Барановичи. — большая деревня. — Бѣлорусскіе мужики. — Столпцы. — Мысли въ жару. — На пути къ совѣтской границѣ. — Большевицкая арка и пятиконечная звѣзда. — На совѣтской территоріи. — Насъ фильмуютъ. — Вдоль границы. — Бесѣда съ совѣтскимъ кондукторомъ.

Барановичи мѣсто историческое, большая деревня, широко раскинувшаяся, однообразная, рѣдко застроенная. Бѣлоруссія. Говоръ здѣсь у мужиковъ жесткій, гортанный. И пейзажъ жесткій. Хвойные лѣса, поля, ни единаго холма кругомъ, сѣрыя хаты и сѣрыя рубахи мужиковъ.

Воскресное утро. Тянутся по улицѣ мужики изъ окрестныхъ селъ. Иду рядомъ съ крестьянской семьей.

— Ну, конечно, мы русскіе, — говоритъ старшій, бородатый, приземистый мужикъ, — бѣлоруссы значитъ.

Молодой, картузъ у него набекрень, смотритъ на меня исподлобья. Не понимаетъ, кто я, — а вдругъ пойду да разскажу польской полиціи, что ругали они «осадниковъ», да какъ ругали!..

Убогая деревянная церковь въ Барановичахъ. Теперь строятъ новую, но когда выстроятъ, только гадать можно. Скупо правительство на субсидіи.

Босыя бабы кормятъ дѣтей на травѣ. Толпа въ церкви. Сзади глядя — несчетные загорѣлые затылки и пестрыя бѣлые, красные, синіе, всѣхъ цвѣтовъ платки. А за затылками, за платками пламя свѣчей и сверкающій иконостасъ. Служитъ батюшка старый, благодушный; такъ душевно читаетъ онъ слова Евангелія, такъ плавно, такъ любовно благословляетъ склонившіяся головы…

Въ Барановичахъ польская начальная школа, есть и еврейская. Бѣлорусскому языку обучаютъ, русскому, конечно, нѣтъ. Но Законъ Божій здѣсь преподается по-русски. Обѣлоруссить населеніе полякамъ не удалось. Если бѣлоруссомъ-самостійникомъ объявитъ себя мужикъ, значитъ большевикъ или полу-большевикъ. Бѣлоруссовъ начали бояться поляки послѣ процесса большевицкихъ «хуртковъ», революціонныхъ бѣлорусскихъ союзовъ, нынѣ воспрещенныхъ. Но признать населеніе русскимъ поляки и не думаютъ, и когда бѣлоруссы дѣйствуютъ противъ русскихъ — ихъ поддерживаютъ.

Пріѣхалъ я въ Барановичи спеціально, чтобы получить пропускъ къ совѣтской границѣ. Каменные новые дома — цѣлый кварталъ. Здѣсь живутъ чиновники, а кругомъ казармы — близко отъ мѣста, гдѣ стояли поѣздные составы штаба верховнаго главнокомандующаго. Такъ и запомнились отъ Барановичей: евреи, русскіе крестьяне, а въ центрѣ — чиновники и солдаты.

Оказалось, разрѣшеніе нужно брать въ Столпцахъ.

---

Столпцы, какъ и Барановичи — огромная деревня и такъ же какъ въ Барановичахъ живутъ въ Столпцахъ почти одни евреи, а въ центрѣ — правительственныя зданія.

Странный городъ Столпцы, странный потому, что жизнь въ немъ мирная, обыденная, а это послѣдній городъ на рубежѣ новой Европы, — дальше уже все иное, непостижимое: черезъ пятнадцать верстъ совѣтская граница.

Жизнь обыденная, но разговоры столпчанъ полны невольнаго волнующаго любопытства, а что тамъ, за пятнадцатой верстой?

— Въ Минскѣ свиныо большевики ввели въ синагогу, — разсказывалъ раввинъ, что бѣжалъ оттуда.

Къ осени снова крестьяне побѣгутъ. Теперь меньше перебѣжчиковъ стало. Тройные кордоны поставили большевики. Но осенью все прорвутъ, увидите…

---

Тихо течетъ Нѣманъ, купаются дѣти, веселъ ихъ смѣхъ, шумны всплески воды. Жалкій, хилый еврей идетъ за мной. Догоняетъ, отстаетъ, снова догоняетъ — старается уговорить меня продать ему все, что привезъ съ собой: онъ больше всѣхъ платитъ за поношенное платье. Чеснокомъ несетъ отъ него, чеснокомъ несетъ изъ еврейскихъ лавочекъ возлѣ моста. Скученное, нищее гетто. Такимъ же было оно и сотни лѣтъ назадъ.

Сегодня я увижу совѣтскую границу.

---

Не такъ то ужъ просто оказывается проѣхать на границу. Староста столпецкій объясняетъ мнѣ:

— Не могу дать вамъ разрѣшенія. Вѣдь это какъ бы фронтъ. Каждую ночь гдѣ-нибудь стрѣльба. Отвѣтственности не хочу брать. Долженъ запросить министерство…

Томительные часы ожиданія. Жара угнетающая. Безцѣльно хожу по столпецкимъ улицамъ. Изучилъ ихъ кажется такъ, что никогда не забуду — и зачѣмъ мнѣ это? Базаръ съ пыльными подводами, Рахили на порогахъ, возъ съ сѣномъ, солдаты у забора учатъ дѣвку курить, лаетъ собака, куры, и снова откуда-то понесло чеснокомъ…

Лѣнивыя мысли, лѣнивые разговоры въ такую жару.

Объясняетъ мнѣ какой-то польскій чиновникъ:

— Устраиваются всѣ у насъ перебѣжчики, вотъ одинъ слесаремъ здѣсь работаетъ, другой на заводѣ.

«Перебѣжчики? Откуда? — Ахъ да, оттуда. Изъ неизвѣстности, небытія…»

Жара…

---

Радостная вѣсть — министерство пропускаетъ меня на границу.

Заполняютъ какой-то особый бланкъ. Староста заявляетъ:

— Я позвоню на пограничный пунктъ. Васъ встрѣтитъ комендантъ, но смотрите, никуда не ходите одинъ, ни за что нельзя тамъ ручаться.

---

Я подошелъ къ тайнѣ.

— Нельзя входить на перронъ!.. — прокричалъ полицейскій.

— Почему?

— Поѣздъ въ совѣтскую Россію стоитъ на пути…

Издали вижу длинную вереницу вагоновъ. Стараюсь разглядѣть лица, глаза людей, которые сидятъ тамъ. Слишкомъ далеко, но слышно, по-русски говорятъ.

Какъ проѣхать до Колосова, пограничнаго пункта? Скорѣй всего летучкой, совѣтуютъ мнѣ. Летучка — польский товарный поѣздъ, идетъ изъ Столпцовъ въ Негорѣлое.

Влѣзаютъ со мной унтеръ-офицеръ и три солдата съ винтовками. Эскортъ поѣзда до Колосова. Мчимся среди густыхъ хвойныхъ лѣсовъ. Столбы, провода, столбы — безконечна ихъ вереница, такъ же будутъ бѣжать они мимо оконъ вагона, когда минетъ рубежъ, когда кончится нашъ міръ, въ такихъ же лѣсахъ, по такимъ же полямъ. Пятнадцать минутъ ѣзды, но какъ онѣ тянутся. Ни о чемъ другомъ нельзя думать. Близко… Совсѣмъ близко. Кругомъ — безлюдье, два километра отъ границы, никого сюда не пускаютъ.

— Подъѣзжаемъ, — вдругъ говоритъ унтеръ-офицеръ.

Высовываюсь изъ окна. Вѣтеръ. Какіе то дома впереди, мчится навстрѣчу намъ высокая, сѣрая, дикаго вида, словно выпрыгнувшая изъ-за поворота, арка и ударяетъ въ глаза огромная надпись:

«Привет трудящимся запада».

А надъ надписью пятиконечная звѣзда.

Еще мгновеніе, и арка будетъ надъ нашими головами. Поѣздъ рѣзко замедляетъ ходъ. Остановился. Арка передъ самымъ паровозомъ. Гдѣ «мы» и гдѣ «они»? — Ничего не понять. Схожу, глядя туда — лѣсъ, рельсы тянутся вдаль. Который же домъ «нездѣшній»?

— Очень пріятно, позвольте представиться, капитанъ такой-то. Господинъ староста предупредилъ…

Это меня встрѣчаетъ комендантъ пограничнаго пункта.

---

Дома розовые каменные — польская сторона. Въ двухстахъ метрахъ, не больше, за аркой — не то вилла, не то изба — большевики. Нѣмцы построили во время войны этотъ домъ, соорудили здѣсь полустанокъ. Налѣво — хата, жилище большевицкаго коменданта. Арка деревянная, потуга на новую архитектуру. Въ сіяніи шпицовъ, серпъ и молотъ. Надъ аркой красный флагъ.

Еще ближе къ намъ столбъ бѣло-амарантовый, польскій; за нимъ другой, желто-зеленый — цвѣта Бѣлоруссіи, — совѣтскій.

Лицомъ къ пути, наискосокъ аркѣ, польская надпись на воротахъ: «Да здравствуетъ Рѣчь Посполита», а на другой сторонѣ: «Честь и родина».

Мнѣ говорятъ, что на другой сторонѣ большевицкой арки — написано: «Коммунизм сотрет все границы».

«Привет трудящимся запада». — новая надпись; прежде стояло «рабочим». Большевики рѣшили, очевидно, что «трудящимся» тактичнѣй.

Идемъ по рельсамъ съ комендантомъ. Никого впереди. Вдругъ ясно вижу — человѣкъ на крыльцѣ, вотъ и другой, третій въ зеленыхъ фуражкахъ — пограничники. Всматриваюсь въ лица — молодыя, безусыя. Идемъ дальше. Польскій столбъ. — «Нейтральная зона», объявляетъ комендантъ. Еще нѣсколько шаговъ. Совѣтскій столбъ. Людей на крыльцѣ все больше. Одинъ бѣжитъ къ домику коменданта, вижу какъ стучитъ, что-то говоритъ черезъ окно, комендантъ выглядываетъ. Еше два шага…

— Мы на совѣтской территоріи, — спокойно заявляетъ комендантъ. — Дальше идти уже не совѣтую…

Что тамъ происходитъ впереди? Право, фильмъ крутятъ съ насъ!

— Это они всегда, — говоритъ комендантъ. — Все регистрируютъ, что у насъ происходитъ. Нельзя вѣдь воспретить. Должно быть любопытно имъ, что это за штатскій стоитъ со мною передъ ихъ столбомъ.

Кончили крутить. Смотримъ другъ на друга: онъ и я.

— А что, если сдѣлать еще нѣсколько шаговъ?

— Арестуютъ насъ, меня-то отпустятъ, а васъ защитить я буду безсиленъ.

Легкій вѣтеръ оттуда. Тамъ въ избѣ играютъ на гармошкѣ. Хохотъ доносится. Кругомъ тишина.

Поворачиваемъ, идемъ обратно. Не стоять же здѣсь вѣчность, разъ нельзя сдѣлать шага впередъ, передъ этой несуразной избой и рельсами уходящими вдаль…

---

Польскій комендантъ и совѣтскій, Прокоповичъ, виленскій слесарь — не поддерживаютъ другъ съ другомъ никакихъ сношеній. Польскимъ солдатамъ запрещено говорить съ большевиками. Когда комендантъ долженъ передать большевикамъ какое-либо сообшеніе, онъ подходитъ къ столбу, машетъ платкомъ, къ нему выходитъ совѣтскій комендантъ, принимаетъ сообщеніе, отдаютъ другъ другу честь, не подавъ руки, — вотъ и все.

Раньше еще было мѣсто для встрѣчи — общая водокачка. Но теперь поляки построили свою.

— И впрямь фронтъ здѣсь у васъ, — говорю одному изъ польскихъ офицеровъ.

— Да, въ этомъ родѣ, — отвѣчаетъ онъ. — Такая здѣсь атмосфера, что ружья сами стрѣляютъ. Вотъ совсѣмъ недавно нашего солдата, на нашей сторонѣ ранилъ большевикъ, а потомъ заявилъ, что нашъ перешелъ границу. Обычный инцидентъ. Я служилъ на разныхъ границахъ, вездѣ общаются другъ съ другомъ. Здѣсь совсѣмъ что-то особенное. А перебѣжчики къ намъ попадаютъ чуть ли не каждую ночь. Трудно намъ разобрать, кто спасается, а кто ихъ шпіонъ.

На большевицкой сторонѣ стоитъ рота. При ней два агента ГПУ. Они въ красныхъ фуражкахъ. Главный отрядъ ГПУ на слѣдующей станціи, въ Кайдановѣ. При совѣтскихъ поѣздахъ, которые идутъ въ Столпцы, всегда агентъ ГПУ изъ поляковъ. Поляки воспретили совѣтскимъ кондукторамъ выходить въ Столпцахъ. А то, подъ видомъ кондукторовъ, пріѣзжали шпіоны.

---

Пошли вправо отъ польскихъ строений. Лѣсъ, запахъ грибовъ. Дорога — екатерининскій трактъ. Курганъ, поломанный крестъ съ надписью: «могила бѣженцевъ». Будка, волчица на цѣпи, поймали ее тутъ въ лѣсу.

— Хорошо здѣсь жить, — говоритъ комендантъ, — ягоды, грибы, охота. Тетеревовъ да зайцевъ хоть цѣлый день стрѣляй.

Поляки въ буквальномъ смыслѣ отгородили себя отъ большевиковъ проволокой. Сотни и сотни километровъ, по всей границѣ – проволочныя загражденія.

— Смотрите, вотъ здѣсь ихъ шпіонъ перелѣзъ, проволоку оборвалъ. Изъ нагана началъ стрѣлять въ нашихъ солдатъ. Успѣли пристрѣлить, никого не ранилъ.

Ходъ черезъ проволоку. Мы на другой сторонѣ. Пни, мохъ, рѣдкая трава. Впереди высокія ели — совѣтская земля.

— Только бы не сбиться, — говоритъ комендантъ. — Отъ столба до столба — прямая линія, по эту сторону мы, а тамъ они. На насъ сейчасъ во всѣ глаза смотрять большевики.

— Да гдѣ же они? Никого не видно.

— Нашихъ тоже не видно. Хотите покажу вамъ…

Дѣлаемъ нѣсколько шаговъ назадъ. Комендантъ останавливается подъ деревомъ.

Спрашиваетъ громко, глядя наверхъ:

— Ничего подозрительнаго?

— Ничего, пане капитане, — раздается съ дерева.

Различаю среди вѣтвей солдата съ биноклемъ.

— И пулеметы у насъ такъ запрятаны, что никогда не замѣтить.

Табунъ лошадей, домикъ, арендаторъ живетъ. Помѣщичья земля, начинаются владѣнія князей Радзивиловъ.

---

— Обратно поѣдете на совѣтской летучкѣ. Не безпокойтесь, въ поѣздѣ будутъ наши солдаты.

Свистокъ. Подходитъ поѣздъ. На вагонахъ — молоты и серпы, названія русскихъ городовъ, везутъ дерево. Медленно движется поѣздъ, медленно исчезаетъ арка, дома.

Насъ двое на площадкѣ послѣдняго вагона. Совѣтскій кондукторъ и я.

Онъ совсѣмъ молодой, лицо простодушное, симпатичное. Въ фуражкѣ съ малиновымъ кантомъ, въ кителѣ.

Нѣсколько минутъ молчанія. Какъ начать мнѣ съ нимъ разговаривать, какъ сказать все что хочется, все узнать?

— Хотите папироску?

— Русскій вы человѣкъ, это хорошо…

— Русскій, но въ Россію мнѣ нельзя.

— Почему нельзя?

— Бѣлобандитъ я.

Кондукторъ странно глядитъ на меня.

— Что значить бѣлобандитъ? — Такой же вѣдь человѣкъ. Вы попросите, пустятъ…

— Такъ-то это просто у васъ. Вы коммунисть?

— Безпартійный.

— Ну, какъ живется у васъ?

— Мнѣ-то ничего, паекъ у меня, а вообще голодъ будетъ.

Стучатъ колеса — приходится кричать.

— А какъ говорятъ у васъ, гдѣ генералъ Кутеповъ?

— Писала же наша печать — уѣхалъ съ капиталомъ.

— И вы вѣрите? Вѣдь большевики похитили.

— Зачѣмъ же нашъ союзъ будетъ такія вещи дѣлать? Да и невозможно это. Французская полиція не допустила бы…

Говорю первое, что приходитъ въ голову.

— Вотъ у васъ пишутъ — паны здѣсь, а у васъ коммунисты тѣ же паны.

Молчитъ, не хочетъ спорить, или думаетъ какъ и я.

Какъ войти въ его душу — вѣдь такого случая уже не будетъ. Онъ самый обыкновенный, самый средній человѣкъ, этотъ кондукторъ. Никакой злобы ко мнѣ не вижу въ его глазахъ. Но страшно ему должно быть — коммунисты въ поѢздѣ.

Польскій солдатъ входитъ на площадку. Мы оба, словно по взаимному соглашенію, умолкаемъ.

Столпцы. Пожимаю руку совѣтскому кондуктору.

— Хотите, возьмите русскую папиросу, — говоритъ онъ. — Пріятно вамъ будетъ покурить…

Улыбается мнѣ. Простое русское лицо…

Л. Любимовъ
Возрожденіе, №1914, 29 августа 1930.

(Продолженіе слѣдуетъ)

Visits: 13

ВИЛЬНА. — ВОЕВОДА РАЧКЕВИЧЪ. — ПОЛИТКОМЪ ПРИ ВОЕВОДѢ. — КАКОЙ ЯЗЫКЪ ПОНИМАЮТЪ МУЖИКИ. — ВЛАДЫКА ѲЕОДОСІЙ. — РУССКІЕ ВЪ ВИЛЬНѢ. — САМОЕ СИЛЬНОЕ РУССКОЕ СООБЩЕСТВО ВЪ ПОЛЬШѢ. — СТАРООБРЯДЦЫ. — СЕМЬЯ ПИМОНОВЫХЪ. — НАДЪ ВИЛЬНОЙ. — СТАРООБРЯДЧЕСКАЯ ПЕЧАТЬ.

Вильна — одинъ изъ самыхъ художественно-богатыхъ городовъ на рубежѣ новой Европы. Пышность, могучій, поистинѣ славянский размахъ польско-литовскаго барокко и рококо наложили на Вильну свою печать. Словно застывшіе, ставшіе матеріей, громы органовъ — во славу католицизма, блещущаго великолѣпіемъ, непримиримаго и бурнаго — порталы, купола, колоннады, плафоны и алтари костеловъ Миссіонерскаго и Бернардинскаго, св. Яна, св. Екатерины, св. Казимира, св. Петра и Павла, безчисленныхъ виленскихъ костеловъ. А можетъ быть самый могучій, самый замѣчательный костелъ — св. Анны, уводитъ васъ въ столь же пышную, какъ и рококо, позднюю польскую готику, древнюю польскую культуру; словно огромные корни фантастическаго дерева, словно рукава полноводныхъ рѣкъ — кирпичный его фасадъ. То тамъ, то здѣсь — слѣды Россіи. Романовская церковь, русскіе купола, мозаика, русскіе лики святыхъ — соприкосновеніе, но не сліяніе двухъ культуръ.

Какъ странно мнѣ быть въ Вильнѣ! Каждая улица, каждый костелъ напоминаютъ о далекихъ годахъ. Въ Вильнѣ прожилъ я шесть лѣтъ дѣтства. Съ 1906 по 1912 годъ отецъ мой былъ виленскимъ губернаторомъ. Онъ неизмѣнно сохранялъ хорошія отношенія съ виленскими поляками и евреями — и тѣ и другіе стараются теперь быть со мной какъ можно любезнѣй.

Швейцаръ гостиницы, гдѣ я остановился, смотритъ на меня съ умиленіемъ. «Боже мой, сынъ нашего губернатора!» По старому польскому обычаю хочетъ поцѣловать мнѣ руку, зоветъ прислугу смотрѣть на меня.

Я не знаю, ненавидѣлъ ли онъ русскую власть, какъ якобы ненавидѣли ее всѣ поляки — врядъ ли, зачѣмъ ему, мирному швейцару гостиницы, было питать такія чувства? — не знаю и любилъ ли онъ ее, но онъ былъ молодъ тогда и всѣмъ въ Вильнѣ лучше жилось въ довоенные годы. Вотъ и растрогался онъ потому, что я напомнилъ ему о прошломъ.

Въ староствѣ — прежнемъ губернаторскомъ домѣ — мнѣ командируютъ курьера, спеціально, чтобы показать помѣщеніе. Курьеръ тоже старый, чуть ли не готовъ онъ извиняться передо мною за то, что огромную бальную залу, гдѣ прежде были портреты императоровъ, передѣлали въ какія-то клѣтушки для канцеляристовъ. Лишь садъ оставили такимъ — какимъ былъ…

---

Воевода Рачкевичъ пользуется большой популярностью— любитъ его все населеніе, даже литовцы, которыхъ, кстати, сказать, въ самой Вильнѣ совсѣмъ мало. Онъ гуманный, терпимый администраторъ, такимъ же проявилъ онъ себя въ бытность министромъ внутреннихъ дѣлъ. А въ далекомъ уже прошломъ воевода Рачкевичъ — минскій помощникъ присяжнаго повѣреннаго.

Воевода живетъ въ бывшемъ генералъ-губернаторскомъ дворцѣ, историческомъ мѣстѣ, гдѣ останавливались Александръ и Наполеонъ, а канцелярія его въ бывшемъ губернскомъ правленіи.

— Вотъ сынъ одного изъ моихъ предшественниковъ, — любезно говоритъ онъ, знакомя меня со своимъ секретаремъ.— Ну, какъ нашли Вильну?

Воевода разсказываетъ обо всемъ, что дѣлается для поднятія хозяйственнаго положенія области. Въ ремесленной промышленности, въ льняной, въ земледѣліи уже видны большіе успѣхи, говоритъ онъ.

Но и воевода Рачкевичъ считаетъ нужнымъ заявить, что «россійскіе» въ Виленщинѣ лишь бывшіе чиновники или дѣти чиновниковъ.

Впрочемъ, развѣ можетъ иначе говорить представитель польской власти!

Увы, вице-воевода вовсе непохожъ на г. Рачкевича. Г. Киртиклисъ не пользуется ни у кого популярностью въ Вильнѣ. Зато пользуется безграничнымъ довѣріемъ «полковниковъ» — своего рода «политкомъ» при «спецѣ» воеводѣ.

Посаженъ онъ сюда спеціально для деруссификаціи — бѣлоруссовъ натравливаетъ на русскихъ и стремится черезъ подставныхъ лицъ сломить русскую православную іерархію.

Разныя темныя личности выпускаютъ листовки съ площадной бранью противъ русскаго духовенства, стараются подкопаться подъ него, требуютъ іерарховъ-бѣлоруссовъ.

Деревенскіе батюшки говорятъ проповѣдь, гдѣ по-бѣлорусски, а гдѣ и по-русски — все чаще, несмотря на требованіе поляковъ, должны переходить на русскій языкъ.

Мнѣ разсказываютъ такой случай:

Въ одномъ изъ приходовъ въ окрестностяхъ Вильны, священникъ объявилъ о соборѣ по-бѣлорусски. Мужики поняли, что отъ нихъ требуютъ пожертвованій на постройку собора и возроптали.

Батюшка тогда то же самое объявилъ по-польски. Поняли, что паны за свой счетъ хотятъ построить соборъ для русскихъ мужиковъ. Усомнились: не хитрость ли? обманъ какой-то!

Пришлось объяснить по-русски…

Но и въ Виленщинѣ подрастающее поколѣніе и русское, и литовское все чаще и пишетъ и говоритъ по-польски. Поляки прибѣгли къ лучшему способу для распространенія своего языка среди населенія, которое прежде не имѣло о немъ понятія — всеобщему обязательному обученію.

---

Свято-Духовъ монастырь, въ XIII вѣкѣ основанный, резиденція архіепископа виленскаго и лидскаго Ѳеодосія, бывшаго — смоленскаго и харьковскаго.

Необыкновенено представительный, величественный всей внѣшностью своей — просвѣщенный, благочестивый іерархъ, и не только внѣшностью: владыку Ѳеодосія и русскіе и поляки признаютъ самымъ достойнымъ, самымъ ревностнымъ въ Польшѣ представителемъ православія.

Среди русскихъ святынь, подъ тѣнью густыхъ деревьевъ монастыря бесѣдуетъ со мной владыка. Онъ обласканъ польской властью, онъ къ ней лояленъ, но онъ выше всего несетъ знамя православія и въ сердцѣ его — Россія.

Сладостны его рѣчи, смиренныя, мирныя. Нѣтъ злобы въ его словахъ, когда говоритъ онъ о тѣхъ, кто заграницей осуждаегъ автокефалію, а онъ преданъ ей и вѣритъ въ ея каноничность. Искрененъ владыка, но вѣдь иначе и не можетъ разсуждать въ Польшѣ объ автокефаліи русскій іерархъ.

---

Брожу по улицамъ Вильны. Все то же, что и восемнадцать лѣтъ назадъ. Вильна не измѣнилась, не разрослась, не украсилась. Новаго въ ней — лишь бѣдность да тоска. Вѣдь положеніе Вильны трагическое, она въ тупикѣ, заблокированная Германіей, большевиками, Литвой — ни ввоза, ни вывоза. Литва въ 15 километрахъ, но границы нѣтъ — ее не признаютъ литовцы. Въ Литву изъ Вильны надо ѣхать черезъ Германію…

Лѣса, холмы, поля кругомъ города, озера, развалины замковъ. Замковая гора надъ городомъ, вѣщающая о вѣкахъ славы, куда подъ утро, какъ и въ русскіе годы, идутъ загулявшіе офицеры смотрѣть на восходъ солнца, тихія площади вокругъ горы, Острабрама — и на улицѣ подъ воротами, подъ чудотворной иконой колѣнопреклоненныя крестьянки въ платкахъ, старушки съ четками; асфальтъ на Георгіевскомъ проспектѣ, нынѣ — улицѣ Мицкевича, сто метровъ асфальта, которыхъ съ гордостью показываютъ иностранцамъ, громыхающіе автобусы (нѣтъ въ Вильнѣ трамваевъ), жалкіе еврейскіе переулки и гербами украшенные порталы особняковъ…

Сняли памятникъ Екагеринѣ, памятникъ Муравьеву, на открытіи которыхъ были столькіе поляки, мечтавшіе о придворномъ званіи.

Но страшное здѣсь имя Муравьева еще красуется на одной изъ православныхъ святынь. На фасадѣ Пятницкой церкви, въ 1345 году воздвигнутой великой княгиней Маріей Ярославной, гдѣ въ 1705 году служилъ Петръ благодарственный молебенъ за побѣду надъ шведами и гдѣ крестилъ онъ Ганнибала — написано, что воздвигнута она была изъ развалинъ въ царствованіе императора Александра II при генералъ-губернаторѣ графѣ Муравьевѣ.

---

Одиннадцать тысячъ русскихъ въ Вильнѣ. Есть и благотворительныя учрежденія — культурно-просвѣтительное общество во главѣ съ А. Н. Крестьяновымъ, русскій домъ, подъ предсѣдательствомъ О. В. Феодосьевой, филантропическое общество, руководимое М. Я. Бѣлевской, союзъ русскихъ инвалидовъ, подъ предсѣдательствомъ полк. Матвѣева; есть и политическія организаціи — въ первую очередь отдѣлъ Р.Н.О., во главѣ съ А. А. Бутурлиным, есть и двѣ русскія газеты — «Наша Жизнь» (редакторъ — Ф. А. Котляревскій), «Время» (редакторъ — И. А. Емельяновъ), гдѣ сотрудничаютъ Д. Д. Боханъ и К. П. Мар ковъ. Но отчуждены русскіе отъ жизни — съ бѣлоруссами разрывъ, съ поляками — ничего общаго, а среди самихъ — разногласія, главнымъ образомъ основанныя на личностяхъ. Забить въ свой уголъ стараются русскихъ поляки, отстранить отъ всего.

Но есть въ Виленщинѣ одно сообщество, насчитывающее болѣе 60.000 членовъ, которое несомнѣнно является самымъ сильнымъ, самымъ спаяннымъ, самымъ цѣннымъ изъ всѣхъ въ Польшѣ организаций русскаго меньшинства. Это старообрядцы — мощные гребцы русской ладьи на польско-литовскомъ морѣ, русскіе люди, которые никогда не перестанутъ быть русскими. И самое быть можетъ замѣчательное — они не только сохранили въ Польшѣ свое лицо, но сумѣли поставить себя такъ, что поляки не смѣютъ посягать на нихъ, уважаютъ ихъ, потому что видятъ въ старообрядчествѣ непоколебимую силу.

Вполнѣ лояльны они къ Польшѣ, но безъ заискиванія, безъ измѣны самимъ себѣ, какъ сила къ силѣ, которымъ волею судебъ приходится быть вмѣстѣ. Вотъ у кого бы поучиться варшавскому православному синоду…

Я у Пимоновыхъ. Десятки домовъ принадлежатъ имъ въ Вильнѣ, тысячи десятинъ вокругъ города. Арс. Моис. Пимоновъ — председатель Высшаго Старообрядческаго Совѣта, «старообрядческій король», какъ называютъ его поляки.

Огромныя залы съ тяжелыми портьерами, иконостасы, молитвенники, подлинные московскіе хоромы и медлительный патріархальный, величественный укладъ жизни. Таковы же ихъ обитатели. Словно боярыня, сошедшая съ картины Константина Маковскаго — Степ. Дан. Пимонова, на которой лежитъ вся благотворительная дѣятельность среди старообрядцевъ. А сынъ ихъ — Борисъ Арсеньевичъ, тов. пред. Высш. Стар. Сов. — выраженіе дѣйственнаго вѣчно обновляющагося начала въ старообрядчествѣ.

Огромны достижеиія старообрядчества. Православные только готовятся къ собору, а старообрядческая церковь уже съ 1928 г. имѣетъ статутъ. Въ ста пятидесяти начальныхъ школахъ, куда ходятъ старообрядцы, преподаютъ Законъ Божій по-русски. Особую азбуку церковно-славянскую и русскую издали старообрядцы — нельзя вѣдь учить русскій языкъ, но трудно тоже заставить учиться Закону Божьему на русскомъ языкѣ, если не знаешь его. Такъ вотъ учатъ азбукѣ, а она такъ составлена, что по ней дѣти учатся и самому языку.

Русская твердыня въ Польшѣ. Пимоновыхъ поляки считаютъ одними изъ самыхъ именитыхъ жителей Вильны. Торжественно встрѣчали старообрядцы президента Рѣчи Посполитой, не побоялись они привѣтствовать его русскими криками, преподнося хлѣбъ-соль, облеченные въ длинные свои озямы, и не обидѣлся президентъ.

Въ такихъ же озямахъ стоятъ старообрядцы въ своихъ храмахъ: «ибо въ храмъ на молитву каждый христіанинъ долженъ надѣть на себя длинную, скромную одежду, родъ кафтана, называемую озямъ, а женщина — сарафанъ, — покрывъ голову длиннымъ платкомъ. Длинная одежда надѣвается молящимися для того, чтобы отличить человѣка молящагося отъ занятаго житейскими печалями и заботами».

Старообрядческій храмъ св. Покрова на горѣ, тутъ же и школа «духовныхъ наставниковъ», школа пѣнія и столовая для бѣдныхъ.

---

Гремитъ унисонное пѣніе, «наонное» и «нарѣчное», странно однообразное, въ вѣкахъ неизмѣнное, на мотивы Іоанна Дамаскина.

Древнія ноты показываютъ мнѣ. Крюки — знаки указывающіе длину такта. Нужно спеціальное обученіе, чтобы понять ихъ. Однимъ знакомъ здѣсь изображается то, что въ обыкновенныхъ нотахъ требуетъ трехъ строкъ.

Стою я надъ Вильной, словно въ Россіи, среди нижегородскихъ и московскихъ бородатыхъ крестьянъ въ озямахъ, съ загорѣлыми, суровыми и ласковыми лицами, нетронутыхъ почти еще соблазнами вѣка. А подъ ногами купола и купола — пышность католицизма и древней польской шляхты.

Словно символомъ всего старообрядчества въ Польшѣ кажется мнѣ печать Высшаго Совѣта: кругомъ польская надпись, а посерединѣ подъ осьмиконечнымъ крестомъ — древняя церковно-славянская.

Л. Любимовъ
Возрожденіе, №1922, 6 сентября 1930.

(Окончаніе слѣдуетъ.)

Visits: 22

Каждый день видишь въ газетахъ фотографіи:

«Миссъ Джоанъ Воуленъ — королева нью-іоркскихъ купальщицъ».

«Мистеръ Джекъ Браунъ — король нью-іоркскихъ велосипедистовъ».

«Ивонна Шепа — королева французскихъ молочницъ».

«Божена Насмѣшилъ — королева чехословацкихъ уборщицъ».

Словомъ, короли и королевы всюду, всѣхъ состязаній, званій и ранговъ. Короли тенниса, футбола, воздуха, желѣза, угля, марганца, подполья… Коронованныя особы среди продавщицъ, покупательницъ, вязальщицъ, дровосѣковъ, пильщиковъ, кондукторовъ, вагоновожатыхъ, метельщиковъ улицъ.

Какую газету ни возьмешь, отовсюду на тебя глядитъ рожа какого-нибудь его королевскаго величества, высунувшаго языкъ отъ усталости при восшествіи на престолъ. И вокругъ подозрительнаго вида приближенные. Различнаго рода безкровные принцы, фавориты, виночерпіи, конюшіе, ловчіе, спальники…

Человѣку монархическихъ взглядовъ вce это, если иногда и противно, однако перенести кое-какъ можно. Все-таки идея монархіи торжествуетъ, хотя и воплощается не тамъ, гдѣ надо.

Но вотъ какъ себя должны чувствовать республиканцы?

И не простые, а демократическіе?

По-моему, каждый газетный снимокъ съ королемъ или королевой въ центрѣ долженъ приводить демократическаго республиканца въ ярость. Императоры, короли, цари отжили свой вѣкъ, похоронены, память о нихъ должна совершенно изгладиться изъ сознанія молодыхъ поколѣній…

А толпа реставрируетъ!

Молодежь, какъ назло, носится со своими королевами, подноситъ цвѣты, устраиваетъ банкеты, восторженно кричитъ «вивъ», «гипъ гипъ ура», «наздаръ»…

Обычное успокоительное объяснение, будто королевы красоты, купанья, раздѣванья и прочаго только дискредитируютъ идею монархіи, а вовсе ея не возвеличиваютъ — это самоутѣшеніе, конечно, не выдерживаетъ критики.

Вотъ если бы королями воздуха именовали самыхъ неудачливыхъ летчиковъ, расшибшихъ себѣ лобъ, королевами красоты — самыхъ уродливыхъ женщинъ, отъ которыхъ всѣ отворачиваются, а королемъ пѣшеходовъ называли того, кто явился къ финишу самымъ послѣднимъ, тогда дѣло другое.

Однако каждая королева красоты, дѣйствительно, очень недурна собой, чортъ возьми. Король желѣза тоже не пролетарій, у коего въ рукахъ всего-навсего одинъ перочинный ножикъ. Свиной король не ограничивается небольшимъ свинушникомъ при своемъ домѣ, а на самомъ дѣлѣ вызываетъ зависть всѣхъ свиноводовъ.

И что же получается? Въ странахъ, гдѣ еще царствуютъ короли, о подобной пропагандѣ монархизма не слышно. Не видно даже настоящаго короля, скромно ютящагося во дверцѣ, чтобы не мозолить глаза населенію.

А въ республикахъ, гдѣ королевская власть канула въ вѣчность, отъ королей проходу нѣтъ. Куда ни повернешься — король. На какую компанію ни натолкнешься — обязательно королева внутри.

Нѣкоторые историки, вродѣ Ферреро, утверждаютъ, будто мы вступили въ критическій періодъ парламентаризма. Въ эпоху, когда парламентъ потерялъ авторитетъ, какъ это было съ римскимъ сенатомъ передъ паденіемъ Имперіи.

Однако если говорить правду, сейчасъ дѣло обстоитъ значительно хуже. Въ мірѣ наблюдается не только кризисъ парламентаризма, но даже кризисъ республиканизма.

Увлеченія республиканскимъ строемъ, послѣ того какъ появились на свѣтъ республики китайская, совѣтская, турецкая и польская, сильно стали охладѣвать.

Королевы красоты, воздуха, принцессы тенниса, графы футбола, герцоги бокса, короли желѣэные, угольные, деревянные, шерстяные, кожаные, — все это результаты охлажденія къ республике, все это — страшная брешь, черезъ которую можетъ, въ конце концовъ, хлынуть реставрація.

И вотъ я искренно рекомендовалъ бы республиканскимъ демократамъ обратить на это тревожное явленіе пристальное свое вниманіе и своевременно принять необходимыя мѣры.

Начать оздоровленіе основъ хотя бы съ того, чтобы не печатать фотографій безчисленныхъ коронованныхъ лиць. Ну а если печатать, то, во всякомъ случаѣ, называть ихъ не королями и королевами, а по-республикански:

Президентъ воздуха.

Предсѣдательница красоты.

Префектъ океана.

Свиной вице-президентъ.

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №1921, 5 сентября 1930.

Visits: 14

Летучія мысли. Партійныя распри Германіи привели къ одному неожиданному на первый взглядъ результату: къ увеличенію престижа идеи государства и утвержденію его примата въ національной жизни. Въ этомъ отношеніи является символическимъ названіе вновь образовавшейся «государственной» партіи, ядро которой ранѣе называлось партіей демократической. [1]

Такъ, одна газета, комментируя это измѣненіе, указываетъ, что первоначальный и основной фактъ заключенъ именно въ государствѣ, а никакъ не въ «народѣ»: безъ государства не было бы и народа… По этому поводу мнѣ вспоминается одна изъ послѣднихъ моихъ бесѣдъ съ покойнымъ княземъ Г. Н. Трубецкимъ, много занимавшимся, въ изгнаніи, дипломатической исторіей Россіи. Занятія эти привели его къ тому выводу, что Россія была созданіемъ, главнымъ образомъ, своей внѣшней политики. Это, во-первыхъ, указываетъ на то, что развитіе націи определяется въ значительной мѣрѣ факторами интернаціональными, т. е. внѣ ея находящимися. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, это значитъ, что національная Россія была въ весьма большой степени созданіемъ своихъ дипломатовъ и военныхъ, а сказать короче: правительства…

Такъ-то незамѣтно возвращаемся мы къ воззрѣніямъ старыхъ историковъ по которымъ исторія дѣлается не «народомъ», а правительствомъ: династіей, военачальниками, дипломатами. Мы возвращаемся къ воззрѣніямъ, казавшимся намъ четверть вѣка назадъ крайне наивными…

---

Эту точку зрѣнія старыхъ историковъ горячо защищаетъ въ наши дни и Шпенглеръ. Къ числу краснорѣчивѣйшихъ и наиболѣе обоснованныхъ страницъ, имъ написанныхъ, принадлежатъ какъ разъ тѣ, въ которыхъ онъ борется съ одной изъ самыхъ сильныхъ идіосинкразій недавняго прошлаго, властвующих донынѣ надъ нашими умами и по которой за каждымъ крупнымъ историческимъ дѣятелемъ, за каждою національною культурой, за каждой «историческою судьбою» — предполагается творческая деятельность особаго массоваго дѣятеля: народа. Шненглеръ, напротивъ, показываетъ, что «народъ», не будучи ни въ какой степени создателемъ, самъ является созданіемъ. Не «народы» что-либо творятъ, а, наоборотъ, ихъ дѣлаютъ — это подлинныя слова Шпенглера — то-есть, они являются не субъектами, а объектами историческаго процесса. Не народы создаютъ свою культуру, а, наоборотъ, они сами являются ея продуктами, то-есть, продуктами того понимаемаго какъ организмъ культурнаго цикла, въ которомъ они возникаютъ…

---

Въ мимолетной замѣткѣ не мѣсто углубляться въ данную проблему. Я только указываю на то, что эта проблема въ наши дни дѣйствительно существуетъ, что ее не выкинешь изъ жизни… И какъ разъ въ этомъ, чисто идейномъ, пунктѣ, а не только въ той практической критикѣ, которой нынѣ повсемѣстно подвергаются современныя конкретныя формы демократіи, заключается главнѣйшая опасность для ея существованія, какъ принципа.

Демократическія идеи шатаются нынѣ въ самомъ своемъ основаніи, и именно потому, что есть всегда извѣстное соотвѣтствіе между господствующимъ соціально-политическимъ идеаломъ эпохи и общими ея идейными данностями, всего ярче проявляющимися въ господствующихъ историческихъ взглядахъ. Такъ, и сами принципы французской революціи возникли въ тѣснѣйшей связи — пусть и малозамѣтной — съ ничего, казалось бы, не имѣвшимъ съ ними общаго интересомъ къ фольклору и вообще «народной» старинѣ, нашедшимъ первыхъ провозвѣстниковъ въ братьяхъ Гриммахъ. Но трудно не видѣть, что и самъ тезисъ: le peuple souverain — былъ бы немыслимъ безъ предпосылки: le peuple créateur.

И въ самомъ дѣлѣ: если «народъ» дѣйствительно субъектъ исторіи, то кто кромѣ него, можетъ претендовать, по праву и здравой логикѣ, на положеніе субъекта политической власти? Однако столь же трудно не видѣть, что разъ колеблется тезисъ le peuple créateur, то тѣмъ самымъ и вытекающій изъ него тезисъ народоправства — лишается своей главнѣйшей силы: идейнаго обоснованія.

А<лександръ>. С<алтыковъ>.
Возрожденіе, №1909, 24 августа 1930.

[1] Національно-демократическая партія Германии, въ 1930 г. объединившаяся съ Младогерманскимъ Орденомъ въ Нѣмецкую государственную партію.

Visits: 15

I.

Мой диръ Володя!

Вотъ уже седьмой годъ, какъ я живу въ Нью-Іоркѣ. Устроился здѣсь вери хорошо, заработокъ приличный, квартирка на окраинѣ города прекрасная, съ уиндавами въ садъ, съ паркетнымъ флоромъ. Есть ванна, горячая вода, каждый день приходитъ скрабуманка, которая помогаетъ женѣ готовить и вошать посуду. Днемъ, благодаря службѣ, брекфашу и ленчую отдѣльно отъ жены, но зато по вечерамъ собираемся дома всей фамиліей и пьемъ по русскому обыкновенію ти. Чильдренята мои сильно выросли, Колѣ уже пятнадцать лѣть, совсѣмъ взрослый, учится прекрасно, и судьба его меня не керуетъ. Но вотъ, съ Мишей что-то плохо: мѣсяцъ назадъ засиковалъ, до сихъ поръ никакъ не можетъ бѣдняга оправиться. Между прочимъ, мой дирчикъ, у меня къ тебѣ большая просьба. Не можешь ли ты сообщить мнѣ адресъ Горошкина, Петра Никифоровича? Я отолдился, что живетъ онъ гдѣ-то въ Сербіи, но гдѣ забылъ. Если переписываешься съ нимъ, попроси его нарайтать мнѣ нѣсколько словъ. Здѣсь жилъ до сихъ поръ его старый пріятель Сергѣй Николаевичъ Иванчиковъ, однако въ послѣднее время куда-то исчезъ. Ѣздилъ я къ нему вчера на собвеѣ, эвонилъ у квартиры, звонилъ, нокалъ, нокалъ, но такъ дору никто не опендилъ. Джаниторъ говоритъ, что Иванчиковъ на неопредѣленное время выѣхалъ изъ Ныо-Іорка.

Ну, всего хорошаго, обнимаю, цѣлую. Кланяйся еверибодямъ. Адресъ прилагаю. Твой А. Молодягинъ».

II.

Монъ шеръ Петръ Никифоровичъ!

На-дняхъ ресюкалъ письмо изъ Америки, отъ нашего общаго ами Молодягина, который демандируетъ у меня вашъ адресъ. Хочетъ, чтобы вы тоже наэкривекали нѣсколько мо, пошлите ему картпостальку, чтобы дать знать о себѣ. Абитуетъ онъ въ Америкѣ, какъ видно, припѣваючи, хотя я не вполнѣ разобралъ нѣкоторыя экспрессіоны въ письмѣ. Дрольный народъ русскіе бѣженцы! Совершенно забываютъ нашъ великій лангъ рюссъ. Какъ живете, монъ ами? Мы съ женой и дѣтьми по-прежнему тянемъ лямку, съ каждымъ днемъ приходится все труднѣе и труднѣе. Я — маневръ-спесіализе, жена кутюрщица, Соня вандезка, Коля — трипортеръ. Зафатигѣли мы всѣ отъ этой жизни ужасно, а тутъ еще надвигается шомажъ, да и у жены постепенно таетъ кліентель, съ каждымъ мѣсяцемъ ливрируетъ все меньше и меньше пьесъ. А дороговизна растетъ. Да и квартира со всѣми шаржами чортъ знаетъ сколько съѣдаетъ.

Ну, всего хорошаго, дорогой, Цѣлую. обнимаю. Вотръ В. Вѣточкинъ».

III.

Драги друже Александръ!

Врло радъ былъ получить отъ Вѣточкина извѣстіе, что ты здравъ, невредимъ и задоволенъ своимъ животомъ въ Америкѣ. Подумай, уже семь годинъ, какъ мы не видѣлись съ тобой: вотъ время бѣжитъ! Точно брзый возъ. Напиши мнѣ подробно, какъ ты устроился, что радишь, что мыслишь относительно дальнѣйшаго, Вѣточкинъ писалъ кое-что о тебѣ и о себѣ, но я, Богоми, не знамъ, что такое онъ накорякалъ въ письмѣ. Какіе-то шомажи, шаржи… Удивительно, какъ русскіе люди заборавили нашъ велики езикъ! Живемъ мы здѣсь съ Марьей Ивановной тихо, мирно, прозябаемъ въ однотонномъ радѣ. Я служу дневничаромъ въ канцелярии штампаріи, жена моя успѣшно выступаетъ глумицей въ народномъ позорищѣ. Братъ мой Вася служитъ на желѣзничкѣ, сестра Софья попробовала открыть свой бифе, но продукты теперь такъ скупы, что быстро прогорѣла на ражничахъ и чивапчичахъ и принуждена была поступить дактилографкиней въ дирекцію шумы и руды. Я бы очень хотѣлъ, драги мой, перебраться къ вамъ въ Америку, но не знаю, какъ за это взяться, да и опасно, конечно, путовать такъ далеко не имѣя сигурности въ полученіи службы. Говорятъ, у васъ въ Нью-Іоркѣ есть и ванны, и вручая вода въ каждомъ домѣ, и газъ, а у насъ, замысли, все приходится готовить на фурунѣ да еще платить за одну скверненькую небольшую собу бѣшеныя пары. Ну, пока, все друже, журюсь кончать, такъ какъ уже часъ ночи, а вставать надо у шесть сатъ. Пиши, не заборавь. Поздравь кучи. Любимъ руки твоей супругѣ.

Искренне твой П. Горошкинъ».

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №1907, 22 августа 1930.

Visits: 19