Дальневосточное зарубежье не безъ основанія жалуется на насъ, на наше равнодушіе къ жизни и творчеству русскихъ людей, исполняющихъ то же историческое заданіе, что и мы, но благодаря своей географической близости къ Россіи, болѣе остро ощущающихъ ея роковыя судьбы.

Жизнь русской эмиграціи въ Харбинѣ и въ Шанхаѣ сложилась иначе, чѣмъ наша на Западѣ. Быть можетъ, правы дальневосточные писатели, утверждая, что ихъ быть «проще, суровѣе, но красочнѣе». Они охотно признаются въ томъ, что многое изъ духовнаго наслѣдія Запада имъ недоступно, что лучшія европейскія книги до нихъ часто не доходятъ и что культурный ихъ уровень ниже, чѣмъ въ русскомъ Парижѣ и Берлинѣ. Зато на ихъ сторонѣ преимущества болѣе активной, волевой жизни, обусловленной тѣмъ, что они не являются въ Китаѣ бѣженскимъ, случайнымъ элементамъ, но піонерами русской культуры, завоевавшими цѣной многихъ жертвъ и усилій опредѣленное и весьма почетное положеніе. Русское населеніе китайскаго Дальняго Востока не поглощается мѣстнымъ; благодаря высокому уровню русской цивилизаціи, ему легко отстаивать свою самобытность. «Мы живемъ на Востокѣ. Мы держимъ направленіе на Россію», читаемъ мы въ предисловіи къ новому харбинскому сборнику «Багульникъ», гдѣ чувствуется своеобразный дальневосточный патріотизмъ — предвозвѣстникъ регіональной литературы, которая сыграетъ, по всей вѣроятности, большую роль въ культурной жизни Россіи. *)

Харбинскіе авторы, назвавшіе свои сборникъ «Багульникомъ», по имени растенія, весною прежде всѣхъ другихъ расцвѣтающаго по необъятнымъ просторамъ Приморья, Пріамурья, Забайкалья и Манчжуріи, глубоко чувствуютъ очарованіе дальневосточной экзотики.

Легендарный Китай нынѣ сливается съ новымъ, пронизаннымъ англо-американскимъ вліяніемъ. Объ этихъ двухъ ликахъ Дальняго Востока авторы группы «Багульника» говорятъ нѣсколько повышеннымъ тономъ, почти восторженно. — «Востокъ, — пишутъ они. — это тысячелѣтнее спокойствіе буддійскихъ монастырей, золотые эвонки желтыхъ ламъ, простирающихся передъ лицомъ живого Бога. Востокъ — это зелень, просторы морей, пахнущій медомъ кэпстенъ въ трубкахъ моряковъ, океанскіе пароходы, рѣжущіе дали Великаго океана, и силуэты китайскихъ кораблей съ высоко-задранной кормой и съ рубиновымъ фонаремъ на мачтѣ… Востокъ — это страна прохладныхъ конторъ, серебра и «бизнесовъ», спекуляцій и роста состояній, страна, гдѣ русскіе сражаются и охотятся на тигровъ, и торгуютъ, и борются съ жизнью»…

Эта «декларація» пріоткрываете намъ умонастроенія дальневосточныхъ авторовъ, реставрирующихъ экзотическую романтику. Многіе изъ парижскихъ читателей, пожалуй, замѣтятъ, что веселѣе и даже прибыльнѣе охотиться за тиграми или сидѣть въ прохладныхъ конторахъ, не спѣша обдѣлывая свои «бизнесы», чѣмъ работать у “Рено” и стрѣлять изъ ружья съ кривой мушкой въ одномъ изъ парижскихъ тировъ. Но красочность дальневосточной жизни, повидимому, достается не даромъ. Изъ повѣсти Михаила Щербакова «Черная серія» (въ «Багульникѣ») мы узнаемъ, съ какими трудностями сопряжено дальневосточное существованіе бывшаго «бѣлаго» офицера-авіатора, который, скрываясь отъ большевиковъ и отъ японцевъ, поступилъ механикомъ на утлое рыболовное суденышко. Повѣсть Щербакова написана не совсѣмъ увѣреннымъ русскимъ языкомъ (сибирское «однако» привязалось къ нему, какъ частица «же» къ писаніямъ О. Форшъ). Философія Щербакова не сложна — существуетъ красная и черная серія въ жизни каждаго человѣка. Его герой попадаетъ въ черную — улетая на аэропланѣ изъ Владивостока, которому грозитъ японская оккупація, онъ ненарокомъ убиваетъ японскаго солдата, навсегда разстается со своей возлюбленной, попадаетъ къ чехословакамъ, наконецъ, подъ командой капитана съ зловѣщей фамиліей Худовѣй скитается близъ Полярнаго Круга, терпитъ аварію, едва не погибаетъ отъ голода и жажды. Лишь на Маріанскихъ островахъ черная серія оставляетъ несчастнаго летчика.

Интересенъ также этнографическій очеркъ того же автора «По древнимъ каналамъ», знакомящій насъ съ малоизвѣстной намъ жизнью Китая (въ шанхайскомъ «Понедѣльникѣ»). Будемъ надѣяться. что дальневосточнымъ авторамъ удастся возродить “морской разсказъ” и создать авантюрную повѣсть, достигшую такого совершенства въ англо-американской литературѣ. Вліяніе англійскихъ пи сателей. повидимому, сильно въ русскомъ Приморьѣ, вь Китаѣ и въ Японіи. Дальневосточная русская молодежь стремится въ американскіе университеты, читаетъ англійскія книги. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ нѣкая Мери Визи выпустила въ Харбинѣ любопытную книжку оригинальныхъ русскихъ стиховъ и переводовъ на англійскій языкъ Блока и Гумилева.

Къ регіональной литературѣ принадлежатъ также «Записки крестьянскаго начальника» Ф. Ф. Даниленко, автора нѣсколькихъ бытовыхъ романовъ, пользующихся, по свидѣтельству мѣстныхъ критиковъ, большимъ успѣхомъ въ широкихъ кругахъ читателей…

Разсказы, повѣсти, поэмы и сонеты Всеволода Иванова (котораго не слѣдуетъ смѣшивать съ совѣтскимъ писателемъ, его тезкой и однофамильцемъ) представляютъ извѣстный интересъ лишь для исторіи русской культуры на Дальнемъ Востокѣ. Впрочемъ, харбинскіе и шанхайскіе критики сравниваютъ писанія этого плодовитаго автора съ произведеніями Бунина и даже Лермонтова!

Слѣдуетъ замѣтить, что критическіе опыты дальневосточныхъ писателей болѣе чѣмъ неудовлетворительны. Желаніе быть «не хуже другихъ» порождаетъ какой-то непріятный, развязный тонъ. Большинство статей и критическихъ замѣтокъ въ шанхайскимъ и харбинскомъ журналахъ напоминаютъ стилистическія упражненія совѣтскихъ выдвиженцевъ.

Среди русскихъ писателей на Дальнемъ Востокѣ Арсеній Несмѣловъ намъ кажется самымъ одареннымъ. Онъ интересенъ не только какъ опытный стиходворецъ, въ немъ нашла себѣ отраженіе одна изъ главныхъ поэтическихъ темь вашего времени, его творчество совпало съ возрожденіемъ эпическаго начала въ русской литературѣ. Эпическая поэзія ожила въ періодъ военнаго коммунизма, въ романахъ и повѣстяхъ Бабеля, Леонова, Всеволода Иванова, Пильняка и въ поэмахъ Волошина. Андрей Бѣлый, со свойственной ему прозорливостью, писалъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ, что импульсъ нашего времени — эпическій. Поэтому журналъ, который Бѣлый основалъ тогда въ Берлинѣ, былъ названъ «Эпопея».

Возрожденіе эпоса совпало съ сумерками лирики. Упадокъ лирической поэзіи вызванъ не только оскудѣніемъ творческихъ силъ, но и всѣми бѣдствіями, которыя васъ преслѣдовали и преслѣдуютъ. Война и революція изсушили ключи душевнаго міра, ожесточили сердца, сократили досуги. Милая «поэтическая лѣнь», воспѣтая поэтами пушкинской поры, большинству современныхъ поэтовъ такъ же недоступна, какъ и романтическія воздыханія, слезы и ламентаціи юнаго Вертера. Кажется иногда, что спасти лирику возможно лишь духовными силами (религіей, мистическимъ опытомъ), ибо духъ въ наши дни не ослабѣлъ, но окрѣпъ въ борьбѣ съ низшими матеріалистическими силами. Тѣхъ поэтовъ, которые сохранили еще лирическій пафосъ (въ эмиграціи они еще существуютъ: въ Россіи голосъ ихъ съ каждымъ годомъ все глуше) надлежитъ всячески оберегать отъ эпическихъ бурь, разражающихся надъ міромъ. Хотя мы не раздѣляемъ мнѣнія Г. Адамовича, написавшаго недавно, что стихи Несмѣлова «умѣлые, пріятные, но вылощенные до пустоты», намъ понятна «установка» почтеннаго критика, ограждающаго себя отъ современности магическимъ кругомъ петербургскихъ воспоминаній. И намъ не чуждо подозрительное отношеніе къ «эпическому строю» современной русской лигернтуры. Эпика, по своей сущности, связана съ общественно-соціальнымъ планомъ, съ историческими событіями, слѣдовательно, не чужда практической жизни, предъявляющей свои мнимыя права на поэтическое творчество, незаинтересованное, автономное. Намъ кажется, что лишь на высяхъ своихъ эпическій строй становится искусствомъ, сливаясь съ драматическимъ дѣйствіемъ, съ трагедіей.

Мы не будемъ судить харбинскаго поэта съ монпарнасскаго верхотурья, но постараемся понять его міроощущеніе.

Въ послѣдней книгѣ Несмѣлова — «Безъ Россіи», мы находимъ строфы, гдѣ ярко выражено отталкиваніе современнаго поэта отъ «чистой» лирики.

Хорошо расплакаться стихами.
Муза тихимъ шагомъ подойдетъ.
Сядетъ. Приласкаетъ. Пустяками
Всѣ обиды ваши назоветъ.
Не умѣю. Только скалить зубы.
Только стискивать ихъ сильнѣй
Научилъ поэта пафосъ грубый
Революціонныхъ нашихъ дней.

«Грубый пафосъ» поэта, бывшаго офицера и контръ-революціонера, влечетъ его къ поэтикѣ совѣтскихъ авторовъ. Въ стихахъ Несмѣлова чувствуется вліяніе Маяковскаго, Есенина, Сельвинскаго. Мысль о Россіи никогда не покидаетъ его, и онъ не можетъ забыть теперь, когда уже давно «отшумѣлъ Ледяной походъ», о томь, какъ о крѣпостной бетонъ разбилась «фаланга Каппеля», какъ былъ отданъ Владивостокъ, какъ по дикимъ просторамъ Дальняго Востока разсѣялись послѣдніе партизаны.

Несмѣлову принадлежатъ также чрезвычайно интересные военные разсказы. «Короткій ударъ» (въ «Багульникѣ») не уступаетъ лучшимъ страницамъ нашумѣвшаго романа Ремарка.

Несмѣловъ-поэтъ остро ощущаетъ смѣну лѣтъ и поколѣній, онъ чувствуетъ всѣ излучины и всѣ пороги «рѣки временъ», влекущей людей къ адской расщелинѣ, гдѣ все исчезаетъ.

Маршъ свой медленный вдругъ ускоряютъ года,
Сорокъ два, сорокъ три, сорокъ пять и полвѣка.

Само время становится въ его сознаніи «мемуарнымъ», жизнь — отраженной. Воспоминанія юности порой просачиваются въ желѣзный міръ поэта, образы дѣтства туманятъ взоръ. Но мѣдная музыка Арея снова торжествуетъ и онъ гонитъ прочь отъ себя элегическую Музу. Вокругъ него — новое поколѣніе. Юноши стремятся не въ Константиновское училище, какъ нѣкогда его сверстники-кадеты, а въ заокеанскія высшія учебныя заведенія.

Пятъ рукопожатій за недѣлю.
Разлетится столько юныхъ стай!..
…Мы умремъ, а молоднякъ подѣлятъ
Франція, Америка, Китай.

Далеко не всѣ стихотворенія Несмѣлова удачны, ему часто мѣшаетъ замысловатость выраженій, погоня за внѣшними эффектами, но въ лучшихъ пьесахъ онъ создаетъ свой міръ, находитъ самого себя, преодолѣвая бытовыя формы; отъ жанра онъ возвышается тогда до эпической поэзіи, гдѣ все — огненное дѣйствіе. Такова «Баллада о Даурскомъ Баронѣ» (извѣстномъ партизанѣ Унгернъ-Штернбергѣ):

…И весь содрогаясь отъ гнѣва и боли,
Онъ отдалъ приказъ отступать на Ургу,
Стенали степные поджарые волки,
Шептались пески.
Умиралъ небосклонъ.
Какъ идолъ, сидѣлъ на косматой монголкѣ,
Монголомъ одѣтъ,
Сумасшедшій баронъ.
И шорохамъ ночи безсонной внимая,
Онъ призраку гибели выплюнулъ:
— «Прочь!»
И каркала ворономъ —
Глухонѣмая,
Упавшая сзади,
Даурская ночь.

***

Я слышалъ —
Въ монгольскихъ унылыхъ улусахъ,
Ребенка качая при дымномъ огнѣ,
Раскосая женщина въ кольцахъ и бусахъ
Поетъ о баронѣ на черномъ конѣ…
И будто бы въ дни,
Когда въ яростной злобѣ
Шевелится буря въ горячемъ пескѣ,—
Огромный,
Онъ мчитъ надъ пустынею Гоби
И воронъ сидитъ у него на плечѣ.

Объ остальныхъ поэтахъ, принимающихъ участіе въ разбираемыхъ нами журналахъ и сборникахъ, говорить еще рано. Намъ запомнились стихи Тамары Андреевой, одной изъ участницъ сборника «Лѣстница въ облака» харбинскаго кружка «Акмэ» (есть и такой).

Будемъ надѣяться, что русская литература и русское издательское дѣло на Дальнемъ Востокѣ не заглохнутъ въ эти тяжелые дни, когда Манчжуріи и всему Китаю снова угрожаютъ усобицы, войны и всякія бѣдствія.

*) «Багульникъ», литературно-художественный сборникъ, кн. 1-ая, Харбинъ, 1931 г. Для этой статьи мы воспользовались также слѣд. изданіями: «Понедѣльникъ». Журналъ Содружества Работниковъ Искусствъ. № 1, Шанхай, 1930 (№ 2 въ печати); Арсеній Несмѣловь — «Кровавый Отблескъ», стихи, Харбинъ, 1929; А. Несмѣловъ. — «Безъ Россіи», стихи, Харбинъ. 1931; М. Визи (Mary Vezey) — «Стихотворенія», Харбинъ, 1929; Всеволодъ Ивановъ — «Сонеты», Харбинъ, 1929.

Илья Голенищевъ-Кутузовъ.
Возрожденіе, № 2424, 21 января 1932.

Visits: 16