съ которымъ связано крушеніе бѣлыхъ армій южнаго фронта и бѣлаго движенія вообще? Страницы, которыя посвящены этимъ печальнымъ событіямъ, являются, пожалуй, наиболѣе любопытными въ книгѣ А. Егорова, и это тѣмъ болѣе, что съ 8-го октября, ему было поручено командованіе красными арміями южнаго фронта, 14-й, 13-й -и 8-й (юго-восточный фронтъ былъ отдѣленъ) — занимавшими пространство Черниговъ — Брянскъ — Елецъ — Воронежъ.

Прежде, чѣмъ совершился военный переломъ событій, обрисовался нѣкоторый психологическій переломъ въ красномъ командованіи, не сопровождавшійся, къ сожалѣнію, соотвѣтствующей психологической перемѣной въ командованіи бѣлыхъ. Въ первой половинѣ октября (н. ст.) обѣ стороны, и красная, и бѣлая, находились въ чрезвычайно опасномъ положеніи. Но въ то время, какъ эта опасность была почувствована красными, ничто не указываетъ на то, что она была осознана въ этотъ моментъ и бѣлымъ командованіемъ. Опасность для красныхъ состояла въ томъ, что ихъ части, прикрывавшія кратчайшіе пути къ Москвѣ, т. е. большинство дивизій 13-й и 8-й армій между Орломъ и Воронежемъ, были совершенно расшатаны понесенными ими пораженіями. Въ районѣ Орла, какъ свидѣтельствуетъ А. Егоровъ, 9-я красная дивизія подверглась полному разгрому, штабъ ея былъ захваченъ въ плѣнъ. Въ такомъ же положеніи находилась и сосѣдняя «сводная» дивизія. А еще далѣе къ востоку 55-я дивизія «въ совершенномъ безпорядкѣ, имѣя всего около 2500 штыковъ, отскочила сразу на 25 километровъ къ сѣверу». Ея начальникъ былъ взятъ бѣлыми въ плѣнъ, а ея начальникъ штаба скрылся… Эти примѣры свидѣтельствуютъ краснорѣчиво о моральномъ состояніи красныхъ частей, находившихся какъ разъ на самомъ опасномъ для большевиковъ направленіи.

Нѣсколько лучше дрались у Новосиля и Ельца лѣвофланговыя дивизіи 13-й арміи (3-я и 42-я), но зато состояніе дивизій 8-й арміи подъ Воронежемъ было таково, что только быстрый уводъ ихъ за рѣку Икорецъ спасъ ихъ отъ полнаго разложенія даже при довольно слабомъ нажимѣ на нихъ донскихъ частей.

Краснымъ угрожалъ, такимъ образомъ, и жестокій моральный кризисъ. Опасности, угрожавшія бѣлымъ, были, напротивъ, скорѣе матеріальнаго и организаціоннаго порядка. Къ 15-му октября (н. ст.) бѣлыя силы оказались разбросанными на огромномъ протяженіи отъ Кіева черезъ Орелъ и Воронежъ до Царицына отдѣльными малочисленными группами, если не считать 50.000 донской арміи, занимавшей сплошной фронтъ къ юго-востоку отъ Воронежа. За вычетомъ этой арміи, силы бѣлыхъ распредѣлялись такъ: отъ Кіева до Бахмача группа ген. Драгомирова (8.000), на Глуховскомъ направленіи корпусъ ген. Юзефовича (4,500 сабель), между Сѣвскомъ и Дмитровскомъ Дроздовская дивизія и приданныя къ ней пѣшія и конныя части (13.000), подъ Орломъ Корниловская дивизія (5.000), на Елецкомъ направленіи Марковская дивизія (3.000), подъ Воронежемъ группы Мамонтова и Шкуро (6.000), у Царицына Кавказская армія ген. Врангеля (25.000). Въ этомъ распредѣленіи силъ бросается въ глаза относительная слабость центральнаго и важнѣйшаго въ то же время участка. Между Сѣвскомъ и Воронежемъ, въ четырехъ отдѣльныхъ группахъ бѣлыхъ, насчитывалось въ общей сложности лишь 25.000 штыковъ и 5.000 сабель, и это въ то время, какъ на юго-востокѣ, у Новохоперска и Царицына, силы Донской и Кавказской армій доходили вмѣстѣ до 75.000!

Ничего не было, однако, предпринято, чтобы измѣнить это явно несообразное для момента распредѣленіе силъ.

Командованіе бѣлыми арміями пришлось очевидно и въ этомъ случаѣ посчитаться со слишкомъ явно выраженной склонностью казачьихъ частей не выходить изъ предѣловъ непосредственной защиты своей собственной области…

Добровольческія группы между Сѣвскомъ и Ельцомъ (20.000) составляли, въ сущности, наиболѣе активное ядро всей бѣлой арміи. Большевиками оцѣнивались онѣ, какъ наиболѣе морально сильная часть противника. Именно* эта часть и нанесла краснымъ рядъ самыхъ тяжелыхъ моральныхъ ударовъ. И вотъ не вслѣдствіе какого-либо особо задуманнаго и тщательно разработаннаго плана, но вслѣдствіе самой очевидной, самой жизненной и крайней необходимости красные рѣшили сосредоточить теперь всѣ свои усилія противъ добровольческой группы. Сѣвернѣе и сѣверо-западнѣе Орла были стянуты лучшіе резервы, какими только располагали большевики» — «ударная группа» въ составѣ латышской дивизіи, бригады Павлова и бригады красныхъ казаковъ (10.000 съ 56 орудіями) и эстонская дивизія (4.000). Пострадавшія части 13-ой арміи были быстро пополнены, къ 19-му октября новаго стиля она была доведена до численности въ 26.000 человѣкъ при 92 орудіяхъ. Для нанесенія удара на фронтѣ отъ Сѣвска до Орла была привлечена и стоявшая западнѣе 13-ой арміи 14-ая (22.000 при 108 орудіяхъ). Всего такимъ образомъ въ маневрѣ красныхъ должно было участвовать больше 60.000 человѣкъ при 250 орудіяхъ. Превосходство этихъ силъ надъ силами Дроздовской, Корниловской и Марковской дивизій (вмѣстѣ около 20.000) было очевидно. Въ артиллеріи превосходство оказалось совершенно подавляющимъ: 250 орудій противь 50-ти. Переходъ красныхъ въ наступленіе оказался, кромѣ того, неожиданностью для бѣлаго командованія, находившагося слишкомъ далеко на югѣ…

И тѣмъ не менѣе, «борьба за Орловско-Курскій плацдармъ», какъ называетъ этотъ періодъ военныхъ дѣйствій А. Егоровъ, продолжалась съ 15-го октября до половины ноября, прежде чѣмъ красными было достигнуто совершенно опредѣленное здѣсь рѣшеніе. Курскъ былъ занятъ красными лишь 17 ноября (н. ст.), и только къ этому же сроку былъ достигнутъ большевиками окончательный успѣхъ въ Воронежскомъ районѣ у станціи Касторная. А. Егоровъ весьма высоко оцѣниваетъ стойкость сопротивленія и смѣлость маневра бѣлыхъ, выказанныя ими въ теченіе этого рокового мѣсяца непрерывныхъ тяжелыхъ боевъ между Орломъ и Воронежемъ! Къ сожалѣнію, уже и тогда, когда картина краснаго наступленія достаточно раскрылась, бѣлое командованіе не выказало никакихъ признаковъ намѣренія снова вернуть въ свои руки стратегическую иниціативу. Могло ли оно это сдѣлать въ сложившихся къ концу октября (н. ст.) условіяхъ? Какъ извѣстно, къ 20-му ноября въ районъ Стараго Оскола были переброшены снятыя съ царицынскаго фронта части 3-го Кавказскаго корпуса ген. Улагая. Предпріятіе это запоздало по крайней мѣрѣ на три недѣли. Если бы оно было выполнено непосредственно послѣ того, какъ обозначился (съ 10-го октября!) контръ-ударъ красныхъ подъ Орломъ, оно могло бы совершенно измѣнить обстановку. Ударъ крупной конной массы на Елецъ и Новосиль, защищаемые съ трудомъ противъ одной Марковской дивизіи (3.000 штыковъ) 3-ьей и 42-ой совѣтскими дивизіями, могъ бы еще и около 1-го ноября привести къ широкому прорыву краснаго фронта, къ выходу конныхъ частей на желѣзную дорогу Орелъ — Москва и къ срыву всей вообще предпринятой большевиками операціи.

Эта операція была въ концѣ концовъ выиграна красными потому, что, какъ справедливо указываетъ А. Егоровъ, они поставили себѣ, подъ давленіемъ острой необходимости, совершенно ясныя и простыя жизненныя заданія. Они направили свой ударъ противъ того, что составляло живую силу противника — противъ доблестныхъ и стойкихъ дивизій добровольческой арміи. Учтя понесенные ими уроки тяжелыхъ пораженій, они отказались отъ своихъ прежнихъ отдаленныхъ стремленій дѣйствовать на бѣлую базу, отъ похода на югъ и на Кубань. Вмѣсто того, въ критическій моментъ они сосредоточили всѣ свои усилія на ближайшей и отчетливой цѣли.

Къ сожалѣнію, бѣлое командованіе не выказало въ этотъ критическій моментъ должнаго пониманія той первенствующей роли, которую играло въ гражданской войнѣ сохраненіе стойкаго добровольческаго ядра. Вмѣсто того. чтобы стремиться къ этому, оно старалось цѣпляться за занятую территорію! До самаго конца 1919 года, несмотря на совершенно очевидно опрокинутую жизнью концепцію гражданской войны, какъ «освободительнаго движенія», бѣлое командованіе поступало точно такъ же, какъ дѣйствовало оно тогда, когда создалась «московская директива». Выше было указано, что въ данномъ случаѣ преслѣдовалась не столько стратегическая концепція, сколько концепція политическаго порядка. Войну вели на самомъ дѣлѣ почти исключительно сплоченныя добровольческія или казачьи части. Но командованіе желало вести ее такъ, какъ если бы противъ большевиковъ дѣйствовали и «народныя арміи», пополняющіяся притокомъ силъ съ захваченной территоріи. Этого въ дѣйствительности не было, и не удержаніе территоріи было залогомъ конечнаго успѣха, но укрѣпленіе или сохраненіе активнаго добровольческаго ядра.

А. Егоровъ пишетъ: «Командующій Кавказской арміей ген. Врангель 1-го ноября (н. ст.) телеграммой, посланной начальнику штаба главнокомандующаго, предложилъ перебросить изъ состава Кавказской арміи до шести конныхъ дивизій на Курское направленіе. Деникинь отвергъ это предложеніе, ограничиваясь снятіемъ съ Царицынскаго участка двухъ дивизій, которыя прибыли на фронтъ только въ двадцатыхъ числахъ ноября… Линія, намѣченная Врангелемъ, во всѣхъ отношеніяхъ болѣе соотвѣтствовала той оперативной обстановкѣ, какая складывалась осенью на фронтѣ. Соотвѣтствующее политическое обезпеченіе операціи, своевременное сосредоточеніе крупныхъ конныхъ массъ на центральномъ къ Москвѣ направленіи — открывали бѣлымъ неплохія перспективы, но Деникинъ не сумѣлъ этимъ воспользоваться. Какъ лѣтомъ въ московской директивѣ онъ опасался одновременно за царицынское, воронежское, курское и кіевское направленія и нигдѣ не смогъ сосредоточить должнаго превосходства въ силахъ».

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2489, 26 марта 1932.

Visits: 35

Несмотря на годы неустаннаго напряженія, страданій и тяжкихъ лишеній, — навыки боевой жизни, походовъ и военныхъ лагерей Галлиполи, Чаталджи, и Лемноса не изжиты нашей военной эмиграціей по сіе время. «Есть еще порохъ въ пороховницахъ, не гнется еще казацкая сила»… Этимъ чувствомъ проникаешься всякій разъ, когда слышишь о русскихъ взводахъ во французскомъ Иностранномъ легіонѣ, о русскихъ ротахъ и полкѣ на службѣ шанхайской международной концессіи, о русской батареѣ въ С. Штатахъ Америки, о русскихъ частяхъ, сражавшихся то за короля Албаніи, то за бѣлыхъ китайскихъ генераловъ, наконецъ, — о тѣхъ русскихъ отрядахъ, которые формируются сейчасъ японцами для обороны Манчжурско-Монгольскаго государства.

Нѣчто подобное происходило на зарѣ нашей государственности, когда русское имя, дотолѣ никому неизвѣстное, облетѣло весь міръ благодаря тѣмъ русскимъ дружинамъ, которыя въ погонѣ за добычей и славой исколесили не только добрую половину Европы, но также сѣверъ Африки и Малую Азію. По свидѣтельству арабскаго писателя Ахмета эль Кадера руссы уже въ 844 году принимаютъ участіе въ морскомъ походѣ нормановъ на Севилью. «Идутъ Русь — глаголеміи отъ рода Варяжска» — такъ отмѣчаютъ византійскіе хронографы появленіе русскихъ подъ стѣнами Царьграда въ 860 и 941 годахъ. А черезъ два года, на службѣ Византіи находится уже цѣлый корпусъ русскихъ отправленный Владиміромъ Святымъ. Вотъ почему, когда 900 лѣтъ назадъ, въ 1033 году въ Царьградъ явился со своей дружиной норвежскій принцъ Гаральдъ Гардрадъ или Гаральдъ Смѣлый, онъ засталъ здѣсь «великое множество» сѣверныхъ варваровъ, которыхъ современныя хроники называли то руссами, то норманами, то варангами или варягами. Эти варяго-русскія дружины, пополненныя отрядомъ Гаральда Смѣлаго, приняли участіе въ походахъ византійцевъ на сарацинъ въ Малой Азіи, Африкѣ , Сициліи, а затѣмъ противъ нормановъ въ Апуліи.

Бурная, полная приключеній и подвиговъ жизнь Гаральда Сигурардсона Гардрада, принца и впослѣдствіи короля Норвегіи, не могла не вдохновить скандинавскихъ скальдовъ. Пѣсни, записанныя въ ХII-мъ вѣкѣ, вошли затѣмъ въ сагу о Гаральдѣ («Saga Haralds konungs Hardrada»). Составителемъ ея былъ знатный исландецъ, Снорре Стурлесонъ, человѣкъ близкій ко двору норвежскихъ королей и хорошо знакомый со страной и ея исторіей.

Не мало драгоцѣнныхъ для историка перловъ сѣверной поэзіи разсыпано на страницахъ Стурлесоновой поэмы, но самыя драгоцѣнныя для насъ тѣ строки, которыя повѣствуютъ о пріѣздѣ съ сѣвера въ Кіевъ Гаральда, объ его сватовствѣ за Елизавету Ярославну, отъѣздѣ въ Византію, возвращеніи въ Кіевъ и женитьбѣ на «Эллисифъ», — такъ сага называетъ избранницу его сердца.

Молодой заѣзжій принцъ, будущій женихъ русской княжны, бѣжалъ въ Кіевъ въ 1032 году, послѣ неудачной битвы съ датчанами при Стиклестадѣ въ Норвегіи, гдѣ былъ убитъ его братъ, Олафъ Святой. Въ эту пору многіе скандинавскіе изгнанники искали убѣжища при дворѣ Ярослава и встрѣчали здѣсь радушный пріемъ. Еще до пріѣзда Гаральда жилъ у Ярослава Олафъ Святой, въ то время изгнанный изъ отечества. Сынъ его, Магнусъ Добрый, былъ воспитанъ при дворѣ Ярослава. Подолгу гостили въ Кіевѣ скандинавскіе ярлы Эймундъ и Рагнаръ. Сама княгиня, умная и честолюбивая Индигерда, была дочерыо шведскаго короля Олафа. Ея внукъ, Владиміръ Мономахъ, также былъ женатъ на принцессѣ норманскаго происхожденія, — на Гидѣ, дочери англійскаго короля Гарольда. Его сынъ, Мстиславъ, женился на Христинѣ, дочери шведскаго короля Инга. При великокняжескомъ дворѣ норманское вліяніе составляло одинъ изъ самыхъ важныхъ элементовъ этого періода русской исторіи. Его нельзя даже отрицать и тогда, если считать первыхъ князей славянами. Это вліяніе было столь же значительно, какъ вліяніе Западной Европы при Петрѣ Великомъ. Оно сказалось на многихъ сторонахъ народной жизни — государственной, юридической, религіозной, — первому знакомству съ христіанствомъ наши предки обязаны были норманамъ.

Вскорѣ Гаральдъ выдвинулся на службѣ у Ярослава, — «Гаральдъ ѣздилъ далеко по востоку и совершилъ величайшіе подвиги, за что конунгъ высоко его цѣнилъ». Отвѣственная роль Гаральда заключалась въ охранѣ восточныхъ границъ и постройкѣ новыхъ городовъ и новыхъ «заставъ богатырскихъ» противъ печенѣговъ, торковъ и половцевъ. Лѣтнее время норвежскій принцъ проводилъ на охранѣ государства, а зимою жилъ въ Гольмгардѣ (Кіевѣ), такъ какъ зимою обыкновенно прекращались набѣги кочевниковъ. Свои досуги онъ короталъ въ обществѣ дочери Ярослава, — Анастасіи, будущей королевы венгерской, Анны, будущей королевы французской и Елизаветы. На послѣдней онъ остановилъ свой выборъ.

По словамъ саги, Гаральдъ завелъ съ конунгомъ бесѣду, согласился ли тотъ отдать за него замужъ Елизавету. Но Ярославъ, зная буйную натуру Гаральда, жаждавшую подвиговъ и приключеній, далъ уклончивый отвѣтъ, посовѣтовавъ сначала отправиться въ Царьградъ и пріобрѣсти тамъ славу и богатство, — «несмѣтное количество самоцвѣтныхъ камней и всякихъ драгоцѣнностей».

Поступивъ на службу Византіи въ 1033 году, Гаральдъ пережилъ здѣсь трехъ императоровъ: Романа III, Михаила IѴ и Михаила Ѵ. Въ Византіи онъ скрылъ свое происхожденіе, принявъ имя Нордбрикта, такъ какъ здѣсь, по словамъ саги, небезопасно было пребываніе сына властителя другой страны.

Сага и поэтическіе отрывки скальдовъ Ціофольда, Бельверка, Иллуги и другихъ разсказываютъ о подвигахъ Гаральда и его варяго-русской дружины въ Сициліи, Апуліи, Ломбардіи, въ землѣ Сарацинской, въ Африкѣ, Палестинѣ. Первые подвиги Гаральда на новой службѣ были совершены на морѣ, гдѣ онъ принималъ участіе въ борьбѣ православнаго востока съ мусульманско-сарацинскимъ міромъ, защищая острова Архипелага и побережье Малой Азіи.

Совершая подвиги, создавая себѣ военную славу, Гаральдъ не забывалъ, по-видимому, словъ князя Ярослава, указавшаго на то, что онъ недостаточно богатъ. Къ военной добычѣ онъ былъ очень неравнодушенъ. Изъ-за нея у Гаральда происходили непріятныя объясненія и столкновенія съ Георгіемъ Маньякомъ, знаменитымъ византіскимъ полководцемъ. Много награбленнаго имъ добра пошло на постройку варяжской церкви въ Константинополѣ, много было пожертвовано святынямъ Палестины, но еще больше богатствъ сохранилъ Гаральдъ для себя, отправляя ихъ время отъ времени на Русь, къ Ярославу. Жадность его къ наживѣ неоднократно отмѣчали скальды, — «превосходный воитель наполнилъ свои руки докрасна раскаленнымъ угольемъ (т. е. золотомъ) земли Греческой».

Несмотря на свои чувства къ Еллисифъ, Гаральдъ не чуждается романтическихъ приключеній на чужбинѣ. Влюбившись въ принцессу Марію, онъ возбуждаетъ ревность ея тетки, а такъ какъ этой ревнивицей была сама импе
ратрица Зоя, то Гаральдъ былъ отправленъ въ темницу, откуда освободился только чудомъ. Поднявъ затѣмъ народное возстаніе противъ императора, мужа Зои, и похитивъ византійскую принцессу, онъ увезъ ее на своемъ кораблѣ. Но удовольствовавшись тѣмъ, что показалъ свое молодечество, Гаральдъ отослалъ принцессу назадъ въ полной неприкосновенности.

Изъ Царьграда онъ плыветъ Чернымъ моремъ въ Россію, слагая по дорогѣ пѣсню въ честь своей Еллисифъ:

«Корабль миновалъ широкую Сицилію. Мы были хорошо наряжены, какъ и слѣдовало. Быстрый корабль, снабженный высоко поднятой кормою, везущій мужей, шелъ скорымъ бѣгомъ. Думаю, что трусъ отправится туда моремъ съ гораздо меньшей охотой. Однако дѣва, живущая на Руси, украшенная золотыми кольцами, отвергаетъ меня…

О, женщина. Насъ всѣхъ вмѣстѣ было шестнадцать; на четырехъ днищахъ лодокъ мы вычерпали грязную воду въ то время, какъ усилилась буря. Нагруженный корабль обрызганъ волнами. Думаю, что трусъ отправится туда моремъ съ гораздо меньшей охотой. Однако дѣва, живущая на Руси, украшенная золотыми кольцами, отвергаетъ меня…

Я свѣдущъ въ восьми искусствахъ: могу сочинять стихи, умѣю ѣздить на быстромъ конѣ, часто упражнялся въ плаваніи, умѣю скользить на быстрыхъ лыжахъ, опытенъ въ метаніи копья и владѣніи весломъ. Однако дѣва, живущая на Руси, украшенная золотыми кольцами, отвергаетъ меня…

Я родился тамъ, гдѣ Упландцы натягивали луки; теперь я заставлю приплыть къ утесамъ военные корабли, ненавистные земледѣльцамъ Во многихъ мѣстахъ, откуда мы спускали корабль, носомъ мы взрывали волны. Однако дѣва, живущая на Руси, украшенная золотыми кольцами, отвергаетъ меня…»

Стансы о «русской дѣвѣ», послужившіе темой для извѣстныхъ стихотвореній гр. А. Толстого и Бальмонта, являются перлами сѣверной поэзіи, съ которыми по силѣ чувства и нѣжности можно сравнить развѣ пѣсню Ярославны вь «Словѣ о полку Игоревѣ».

Когда Гаральдъ пробылъ въ Гольмгардъ, онъ былъ принятъ Ярославомъ весьма доброжелательно. Здѣсь онъ провелъ зиму и вступилъ въ обладаніе золотомъ и драгоцѣнными камнями, которые онъ посылалъ сюда изъ Царьграда. «Богатства эти были такъ велики, что никто въ сѣверныхъ странахъ не видѣлъ, чтобы такое количество ихъ перешло въ обладаніе одного человѣка». Въ ту же зиму конунгъ Ярославъ выдалъ Елизавету за Гаральда, а весною слѣдующаго года онъ выѣхалъ съ молодой женой въ Норвегію:

«О, Гаральдъ, прославленный почестями, ты нагрузилъ корабли прекраснымъ грузомъ, ты вывезъ золото съ Востока, изъ Руси. Увѣренный въ себѣ, ты бодро управлялъ кораблемъ въ сильную бурю…»

Дальнѣйшая судьба Геральда такова: по смерти своего племянника, Магнуса Добраго, онъ сдѣлался единственнымъ повелителемъ Норвегіи и въ теченіе многихъ лѣтъ былъ страшилищемъ для датчанъ. Отъ Елизаветы у Гаральда были двѣ дочери: Марія и Индигерда. Женившись вторично, онъ имѣлъ двухъ сыновей: Олафа и Магнуса. Въ 1066 году съ огромнымъ флотомъ, съ 30-тысячной арміей, въ сопровожденіи королевы Елизаветы, сына Олафа и дочерей Маріи и Индигерды, отправился Гаральдъ на завоеваніе Англіи. Но въ битвѣ у Стамфорда онъ былъ убитъ шальнымъ копьемъ. Такъ исполнилось зловѣщее пожеланіе Гарольда Англійскаго, который на вопросъ, предложенный ему наканунѣ битвы, что онъ намѣренъ отдать Гаральду Гардраду изъ своихъ владѣній, отвѣтилъ: «Семь футовъ англійской земли или, пожалуй, еще немного больше, такъ какъ онъ выше другихъ людей»…

Вл. Абданкъ-Коссовскій.
Возрожденіе, № 2494, 31 марта 1932.

Visits: 15

Пусть это и мелкое національное тщеславіе, но что подѣлаешь, если факты сами говорятъ за себя?

Нападеній бандитовъ-автомобилистовъ на парижскихъ улицахъ зарегистрировано въ послѣднее время немало.

Почти каждую ночь гдѣ-нибудь кого-нибудъ грабятъ.

Но изъ всѣхъ этихъ случаевъ только два раза грабители были обращены въ позорное бѣгство. И оба раза, какъ извѣстно, нашими соотечественниками: русскими.

Граждане другихъ національностей почему-то обычно проявляютъ къ грабителямъ чрезмѣрную лояльность. Скажутъ имъ: «руки вверхъ», они поднимаютъ, скажутъ: «дай бумажникъ», даютъ.

Впечатлѣніе такое, будто не бандиты напали, а почтальонъ съ налоговой повѣсткой пришелъ.

Совсѣмъ не то наши, русскіе.

Духъ ли противорѣчія это или просто чувство обиды, но только дѣйствительно… Съ какой стати? Термъ [1] плати. Налогъ плати. За картъ д-идантите [2] плати, консьержкѣ плати. Работы полгода нѣтъ, тутъ еще ночью на улицѣ раскрывай кошелекъ, доказывай, что ничего нѣтъ.

Какъ не ударить палкой по головѣ?

Въ общемъ, въ данномъ случаѣ мы стоимъ передъ однимъ изъ величайшихъ парадоксовъ капитализма. Иностранцы съ туго набитымъ бумажникомъ, когда нападаютъ бандиты, легко повинуются, поднимаютъ вверхъ руки. Русскіе же съ пустыми карманами, когда нападаютъ бандиты, оказываютъ отчаянное сопротивленіе, даже несутся въ погоню.

Очевидно, помимо вопроса о храбрости, тутъ дѣло еще вотъ въ чемъ: состоятельный иностранецъ видитъ въ дѣйствіяхъ грабителей вполнѣ осмысленный актъ. Чувствуетъ, что ради его бумажника бандитамъ стоитъ рисковать, заводить собственный автомобиль, тратить бензинъ. Состоятельному человѣку слегка даже можетъ быть льстить то обстоятельство, что его остановили не даромъ.

И онъ не волнуется.

Но нашъ русскій эмигрантъ, котораго уже грабили: а) въ Петербургѣ, б) въ Кіевѣ, в), въ Одессѣ, г) въ Батумѣ, а остатокъ вещей раскрали въ Константинополѣ, этотъ человѣкъ видитъ ясно всю нелѣпость нападенія. Мало того: самолюбіе его глубоко оскорбляется тѣмъ, что грабитель послѣ обыска можетъ отнестись къ нему съ полнымъ презрѣніемъ.

И эмигрантъ сопротивляется. До послѣдней возможности.

Я не знаю, искоренятъ ли русскіе люди бандитизмъ въ Парижѣ, избивъ для острастки нѣсколькихъ наиболѣе опасныхъ грабителей. Несмотря на всю энергію, быть можетъ, мы съ этимъ гигантскимъ міровымъ центромъ и не совладаемъ.

Но вотъ въ нѣкоторыхъ небольшихъ городахъ или пригородахъ наши русскіе, какъ мнѣ извѣстно, не безъ успѣха навели уже кое-какой порядокъ.

Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, напримѣръ, въ Медонѣ неуловимые до тѣхъ поръ грабители забрались ночью въ квартиру русскаго гофмейстера, жившаго вмѣстѣ съ двумя сыновьями. Не успѣли преступники проникнуть внутрь, какъ молодые люди вмѣстѣ съ отцомъ набросились на нихъ, отобрали всѣ инструменты, всю выручку предшествующихъ ночей, жестоко избили, выкинули вонъ… И грабежи прекратились.

Очевидно, невыгодно стало.

А въ Бѣлградѣ, въ первый же годъ послѣ пріѣзда бѣженцевъ въ Сербію, когда среди мѣстнаго населенія стали ходить фантастическіе слухи о томъ, будто русскіе навезли съ собой массу драгоцѣнностей, нападенія были пресѣчены въ самомъ началѣ и въ самомъ корнѣ одной энергичной молодой русской дамой.

На глазахъ у пишущаго эти строки въ квартиру къ бѣженцамъ на окраинѣ города ворвалось два замаскированныхъ разбойника, съ ружьями на перевѣсъ. Всѣ оцѣпенѣли. Дѣлать, какъ будто, было нечего: нужно отдавалъ всѣ оставшіяся донскія деньги, всѣ «колокольчики». [3]

И вдругъ находившаяся среди насъ дама схватила плетеный столовый стулъ. Подняла высоко въ воздухъ. Съ крикомъ:

«Какъ? И здѣсь грабятъ?», погнала бандитовъ изъ столовой въ переднюю, изъ передней въ садъ. Гналась по саду со стуломъ…

И послѣ этого въ бѣлградской округѣ пошелъ слухъ, прекратившій всѣ нападенія:

— О, у руссовъ ничего не возьмешь. Это юнаки. [4] Одна ихъ женщина сильнѣе десяти нашихъ жандармовъ!

[1] Квартирная плата (фр.).

[2] Удостовѣреніе личности (фр.).

[3] Тысячерублевыя ассигнаціи Вооруженныхъ Силъ Юга Россіи съ изображеніемъ Царь-Колокола.

[4] Молодцы (сербск.)

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2480, 17 марта 1932.

Visits: 12

Разсужденія Троцкаго въ бесѣдѣ съ представителемъ американской печати являются какъ бы нѣсколько загадочными въ послѣдней ихъ части. Въ концѣ бесѣды, если помнитъ читатель, Троцкій заявилъ, что судьба СССР рѣшается не на Дальнемъ Востокѣ, но въ Берлинѣ, и что опасность для большевиковъ, даже болѣе серьезную чѣмъ Японія, представляетъ возможный успѣхъ хитлеровскаго движенія. Для многихъ русскихъ читателей подобное заявленіе одного изъ дѣятелей большевизма (и притомъ несомнѣнно одного изъ самыхъ умныхъ дѣятелей) — является неожиданностью. Вѣдь такъ много разъ писалось о существующихъ будто бы связяхъ между Хитлеромъ и совѣтской Москвой, или во всякомъ случаѣ о томъ, что Хитлеръ, желаетъ онъ того или нѣтъ, «играетъ въ руку» совѣтской Москвы! Что же означаютъ слова Троцкаго. Не есть ли это нѣкоторый маневръ съ его стороны? Говоритъ ли онъ то, что думаетъ, или, напротивъ, утверждаетъ то, во что совершенно не вѣритъ? Вопросъ этотъ приходится рѣшать такъ. Никакого смысла для Троцкаго не было бы указывать на опасность для СССР «хитлеровщины», если бы онъ самъ въ эту опасность не вѣрилъ. И наоборотъ, имѣетъ полный смыслъ съ его стороны подчеркивать сейчасъ эту опасность, если онъ самъ въ нее дѣйствительно вѣритъ. Заявленія Троцкаго разумнѣе, поэтому, принимать, какъ нѣкоторыя искреннія заявленія. И вмѣстѣ съ тѣмъ они таковы, что заставляютъ русскую эмиграцію еще разъ пересмотрѣть, совершенно спокойно и безъ всякихъ предвзятыхъ «симпатій» или «антипатій», ея отношеніе къ движенію Адольфа Хитлера.

***

Подобный пересмотръ дѣло нелегкое! Вѣдь разсматривать или пересматривать пришлось бы въ данномъ случаѣ отнюдь не какой-то стройный и логическій соціально-политическій феноменъ. Есть нѣкоторая хаотичность въ движеніи, связанномъ съ именемъ Хитлера, и есть въ немъ цѣлый рядъ противорѣчій или несоотвѣтствій. Прежде всего, чтобы хоть сколько-нибудь разобраться въ этомъ движеніи, совершенно необходимо отдѣлить въ немъ часть идеологическую отъ части практически-политической. Въ русской эмиграціи можетъ сложиться одно отношеніе къ идеологіи Хитлера и совершенно другое къ той политической практикѣ, которая связана съ наиболѣе острымъ для эмиграціи вопросомъ, вопросомъ о связяхъ Германіи съ совѣтской Москвой.

***

Что касается идеологіи хитлеровскаго движенія, то если брать ея главнѣйшія черты — не видно рѣшительно никакихъ основаній къ тому, чтобы эта идеологія могла вызывать какія-либо симпатіи въ русской эмигрантской средѣ. Больше всего это приходится сказать о тѣхъ квазинаучныхъ «расистскихъ» теоріяхъ, которыя послѣдователи Адольфа Хитлера считаютъ будто бы основой всего движенія. Не только одно еврейское меньшинство россійской эмиграціи, но и огромное русское ея большинство не имѣетъ ни малѣйшихъ причинъ приходить въ восторгъ отъ этихъ теорій! Хитлеръ ненавидитъ евреевъ. Можетъ быть, до этого нѣтъ никакого дѣла тѣмъ, кто считаетъ себя равнодушнымъ къ «еврейскому вопросу». Но вѣдь Хитлеръ, ненавидя евреевъ, презираетъ славянъ. И въ концѣ концовъ, неизвѣстно, что тутъ лучше и что тутъ хуже — ненависть или презрѣніе! Можетъ быть, не всякому русскому читателю извѣстно то, что пишется въ хитлеровской печати о полякахъ, именно съ той точки зрѣнія, что это славяне. Если такихъ вещей не пишется сейчасъ и о русскихъ, то для этого очень скоро можетъ наступить очередь…

***

Нѣтъ никакихъ основаній для русской эмиграціи выказывать какое-либо сочувствіе и другимъ главнѣйшимъ чертамъ хитлеровской идеологіи. Ея соціалистическій энтузіазмъ не долженъ насъ пріятно волновать, при всѣхъ оговоркахъ даже, что соціализмъ Хитлера не есть марксистскій соціализмъ, а какой-то особенный, національный, нѣмецкій. Никакихъ нѣтъ причинъ также и радоваться намъ тѣмъ помысламъ о международныхъ расчетахъ силой оружія, которые являются излюбленной мечтой хитлеровцевъ. Мы отличію знаемъ, что какіе бы то ни было вооруженные «расчеты» между европейскими народами пойдутъ только и исключительно на пользу московскихъ большевиковъ.

***

Такова та идеологическая сторона движенія, созданнаго Адольфомъ Хитлеромъ, которая вызываетъ въ насъ законное недовѣріе. Въ этой идеологической сторонѣ нѣтъ ничего, разумѣется, чего огромное большинство русской эмиграціи желало бы видѣть перенесеннымъ на почву будущей Россіи! Дастъ Богъ обойдется будущая Россія и безъ воинствующаго «расизма», и безъ импровизаціи націоналистическаго соціализма, и безъ вооруженной угрозы европейскому миру и порядку! Идеологія Хитлера во всѣхъ ея главныхъ статьяхъ — для насъ не образецъ. Но тѣмъ любопытнѣе, однако, какимъ же это образомъ могло случиться, что одинъ изъ злѣйшихъ враговъ Россіи, Троцкій, открыто признаетъ хитлеровское движеніе опасностью для враговъ Россіи и слѣдовательно тѣмъ самымъ помощью для насъ въ борьбѣ за Россію. Чтобы это понять, надо перейти отъ «идеологіи» хитлеровскаго движенія къ его практикѣ, которая находится и сейчасъ въ нѣкоторомъ несоотвѣтствіи съ этой идеологіей и, вѣроятно, какъ угадываетъ Троцкій, еще дальше въ будущемъ отъ нея отойдетъ. Но объ этомъ въ слѣдующій разъ.

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2489, 26 марта 1932.

Visits: 16

Лейтенантъ Забалтовскій, во время стоянки крейсера «Витязь» въ Коломбо, купилъ на берегу у сингалезца маленькую обезьянку изъ породы макакъ и повезъ ее на свой корабль.

Забалтовскій былъ настоящимъ любителемъ покупокъ, большая часть которыхъ дѣлалась «на всякій случай», по обыкновенно — безъ всякаго примѣненія…

И въ этотъ разъ обезьянка не была единственнымъ пріобрѣтеніемъ лейтенанта. Онъ везъ еще рѣзныя деревянныя чашки, ананасы, бананы, четки изъ слоновой кости, какую-то рукопись на древесной корѣ (которую, какъ онъ думалъ, со временемъ прочтетъ ему кто-нибудь) и желѣзный лакированный ящикъ.

Если бы хватило денегъ, лейтенантъ Забалтовскій купилъ бы и попугая, который произвелъ на него большое впечатлѣніе, но денегъ не хватило…

Забалтовскій — высокій, худой блондинъ съ рыжеватыми пышными усами и бородкой. Выраженіе лица грустно-оскорбленное, будто онъ вѣчно погруженъ въ какія-то тягостныя размышленія.

Теперь онъ сидѣлъ на гребномъ катерѣ, широко разставивъ длинныя худыя ноги, и грустно смотрѣлъ въ голубую даль застывшаго въ мертвомъ штилѣ океанѣ, порой откидываясь назадъ отъ толчковъ взрываемыхъ изъ воды веселъ.

Лѣвая съ длинными пальцами рука его прижимала къ бѣлому кителю коричневое тѣльце обезьяны съ опустившимся темнымъ хвостомъ, который заканчивался колечкомъ. Маленькіе, близко поставленные, совсѣмъ человѣческіе глазки этого существа, каріе, съ темнымъ ободкомъ, быстро бѣгали по сторонамъ. Узкій лобикъ быль изрѣзанъ морщинками, будто и его безпокоили какія-то грустныя мысли…

На почтѣ толстый рыжій чиновникъ-англичанинъ выдалъ Забалтовскому объемистое письмо, запечатанное лиловымъ сургучемъ, въ которомъ на ощупь должно было быть много исписанныхъ листовъ бумаги. Почеркъ на конвертѣ былъ удивительно милъ и знакомъ.

Прежній хозяинъ обезьянки, старый сингалезецъ, былъ мало привѣтливъ съ нею, плохо ее кормилъ, да въ придачу, и пахло отъ него какими-то противными травами. Такъ что обезьянка мало теряла, разставаясь съ нимъ… Грустить было не о чемъ. Впрочемъ, задумчивость ея продолжалась недолго.

Когда катеръ уже подходилъ къ трапу и была отдана команда — «крюкъ!» — обезьянка легко освободилась отъ державшей ее руки и, вытянувшись коричневой лентой, прыгнула на плечо загребного Галинщука, оторопѣвшаго отъ неожиданности, оттуда — на голову праваго третьяго гребца, затѣмъ прямо на поручни трапа и скрылась на верхней палубѣ.

Черезъ мгновеніе она уже бѣжала, какъ по ровному, по толстымъ, смоленымъ вантамъ.

— Ишь, какая шустрая, — конфузливо замѣтилъ третій гребецъ, Чертовъ, поморъ по происхожденію, снимая шапку и почему-то обтирая ее рукавомъ бѣлой своей рубашки. — Ни дать — ни взять, Яшка, что у насъ съ цыганомъ ходилъ.

— Ему юбку надо пошить, — замѣтилъ кто-то на катерѣ веселымъ голосомъ. — Красную!

— Веселая животная, все равно, что человѣкъ, — убѣдительно сказалъ Голищукъ густымъ своимъ басомъ. — Черезъ нее станетъ забавно на кораблѣ. Только будетъ сильно шкодить. И ворюги при томъ онѣ, эти облизьяны, не дай Богъ!

Катеръ сталъ подтягиваться къ «выстрѣлу»…

Такъ появился Яшка на «Витязѣ». Разжирѣвшій на матросской пищѣ Шарикъ, безнадежный дворняга по происхожденію, но благороднаго воспитанія, иронически посмотрѣлъ на обезьяну, сразу понявъ, что это созданіе лживое, не солидное, легкомысленное: такъ себѣ, ни къ чему! Но, принявъ однажды за правило ни съ кѣмъ не ссориться, онъ подошелъ къ Яшкѣ представиться и даже покрутилъ хвостомъ, показывая, что кусаться не собирается.

Когда же Яшка, въ тотъ же день, сѣлъ на него верхомъ, чтобы проѣхаться на даровщинку въ кубрикъ, Шарикъ все-таки зарычалъ и показалъ желтоватые клыки. Но Яшка не испугался и продолжалъ сидѣть на Шарикѣ, цѣпко ухватившись за толстую складку кожи на шеѣ собаки своими тонкими, совсѣмъ человѣческими пальчиками съ коричневыми ноготками, и непритворно равнодушно глядя куда-то вверхъ.

Не желая ставить себя въ смѣшное положеніе, Шарикъ пересталъ протестовать, привычной побѣжкой спустился по трапу и побѣжалъ дальше по палубѣ, порой пропуская очередь лѣвой задней лапки, какъ бы изъ кокетства.

Команда уже сидѣла за столами, когда появился странный всадникъ. На Яшку успѣли къ этому времени нацѣпить красную юбку изъ стараго семафорнаго флажка…

— Ой, баба, совсѣмъ баба на конѣ! — завопилъ минный унтеръ-офицеръ Четверухинъ. — До чего, гляди, веселая облизяна.

— Пѣшкомъ не желаетъ ходить, коня ей надо!

— Не серьезная вещь, — обиженнымъ голосомъ сказалъ баталеръ Роксиковъ, — вотъ я прочелъ какъ-то въ книжкѣ, на островѣ Борней гориллы такія есть, вотъ это, можно сказать, настоящія. Передними руками можетъ дуло казенной винтовки скрутить. Вотъ обезьяны! А то что? Вскокнула на собачью спину, а тѣ грегочутъ, какъ жеребцы.

И, сохраняя обиженное выраженіе на своемъ красномъ, одутловатомъ лицѣ, онъ сталъ хлебать борщъ.

На слѣдующее утро на полубакъ вдругъ посыпались дождемъ обрывки бумаги. Вахтенные на бакѣ заинтересовались и подошли посмотрѣть, въ чемъ дѣло…

Никого не было, но кусочки бумаги продолжали летать. Подхваченные утреннимъ вѣтеркомъ, они частью уносились въ сто-
рону отъ корабля и падали на прозрачную хризолитовую воду, частью — на палубу.

— Откуда летитъ, никакъ не понять. Главное, не видать никого!

— Должно, вонъ откуда, — шопотомъ сказалъ хохолъ Здоровченко изъ рулевой команды, слегка придыхая и такимъ голосомъ, какъ говорятъ, когда воръ близко и его боятся спугнуть, чтобъ не убѣжалъ. — Гляди, гляди, вотъ!

Другой посмотрѣлъ, куда указывалъ толстый, несгибающійся красный палецъ.

На нокѣ фокъ-мачты, у самаго клотика, пристроился какой-то коричневый комочекъ. Съ такой высоты казавшаяся ниточкой темная ручка аккуратно вынимала изъ большого пакета листокъ бумаги, разрывала его на мелкіе клочки и пускала по вѣтру.

Это была «канцелярская отчетность» бѣднаго батальера Роксикова.

А Роксиковъ въ это время, ничего не подозрѣвая, читалъ лежа у себя на койкѣ «Вѣстникъ Знанія» Битнера.

Черезъ недѣлю число жертвъ безпокойнаго характера Яшки было очень велико. Обезьяна не дѣлала разницы между личнымъ составомъ и командой. У попугая старшаго офицера она, послѣ короткой борьбы, вырвала изъ хвоста всѣ перья, и попугай послѣ этого ходилъ, какъ безъ штановъ. У мичмана Нифантова, любителя и знатока энтомологіи, она стащила ящикъ съ насѣкомыми, отдѣлила стекло, сняла съ булавокъ бабочекъ и оторвала имъ крылья. Между ними былъ рѣдчайшій экземпляръ, встрѣчающійся лишь на Гималаяхъ, на высотѣ въ 10.000 футовъ. Инфантовъ хотѣлъ подарить эту бабочку Академіи Наукъ…

У самого командира, рыбежородаго великана, каперанга Антонова, Яшка укралъ шелковые носки, одинъ изъ нихъ надѣлъ себѣ на голову въ видѣ колпака, и въ такомъ нарядѣ взобрался на орудіе кормовой башни и разорвалъ на ничтожныя частицы другой носокъ. Но что было хуже всего, это то, что носки онъ нашелъ въ койкѣ сигнальщика Боброва.

У боцмана Черноморца, человѣка необычайной силы, при одномъ видѣ котораго съ новобранцами дѣлались обмороки, онъ укралъ башмакъ изъ пары, которую тотъ приберегалъ для Кронштадта, и запустилъ башмакомъ въ голову туземца, какъ разъ проходившаго вдоль борта «Витязя» на катамаранѣ, съ грузомъ ананасовъ.

Этого мало. Яшка научился отворять двери каютъ и входилъ, куда и когда хотѣлъ. Такимъ образомъ, ему удалось проникнуть въ каюту ревизора Титова, снять со стѣны цѣлую коллекцію женскихъ изображеній работы Кирхнера и тутъ же все уничтожить. Потомъ онъ частью разлилъ, частью выпилъ бутылку рѣдчайшаго рома въ каютѣ своего благодѣтеля, Заболтовскаго, и тутъ же, опьянѣвъ, заснулъ, такъ что хозяину удалось его высѣчь тутъ же на мѣстѣ преступленія.

Но самая большая гадость, которую продѣлала эта обезьяна изъ породы макакъ, по прозвищу Яшка, за время перехода изъ Коломбо въ Сингапуръ, заключалась въ слѣдующемъ:

Въ ящикѣ письменнаго стола въ каютѣ мичмана Нифантова, всегда подъ ключемъ, на самомъ днѣ, лежала фотографія одной дамы, съ надписью, сдѣланной размашистымъ, остроугольнымъ почеркомъ: «Моему пылкому Никки, нѣжному мальчику, отъ его навсегда Таты».

Такая же фотографія, но съ болѣе офиціальной надписью: «Володѣ отъ его вѣрной жены», висѣла въ рамкѣ оксидированнаго серебра въ каютѣ старшаго офицера, человѣка съ бурнымъ темпераментомъ и громоподобнымъ голосомъ.

Какъ-то шелъ обѣденный часъ. Столъ былъ накрыть на ютѣ подъ тентомъ. Не было силъ оставаться въ кають-компаніи изъ-за духоты, съ которой отказывались бороться вентиляторы.

Вѣтра не было, мертвая зыбь иногда покачивала корабль съ борта на бортъ, такъ осторожно, будто не хотѣла расплескать налитаго въ тарелки супа. Всѣ уже сидѣли на мѣстахъ, когда быстро прибѣжалъ откуда-то Яшка, опираясь одной рукой въ палубу, а въ другой держа фотографическую карточку кабинетнаго формата.

Дальнозоркій Нифантовъ уже издали разглядѣлъ и узналъ ее… Карточка изъ его письменнаго стола!

Онъ похолодѣлъ. «Но вѣдь заперто на ключъ! Что же это, Господи!»

Онъ быстро опустилъ руку въ карманъ. Ключей не было. «Остался въ замочной скважинѣ! — подумалъ онъ. — Забылъ взять, первый разъ въ жизни забылъ! Скорѣй бы отнять у проклятой обезьяны! Но вѣдь этимъ выдашь себя!»

Эти мысли вихремъ пронеслись въ его головѣ. А за столомъ всѣ хохотали, всѣ, за исключеніемъ старшаго офицера и мичмана. Оба узнали, кто былъ изображенъ на снимкѣ.

Надвигалась гроза. Но не въ природѣ, а въ маленькомъ обществѣ офицеровъ, сидѣвшихъ за обѣденнымъ столомъ.

Яшка, засунувъ уголокъ карточки въ ротъ, подбѣжалъ своей вихлявой походкой къ почетному концу стола, гдѣ сидѣлъ старшій офицеръ, какъ будто для того, чтобы тотъ могъ лучше разглядѣть карточку. Но когда рука офицера уже ухватилась было за красную юбку, Яшка молніей бросился въ сторону, подбѣжалъ къ столбику тента, взобрался на парусину и побѣжалъ по неіі. Было видно, какъ вдавливается она подъ Яшкиными лапками.

— Поймать проклятую, — прогремѣлъ старшій офицеръ. — На мѣстѣ уложу! — Онъ схватился за задній карманъ. Револьвера, впрочемъ, не оказалось. Но раньше, чѣмъ вѣстовые успѣли подняться на спардекъ, чтобы преградить Яшкѣ отступленіе, съ тента стали сыпаться въ воду обрывки картона. Удивительная сила была въ этихъ маленькихъ пальчикахъ!

Одинъ обрывокъ съ кусочкомъ Татинаго лба и буклей лѣниво задержался на планширѣ, зачѣмъ и онъ свалился въ воду.

Мичманъ Инфантовъ тихонько перекрестился, такъ, чтобы никто не видалъ, и облегченно вздохнувъ, сталъ доѣдать супъ.

Александръ Гефтеръ.
Возрожденіе, № 2489, 1932.

Visits: 17