Осенью 1876 года два мальчика случайно столкнулись на залитой солнцемъ мраморной террасѣ, спускавшейся отъ ливадійскаго парка къ волнамъ Чернаго моря. Они исподлобья, по-дѣтски, посмотрѣли другъ на друга и потомъ одинъ изъ нихъ, видимо, чувствовавшій себя дома, протянул другому руку, со слѣдующими словами:

«Ты, должно быть, мой кузенъ Сандро. Я тебя не видѣлъ прошлымъ лѣтомъ въ Петербургѣ: твоя братья говорили, что у тебя была скарлатина. Знаешь ли ты меня? — я Никки. А вотъ моя сестренка Ксенія» — закончилъ онъ, указывая на младенца, котораго держала на рукахъ стоявшая поодаль кормилица. Въ этотъ день завязалась дружба двухъ юныхъ отпрысковъ царскаго дома: великихъ князей Александра Михайловича и будущаго императора Николая Александровича. Ласковые глаза и пріятныя манеры Никки сразу понравились его кузену, выросшему на Кавказѣ и относившемуся съ дѣтскимъ предубѣжденіемъ ко всѣмъ «сѣверянамъ». Онъ навѣки сохранилъ, несмотря на всѣ преходящія разногласія, воспоминаніе объ этой встрѣчѣ съ веселымъ мальчикомъ въ розовой рубашенкѣ, который съ высоты ливадійской террасы протягивалъ руку къ парусамъ на далекомъ горизонтѣ и щурилъ передъ лучами заходящаго солнца свои мечтательные, слегка раскосые глазенки *).

Въ послѣдующіе годы в. кн. Александръ Михайловичъ нерѣдко наѣзжалъ въ Петербургъ изъ своего родного Тифлиса. Вмѣстѣ съ кузеномъ Никки онъ бѣгалъ и рѣзвился по заламъ Зимняго и Аничкова дворца, скатывался со скользкой деревянной горки, глазѣлъ на алмазныя украшенія персидскаго шаха, вмѣстѣ хохоталъ надъ престарѣлой статсъ-дамой, заснувшей во время кадрили, вмѣстѣ молился на колѣняхъ, блѣдный и испуганный, передъ залитымъ кровью тѣломъ Александра II. Послѣ коронаціонныхъ торжествъ 1883 года Никки и Сандро вмѣстѣ съ двумя другими великими князьями отдыхали въ подмосковномъ Нескучномъ. Лежа въ высокой, росистой травѣ и слушая пѣніе соловьевъ, они обсуждали радужныя перспективы, которыя передъ ними открывала жизнь.

«Подумайте только, какой великой страной Россія станетъ къ тому времени, когда мы будемъ вѣнчать Никки на царство въ Успенскомъ соборѣ!», мечтательно промолвилъ великій князь Сергѣй Михайловичъ. Никки улыбался своей обычной, нѣжной, робкой, слегка грустной улыбкой…

Когда Александръ Михайловичъ рѣшилъ выбрать для себя морскую карьеру, онъ, захлебываясь отъ восторга, дѣлился съ Николаемъ Александровичемъ своими первыми впечатлѣніями о службѣ во флотѣ. Шли годы: за долгія странствованія по всѣмъ морямъ и океанамъ, по Бразиліи, Сѣверной Америкѣ и Японіи, вел. кн. Александръ Михайловичъ созрѣлъ и возмужалъ. Въ сестрѣ своего царственнаго друга Никки, нашелъ онъ избранницу своего сердца. Несмотря на сопротивленіе императрицы Маріи Феодоровны, обвинявшей Сандро въ томъ, что онъ хочетъ «украсть у нея дочь», бракосочетаніе Александра Михайловича и Ксеніи Александровны благополучно состоялось въ Петергофѣ, въ іюлѣ 1894 года.

Въ приданое молодая невѣста получила пять различныхъ колье изъ жемчуговъ, брилліантовъ и другихъ драгоцѣнныхъ камней, работы Болина, золотой туалетный приборъ изъ 144 предметовъ, серебряный столовый приборъ на 96 кувертовъ… Она шла къ вѣнцу, разодѣтая по старинному церемоніалу, картинное описаніе коего мы находимъ въ мемуарахъ ея кузины, вел. княгини Маріи Павловны **). На голову надѣвалась діадема императрицы Екатерины съ огромнымъ розовымъ брилліантомъ въ центрѣ и затѣмъ маленькая корона изъ краснаго бархата, сплошь усыпанная брилліантами. Затѣмъ невѣсту облачали въ платье изъ серебряной парчи, расшитое серебряными лиліями и розами и заканчивающееся длиннѣйшимъ треномъ.

Придворныя дамы во главѣ съ оберъ-гофмейстериной украшали голову кружевной вуалью и флеръ д-оранжевымъ вѣнчикомъ. Наконецъ на плечи набрасывалась мантія изъ краснаго бархата, отороченная горностаемъ и пристегнутая огромными брилліантовыми пуговицами. Брачная церемонія и парадный обѣдъ длились настолько долго, что подъ конецъ даже царь-богатырь еле держался на ногахъ. Ксенія Александровна буквально изнемогала подъ тяжестью своего одѣянія.

Ветеромъ новобрачные, переодѣвшись, отправилась, согласно традиціи, на тройкахъ, въ Ропшинскій дворецъ. Подъѣзжая къ Ропшѣ, кучеръ, ослѣпленный яркими огнями иллюминацій, не разглядѣлъ дороги и въѣхалъ въ канаву. Отороченное горностаемъ манто новобрачной и ея шляпа, украшенная страусовыми перьями были сплошь залиты грязью, руки и лицо великаго князя были совершенно черными. Въ такомъ видѣ молодая чета подъѣхала къ крыльцу Ропшинскаго дворца.

Передъ тѣмъ, какъ пройти въ опочивальню къ своей супругѣ, великій князь долженъ былъ согласно традиціи облачиться въ халатъ изъ серебряной парчи, вѣсомъ въ 16 фунтовъ. «У меня былъ видъ восточнаго султана изъ послѣдняго дѣйствія оперы».

Безоблачное счастье молодоженовъ продолжалось недолго. Нѣсколько мѣсяцевъ спустя, послѣ непродолжительной болѣзни, императоръ Александръ III сошелъ въ могилу. «Всѣ мы чувствовали», разсказываетъ великій князь, «что наша страна потеряла послѣднюю опору, удерживающую ее отъ паденія въ пропасть и никто это не понималъ лучше, чѣмъ самъ Никки. Въ первый и въ послѣдній разъ я видѣлъ слезы въ его голубыхъ глазахъ». Онъ просилъ у шурина помощи и поддержки, указывая ему, что онъ не подготовленъ быть царемъ, что онъ никогда не хотѣлъ царствовать и боится за будущность семьи и Россіи.

Воспитаніе молодого Государя дѣйствительно мало подготовило къ выполненію его безконечно тяжелыхъ и отвѣтственныхъ обязанностей. Его учителями были, по словамъ Александра Михайловича, простодушный русскій генералъ, сентименталтный учитель-швейцарецъ и молодой англичанинъ-любитель спорта».

Когда будущій Государь вступилъ въ л.-г. гусарскій полкъ, онъ настолько хорошо говорилъ по-англійски, что оксфордскій профессоръ могъ бы принять его за соотечественника. Столь же превосходнымъ было его знаніе нѣмецкаго и французскаго языковъ. Лекціи лучшихъ профессоровъ университета и академіи дали наслѣднику престола рядъ цѣннѣйшихъ свѣдѣній, но не сведенныхъ въ систему и лишенныхъ особаго практическаго значенія. Будущій царь не могъ восполнить эти проблемы своего воспитанія ни въ гвардейскихъ полкахъ, гдѣ онъ служилъ, ни въ Государственномъ Совѣтѣ, гдѣ онъ два раза въ недѣлю долженъ былъ пассивно выслушивать скучныя рѣчи престарѣлыхъ сановниковъ, ни, наконецъ, въ общеніи съ отцомъ. Императоръ Александръ III, столь ревностно предававшійся государственнымъ дѣламъ, не любилъ говорить о нихъ въ семейномъ кругу. Онъ предпочиталъ строить со своими дѣтьми снѣжныя горки зимой и рубить деревья лѣтомъ, чтобы отдохнуть отъ поглощавшихъ его заботъ. Кругосвѣтное путешествіе, совершенное наслѣдникомъ въ 1890 году, тоже не дало надлежащихъ результатовъ. «Моя поѣздка представляется мнѣ совершенно безсмысленной», говорилъ онъ самъ Александру Михайловичу, котораго встрѣтилъ въ Коломбо. «На всемъ свѣтѣ дворцы и генералы одни и тѣ же — а это все, что мнѣ позволено видѣть. Я могъ бы съ такимъ же успѣхомъ остаться у себя дома».

Николай Александровичъ, по отзыву своего шурина, былъ человѣкомъ исключительно вѣжливымъ и деликатнымъ. Но ему не хватало твердости. «Николай II провелъ первыя десять лѣтъ своего царствованія, — говоритъ Александръ Михайловичъ, — сидя за массивнымъ письменнымъ столомъ и почтительно слушая наставленія своихъ дядей-богатырей. Онъ боялся остаться cъ ними наединѣ. Въ присутствіи свидѣтелей его слова принимались, какъ приказъ, но стоило закрыться двери въ его кабинетъ, какъ дядя Алексѣй или дядя Николай, стуча кулакомъ по столу не стѣсняясь подступали къ нему со всевозможными претензіями… Николай Николаевичъ считалъ себя великимъ полководцемъ. Алексѣй Александровичъ царилъ надъ морями. Сергѣй Александровичъ пытался превратить Москву въ свою вотчину. Владимиръ Александровичъ выступалъ въ роли «защитника искусства». Къ концу дня, Государь былъ совершенно разбитъ.

Вел. кн. Александръ Михайловичъ жилъ Въ эти годы подъ однимъ кровомъ со своимъ шуриномъ-царемъ то въ Аничковомъ, то въ Зимнемъ дворцѣ. Его бесѣды съ Государемъ длились порою цѣлыми часами, распространяясь на самыя разнообразныя историческія, политическія и экономическія темы. Особенной интимностью отличались отношенія вел. князя съ молодой царицей: послѣ обѣда они подолгу оставались вдвоемъ за столомъ, изучая доклады, представленныя Государю его министрами. Но это закулисное вліяніе Александра Михайловича не должно было оставить замѣтныхъ слѣдовъ на внѣшнихъ актахъ царствованія. Прежде всего онъ самъ, по собственному признанію, не обладалъ особой подготовкой къ государственной дѣятельности: всю свою молодость онъ интересовался исключительно дѣлами флота. Съ другой стороны, ему не удавалось побороть вліяніе старшихъ великихъ князей. «Я не обладалъ достаточно громкимъ голосомъ. Для царя я былъ — Сандро, другъ его дѣтства, мужъ его любимой сестры Ксеніи. Онъ зналъ, что онъ можетъ обезоружить меня шутливымъ напоминаніемъ о прежнихъ дняхъ. Онъ не боялся меня»…

Критика дѣятельности старшихъ великихъ князей послужила первымъ поводомъ къ недоразумѣніямъ, которыя періодически стали возникать между Царемъ и его шуриномъ. Александръ Михайловичъ увѣряетъ, что онъ предупреждалъ Государя еще задолго до ходынской катастрофы о непригодности Сергѣя Александровича къ роли организатора коронаціонныхъ торжествъ. Но Императоръ холодно отвѣтилъ ему, что «дядя Сергѣй такъ же хорошо знаетъ трудности стоящей передъ нимъ задачи, какъ и ты, а можетъ быть и лучше»… Когда разыгралась трагедія, Александръ Михайловичъ и его братья умоляли Государя отмѣнять всѣ дальнѣйшія торжества, изъ уваженія къ народной скорби». Назначенный у французскаго посла парадный балъ тѣмъ не менѣе состоялся, а вел. кн. Алексѣй Александровичъ разразился по адресу «Михайловичей», въ моментъ начала танцевъ, слѣдующимъ саркастическимъ замѣчаніемъ: «Вотъ идутъ четыре царскихъ послѣдователя Робеспьера».

Изъ-за противодѣйствія того же Алексѣя Александровича, не получилъ дальнѣйшаго движенія проектъ организаціи флота, разработанный Александромъ Михайловичемъ съ одобренія Государя и Александры Феодоровны. Александру Михайловичу пришлось даже оставить дѣйствительную службу и провести цѣлыхъ три года въ бездѣйствіи.

Въ 1902 году исполнилось завѣтное желаніе великаго князя. Онъ вошелъ въ составь правительства въ качествѣ главноуправляющаго торговымъ мореплаваніемъ и портами. Петербургскіе острословы увѣряли, что «Александръ Михайловичъ снялъ у Витте порты» — по мнѣнію вел. князя, Витте при всемъ своемъ умѣ никогда не могъ простить этой невинной шутки. Позволительно думать, что пассивное сопротивленіе, которое всесильный министръ финансовъ систематически оказывалъ начинаніямъ великаго князя, имѣло и иныя, болѣе вѣскія основанія.

Русско-японская война и революція принесли Александру Михайловичу новыя разочарованія. Онъ организовалъ крейсерскую войну, но захваченные въ Красномъ морѣ 12 кораблей съ контрабанднымъ грузомъ были вновь отпущены на свободу по настоянію министерства иностранныхъ дѣлъ. Провозглашеніе манифеста 17 октября и назначеніе Витте предсѣдателемъ совѣта министровъ побудило вел. кн. податъ въ отставку. Наконецъ, подготовка мятежа на отрядѣ миноносцевъ, который состоялъ подъ командованіемъ Александра Михайловича, раскрылъ ему глаза на невозможность продолжать активную службу во флотѣ. Онъ воспользовался болѣзнью сына, просилъ Государя объ увольненіи въ долгосрочный отпускъ заграницу и съ злобнымъ, тяжелымъ чувствомъ покинулъ Россію въ сентябрѣ 1906 года…

*) «Оnce а Grand Duke» by the Grand Duke Alexandre of Russian. New-York.

**) Grande Duchesse Marie de Russie. L’éducation d’une princesse (Ed. Stock 1931).

К. Грюнвальдъ.
Возрожденіе, № 2508, 14 апрѣля 1932.

Visits: 27

Эти мечтанія облечены въ форму романа-утопіи, подъ именемъ «Горящій путь». Авторъ, г. Гюнтеръ Панштингль, присовокупляетъ къ названію слѣдующій подзаголовокъ: «Романъ одной европейской возможности»…

Начинается этотъ романъ, однако, какъ обыкновенный «авантюрный» романъ. Родди Краддокъ, англійскій журналистъ (его мать — русская, и Родди говоритъ, кромѣ всѣхъ прочихъ языковъ, въ совершенствѣ и по-русски) — не разъ бывавшій въ Гаагѣ по дѣламъ всякихъ международныхъ конференцій, оказывается въ этомъ городѣ, по счастливому случаю своего сочетанія бракомъ съ Метой ванъ Страатенъ. Мета являетъ въ себѣ соединеніе всѣхъ новѣйшихъ спортивныхъ добродѣтелей съ добродѣтелями стариннаго и домашняго свойства.

Родди имѣетъ, слѣдовательно, всѣ основанія быть влюбленнымъ и счастливымъ. Но это не усыпляетъ его профессіональной бдительности. Онъ замѣчаетъ вдругъ необычайный наплывъ въ Гаагу весьма высокихъ особъ. Несмотря на строжайшее ихъ инкогнито, Родди Краддокъ «улавливаетъ» присутствіе англійскаго морского министра, министра иностранныхъ дѣлъ Франціи, германскаго рейхсканцлера и даже самого Муссолини. Происходитъ очевидно какой-то въ высшей степени конспиративный и сенсаціонный дипломатическій съѣздъ о которомъ ничего неизвѣстно даже печати! Случайность помогаетъ Родди проникнуть въ тайну. Невѣдомые враги пытаются похитить отвѣтственнаго при съѣздѣ драгомана. Попытка не удается, и они умерщвляютъ жертву. Родди Краддокъ принимаетъ участіе въ преслѣдованіи злодѣевъ, по всѣмъ правиламъ авантюрнаго романа, и замѣняетъ на тайныхъ засѣданіяхъ убитаго переводчика благодаря своему изумительному знанію языковъ…

Впослѣдствіи Родди и его младшій братъ (такой же смѣлый и предпріимчивый) напишутъ книгу, гдѣ будетъ разсказано, какъ собравшіеся въ Гаагѣ въ мартѣ мѣсяцѣ нѣкотораго неизвѣстнаго года представители восемнадцати державъ рѣшили начать совмѣстными силами борьбу противъ большевиковъ. Еще за полгода до того начались тайныя приготовленія. Самымъ важнымъ изъ нихъ было изготовленіе «наилучшаго» оперативнаго плана. Это было сдѣлано такъ, какъ дѣлаются архитектурные проекты, при помощи конкурса. Результатъ конкурса, въ которомъ принимали участіе талантливѣйшіе военные люди восемнадцати странъ, былъ объявленъ въ Гаагѣ. Авторомъ «наилучшаго плана» оказался голландскій полковникъ, 35 лѣтъ, молчаливаго характера и примѣрнаго поведенія, по имени «Хендрикь Карелъ Реесъ ванъ дерь Веенъ». Какъ этого требовала справедливость, полковникъ, носящій такое длинное имя, былъ избранъ союзнымъ главнокомандующимъ.

15 мая державы-союзницы опубликовали торжественное воззваніе къ народамъ всего міра и одновременно предъявили большевикамъ ультиматумъ, предлагая имъ сдать власть въ 24 часа другому правительству, которое рѣшило бы управлять въ согласіи сь тѣми политическими и хозяйственными принципами, «которымъ научила человѣчество за многія тысячелѣтія міровая исторія». Большевики уже давно «пронюхали», что противъ нихъ умышляется нѣчто грандіозное, но рѣшили сопротивляться. Они призвали «товарищей» повсюду къ возстаніямъ, убійствамъ, поджегамъ, взрывамъ мостовъ и туннелей. Результаты всего этого оказались ничтожными. И предпринятый большевиками на слѣдующее же утро налетъ аэроплановъ съ газовыми бомбами на Вильну и Львовъ не удался, ибо всѣ расположенные близъ совѣтской границы большіе города были заранѣе очищены населеніемъ. Война началась…

Любопытны слѣдующія подробности. На рѣшительномъ военномъ совѣтѣ въ Кремлѣ, вмѣстѣ со Сталинымъ, Буденнымъ, Калининымъ и другими важными большевиками, принималъ участіе, по словамъ нѣмецкаго автора, въ видѣ «за блудшей овцы» нѣкій баронъ фонъ Зельтхеймъ, генералъ прусской службы, имѣвшій такое вліяніе на большевиковъ, что они разрѣшили ему, скрѣпя сердце, даже носить монокль. Но баронъ фонъ Зельтхеймъ оказался единственнымъ «отщепенцемъ» въ дружной отнынѣ Европѣ. Чего же именно желала эта дружная отнынѣ Европа, и ради чего предприняла она войну противъ большевиковъ? Объ этомъ, разумѣется, очень подробно говорится въ текстѣ воззванія къ народамъ всего міра. Скачала напоминаются истины о большевикахъ, которыя всѣмъ намъ извѣстны. Но вотъ на четвертой страницѣ начинается разсужденіе о возможности плодотворной колонизаціи на пространствахъ опустошенной и плохо воздѣлываемой при большевикахъ Россіи. «Отнынѣ въ русскія земли двинутся излишки европейскаго населенія и такимъ путемъ будетъ найдено рѣшеніе волнующей многія страны проблемы».

Русскій читатель въ этомъ мѣстѣ нѣмецкой утопіи начинаетъ настораживаться. И недаромъ! Не высказываетъ ли завѣтную мысль автора его герой, посланный вмѣстѣ съ братомъ въ переодѣтомъ видѣ на аэропланѣ вглубь совѣтской Россіи для выполненія какихъ то героическихъ подвиговъ? Спустившись ночью среди русскихъ полей, братья ждутъ разсвѣта. Сомнѣнія одолѣваютъ младшаго Краддока. А вдругъ у большевиковъ окажется не все такъ плохо, какъ говорятъ? Но когда восходитъ солнце, старшій братъ успокаиваетъ его, показывая рукой на жалкія деревни и, главное, на невоздѣланныя, пустыя россійскія пространства. Если бы этихъ пространствъ не было, признается онъ весьма наивно, намъ съ тобой нечего было бы здѣсь дѣлать, ибо никто и не вздумалъ бы идти походомъ на большевиковъ!..

Итакъ, воина начинается, и событія развертываются съ потрясающей быстротой. Большевики выставляютъ въ поле милліонныя арміи и оказываютъ весьма стойкое сопротивленіе «на фронтѣ Данцигъ — Одесса». Но недаромъ геніальный планъ голландскаго полковника получилъ одобреніе на международномъ конкурсѣ. Генералиссимусъ приводитъ теперь этотъ изумительный планъ въ исполненіе. Въ Севастополѣ высаживается несмѣтное количество союзныхъ войскъ, снабженныхъ могущественнѣйшими летательными средствами. Огромные аэропланы и цеппелины въ тотъ же день перебрасываютъ сильный отрядъ, который къ вечеру занимаетъ Ростовъ. На слѣдующій день та же участь постигаетъ Царицынъ. Оказывается, идеей премированнаго плана было созданіе «въ кратчайшій срокъ» при помощи воздушныхъ средствъ союзнаго фронта въ тылу у большевиковъ, на линіи Севастополь — Царицынъ — Сызрань. Энергія голландскаго генералиссимуса такова, что съ помощью своихъ безчисленныхъ аэроплановъ «высадившись 7 іюня въ Севастополѣ, уже 16 іюня осаждалъ онъ Екатеринбургъ»…

Теперь Сибирь отрѣзана отъ большевиковъ и въ ней вспыхиваютъ возстанія. Этихъ возстаній почти не наблюдалось въ Европейской Россіи, ибо по убѣжденію автора, русскіе пассивны и непохожи въ этомъ отношеніи на тѣхъ молодцовъ «сибирякенъ», которыхъ одобрительно похлопываетъ нѣмецъ по плечу, поглядывая алчнымъ глазкомъ на ихъ просторныя земли. Но въ концѣ концовъ появляется все-таки и русскій герой, «бывшій капитанъ царской арміи баронъ Ростинъ». Изумительныя судьбы ожидаютъ его. Посовѣтовавшись съ г-жей Краддокъ, которая, какъ русская, знаетъ, что надо русскимъ, генералиссимусъ рѣшаетъ провозгласить въ Екатеринбургѣ Гавріила Дмитріевича Ростина русскимъ царемъ подъ именемъ Гавріила I. Правда, явившаяся въ ставку особа, принадлежащая къ дому Романовыхъ и имѣющая законныя права на престолъ, противъ этого дѣйствія протесту отъ. Доводы генералиссимуса неотразимы. Ничего не подѣлаешь, такъ случилось, «мы не смѣшиваемся во внутреннія дѣла Россіи», а Россіи необходимо сейчасъ единство. Представитель дома Романовыхъ возвращается въ Парижъ, и генералиссимусъ философически замѣчаетъ: «Романовы великими были всегда въ отреченіи, но не въ дѣйствіи»…

17 іюля Гавріилъ I вступаетъ въ освобожденную отъ большевиковъ Москву. Торжества публичныя сливаются съ празднествами частными. Вѣрный правиламъ кинематографіи, столь же незыблемымъ, какъ законы античной трагедіи, авторъ заканчиваетъ романическую часть нѣсколькими свадьбами, поженивъ даже молчаливаго голландскаго генералиссимуса на матушкѣ героя, вдовѣ Краддокъ. А затѣмъ онъ съ облегченнымъ сердцемъ переходитъ къ болѣе существенному.

Освобожденныхъ россіянъ ожидаетъ сюрпризъ. Прокламація генералиссимуса извѣщаетъ ихъ о томъ, что иностранная оккупація остается на нѣкоторое не опредѣленное время «необходимое для твердаго установленія порядка». Этого мало! Объявляется, что «союзные воины», желающіе того, могутъ «сѣсть на землю и остаться въ Россіи навсегда». Ибо пустого мѣста въ Россіи сколько угодно. Упорное сопротивленіе большевиковъ представляло нѣкоторыя удобства, ибо въ результатѣ населеніе Россіи уменьшилось до такой степени, что въ нее могла хлынуть волна переселенія «офиціальнаго», какъ выражается авторъ, и «неофиціальнаго». Захлебываясь отъ удовольствія, г. Гюнтеръ Пенштингль рисуетъ картину, того, какъ изъ Германіи двинулись на новыя мѣста не только земледѣльцы, не только фабричные рабочіе, но и «маленькіе чиновники, коммивояжеры, актеры, врачи, журналисты, ученые, художники». Особенно блестящая новая участь выпала на долю Сибири. Эта «богатѣйшая областъ» заткнула за поясъ Америку и сдѣлалась настолько самостоятельной, что не нашла болѣе нужнымъ поддерживать особенно тѣсную государственную связь съ Россіей.

Закончимъ этотъ разсказъ маленькой идиллической картинкой, которая какъ ничто другое рисуетъ мечтанія нѣмецкаго автора о будущемъ Россіи.

«Классическимъ примѣромъ новыхъ временъ» — говорить онъ, — «служитъ слѣдующее объявленіе, появившееся въ одной дрезденской газетѣ. Колонія Дрезденова (486 обитателей) въ Ярославской губерніи (патентъ города Дрездена) ищетъ деревенскаго кузнеца. Заявленія холостыхъ не будутъ разсматриваться. Проѣздная плата будетъ оплачена. Желающимъ, которые играютъ на какомъ-нибудь музыкальномъ инструментѣ или обладаютъ хорошимъ басовымъ голосомъ, будетъ оказано предпочтеніе. За справками надлежитъ обратиться къ комиссару по дѣламъ переселенія въ Россію при городскомъ управленіи города Дрездена».

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2502, 8 апрѣля 1932.

Visits: 18

Слуга царю, отецъ солдатамъ
Лермонтовъ.

Царю наперсникъ, а не рабъ.
Пушкинъ.

Графъ Дмитрій Алексѣевичъ Милютинъ былъ свидѣтелемъ пяти послѣднихъ царствованій. Мальчикомъ онъ могъ еще видѣть Александра I-го. Его годы ученія и собственныхъ ученыхъ трудовъ протекли въ царствованіе Николая I-го; его государственная дѣятельность продолжалась безъ перерыва во все царствованіе Акександра II-го. Съ воцареніемъ Александра III-го, Милютинъ удалился отъ дѣлъ и послѣднія тридцать лѣтъ жизни провелъ на покоѣ въ Крыму. Онъ умеръ на 96-мъ году жизни 7 февраля 1912-го года. Пять лѣтъ не дожилъ онъ до крушенія россійской имперіи, во славу которой онъ столько потрудился. Господь не допустилъ его до такого испытанія!

Милютины, Дмитрій и братъ его, Николай (1818—1872 гг.), сенаторъ и знаменитый дѣятель крестьянскаго освобожденія, (происходили изъ небогатой дворянской семьи. Предки ихъ были рыбопромышленниками и глазетными фабрикантами; въ 1735 году они основали извѣстные всѣмъ петербуржцамъ «милютины ряды», подъ зданіемъ городской думы.

Милютины были «новые люди» среди нашей сановной знати и выдвинулись исключительно личными дарованіями и заслугами.

Дмитрій Алексѣевичъ Милютинъ былъ воспитанникомъ московскаго университетскаго пансіона, столь извѣстнаго въ исторіи русскаго просвѣщенія. Онъ рано проявилъ свои способности къ математикѣ и вообще къ прикладнымъ знаніямъ. Мальчикомъ шестнадцати лѣтъ (!) онъ уже напечаталъ «Руководство къ съемкѣ плановъ». Тогда рано вступали въ жизнь, и семнадцати лѣтъ уже офицеромъ артиллеріи онъ воевалъ на Кавказѣ и получилъ боевое крещеніе раною навылетъ въ плечо. Первая служба его на Кавказѣ продолжалась семь лѣтъ.

Въ 1840 году Милютинъ возвратился въ Петербургъ, окончилъ академію генеральнаго штаба и скоро самъ сталъ профессоромъ академіи. Научные труды его по военной географіи, статистикѣ и исторіи доставили ему извѣстность, и самъ императоръ Николай Павловичъ поручилъ Милютину написать исторію похода Суворова въ Италію. Трудъ этотъ (1853 г.) прославилъ Милютина. Знаменитый проф. Грановскій призналъ въ молодомъ ученомъ «самостоятельность и оригинальность», «отсутствіе предубѣжденій» и «благородную простоту, «признакъ всякаго значительнаго таланта». Въ этихъ немногихъ словахъ — какая мѣткая характеристика личности Милютина!

Занятый наукою, Милютинъ боевого участія въ Крымской войнѣ не принималъ. Но уже въ 1856 году кн. Барятинскій вызвалъ Милютина занять отвѣтственную должность начальника штаба Кавказской арміи. Съ этого началась вторая боевая служба Милютина на Кавказѣ, выдвинувшая его въ первые ряды дѣятелей царствованія Александра II. За взятіе Гуниба и плѣненіе Шамиля (1859 г.) Барятинскій жалуется фельдмаршаломъ, а его 43-лѣтній начальникъ штаба — генералъ-адъютантомъ.

Съ 1860 года Милютинъ уже военный министръ и въ теченіе двадцати лѣтъ (1860—1881) безсмѣнно работаетъ на этомъ посту, какъ самое довѣренное лицо при императорѣ Александрѣ II, до самой кончины государя. За этотъ долгій срокъ Милютинъ совершилъ великую работу пересозданія арміи и всего военнаго вѣдомства.

Трудно въ краткомъ очеркѣ обнять все то, что было совершено Милютинымъ для русской арміи и вообще для Россіи въ тотъ славный періодъ ея исторіи. Милютинъ былъ постояннымъ совѣтникомъ и поддержкою государя во всѣхъ его благихъ начинаніяхъ.

Оборона Севастополя, показавъ недосягаемую высоту русскаго героизма, въ то же время обнаружила и всю отсталость нашей военной организаціи. Милютинъ началъ свои реформы съ улучшенія жизни солдата: его пищи, одежды, помѣщенія, врачебной ему помощи. Далѣе слѣдовали: постепенное сокращеніе сроковъ службы, отъ прежнихъ 25 лѣтъ до 6—7 лѣтъ (въ 1874 г.); обяза
тельное обученіе грамотѣ, а для болѣе способныхъ солдатъ «учебныя команды», подготовлявшія унтеръ-офицеровъ; отмѣна жестокихъ наказаній и реформа военнаго правосудія по образцамъ общей судебной реформы 1864 года. Завершилъ Милютинъ свой глубокопродуманный кругъ реформъ уставомъ объ общей воинской повинности 1874 года, призывавшемъ и всѣ другія сословія къ исполненію тяжелаго долга зашиты отечества. Во всѣхъ этихъ смыслахъ Милютинъ поистинѣ былъ «отецъ солдатамъ». Замѣтимъ по пути, что законъ 1874 года о воинской повинности по технической своей выработанности является однимъ изъ самыхъ замѣчательныхъ актовъ россійскаго законодательства: все въ немъ было продумано, все предусмотрѣно!

Въ непрестанныхъ заботахъ о просвѣщеніи Милютинъ слѣдовалъ завѣтамъ Петра, что для успѣховъ оружія нужны умъ и образованіе. Онъ помнилъ и слова Бисмарка, что германская армія обязана своими побѣдами деревенскому учителю. Для подготовки офицеровъ были учреждены военныя гимназіи и юнкерскія училища. Для высшаго состава арміи была основана военно-юридическая академія и широко преобразованы всѣ другія академіи: генеральнаго штаба, артиллерійская, инженерная, военно-медицинская.

Какъ бывшій земскій дѣятель, я скажу нѣсколько словъ и о заслугахъ Милютина въ области русской медицины. Сравнивая нашу медицину эпохи Севастополя и эпохи войнъ японской и великой, мы усмотримъ разницу, какъ между вѣкомъ кремневаго ружья и вѣкомъ авіаціи! Блестящее развитіе военной медицины, Краснаго Креста, медицины земской и городской, началось со славнаго царствованія Царя-Преобразователя. Но толчекъ этому движенію былъ данъ военно-медицинскимъ вѣдомствомъ. Военно-медицинская академія, расцвѣтшая при Милютинѣ, дала Россіи цѣлое поколѣніе извѣстнѣйшихъ врачей славной школы Пирогова и Боткина. Въ предшествующія времена лучшими врачами при Дворѣ и въ обществѣ были, главнымъ образомъ, нѣмцы. Благородное соревнованіе русской медицины началось тогда изъ военно-врачебнаго вѣдомства. Съ севастопольской войны русская женщина заинтересовалась медициной. Пироговъ и, главнымъ образомъ, Боткинъ были приближены ко Двору и вошли въ тѣсную связь съ просвѣщенными русскими женщинами изъ окруженія императрицы Маріи Александровны; а Боткинъ оставался любимымъ врачемъ государыни до самой ея кончины. Вспомнимъ имена многихъ великихъ княгинь, принца А. П. Ольденбургскаго, баронессы Розенъ, переписывавшейся съ Пироговымъ, графини Е. Н. Гейденъ, супруги ближайшаго сотрудника Милютина по военнымъ реформамъ, баронессы Икскуль и многихъ, многихъ другихъ. Открылся цѣлый рядъ общинъ сестеръ милосердія, усвоившихъ славныя традиціи севастопольскихъ подвижницъ — Е. М. Бакуниной и Е. П. Карцевой. Милютинъ открылъ наши первые женско-врачебные курсы и оказывалъ при Дворѣ и въ высшемъ обществѣ могучую и часто незримую поддержку всему этому благодѣтельному движенію. Да будетъ ему благодарная память за это!

Началась война 1877 года за освобожденіе славянъ. Государь поѣхалъ на Балканы; Милютинъ былъ его спутникомъ и неизмѣннымъ совѣтчикомъ. Послѣ кровопролитнаго и неудачнаго штурма Плевны 30 августа, наше военное командованіе было настолько потрясено, что обсуждалась мысль объ общемъ отступленіи за Дунай. Твердый голосъ Милютина склонилъ государя къ продолженію кампаніи. За такое рѣшающее вліяніе на успѣшное окончаніе войны съ турками Милютинъ былъ награжденъ орденомъ Георгія 2-й степени и графскимъ достоинствомъ.

Не забудемъ о колоссальномъ культурно-завоевательномъ расширеніи Россіи въ предѣлахъ Центральной Азіи, совершенномъ въ царствованіе Александра II-го. Въ покореніи Кавказа Милютинъ непосредственно участвовалъ какъ боецъ; великимъ дѣломъ присоединенія Туркестана онъ руководилъ, въ качествѣ военнаго министра. Покровительствовалъ онъ и научнымъ завоеваніямъ въ Центральной Азіи: нашъ знаменитый тешественникъ и изслѣдователь, полковникъ Пржевальскій, всегда находилъ поддержку у Милютина.

На Балканахъ оружіе наше восторжествовало; на Берлинскомъ конгрессѣ 1878 года дипломатія наша потерпѣла пораженіе. Пылкій Аксаковъ писалъ:

«Россія получаетъ пощечины, а дипломатія въ нихъ расписывается». Въ обществѣ наступило разочарованіе послѣ подъема отъ военныхъ успѣховъ и начался ропотъ противъ правительства. Психологическій моментъ былъ учтенъ немногочисленными еще тогда въ Россіи кружками террористовъ-революціонеровъ, и начался послѣдовательный рядъ покушеній на государя, закончивши 1-мъ марта 1881 года. Утромъ въ день своей трагической кончины, государь подписалъ манифестъ о созывѣ выборныхъ представителей сословій, земствъ и городовъ въ законосовѣщательный Совѣтъ, при равномъ ихъ числѣ съ чинами назначенными. Самъ государь расцѣнивалъ этотъ актъ, какъ первый шагъ къ конституціи въ будущемъ. Манифестъ былъ составленъ при ближайшемъ участіи графовъ Лорисъ-Меликова и Милютина.

Катастрофа 1-го марта, не вызвавшая никакихъ внѣшнихъ потрясеній въ странѣ, повергла въ полную растерянность петербургскіе верхи. Послѣ двухмѣсячныхъ совѣщаній и колебаній, императоръ Александръ III рѣшилъ не обнародовывать манифеста убіеннаго государя, вмѣсто котораго былъ изданъ манифестъ о подтвержденіи самодержавія. Юридически манифестъ 28 апрѣля не вносилъ ничего новаго въ наше законодательство и даже не противорѣчилъ манифесту 1-го марта, не обнародованному. Но манифестъ 28 апрѣля былъ изданъ безъ вѣдома совѣта министровъ; Милютинъ и всѣ министры, его единомышленники, сочли своимъ долгомъ подать въ отставку. Милютинъ отошелъ навсегда отъ государственныхъ дѣлъ.

Въ 1898 году въ Москвѣ происходило открытіе памятника Царю-Освободителю. На торжество были приглашены всѣ дѣятели прежняго царствованія. Въ воздаяніе всѣхъ заслугъ Милютина, Императоръ Николай II пожаловалъ ему фельдмаршальство. Такова краткая запись государственной карьеры Милютина.

Русская общественность, обычно недовольная своими правителями, дѣлала исключеніе для Милютина. Военные высоко цѣнили его и любили; а уважали его всѣ, какъ политическіе противники справа, которыхъ было немного, такъ и наши вѣчно недовольные «максималисты» слѣва…

Русская наука единодушно оцѣнила труды Милютина. Онъ имѣлъ степень доктора исторіи «honoris causa» отъ Петербургскаго университета и званіе почетнаго члена университетовъ Московскаго и Харьковскаго.

***
Мою памятку о Милютинѣ мнѣ бы хотѣлось заключить нѣсколькими строками изъ личныхъ воспоминаній объ этомъ выдающемся человѣкѣ, какъ о частномъ лицѣ. Семья моихъ родителей была связана долголѣтнею дружбою съ графомъ Дмитріемъ Алексѣевичемъ и его семьею. Слѣдовательно, и я съ дѣтства зналъ всѣхъ Милютиныхъ.

Супруга графа, Наталья Михайловна, рожденная Понсэ, была французскаго происхожденія и даже рѣдко говорила по-русски. Долгій жизненный путь они совершили счастливо и окончили его въ одинъ и тотъ же день.

Помню февральское, морозное, солнечное утро въ Москвѣ, когда двадцать лѣтъ назадъ происходили торжественныя, воинскія похороны фельдмаршала. Медленно двигалась процессія отъ Курскаго вокзала до Новодѣвичьяго монастыря за двумя гробами. Кто изъ москвичей не любовался этимъ древнимъ монастыремъ и красивымъ, заботливо содержаннымъ кладбищемъ въ его оградѣ?

Тамъ похоронено столько извѣстныхъ лицъ; тамъ же находилась и семейная усыпальница Милютиныхъ. Съ невыразимымъ чувствомъ думаешь, что всѣ памятники теперь уничтожены и самое кладбище обращено въ площадь, какъ недавно сообщалось въ газетахъ!

У Милютиныхъ было пять дочерей и одинъ сынъ (бывшій курскій губернаторъ). Родъ Милютиныхъ прерывается на второмь поколѣніи: здравствуетъ только старшая дочь, княгиня Елизавета Дмитріевна Шаховская, вдова ревельскаго губернатора, бывшая любимая личная фрейлина императрицы Маріи Александровны, а нынѣ уже долгіе годы старица основаннаго ею пюхтицкаго монастыря близъ Ревеля.

Милютину было 65 лѣтъ, когда онъ, полный силъ физическихъ и умственныхъ, поселился со своей семьей въ крымскомъ уединеніи. Но и вдали отъ государственныхъ заботъ, сохранилъ онъ свои привычки правильно распредѣленнаго рабочаго дня. Ибо жить для него значило работать. Только предметомъ его хлопотливыхъ трудовъ сталъ пріобрѣтенный имъ небольшой участокъ земли, вмѣсто великой Россіи, съ которой, однако, постоянно были связаны одинокія думы его старости. Милютинъ ревностно занялся благоустройствомъ любимаго имъ Симеиза и скоро имѣніе свое обратилъ въ одинъ изъ прекраснѣйшихъ уголковъ южнаго берега Крыма. Разведены были образцовыя виноградники и милютинскія вина знатоками считались за лучшія въ Крыму. Но замѣчательно то, что самъ «винодѣлъ» никогда ихъ не пробовалъ.

Разсказывали, что Дмитрій Алексѣевичъ буквально не зналъ ни вкуса вина, ни вкуса табачнаго дыма. Можетъ быть, долголѣтіе его слѣдуетъ приписать необычайной размѣренности и «трезвенности» всей его жизни. Разсказывали про одинъ забавный случай съ Милютинымъ при его объѣздѣ Кавказа. Однажды ему пришлось заночевать у стараго армейскаго полковника, коменданта маленькой крѣпости. У Милютина была очаровательная черта необыкновенной обходительности съ самыми скромными изъ своихъ подчиненныхъ. Между хозяиномъ и важнымъ постояльцемъ передъ сномъ произошелъ такой разговоръ: «Что вы кушаете утромъ, ваше превосходительство, кофе или чай?» — «Ахъ, пожалуйста, не безпокойтесь: что вы, то и я». — «Я, ваше превосходительство, начинаю день со стакана водки». Тутъ Милютину пришлось отказаться отъ предложеннаго угощенія…

Судьба дважды и случайно сводила меня съ Дмитріемъ Алексѣевичемъ весьма близко и при сходныхъ обстоятельстствахъ. Мы вдвоемъ съ нимъ обозрѣвали въ теченіе нѣсколькихъ дней двѣ выставки: всемірную 1889 года въ Парижѣ и всероссійскую 1896 года въ Нижнемъ. Дмитрій Алексѣевичъ былъ на рѣдкость подвижной и бодрый для своихъ лѣтъ, и, при всегдашней своей добросовѣстности во всемъ, проявлялъ эту черту и при осмотрѣ экспонатовъ, и положительно загонялъ меня, тогда еще молодого. Зато живя съ нимъ рядомъ, я отдыхалъ по вечерамъ въ самой пріятной съ нимъ бесѣдѣ. Увы! Я не записывалъ тогда его рѣчей, остались въ памяти только отдѣльныя точки и общее самое свѣтлое впечатлѣніе о Милютинѣ.

Привѣтливое достоинство, соединенное со скромностью, доброта и простота, — вотъ что отличало Милютина въ годы старости, когда я его зналъ. Мнѣ памятенъ его взглядъ: добрый и устало-печальный. Когда Милютинъ оживлялся, въ его разговорѣ чувствовалась и легкая насмѣшливость, опять-таки спокойно- добродушная. Мнѣ представляется, что Милютинъ сохранилъ въ себѣ лучшія стороны старо-николаевской школы и воспитанія: чувство долга, самодисциплина, всегдашняя моральная и даже физическая собранность. Въ немъ не было никакой натянутости, но и никакой распущенности, свойственной послѣдующимъ поколѣніямъ. При немъ, бывало, не развалишься въ креслѣ, когда старикъ сидитъ прямо, за стегнутый на всѣ пуговицы. Въ лучшихъ людяхъ того времени было что-то, что утратилось въ послѣдующихъ поколѣніяхъ. Попытаюсь сдѣлать сводку, какъ я понималъ Милютина.

Міровоззрѣніе Милютина было научно- позитивистическое, какъ и у большинства образованныхъ людей средины прошлаго столѣтія, т. е. чуждое религіозности и даже всякой умозрительной философіи. Мнѣ казалось, что онъ смотрѣлъ и на религію, лишь какъ на необходимый атрибутъ государственности. Семья его, напротивъ, была благочестива по-церковному.

У Милютина (по терминологіи Паскаля) былъ умъ «геометрическій». Онъ любилъ точныя науки и имѣлъ мало влеченя къ наукамъ гуманистическимъ. Къ искусству вообще онъ былъ равнодушенъ: романовъ не читалъ, не посѣщалъ ни театровъ, ни концертовъ. Онъ считалъ все это какъ бы баловствомъ: некогда ему было. «Войну и Миръ», какъ я слышалъ, прочелъ онъ въ первый разъ, и то по настоянію семейныхъ, только уже въ Крыму, на досугѣ и въ глубокой старости. Помню, какъ Милютинъ, проѣзжая черезъ Красную Площадь въ Москвѣ, самымъ простодушнымъ образомъ возмущался «безобразіемъ» знаменитаго храма Василія Блаженнаго. Поколѣніе николаевскихъ государственниковъ съ молоду было пріучено любить и въ архитектурѣ порядокъ, т. е. «симметрію»; а потому въ древне-русской «асимметріи» они не чувствовали внутренней гармоніи, но одно безобразіе хаоса…

Милютинъ былъ западникъ и не любилъ славянофиловъ. Западничество въ николаевское время было двухъ видовъ: французское — либеральное, и нѣмецкое — консервативное. (Императоръ Николай I-й былъ тоже западникъ, но на прусскій образецъ Фридриха Великаго. Милютинъ политически былъ противникомъ нѣмцевъ; но все же по воспитанію онъ былъ скорѣе западникъ нѣмецкой школы.

Милютинъ былъ государственникъ и глубокій патріотъ. Но патріотизмъ его былъ «имперскій», отнюдь не «этническій» (употребляю терминологію гр. А. Салтыкова). Онъ совсѣмъ не былъ народникомъ. какъ наше поколѣніе. Народничество въ Россію пришло послѣ и совсѣмъ не коснулось военнаго поколѣнія «николаевцевъ». Въ литературѣ Лермонтовъ первый почувствовалъ эту новую этническую любовь къ отчизнѣ и даже не могъ ее осознать: «не побѣдитъ ее разсудокъ мой». Напротивъ, поколѣніе николаевское признавало «славу, купленную кровью», и оставалось совершенно равнодушнымъ къ «пляскѣ съ топаньемъ и свистомъ подъ говоръ пьяныхъ мужиковъ».

Будучи убѣжденнымъ патріотомъ и монархистомъ, Милютинъ не былъ «націоналистомъ» въ узкомъ смыслѣ, а тѣмъ болѣе — шовинистомъ. Какъ-то я спросилъ его, вспомнивъ объ извѣстномъ его сочиненіи о Суворовѣ, кого онъ считаетъ выше, какъ полководца. Суворова или Наполеона. Милютинъ посмотрѣлъ на меня со снисходительной улыбкой: «Ну, конечно, Наполеона», — было его отвѣтомъ.

Имя Дмитрія Алексѣевича Милютина навсегда будетъ связано съ великими реформами, возродившими Россію къ новой и лучшей жизни. Да сохранитъ же потомство благодарную память къ Царю- Преобразователю и его достойнѣйшему сотруднику.

Гр. Д. Олсуфьевъ.
Возрожденіе, № 2499, 5 апрѣля 1932.

Visits: 21

Молодое поколѣніе, подрастающее въ эмиграціи, совершенно не можетъ себѣ представить, что означало для людей, выросшихъ въ атмосферѣ старой царской Россіи понятіе «великій князь». Совершенно независимо отъ тѣхъ или иныхъ политическихъ взглядовъ нашихъ, отъ большей или меньшей близости къ придворнымъ кругамъ, члены императорской фамиліи, сыновья или внуки государя являлись существами высшаго порядка…

Теперь этотъ Олимпъ разрушенъ — и уцѣлѣвшіе въ катастрофѣ бывшіе «полубоги» живутъ среди насъ, дѣля сь нами тягости и горечь изгнанія. Больше того, они раскрываютъ передъ нами свое прошлое, приподнимаютъ завѣсу, за которой до сихъ поръ скрывалась частная жизнь царской семьи.

Вслѣдъ за великой княгиней Маріей Павловной, давшей въ своихъ мемуарахъ поразительную по своей искренности исповѣдь женской души, на дняхъ и великій князь Александръ Михайловичъ также выпускаетъ свое жизнеописаніе*).

Въ книгѣ великаго князя содержится немало экскурсовъ въ сторону политики и религіи, на которыхъ мы здѣсь не станемъ останавливаться. Авторъ мечтаетъ о созданіи новой вселенской церкви, основанной на принципѣ духовной любви, и не щадитъ рѣзкихъ выраженій во адресу «офиціальной православной церкви». Онъ разсказываетъ о своихъ давнишнихъ планахъ «американизаціи Россіи», но не желаетъ до сегодняшняго дня признать основъ манифеста 17 октября 1905 года. Интересъ великокняжескихъ мемуаровъ, конечно, не въ этой, порою весьма «парадоксальной» идеологіи. Они волнуютъ читателя, какъ человѣческій документъ и какъ свидѣтельское показаніе очевидца и участника историческихъ событій первостепенной важности.

Вел. кн. Александръ Михайловичъ родился въ Тифлисѣ въ 1866 году, въ день перваго апрѣля, что дало поводъ тифлисскому коменданту принять за первоапрѣльскую шутку, обращенное къ нему требованіе о производствѣ установленнаго салюта въ 101 пуш. выстрѣлъ. Вел. князь былъ назначенъ при рожденіи шефомъ 73 пѣхотнаго Крымскаго полка и зачисленъ въ списки лейбъ-гвардіи гусарскаго полка, 4-го л.-гв. стрѣлковаго батальона, л.-гв. артиллерійской бригады и кавказской гренадерской дивизіи. Какъ всѣмъ Романовымъ, ему была предуказана съ перваго дня его жизни военная карьера.

Съ семилѣтняго возраста ребенокъ вступилъ въ школу строгаго воинскаго воспитанія. «Я жилъ, разсказываетъ великій князь, вмѣстѣ съ моими четырьмя братьями настоящей казарменной жизнью, вплоть до пятнадцатилѣтняго возраста. Мы спали на узкихъ желѣзныхъ кроватяхъ, съ тончайшимъ матрасомъ надъ деревянной доской. Насъ будили въ 6 часовъ утра и строго наказывали за малѣйшую попытку проваляться пять лишнихъ минутъ». Къ утреннему завтраку полагался чай, съ хлѣбомъ и масломъ — безъ всякихъ другихъ излишествъ. Затѣмъ начинались уроки, продолжавшіеся съ 8 до 11 ч. и съ 2 до 6. Кромѣ обычныхъ научныхъ предметовъ, великій князь и его братья проходили курсъ верховой ѣзды, фехтованія и стрѣльбы, причемъ особое вниманіе было обращено на обученіе артиллерійской стрѣльбѣ изъ горнаго орудія, находящагося въ дворцовомъ саду. Десяти лѣтъ отъ роду, Александръ Михайловичъ, по его словамъ, «сумѣлъ бы принять участіе въ бомбардировкѣ большой крѣпости».

Наставники великихъ князей отличались неумолимой строгостью. За малѣйшую ошибку въ нѣмецкой орфографіи или въ арифметичеокомъ исчисленіии дѣтей лишали сладкаго блюда или ставили на часъ на колѣни. За малѣйшее возраженіе полагался ударъ линейкой по рукѣ, а иногда и по головѣ. «Всѣ монархи Европы», замѣчаетъ Александръ Михайловичъ, «считали, повидимому, нужнымъ вколотить своимъ сыновьямъ сознаніе ихъ будущей отвѣтственности. Много позже, обмѣниваясь воспоминаніями дѣтства съ императоромъ Вильгельмомъ и съ молодымъ кронъ-принцемъ, я могъ убѣдиться, что мои тифлисскіе учителя отличались сравнительною мягкостью».

Отецъ великаго князя, Михаилъ Николаевичъ, занималъ въ то время постъ кавказскаго намѣстника. Онъ жилъ въ Тифлисѣ, въ чисто царской обстановкѣ, окруженный огромной свитой. За столъ садилось каждый день не меньше 40 человѣкъ: дѣти разсаживались среди взрослыхъ гостей и должны были вести съ ними разговоръ въ рамкахъ, предписанныхъ строгими правилами этикета. Когда однажды юный Георгій Михайловичъ заявилъ, что онъ хотѣлъ бы стать художникомъ-портретистомъ, за столомъ сразу воцарилось неловкое молчаніе, а немного спустя огромное блюдо со сливочнымъ и земляничнымъ мороженымъ проплыло, не останавливаясь мимо кресла юнаго нарушителя придворныхъ обычаевъ. Общеніе съ родителями происходило въ тѣхъ же офиціальныхъ рамкахъ: дѣтямъ въ голову не могло бы придти прервать государственныя занятія отца своею пустою болтовней. Даже въ зрѣлые годы, братья, бесѣдуя между собой, всегда называли отца: «Михаилъ Николаевичъ». Онъ являлся въ ихъ глазахъ какъ бы «живымъ олицетвореніемъ долга, символомъ славнаго царствованія Николая I-го». Его супруга — рожденная принцесса Баденская, «прилагала всѣ усилія къ тому, чтобы подавлять въ себѣ малѣйшіе внѣшніе признаки нѣжности и любви» въ соотвѣтствіи со строго спартанскими идеями о воспитаніи, пріобрѣтенными ею на родинѣ.

Дѣти находили утѣшеніе въ солнечной красотѣ кавказской природы, въ калейдоскопической смѣнѣ впечатлѣній пестрой и веселой тифлисской жизни. Они росли «дикими кавказцами» и мечтали объ отдѣленіи отъ чуждой и незнакомой имъ Россіи, распредѣляя между собою портфели будущаго автономнаго государства, пока воспитатели не призывали ихъ вновь къ изученію неправильныхъ французскихъ глаголовъ. Лишь въ 1879 г., тринадцати лѣтъ отъ роду, Александръ Михайловичъ посѣтилъ Петербургъ и познакомился впервыѣ въ Зимнемъ Дворцѣ со своими многочисленными юными родственниками. Вражда между «Николаевичами» и «Михайловичами», сыгравшая столь большую роль въ дореволюціонной придворной жизни, зарождалась въ этотъ далекій періодъ. Тифлисскіе гости сразу не возлюбили «Николашу» (великаго князя Николая Николаевича младшаго), поразившаго ихъ не только своимъ ростомъ, но и надменнымъ высокомѣріемъ. «Во время всего фамильнаго обѣда, Николаша держался настолько прямо, вытянувшись въ струнку, что я думалъ, вотъ-вотъ заиграютъ «Боже, Царя храни». Изрѣдка онъ бросалъ холодный взглядъ въ направленіи насъ, кавказцевъ, но затѣмъ быстро опускалъ глаза подъ напоромъ нашихъ недружелюбныхъ взоровъ».

Передъ слѣдующимъ пріѣздомъ въ Петербургъ зимою 1880 года, Михаилъ Николаевичъ еще въ дорогѣ сообщилъ дѣтямъ, что имъ предстоитъ встрѣча при первомъ же обѣдѣ при дворцѣ — съ новой императрицей Всероссійской. «Она еще не императрица» прервала великая княгини Ольга Федоровна, «вѣдь государыня умерла всего 10 мѣсяцевъ тому назадъ». Великій князь, отецъ, вскочилъ на ноги, подавляя всѣхъ насъ своимъ большимъ ростомъ. «Прошу не прерывать меня. Всѣ мы вѣрноподданные и не имѣемъ права критиковать рѣшеніе государя. Въ этомъ отношеніи нѣтъ разницы между великимъ княземъ и простымъ солдатомъ. Государю было угодно жениться на княжнѣ Долгоруковой и даровать ей титулъ княгини Юрьевской, когда пройдетъ періодъ придворнаго траура, она будетъ коронована императрицей». Недоумѣніе молодежи усилилось, когда имъ было сообщено, что отъ только что заключеннаго царемъ второго брака имѣются уже трое дѣтей, съ которыми они должны дружить, какъ съ кузенами.

Съ явнымъ смущеніемъ на лицѣ и съ дрожью въ голосѣ церемойимейстеръ провозгласилъ передъ началомъ обѣда появленіе «государя императора и княгини Юрьевской». Великая княгиня Ольга Федоровна отвернула голову съ явнымъ отвращеніемъ. Марія Федоровна, будущая императрица, смущенно опустила глаза. Сама княгиня Ювьевская проявляла крайнюю нервность. Ея попытки вступить въ общій разговоръ были встрѣчены вѣжливымъ молчаніемъ. Одинъ изъ всѣхъ присутствующихъ, императоръ Александръ II проявлялъ веселье и непринужденность. Онъ держалъ себя, какъ влюбленный юноша, не скрывая своего восхищенія передъ юной супругой, шепталъ ей на ухо нѣжныя слова и одобрилъ все сказанное сю. Въ концѣ обѣда, гувернантка внесла трехъ дѣтей «А вотъ мой Гога», воскликнулъ съ гордостью государь и поставилъ ребенка къ себѣ на плечо. «Какъ твое полное имя?» « Я князь Георгій Александровичъ Юрьевскій», пролепеталъ мальчикъ». «Очень пріятно познакомиться» продолжалъ шутить Александръ II. «А не хотѣлось ли бы тебѣ стать великимъ княземъ?»… На обратномъ пути изъ Зимняго Дворца между Михаиломъ Николаевичемъ и его женой произошла настоящая сцена. Великая княгиня, заявляла, что «она никогда не признаетъ эту авантюристку, называющую государя — Сашей — въ присутствіи всей семьи и ведущую имперію къ гибели».

Нѣсколько мѣсяцевъ спустя, въ роковое воскресенье 1 марта 1881 года Александръ Михайловичъ долженъ былъ послѣ трехъ часовъ отправиться на катокъ вмѣстѣ со своими братьями, Маріей Федоровной и ея сыномъ Николаемъ Александровичемъ. Ровно въ три часа раздался звукъ страшнаго взрыва. Дѣти хотѣли броситься на улицу, но были задержаны воспитателями. Черезъ нѣсколько минутъ вбѣжалъ, запыхавшись, слуга: «Государь убитъ, а вмѣстѣ съ нимь вашъ отецъ», воскликнулъ онъ: «ихъ тѣла везутъ въ Зимній Дворецъ». Молодые князья вмѣстѣ съ матерью выбѣжали изъ дворца и помчались въ ожидавшей ихъ передъ крыльцомъ каретѣ къ Зимнему Дворцу, обгоняя по дорогѣ Преображенскій полкъ, который бѣгомъ направлялся туда же съ примкнутыми штыками.

«Тысячи людей уже окружали дворецъ. Женщины бились въ истерикѣ. Мы вошли черезъ боковую дверь. Не было надобности въ вопросахъ — широкія пятна крови указывали намъ путь по мраморной лѣстницѣ и по коридору къ комнатѣ государя. Нашъ отецъ стоялъ въ дверяхъ и давалъ распоряженія. Онъ принялъ въ свои руки нашу мать, упавшую въ обморокъ при видѣ его. Императоръ лежалъ на постели, около письменнаго стола. Онъ былъ безъ сознанія. Доктора суетились кругомъ, но были явно безпомощны. Видъ государя былъ ужасенъ Его правая нога была оторвана, лѣвая нога изуродована, голова и лицо покрыты безчисленными ранами. Одинъ глазъ былъ закрытъ, другой безъ всякаго выраженія.

Каждую минуту входили новые члены императорской фамиліи. Я крѣпко ухватился за руку Никки (Николая Александровича): онъ былъ смертельно блѣденъ въ своей синей матросской рубашкѣ. Его мать, потрясенная катастрофой, еще держала коньки въ своихъ дрожавшихъ рукахъ. Я узналъ наслѣдника, А лександра Александровича по его широкимъ плечамъ: онъ смотрѣлъ изъ окна на площадь. Княгиня Юрьевская вбѣжала полу-одѣтой. Она упала у постели поперекъ тѣла государя, цѣлуя его руки и выкрикивая: «Саша. Саша». Было невыносимо тяжело. Великія княгини стали громко рыдать.

«Агонія продолжалась 45 минутъ. Малѣйшія подробности трагической сцены навсегда запечатлѣлись въ памяти присутство павшихъ. Изъ нихъ — одинъ я остался въ живыхъ». Всѣ остальные сошли въ могилу, причемъ девять были разстрѣляны большевиками 37 лѣтъ спустя. «Тише пожалуйста», сказалъ кто-то хриплымъ голосомъ, «кончается». Мы подошли ближе къ ложу страдальца. Глазъ безъ выраженія былъ все еще устремленъ на насъ. «Государь императоръ скончался», — заявилъ лейбъ-медикъ. Княгиня Юрьевская рѣзко вскрикнула и упала, какъ подкошенное дерево. Ея бѣло-розовое неглиже было все въ крови.

Мы опустились на колѣни въ молитвѣ. Я обернулся направо и увидѣлъ около себя новаго императора всероссійскаго. Съ нимъ какъ-то сразу, произошла странная необыкновенная перемѣна. Мнѣ прямо не вѣрилось, что этотъ тотъ же самый Александръ Александровичъ, который приводилъ въ изумленіе маленькихъ друзей своего сына Никки, разрывая колоду на двѣ части или сгибая подкову. Въ какихъ-нибудь пять минутъ онъ совершенно преобразился. Въ его холодныхъ, острыхъ глазахъ чувствовалась священная рѣшимость…» Новый царь, сухо оборвавъ обратившагося къ нему за приказаніями градоначальника, сдѣлалъ знакъ своей супругѣ и они оба вышли изъ комнаты. Изъ оконъ Александръ Михайловичъ могъ видѣть. какъ онъ прошелъ большими шагами къ коляскѣ и какъ бѣжала за нимъ миніатюрная императрица. Государь остановился на минуту, отвѣчая на шумныя, восторженныя привѣтствія толпы, и затѣмъ отбылъ въ Аничковъ Дворецъ, сопровождаемый цѣлымъ полкомъ донскихъ казаковъ. Красныя пики ихъ весело сіяли въ послѣднихъ лучахъ кроваваго мартовскаго заката…

«Романтическія традиціи прошлаго и сантиментальный взглядъ на верховную власть сошли въ гробъ вмѣстѣ съ императоромъ Алекасндромъ II» — такъ заканчиваетъ свою трагическую повѣсть о событіяхъ 1-го марта великій князь Александръ Михайловичъ: «Мы всѣ знали, что отошло въ вѣчность нѣчто гораздо большее, чѣмъ любящій дядя и мужественный монархъ. Идиллическая Россія, страна государя-батюшки и его вѣрноподданныхъ сыновъ перестала существовать 1-го марта 1881 года. Мы знали, что русскій царь никогда не сможетъ думать о своихъ подданныхъ сь чувствомъ безграничнаго довѣрія и всецѣло отдать себя заботамъ объ ихъ преуспѣяньи… По ночамъ мы сидѣли на нашихъ постеляхъ, вспоминая всѣ подробности страшнаго воскресенья и спрашивали себя — что ожидаетъ насъ въ будущемъ?…»

Объ этомъ послѣдующемъ періодѣ жизни великаго князя — въ другой разъ.

*) «Once a Grand Duke; by the Grand Duke Alexander of Russia (Cosmopolitan Book Corporation, New York 1932).

К. Грюнвальдъ
Возрожденіе, № 2497, 3 апрѣля 1932.

Visits: 19

Театры военныхъ дѣйствій, благодаря новѣйшимъ завоеваніямъ техники, начинаютъ превращаться въ обыкновенные театры для публики.

Вотъ что пишетъ, напримѣръ, манчжурскій корреспондентъ «Таймса» о недавнемъ китайско-японскомъ сраженіи возлѣ Телина у рѣки Ляо-Хэ:

«Когда битва достигла достаточнаго напряженія, японцы доставили на передовыя позицій всѣ приспособленія для передачи звуковъ сраженія по радіо, и любители радіофоніи могли, сидя дома, наслаждаться полной картиной не инсценированной, а настоящей баталіи: свистомъ пуль, ревомъ орудій, разрывами снарядовъ, стонами раненыхъ, предсмертнымъ хрипомъ умирающихъ».

Ну что такое теперь, сравнительно съ подобнымъ реальнымъ воспроизведеніемъ сраженія, всѣ устарѣлыя художественныя описанія битвъ и батальная живопись?

Куда годятся сейчасъ поле сраженія въ «Орлеанской Дѣвѣ» Шиллера? Бирнамскій лѣсъ Шекспира? Полтавскій бой Пушкина?

«Отряды конницы летучей
Браздами, саблями звуча,
Сшибаясь, рубятся съ плеча.
Бросая груды тѣлъ на груду,
Шары чугунные повсюду
Межъ ними прыгаютъ, разятъ…»

Или:

«Бой барабанный, клики, скрежетъ,
Громъ пушекъ, топотъ, ржанье,стонъ,
И смерть и адъ со всѣхъ сторонъ».

А теперь — сиди дома, протянувъ ноги, уютно расположившись у диффузера пріемнаго аппарата, и наслаждайся.

Не напрягаясь ничуть.

— Бу-бухъ! — гремитъ реальное орудіе.

— Пью-пію… — поетъ реальная пуля.

— Я умираю! — по-японски или по-китайски реально кричитъ кто-то.

И иногда только, среди общаго треска и гула, когда орудія, пулеметы и ружья сливаются въ симфоническій реальный ансамбль, приходится немного усилить вниманіе, чтобы различить отдѣльные звуки:

— Что это? Стонъ умирающаго или радіофоническій паразитъ въ передачѣ?

— Хрустѣніе костей или шуршаніе въ самомъ аппаратѣ?

Битва при Телинѣ, очевидно, останется въ исторіи цивилизаціи исторической датой. Начиная съ нея всѣ приличныя, болѣе или менѣе богато обставленныя сраженія будутъ обязательно передаваться по радіо, служа двоякой цѣли:

Во-первыхъ, упроченію пацифистскихъ идей.

Во-вторыхъ законному удовлетворенію инстинктовъ.

Въ военное время, приблизительно учитывая, когда можно при создавшейся обстановкѣ ожидать того или иного столкновенія на фронтѣ, радіо-журналы будутъ заранѣе объявлять въ программѣ на недѣлю впередъ: «Понедѣльникъ. 7 час. утра — гимнастика. 11 час. — информація. Половина пятаго — концертъ Паделу — Пасторальная симфонія Бетховена. Семь съ четвертью — обстрѣлъ предмостнаго укрѣпленія на Изерѣ. Восемь — ожесточенная канонада вблизи Реймса. Грохотъ разрушающихся зданій. Стоны раненыхъ и умирающихъ адъ либитумъ».

Кромѣ звукового воспроизведенія, къ радіофоническимъ картинамъ сраженій будутъ, разумѣется, присоединяться и телевизіонныя, зрительныя. Находясь дома, семья призваннаго на войну можетъ съ интересомъ слѣдить, какъ ихъ отецъ, брать, или сынъ сражается въ первыхъ рядахъ, какъ стонетъ отъ раны, какъ умираеть. Между двумя номерами программы, турецкимъ маршемъ Моцарта и приглашеніемъ на вальсъ Вебера, это будетъ достаточно занятнымъ, достаточно увлекательнымъ зрѣлищемъ. Гдѣ бы сраженіе ни происходило, весь цивилизованный міръ всегда можетъ на экранѣ и у диффузера получить полную картину боевъ, увеличивая свой горизонтъ. Громъ пушекъ, топотъ, ржанье, стонъ, смерть и адъ со всѣхъ сторонъ будутъ царить не только на театрѣ войны, но въ каждой гостиной, въ каждой столовой, гдѣ только имѣются пріемные аппараты.

И къ тому времени, когда начнется, наконецъ, свѣтопреставленіе, человѣчество, безъ сомнѣнія, достигнетъ окончательнаго совершенства въ воспроизведеніи событій. Ни одинъ моментъ этого жуткаго дня не останется незафиксированнымъ, не переданнымъ ко всеобщему свѣдѣнію. Какой-нибудь ловкій радіо-репортеръ, типа Сюршана, попытается даже установить свой микрофонъ такъ, чтобы передать въ точности слушателямъ послѣднія минуты вселенной.

И погибнетъ человѣчество, не останется въ живыхъ никого. А среди развалинъ, во всеобщемъ хаосѣ, уцѣлѣютъ кое-какіе аппараты со свѣтовыми и звуковыми записями. И изъ мертвой бездны будутъ раздаваться голоса пластинокъ съ наиграннымъ когда-то фокстротомъ:

«Аллилуйя!»

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2423, 20 января 1932.

Visits: 19

Русскій совѣтъ. — Его составъ. — Популярность Врангеля. — Состоящій при немъ японскій представитель Такахаси. — Большевики. — Ликвидація ихъ англичанами. — Переполохъ въ ресторанѣ. — Дама, высланная въ совѣтскую Россію по ошибкѣ. — Рамазанъ. — Въ Айя-Софіи ночью. — Священный поясъ.

Врангель въ Константинополѣ царилъ. Царилъ морально. Онъ пользовался престижемъ на верхахъ, популярностью въ массахъ, и русскихъ и туземныхъ. Супруги Врангели были на расхватъ — ни одна вечеринка, ни одинъ обѣдъ, устраиваемые въ кругахъ верховныхъ комиссаровъ, на судахъ междусоюзной эскадры не обходились безъ П. Н. и О. М. Врангель. У Врангеля было рѣдкое соединеніе: онъ импонировалъ и въ то же время привлекалъ къ себѣ сердца. И въ сношеніяхъ съ людьми не упускалъ никогда русскаго интереса, во время бесѣды ли съ американскимъ адмираломъ, или съ маленькимъ бѣженцемъ, явившимся къ нему съ просьбой. Подъ теплой оболочкой личнаго обаянія онъ хранилъ холодный расчетъ государственнаго человѣка, соображающаго своя поступки съ будущимъ ввѣренныхъ ему судьбой массъ и далекой страны, къ которой стремились его помыслы.

Онъ понялъ, что необходимъ политическій центръ, органъ, представляющій зарубежную Россію, — учрежденіе, гдѣ были бы представлены всѣ теченія. И онъ создалъ Русскій совѣть, гдѣ были налицо представители всѣхъ партій, гдѣ рядомъ съ плехановцемъ сидѣлъ монархистъ. Мы торжественно въ «холлѣ» россійскаго посольства открывали Русскій совѣть. На открытіи присутствовали иностранные корреспонденты. Произнесены были звучавшія молодостью рѣчи:

Врангель говорилъ:

— Дѣятельность Совѣта должна протекать внѣ обособленныхъ домогательствъ партійныхъ образованій. Они давно обратились въ пережитки, утратившіе смыслъ прежняго своего предназначенія. Но даже эти партіи, какъ бы цѣпко онѣ ни держались прошлыхъ своихъ заданій и тактическихъ пріемовъ, свободно могли бы итти теперь сомкнутымъ строемъ къ осуществленію безспорныхъ и очевидныхъ задачъ текущаго времени. Подобное сліяніе усилій могло бы послѣдовать, конечно, при условіи, если бы въ сердцахъ отдѣльныхъ дѣятелей образъ страдалицы родины заслонилъ угасающую жизнь отжившихъ свой вѣкъ политическихъ сочетаній.

Врангель не только посадилъ рядомъ въ одной залѣ политическихъ противниковъ: онъ заставилъ ихъ совмѣстно плодотворно работать. Онъ не ограничилъ «совѣть» горсточкой оказавшихся подъ рукой «нотаблей». Онъ задумалъ нѣчто большее: имъ было выработано положеніе о выборахъ въ «совѣтъ» отъ эмиграціи. Онъ добился того, что былъ созданъ аппаратъ. въ одно и то же время независимый, и работоспособный и не мѣшавшій его, Врангеля, дѣйствіямъ какъ главнокомандующаго.

Среди бѣженцевъ Врангель пользовался популярностью, которая передалась иностранцамъ и мѣстному населенію. На улицѣ его встрѣчали радостныя улыбки. Въ общественныхъ мѣстахъ, въ садахъ, оркестры видя его подымались съ мѣстъ и играли Преображенскій маршъ. Публика, въ томъ числѣ иностранные офицеры, принимали участіе въ оваціяхъ. Къ О. М. Врангель въ Галлиполи являлась депутація мѣстной армянской колоніи съ просьбой освободить армянъ отъ греческой воинской повинности.

Теперь, когда среди русскихъ зародились надежды на возсозданіе русской на ціональной государственности на Дальнемъ Востокѣ, быть можетъ интересно вспомнить, что одна страна сохранила при Врангелѣ своего представителя даже послѣ эвакуаціи, въ Константинополѣ: это была Японія, представитель которой, майоръ Такахаси, продолжалъ оставаться при Врангелѣ. Въ торжественные дни, въ день именинъ или свадьбы Врангеля, онъ неизмѣнно пріѣзжалъ на “Лукуллъ”, привозилъ по японскому обычаю подарки, стараясь всячески оказать вниманіе русскому военачальнику, звѣзда котораго въ глазахъ «реальныхъ» политиковъ должна была, казалось бы, числиться окончательно закатившейся.

Имя Врангеля было извѣстно отъ совѣтскаго Петербурга до освободившагося на время Владивостока. Такъ изъ Петербурга онъ получилъ икону съ письмомъ прихода, а съ Дальняго Востока его привѣтствовало образовавшееся тамъ національное правительство.

***

Вскорѣ въ Константинополѣ появились большевики, подъ предлогомъ, какъ всегда, торговыхъ дѣлъ. Торговый представитель большевиковъ однажды по ошибкѣ чуть не заѣхалъ во дворъ посольства. Автомобиль сталъ заворачивать, а часовой распахнулъ порога. «Торговому пред ставителю» въ посольскомъ дворѣ вѣроятно не поздоровилось бы, если бы онъ вовремя не спохватился. Главу одной делегаціи, Кудиша, въ публичныхъ мѣстахъ нѣсколько разъ били. Въ концѣ концовъ «начальство» убрало его. Вообще въ то время происходили нескончаемыя недоразумѣнія съ большевиками. Итальянскій пароходъ съ грузомъ шелъ въ Одессу и возвращался въ Золотой Рогъ неразгруженнымъ. Отъ времени до времени союзная контръ- развѣдка приступала къ ликвидаціи какой-нибудь «очередной» «торговой делегаціи*. Начиналась на “торговыхъ делегатовъ» по городу облава. Ихъ вылавливали всюду, гдѣ они въ данную минуту были, и чаще всего обнаруживали въ объятіяхъ проститутокъ.

«Делегаціи» эти носили замысловатыя названія. Такъ, напримѣръ, Кудишъ именовался «предсѣдателемъ русско- украинскихъ кооперативовъ».

***

Самой крупной ликвидаціей былъ разгромъ, произведенный англійскими военными властями въ совѣтскихъ учрежденіяхъ 29 іюня, причемъ было арестовано до 50 человѣкъ, въ томъ числѣ вся большевицкая головка, съ крупнѣйшими «рыбами». Арестованы были всѣ служащіе до машинистокъ включительно. При обыскѣ были найдены между прочимъ фальшивые фунты стерлинговъ, сфабрикованные въ Петербургѣ. Арестованы были въ Бейкосѣ чрезвычайка и красный штабъ, работавшіе «подпольно». Весь аппарать быть организованъ полностью, имѣлась типографія, паспортно-пропускной пунктъ — служившій связью съ арміей Кемаля и визировавшій паспорта для проѣзда въ Анатолію и т. д. Тутъ найдены списки и фотографіи всѣхъ виднѣйшихъ бѣженцевъ въ Константинополѣ, обнаружены были бомбы, оружіе, фальшивые англійскіе документы.

Англичане если за что-нибудь берутся, то дѣлаютъ это основательно. Попутно они арестовали спекулянтовъ, имѣвшихъ дѣла съ большевиками. Англичане посѣтили даже курсы Берлица, гдѣ арестовали группу больвевицкихъ агигаторовъ, изучавшихъ турецкій языкъ. 29 іюня на константинопольской биржѣ совѣтскій милліонъ паль со 140 лиръ до 22.

2 іюля арестованныхъ посадили на парусную шхуну и подъ конвоемъ англійскаго миноносца отправили къ «совѣтскимъ» берегамъ.

Тутъ едва не произошла трагедія. При такихъ незапныхъ повальныхъ обыскахъ и арестахъ — среди задержанныхъ легко могли оказаться лица, арестованныя по ошибкѣ. Такъ, была, арестована служившая въ ресторанѣ «Большой Московскій Кружокъ» опереточная артистка И…а. Ее со всей теплой компаніей посадили на шхуну и повезли въ Севастополь, гдѣ ее несомнѣнно ждалъ разстрѣлъ. У г-жи И…а было много друзей. Радіо полетѣло съ миноносца на миноносецъ.
А шхуна все шла.

Въ «Большомъ Московскомъ Кружкѣ» царило волненіе. Всѣ боялись за обреченную на казнь, ни въ чемъ неповинную молоденькую женщину. Англичане не любятъ сознаваться въ ошибкахъ и отмѣнять распоряженій.

Подойдя на двѣ мили къ Севастополю, англичане отрубили канатъ и предоставили баржѣ съ большевиками добираться собственными силами до севастопольской бухты. Начальство миноносца вняло посланнымъ вслѣдъ радіограммамъ и привезло съ собой артистку И…у, натерпѣвшуюся на баржѣ всякихъ мукъ и страховь, такъ какъ большевики во время перехода надъ ней всячески издѣвались и сулили ей по прибытіи въ Севастополь разстрѣлъ.

Чистка Константипополя отъ большевиковъ, произведенная въ концѣ іюня, была основательная. Но трудно было примирить подобныя репрессіи съ англосовѣтскимъ торговымъ соглашеніемъ. Это составляло тайну Ллойдъ-Джорджа.

***

Отдыхъ отъ запятій составляли прогулки по Константинополю.

Цвѣли абрикосы. Начался Рамазанъ. Вечеромъ билъ барабанъ, разрѣшавшій питье и ѣду, и мечети стояли освѣщенными.

Разъ ночью я отправился въ Айя-Софію. Смыслъ данной особенно торжественной службы я не могъ въ точности выяснить. Состоящій при бюро печати переводчикъ съ турецкаго языка, большой знатокъ мѣстной жизни, объяснилъ мнѣ, что служба совпадаетъ съ ночью, когда султану приводятъ новую наложницу-рабыню.

Въ Стамбулѣ оживленіе. 11-й часъ ночи. Въ мечети мы поднялись на хоры по «пантъ дусъ», сводчатымъ коридоромъ, шедшимъ большой спиралью. Коридоръ освѣщали плошки въ стекляныхъ стаканчикахъ. Хоры это — широкій проспектъ, окаймляющій на высотѣ храмъ. Внизу правовѣрные рядами стоятъ на колѣняхъ, держа передъ лицомъ ладони — якобы развернутую книгу корана. Поражаетъ отсутствіе тѣснящейся толпы — особенности нашихъ молитвенныхъ собраній. Молящіеся къ «алтарю» косыми рядами, потому что алтарь Софіи (когда то христіанскаго храма) на востокъ, а правовѣрные должны стоять лицомъ къ Меккѣ. Мулла иногда дико кричалъ точно о помощи (въ эту ночь молитва достигаетъ седьмого неба, ангелы же нисходятъ въ мечеть). Ему отвѣчала такимъ же крикомъ паства и падала ницъ.

По хорамъ гуляли гости. Имѣлся особый помостъ для дипломатическаго корпуса.

Улицы полны народомъ. Магазины открыты, торгуютъ, кофейни переполнены. Въ парикмахерскихъ усиленно бреются. Такое впечатлѣніе точно люди рѣшили все дѣлать ночью. Или городъ въ разгаръ дневной сутолоки внезапно застиг-
путь солнечнымъ затменіемъ. Толпа, несмотря на возбужденіе, ласковая.

Вернулись мы отъ мусульманской «заутрени» въ часъ ночи.

***

При соприкосновеніи съ исламомъ поражало сплетеніе повседневной тѣлесной жизни, земного быта, съ религіознымъ культомъ, небо и земля идутъ фамильярно, взявъ другъ друга подъ руку, ведутъ за собой людей на равныхъ правахъ; слабостей человѣческой плоти нѣтъ, небо же земля представляетъ себѣ какъ еще болѣе прекрасную землю.

У мусульманъ удивительно обострено вниманіе къ вещественному, къ предмету. Отсюда частью вѣра въ талисманы. Вотъ примѣръ того, какъ зорко слѣдятъ глаза магометанина за представляющимъ для него интересъ «предметомъ»:

Младшій сынъ В. В. Мусинъ-Пушкина, корнетъ В. В. Мусинъ-Пушкинъ, стоялъ на Перѣ около Пармакъ Копу, въ ожиданіи трамвая. Турокъ, подающій сигналы свисткомъ, при остановкахъ и отправленіи вагоновъ на мѣстѣ стоянокъ, принялся внимательно разсматривать на Мусинѣ-Пушкинѣ кавказскій поясъ, ременный, съ серебрянымъ наборомъ. Мусинъ-Пушкинъ обратилъ вниманіе, что кто-то дергаетъ его за поясъ. «Свистунъ» не ограничился личнымъ изученіемъ пояса, а подозвалъ стоявшаго тутъ же на посту турецкаго городового. Оба они что-то разглядѣли на поясѣ, пошептались, послѣ
чего ихъ поведеніе въ отношеніи Мусинъ Пушкина рѣзко измѣнилось. Они вытянулись, стали къ нему необыкновенно почтительны, когда подошелъ вагонъ, помогли ему подняться на площадку, отстраняя женщинъ, и отдавали честь, приложивъ руки къ фескамъ, пока вагонъ не тронулся.

Когда молодой Мусинъ-Пушкинъ, вернувшись домой, разсказалъ намъ это происшествіе, то естественно всѣ заинтересовались поясомъ, на которомъ мы обнаружили надпись восточными письменами. Поясъ былъ купленъ въ Кисловодскѣ въ 1918 году за 120 руб. Ничего особеннаго онъ собой не представлялъ. Поясъ — какъ поясъ!

Я взялъ поясъ въ бюро. Мои разсыльные- татары однако ничего не могли разобрать въ надписи. Я послалъ поясъ въ Стамбулъ, гдѣ послѣ нѣкоторыхъ поисковъ свѣдущаго человѣка таковой разыскался и опредѣлилъ начертанныя слова, какъ письмена черкесскаго нарѣчія.

Надпись по нашему звучала такъ: «Нохъ — кошпилъ».

«Нохъ» — «пророкъ». «Кошпилъ» — «ведущій происхожденіе отъ пророка».

Думаю, что я правильно воспроизвелъ здѣсь начертанія русскими буквами. За точную передачу сообщеннаго мнѣ смысла — ручаюсь.

*) Послѣдній очеркъ изъ воспоминаній «Близкая даль» напечатанъ въ «Возрожденіи» 21 февраля 1932 г. Онъ непосредственно связанъ съ настоящимъ отрывкомъ, относящимся къ тому же времени (1921 г.) и пребыванію въ Константинополѣ. гдѣ авторъ завѣдывалъ бюро русской печати при эвакуированной арміи Врангеля.

Николай Чебышевъ.
Возрожденіе, № 2500, 6 апрѣля 1932.

Visits: 14

Теплая, іюньская ночь въ Адріатическомъ морѣ — одна изъ тѣхъ ночей, когда тишина заснувшаго моря, поднявшись надъ міромъ, сливается съ бездонной прозрачностью звѣзднаго неба. Фантастическими призраками встаютъ въ темнотѣ острова и прибрежныя горы Далмаціи и въ лѣнивомъ воздухѣ плыветъ отъ берега запахъ сосноваго лѣса. Недалеко отъ берега, низко надъ водой, чернѣютъ два небольшихъ силуэта. Они медленно движутся парой, точно тянутъ за собой широкій неводъ. Ночные рыбаки? Можетъ быть… Справа, совсѣмъ близко, надвинулась на нихъ темная масса острова Грунца съ потушеннымъ маякомъ на немъ и постройками.

Въ темнотѣ кажется, что это корабль съ трубой, мостикомъ и рубками.

Но у Риццо опытный глазъ; онъ не ошибется.

Это — знаменитый командиръ группы минныхъ ведеттъ. *) Сегодня два миноносца прибуксировали MAS-15 и MAS-21 изъ Анконы, за 120 километровъ отсюда, и ожидаютъ сейчасъ въ морѣ, пока онѣ тралятъ выходной каналъ Карнарело. Моторные катера меньше 20 метровъ длины, 20 узловъ ходъ, но на каждомъ по двѣ мины. Каждая изъ этихъ ведеттъ можетъ при удачѣ потопить большой корабль… А развѣ у Риццо нѣтъ удачи?

Его знаетъ вся Италія. Сициліанецъ, коммерческій морякъ, лейтенантъ резерва флота, онъ прославился своей дерзкой храбростью и необыкновенной удачей.

Это онъ осмѣлился высадиться ночью на молъ въ Тріестѣ и расхаживать на немъ, изучая расположеніе австрійскихъ военныхъ судовъ, стоящихъ въ этомъ порту. Потомъ подъ носомъ у непріятеля въ теченіе двухъ часовъ онъ перерубалъ семь стальныхъ кабелей, заграждавшихъ входъ, послѣ чего на своей ведеттѣ, съ другой такой же, подъ командой Феррарини, ворвался на рейдъ и двумя минами потопилъ миноносецъ «Вѣну». Его товарищъ промахнулся на нѣсколько метровъ по «Будапешту» и среди поднявшейся паники и безпорядочной стрѣльбы оба они ушли невредимыми.

Много и другихъ необыкновенныхъ дѣлъ числится за Риццо. Итальянцы прозвали его «torpediniere» — «взрыватель» — и про него сложены пѣсни.

3 часа ночи. Работа окончена. Рѣзкій свистокъ въ темнотѣ вспугиваетъ стаю чаекъ, заснувшихъ на островкѣ, и она разлетается съ шумнымъ хлопаньемъ крыльевъ.

Ведетты подбираютъ свои тралы и направляются въ море.

За ихъ кормами протягиваются свѣтло-зеленыя фосфоресцирующія струи, усыпанныя безчисленными огненными точками. Въ воздухѣ чувствуется предразсвѣтная сырость. Надъ водой собирается легкій туманъ. Гдѣ-то впереди должны уже скоро показаться черные силуэты ожидающихъ миноносцевъ. Сигнальщикъ сворачиваетъ флагъ.

«Подожди, ночь еще не окончена», говоритъ Риццо. У него сегодня пред
чувствіе какой-то встрѣчи. Передъ выходомъ въ море онъ самъ провѣрилъ, взятъ ли флагъ.

Однажды его забыли, а Риццо и ночью всегда атакуетъ съ флагомъ.

На сѣверѣ, низко надъ моремъ, какъ будто собралась дождевая туча. Или, можетъ быть, это дымъ? Упершись колѣнями въ бортъ, Риццо долго смотритъ туда въ бинокль.

— Аонцо!

— Есть! — отвѣчаетъ мичманъ, командиръ другой ведетты.

— Подойдите.

MAS-21 приближается вплотную.

— Вы видите тамъ дымъ?
— Да… Можетъ быть, это наши миноносцы?

— Невозможно… Этотъ дымъ на сѣверѣ. Это австрійцы. Они ищутъ насъ. Держу пари, что насъ замѣтили съ Грунцы и донесли въ Люссонъ. Хоть разъ они не проспали.

Онъ продолжаетъ смотрѣть въ бинокль. Еще невозможно различить ничего, кромѣ темнаго, неяснаго облака, но Риццо уже считаетъ: «Одинъ, два три… Тамъ шесть дымовъ. Вѣроятно, миноносцы…»

— Что вы намѣрены дѣлать?
— Что дѣлать? Атаковать сейчасъ же, пока не разсвѣло! Держитесь возлѣ меня на разстояніи голоса. 18 узловъ!

— Атака двумя ведеттами цѣлой эскадрильи миноносцевъ?.. Это сумасшествіе!

— Нѣтъ, это только рискъ. Дерзость храбраго.

Конечно, попаданія даже однимъ снарядомъ небольшого калибра достаточно, чтобы потопить хрупкую ведетту, но непріятелю трудно замѣтить ея приближеніе: она мала размѣромъ, низко сидитъ на водѣ и теряется въ темнотѣ въ предразсвѣтномъ туманѣ.

Ведетта быстро приближается.

Но что это? Тамъ еще больше кораблей! Цѣлый караванъ… Посреди чернѣютъ двѣ огромныя массы… Неужели транспорты съ войсками?

— Восемь узловъ! — командуетъ Риццо.

Шумъ моторовъ стихаетъ. Фосфоресцирующая струя за кормой исчезаетъ.

На восточной части горизонта все яснѣй вырисовываются силуэты двухъ большихъ кораблей. Впереди ихъ идетъ миноносецъ. По правому борту въ кильватерной колоннѣ держатся три другихъ. Охранная завѣса. За противоположнымъ бортомъ видны еще дымы. Тамъ, конечно, другіе миноносцы, по это не важно. Атака будетъ справа… если удастся пройти незамѣченными сквозь охранную завѣсу…

— Аонцо, мы пройдемъ между первымъ и вторымъ миноносцемъ!

— Есть!

— Я буду атаковать передній большой корабль, вы слѣдующій. Послѣ атаки дѣйствуйте по усмотрѣнію.

— Есть! До скорой встрѣчи!

— Конечно! Прибавляйте до 12 узловъ.

Непріятельскіе силуэты все ближе и ближе. Въ темнотѣ они кажутся огромными. Замѣтятъ ли?.. Сердце часто бьется, руки сжимаютъ бортъ. Вотъ до передняго уже не больше ста метровъ… Если сейчасъ онъ откроетъ прожекторъ, — все кончено… О правый бортъ звонко хлестнуло струей и подбросило въ воздухъ брызги. Ведетты пересѣкаютъ кильватерную струю миноносца. Вотъ онъ справа, совсѣмъ рядомъ… Еще напряженная, безконечная минута… Черные силуэты отодвинулись за корму. Завѣса прорвана.

Теперь все вниманіе впередъ, на большіе корабли. Ихъ темныя, молчаливыя массы кажутся какими-то фантомами.

— Поднять флагъ! — командуетъ Риццо.

Вдругъ онъ вскрикиваетъ и начинаетъ громко смѣяться. Радостно, неудержимо.

— Дредноуты!

Онъ ждалъ этой встрѣчи мѣсяцами, мечталъ о ней! Вотъ они, наконецъ, такъ близко, величественные и грозные силуэты, закрывающіе собой полгоризонта.

Смѣхъ обрывается. Глаза впились въ темноту и «берутъ непріятеля на прицѣлъ». 500… 400… 300 метровъ…

— Пли!

Сухой металлическій трескъ въ носу ведетты. Двѣ мины вылетѣли изъ аппаратовь и зашипѣли бѣлыми, пѣнящимися стрѣлами по темной массѣ воды.

— Лѣво на бортъ! Самый полный ходъ!

Черезъ 12 секундъ мины должны ударить… Риццо считаетъ, но отъ волненія слишкомъ быстро:

— Одиннаднать… двѣнадцать… тринадцать… четырнадцать… Проклятье! Промахъ! Или мины прошли подъ килемъ… пятнадцать… шестнадцать… Вдали что-то глухо ударило, мощнымъ, двойнымъ ударомъ и у борта дредноута выросла высокая стѣна.

Попаданіе обѣими! Ура!

Неужели удастся и Аонцо? Но задній дредноутъ слишкомъ далеко. Не видно. Мина Аонцо прошла у него подъ носомъ; вторая должна была попасть въ самую середину корпуса, но вдругъ затонула, не дойдя нѣсколькихъ метровъ.

Теперь всюду тревога. Воютъ сирены. Австрійскій миноносецъ замѣтилъ, наконецъ, ведетту Риццо и бросился на нее. Онъ уже всего въ 200 метраъъ сзади… Бррамъ!.. гремитъ его носовое орудіе. Впереди по курсу взметнулся пушистый водяной столбъ. Перелетъ… Но у миноносца большая скорость, чѣмъ у ведетты. Онъ замѣтно настигаетъ… Снова сверкаетъ орудіе. Перелеты все короче… Еще два, три снаряда и гибель… Мгновнная идея осѣняетъ Риццо.

— Держи его прямо за кормой! — приказываетъ онъ рулевому. — Большую бомбу за бортъ!

Матросы хватаютъ огромную гидростатическую бомбу, примѣняемую для борьбы съ подводными лодками, съ зарядомъ въ 100 килограммовъ.

— Бросай!

Замѣтитъ ли австріецъ? Черезъ 8 секундъ, какъ разъ, когда онъ будетъ надъ ней, эта бомба, или вѣрнѣе мина, должна взорваться. Миноносецъ идетъ прямо на нее.

Восемь… девять… десять… Механизмъ не подѣйствовалъ…

Ба-бамъ!… Цѣлый столбъ упавшаго снаряда выросъ передъ самымъ косомъ ведетты. Откуда-то сверху рушатся каскады воды, заливая все. Одежда на людяхъ обращена въ мокрыя тряпки.

Бѣшеный стукъ мотора заглушаетъ голоса.

— Бросай другую! — кричитъ Риццо въ самое ухо минеру.

Безконечныя секунды ожиданья. Вдругъ за кормой гулъ взрывы. Огромный кустъ черной воды выросъ передъ миноносцемъ и совершенно заслонять его собой. Тонкій корпусъ ведетты вибрируетъ отъ сильнаго подводнаго толчка.

Взрывъ нѣсколько преждевременный, но впечатлѣніе его потрясающее.

Миноносецъ круто бросился вправо. Въ тотъ же моментъ Риццо кладетъ «лѣво руля» и исчезаетъ изъ его видимости.

Черезъ 20 минутъ гдѣ-то далеко въ темнотѣ взвивается пучекъ красныхъ и зеленыхъ ракетъ. Это Риццо даетъ сигналъ своимъ миноносцамъ:

«Я взорвалъ непріятельскій дредноутъ. Возвращайтесь въ Анкону. Ведетты придутъ сами».

*) Родъ катеровъ.

Антонъ Бенклевскій.
Возрожденіе, № 24292, 29 марта 1932.

Visits: 18

Онъ вошелъ въ пріемную, холодную, свѣтлую комнату, съ холодною парадною мебелью, съ холодными бѣлыми гипсами, снимками съ древнихъ мраморовъ. И отъ него самого вѣяло холодомъ; великій человѣкъ и господинъ тайный совѣтникъ маленькаго нѣмецкаго дворика, напыщеннаго и напудреннаго во вкусѣ Людовика XѴ.

— Ваше превосходительство высказываете великія мысли, и я счастливъ, что слышу ихъ, — говоритъ ему собесѣдникъ, докторъ Эккерманъ, изгибаясь почтительно, не то какъ лакей своего барина, не то какъ жрецъ своего бога.

Богъ — въ длиннополомъ сѣромъ сюртукѣ и бѣломъ галстукѣ, съ красной орденской ленточкой въ петлицѣ, въ шелковыхъ чулкахъ и башмакахъ съ пряжками, старикъ лѣтъ 80-ти. Высокъ и строенъ: такъ величавъ, что похожъ на собственный памятникъ. Рѣдкіе сѣдые волосы надъ оголеннымъ черепомъ; смуглое, свѣжее лицо все въ глубокихъ складкахъ-морщинахъ, и каждая складка полна мысли и мужества. Углы старчески-тонкаго, сжатаго и слегка ввалившагося рта опущены не то съ олимпійской усмѣшкою, не то съ брезгливою горечью. Старъ? Да, очень старъ. Но вотъ эти глаза, черные, ясные, зоркіе, — глаза человѣка, который видитъ «на аршинъ подъ землю». «Орлиныя очи». Невѣроятно, до странности, до жуткости молодые, — въ старомъ-старомъ, древнемъ лицѣ, — глаза 18-лѣтняго юноши. «Я ощущалъ передъ ними страхъ», признается Теккерей, посѣтившій его въ Веймарѣ въ 1831 г. Они напомнили ему глаза Мельмота-путешественника, которымъ когда-то пугали дѣтей; Мельмоть, подобно Фаусту, заключилъ договорь съ «нѣкоторымъ лицомъ», и до глубокой старости глаза его сохраняли властительный блескъ. Въ самомъ дѣлѣ, въ этихъ нестарѣющихъ глазахъ — что-то «демоническое», какъ любилъ выражаться ихъ обладатель: демоническое — для язычниковъ значить божеское (отъ древне-греческаго слова daimon — богъ), а для христіанъ — бѣсовское, но во всякомъ случаѣ, сверхчеловѣческое.

Да, сверхчеловѣческое — въ этой вѣчной юности. «Ему скоро будетъ восемьдесятъ, — записываетъ Эккерманъ въ 1825 г., — но ни въ чемъ онъ не чувствуетъ себя готовымъ и законченнымъ; онъ стремится все впередъ и впередъ; онъ кажется человѣкомъ вѣчной, неразрушимой юности».

Знаетъ, что въ семьдесятъ лѣтъ влюбляться глупо. «Но надо часто дѣлать глупости, чтобы только продлить жизнь». Думаетъ, что люди живутъ, пока смѣютъ жить; живутъ и умираютъ по собственной волѣ. У него самого воля къ жизни, смѣлость жизни безконечная.

Какъ будто выпилъ, подобно Фаусту, эликсира вѣчной юности. Не умственное, не нравственное убѣжденіе, а физическое чувство безсмертія.

И другимъ, глядя на него, а быть можетъ, и ему самому, приходитъ въ голову странная мысль: полно, умретъ ли онъ когда-нибудь? Ну, какъ такому умирать?

Когда же все-таки умеръ, — Эккерманъ вошелъ въ комнату его. «Обнаженное тѣло было обернуто бѣлой простыней. Фридрихъ (старый слуга) отвернулъ простыню, и я подивился на божественное великолѣпіе этихъ членовъ. Грудь была необычайно сильная, широкая и выпуклая; руки и ноги — полныя и нѣжныя; слѣдки ногъ изящны и правильны. Передо мною лежалъ совершенный человѣкъ въ совершенной красотѣ, и восторгъ, который я почувствовалъ, заставилъ меня позабыть на мигъ, что безсмертный духъ уже оставилъ эту оболочку».

Какъ будто и въ смерти безсмертенъ.

Для насъ, маленькихъ, не слишкомъ ли великъ? «На такихъ людяхъ не тѣло, а бронза», говорить Раскольниковъ. Бронзовымъ или каменнымъ холодомъ вѣетъ отъ него. Когда такой человѣкъ входитъ въ нашъ домъ, ступени лѣстницъ трещать, половицы скрипятъ и шатаются подъ ступней нечеловѣческой, какъ будто вошелъ Каменный Гость.

О, тяжело
Пожатье каменной его десницы!

Намъ страшно съ нимъ, какъ Фаусту съ Духомъ Земли:

Weh! Ich erträg’ dich nicht!
Горе! Я не могу тебя вынести!

Вынести нельзя того, какъ этотъ нестрадающій относится къ страданіямъ, этотъ безсмертный — къ смерти.

«Сегодня, по дорогѣ къ Гете, я узналъ о смерти великой герцогини-матери, — сообщаетъ Эккерманъ. — Первою моею мыслью было, какъ это подѣйствуетъ на Гете въ его преклонныхъ годахъ. Онъ уже болѣе пятидесяти лѣтъ былъ близокъ къ герцогинѣ, пользовался ея особой милостью: смерть ея должна была глубоко взволновать его. Съ такими мыслями я вошелъ къ нему въ комнату; я былъ немало изумленъ, увидавъ, что онъ вполнѣ бодръ и здоровъ; сидитъ за столомъ съ невѣсткой и внуками и ѣстъ супъ, какъ будто ничего не случилось. Мы беззаботно разговаривали о разныхъ постороннихъ вещахъ. Вдругъ начался перезвонъ колоколовъ; г-жа фонъ Гете взглянула на меня, и мы заговорили громче, боясь, что заупокойный звонъ встревожитъ и потрясетъ его; мы думали, что онъ чувствуетъ такъ же, какъ мы. Но онъ чувствовалъ не такъ, какъ мы. Онъ сидѣлъ передъ нами, какъ высшее существо, которому недоступны земныя страданья».

Что это, побѣда надъ чувствомъ или просто безчувственность? Божественный мраморъ или обыкновенный кремень?

Прежде, чѣмъ рѣшать, вглядимся, вслушаемся.

Wer nie sein Brot mit Tränen ass ..
«Кто никогда не ѣлъ своего хлѣба со слезами, кто не просиживалъ скорбныхъ ночей, плача на своей постелѣ, — тотъ васъ не знаетъ, Силы Небесныя!»

Это пѣсенка стараго арфиста — неужели пѣсенка самого Гете?

Когда онъ писалъ о самоубійствѣ Вертера, то никогда не ложился спать, не подложивъ рядомъ кинжала: рѣшилъ покончить съ собой и только выжидалъ минуты.

«Нѣмецкій писатель — нѣмецкій мученикъ», говорилъ онъ въ глубокой старости, оглядываясь назадъ, на прожитую жизнь. Гете — мученикъ, Гете несчастный, — какъ это странно звучитъ. Но странный звукъ вѣренъ. «Меня всегда считали за особеннаго счастливца: я не стану жаловаться и бранить мою жизнь. Но, въ сущности, она была только трудъ и работа; за свои 75 лѣтъ врядъ ли я провелъ четыре недѣли въ свое удовольствіе. Моя жизнь была вѣчнымъ скатываніемъ камня, который надо было снова подымать». Въ этой-то Сизифовой работѣ надъ камнемъ жизни онъ самъ окаменѣлъ, окаменилъ себя, чтобы вынести невыносимое.

Weh! Ich ertrag’ dich nicht!
Горе! Я не могу тебя вынести!

— не говорилъ ли себѣ самому, какъ страшному Духу Земли?

Когда узналъ о внезапной смерти сына, глаза его наполнились слезами, но не заплакалъ, а только произнесъ:

— Non ignoravi me mortalem genuisse. (Я зналъ, что рожденъ смертнымъ).

«Онъ былъ вполнѣ спокоенъ и ясенъ духомъ, — записываетъ Эккерманъ черезъ мѣсяцъ. — Мы говорили о многомъ; о сынѣ онъ не вспомнилъ ни словомъ».

А черезъ три дня послѣ этой записи Гете вдругъ заболѣлъ кровотеченіемъ, «потерялъ шестъ фунтовъ крови, что при его 80-лѣтнемъ возрастѣ весьма серьезно».

Боялись, что не выживетъ, но «его удивительное сложеніе и на этотъ разъ одержало побѣду». Началъ быстро поправляться и, лежа въ постели, уже работалъ надъ второю частью «Фауста».

«Моя единственная забота — поддерживать физическое равновѣсіе; остальное пойдетъ само собою… Тому, кто твердо начерталъ путь для воли, нечего много безпокоиться. Впередъ… впередъ по могиламъ!»

Если это — безчувственность, то такая, какъ у солдата, который въ пылу сраженія не чувствуетъ раны.

Подъ мертвымъ камнемъ живое сердце страдаетъ, истекаетъ кровью, такъ же, какъ наше, только умѣетъ не по-нашему терпѣть и молчать.

По природѣ своей онъ человѣкъ дѣйственный. Но для дѣйствія нужна точка опоры, — а какая же опора въ безбрежности, бездонности? Чтобы сдѣлать что-нибудь, надо хотѣть чего-нибудь. Чего же онъ хочетъ? Всего. Не слишкомъ ли это много для силъ человѣческихъ? Созерцанie должно ограничиться, сузиться, заостриться въ острее воли, чтобы перейти въ дѣйствіе. «Величайшее искусство, говоритъ Гете, — сумѣть ограничить и уединить себя». Этого-то искусства у него самого не было. «Я много потерялъ времени на вещи, которыя не относятся къ моему прямому дѣлу». — «Я все больше понимаю, что значитъ быть дѣйствительно великимъ въ одномъ дѣлѣ».

Бывали минуты, когда ему казалось ничтожнымъ все, что онъ сдѣлалъ. Вся его жизнь — не дѣйствіе, а только стремленіе, подготовленіе къ дѣйствію. Начиналъ и не кончалъ; дѣлалъ, но не сдѣлалъ. Въ этомъ главная мука его, неимовѣрная усталость, вѣчное вкатываніе Сизифова камня.

Познаніе души человѣческой приводитъ его къ тому же, къ чему познаніе природы. Можетъ быть, нигдѣ религіозное чувство его не достигаетъ такой убѣдительной, осязательной подлинности, какъ въ чувствѣ личнаго безсмертія.

Идея безсмертія связана для него съ идеей творческой эволюціи. «Для меня убѣжденіе въ вѣчной жизни истекаетъ изъ понятія о вѣчной дѣятельности: если я работаю безъ отдыха до конца, то природа обязана даровать мнѣ иную форму бытія, когда настоящая уже не въ силахъ будетъ удержать мой духъ».

Это только догадка; но если всѣ его догадки о природѣ оказались вѣрными, то почему бы и не эта? Уничтоженіе такого человѣка, какъ онъ, не большая ли безсмыслица, чѣмъ та, о которой сказано: credo quia absurdum?

Однажды, во время прогулки въ окрестностяхъ Веймара, глядя на заходящее солнце, задумался онъ и сказалъ словами древняго поэта:

И, заходя, остаешься все тѣмъ же свѣтиломъ!

«При мысли о смерти, — добавилъ онъ, — я совершенно спокоенъ, потому что твердо убѣжденъ, что нашъ духъ есть существо, природа котораго остается неразрушимою и непрерывно дѣйствуетъ изъ вѣчности къ вѣчности; онъ подобенъ солнцу, которое заходитъ только для нашего земного ока, а на самомъ дѣлѣ никогда не находить».

Въ эту минуту онъ самъ подобенъ заходящему солнцу: знаетъ, такъ же, какъ оно, что опять взойдетъ.

Въ разговорѣ съ Фалькомъ въ день похоронъ Виланда онъ выразилъ это чувство безсмертія еще съ большею силою.

«Никогда и ни при какихъ обстоятельствахъ въ природѣ не можетъ быть рѣчи объ уничтоженіи такихъ высокихъ душевныхъ силъ; природа никогда не расточаетъ такъ своихъ сокровищъ»…

Изложивъ свое ученіе о душахъ-монадахъ, сходное съ ученіемъ Лейбница, онъ продолжаетъ:

— «Минута смерти есть именно та минута, когда властвующая монада освобождаетъ своихъ дотолѣ подданныхъ монадъ. Какъ на зарожденіе, такъ и на это преставленіе, я смотрю, какъ на самостоятельныя дѣйствіи этой главной монады, собственная сущность которой намъ вполнѣ неизвѣстна… Объ уничтоженіи нечего и думать: но стоитъ поразмыслить о грозящей намъ опасности быть захваченными и подчиненными монадой хотя и низшею, но сильною»…

Какъ относится религія Гете къ христіанству?

«Для меня Христосъ, — признается онъ въ минуту откровенности, — навсегда останется существомъ въ высшей степени значительнымъ, но загадочнымъ». (Mir bleibt Christus immer ein höchst, bedeutendes, aber problematisches Wesen.)

Я за Тобой не пойду…
Folgen mag ich dir nicht…

— обращается онъ ко Христу въ одной изъ своихъ венеціанскихъ эпиграммъ и кощунствуетъ о Воскресеніи съ возмутительной легкостью.

А въ разговорѣ съ Эккерманомъ утверждаетъ: «Сколько бы ни возвышался духъ человѣческій, высота христіанства не будетъ превзойдена». — «Величіе Христа настолько божественно, насколько вообще божественное можетъ проявиться на землѣ».

Но, поклоняясь Христу, онъ проходить мимо Него, и, въ концѣ концовъ, Гретхенъ, кажется, все таки права, когда говоритъ Фаусту-Гете:

Steht aber doch immer schief darum,
Denn du hast kein Christentum.
А все же что-то тутъ неладно
Затѣмъ, что ты не христіанинъ.

Тутъ, впрочемъ, неладно не только у Гете, но и у всего современнаго человѣчества.

Ясно одно: что религія Гете не совпадаетъ съ христіанствомъ. Въ христіанствѣ не понимаетъ онъ чего-то главнаго, — не того ли прерывнаго, катастрофическаго, внезапнаго, непредвидимаго, что въ религіи называется Апокалипсисомъ?

Но если одна часть его религіознаго опыта меньше, то другая — больше, чѣмъ историческое христіанство. Послѣднее соединеніе вѣры и знанія, откровеніе Духа, «дыханія Божьяго» въ природѣ, которое предчувствуетъ онъ, выходить за предѣлы христіанства.

Для насъ, русскихъ, явленіе Гете особенно значительно.

Какъ волка ни корми, все въ лѣсъ глядитъ; какъ ни сближайся Россія съ Европою, — все тяготѣетъ къ Азіи. На словахъ — тяготѣніе къ Западу, на дѣлѣ — къ Востоку. Православіе — христіанство восточное.

Du hast kein Christentum,
Ты не христіанинъ,

— говоритъ, какъ Гретхенъ Фаусту, святая Русь грѣшному Западу.

«Свѣтъ Христовъ просвѣщаетъ всѣхъ», — это мы тоже говоримъ, — говоримъ, но не дѣлаемъ. Нѣтъ-нѣтъ, да и усомнимся въ самой сути просвѣщенія вселенскаго, т. е. европейскаго, ибо иного взять негдѣ, — усомнимся, добро оно или зло, отъ Бога или отъ дьявола; нѣтъ-нѣтъ, да подумаемъ: не опроститься ли, не отправить ли всю европейскую цивилизацію къ чорту и не начать ли сызнова, «по-мужицки, по-дурацки»? Что это не только нелѣпая, но и нечестивая мысль, — мы все еще не поняли, какъ слѣдуетъ.

Вотъ отъ этого-то русскаго яда лучшее противоядіе Гете. Лучше, чѣмъ кто-либо, знаетъ онъ, что просвѣщеніе — отъ Бога; хотя и «язычникъ», съ большимъ правомъ, чѣмъ иные христіане, могъ бы сказать: свѣтъ Христовъ просвѣщаетъ всѣхъ; лучше, чѣмъ кто либо, могъ бы напомнить намъ, что и Европа — Святая Земля.

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
Въ рабскомъ видѣ Царь Небесный
Исходилъ, благословляя,

— исходилъ не только нашу, но и ту родную, святую землю — Европу.

Wer immer strebend sich bemüht,
Den können wir erlösen.
Кто вѣчно трудится, стремясь,
Того спасти мы можемъ,

— поютъ ангелы, «вознося въ горнія безсмертную часть Фауста».

«Въ этихъ словахъ, — говоритъ Гете, — ключъ къ спасенію Фауста». Можетъ быть, и къ спасенію всего европейскаго Запада: онъ вѣдь тоже «вѣчно трудится, стремясь».

Д. Мережковскій.
Возрожденіе, № 2501, 7 апрѣля 1932.

Visits: 13

На дняхъ изъ Москвы вернулся извѣстный строитель-архитекторъ О. Бильфердингъ, пробывшій тамъ семь мѣсяцевъ. Вотъ что разсказалъ г. Б. вашему корреспонденту.

Меня пригласило совѣтское правительство пріѣхать въ Москву для консультаціи и составленія плановъ по обстраиванію въ первую очередь Москвы, а затѣмъ и другихъ центровъ. Черезъ торгпредство мнѣ былъ присланъ приличный авансъ въ долларахъ и контрактъ на годъ съ правомъ возобновленія еще на одинъ годъ, и я отправился въ Москву.

Армія иностранныхъ инженеровъ

Тамъ меня помѣстили въ гостиницѣ на Софійкѣ, [1] и я сталъ въ строительномъ трестѣ знакомиться съ очередными совѣтскими планами. На первыхъ порахъ я былъ пораженъ обиліемъ приглашенныхъ совѣтскимъ правительствомъ иностранныхъ инженеровъ и строителей-архитекторовъ. Тутъ были американцы, англичане, итальянцы, австрійцы и, конечно, — нѣмцы.

Не менѣе тридцати инженеровъ и архитекторовъ-иностранцевъ ежедневно работало въ отдѣлѣ городского строительства при московскомъ коммунистическомъ хозяйствѣ, двадцать архитекторовъ въ Госстроѣ и около пятидесяти въ главномъ строительномъ трестѣ.

Словомъ, цѣлая армія иностранцевъ, всѣ на крупномъ содержаніи (не менѣе 1000 долларовъ въ мѣсяцъ), занималась изученіемъ матеріаловъ, подготовленныхъ русскими спецами на основаніи заданій совѣтскаго правительства.

Фантастическіе планы

Эти проекты похожи были на фантастическіе планы на Марсѣ, но не годились для нашей грѣшной земли. Тутъ были проекты построекъ городовъ-садовъ: отъ Тріумфальныхъ Воротъ по Петербургскому шоссе [2] на протяженіи ста километровъ примѣрно 30—40 жилыхъ домовъ, конечно, со всѣми новѣйшими усовершенствованіями; постройка въ самой Москвѣ 2000 небоскребовъ изъ бетона, ста образцовыхъ шестиэтажныхъ зданій для клубовъ, читаленъ, театровъ и школъ, подземной желѣзной дороги, асфальтированія всей территоріи столицы и, наконецъ, полнаго капитальнаго ремонта всѣхъ старыхъ построекъ.

Чтобы высчитать хотя бы въ приблизительныхъ и грубыхъ цифрахъ стоимость этихъ построекъ, нужно нѣсколько сотъ опытныхъ строителей-инженеровъ. А для осуществленія этихъ грандіозныхъ заданій нужны десятки милліардовъ долларовъ, десятки заводовъ, фабрикъ и мастерскихъ, которые изготовляли бы строительные матеріалы и десятки тысячъ рабочихъ-спеціалистовъ строительнаго дѣла…

Когда однажды я высказалъ мои сомнѣнія главному совѣтскому инженеру и спросилъ, зачѣмъ дѣлается вся эта Сизифова работа, русскій коллега печально посмотрѣлъ на меня и пожавъ плечами отвѣтилъ:

— Не наше дѣло разсуждать; приказано планировать и мы должны планировать. А тамъ начальство вынесетъ свое окончательное рѣшеніе.

Я понялъ, что въ этой обстановкѣ безсмысленны всякія логическія возраженія, и по примѣру другихъ коллегъ сталъ тоже планировать.

Въ сумасшедшемъ домѣ…

Впервые въ моей долголѣтней практикѣ архитектора-строителя (г. Бильфердингъ исполнялъ крупнѣйшія постройки въ Европѣ и даже Америкѣ) мнѣ приходилось оперировать не съ реальными, а съ предполагаемыми данными и цифрами, т. е. попросту приходилось фантазировать. Это самая легкая и занимательная работа. Вы не стѣснены ничѣмъ, не ограничены никакими техническими, матеріальными и, главное, финансовыми нормами. Вы можете дать волю своей фантазіи, ибо ваши заказчики не останавливаются ни передъ какими препятствіями. Лишній десятокъ милліардовъ долларовъ не играетъ никакой роли…

Признаюсь, временами мнѣ казалось, что я работаю не въ государственномъ учрежденіи, а въ сумасшедшемъ домѣ, гдѣ весь составъ больныхъ страдаетъ одной болѣзнью: планированіемъ грандіознѣйшихъ, невиданныхъ еще въ мірѣ зданій и сооруженій…

Московская дѣйствительность

Все, что за послѣдніе годы построено въ Москвѣ, носитъ характеръ временнаго, наспѣхъ сбитаго изъ плохого матеріала лѣтняго лагеря; «нормальное и прочное строительство впереди»…

Я видѣлъ новыя бетонныя постройки 1930 года, которыя уже нуждаются въ основательномъ ремонтѣ, иначе ихъ придется сломать. Такъ называемые совѣтскіе темпы — это только политическая игра на психологіи усталыхъ рабочихъ массъ, которымъ все обѣщаютъ рай на землѣ.

Трудно передать въ обычныхъ выраженіяхъ, что испытываетъ московское населеніе (его подавляющее большинство) въ жилищномъ вопросѣ. Каторжане въ европейскихъ странахъ имѣютъ больше жилой площади, чѣмъ совѣтскіе граждане въ столицахъ и крупныхъ центрахъ…

И замѣчательно, чѣмъ страшнѣе и невыносимѣе жилищная нужда въ совѣтской странѣ, тѣмъ болѣзненнѣе размахъ фантазіи совѣтскаго правительства въ области стройки. Это настоящая «манія грандіоза»…

Многіе изъ моихъ иностранныхъ коллегъ такого же мнѣнія. Пока совѣтское правительство платило долларами — иностранные инженеры охотно работали по безсмысленному «планированію» — лишь бы вывезти побольше денегъ. Но какъ только совѣтское правительство стало постепенно переходитъ на червонцы — лучшіе спецы стали уѣзжать изъ СССР.

Я былъ очень радъ, когда однажды меня вызвалъ предсѣдатель «Москвостроя» и заявилъ мнѣ, что отнынѣ они могутъ платить только 40 проц. иностранной валютой, а остальные 60 проц. я буду получать въ червонцахъ. Это давало мнѣ поводъ къ расторженію договора и я въ тотъ же день отправилъ по почтѣ заявленіе, прося о расчетѣ и освобожденіи меня отъ дальнѣйшей службы. Мое желаніе было исполнено — въ Москвѣ теперь рады освободиться отъ старыхъ валютныхъ договоровъ, каждый долларъ теперь тамъ на счету. На прощанье пришлось еще долго бороться за полученіе расчета. Мнѣ предлагали чекъ на Берлинъ, но я настоялъ на выплатѣ наличными въ Госбанкѣ.

На границѣ въ Себежѣ чекисты пытались отобрать у меня доллары, но я пригрозилъ жалобой своему правительству, и имъ пришлось вернуть мнѣ деньги съ извиненіями.

[1] Ул. Софійка. Переименована большевиками въ «Пушечную», названіе такъ и не возвращено.

[2] До сихъ поръ «Ленинградское».

X.
Берлинъ.
Возрожденіе, № 2479, 16 марта 1932.

Visits: 10