О націи и эмиграціи. Въ сутолокѣ дня, въ интересахъ минуты вопросъ о нихъ ставится въ плоскости сохраненія эмиграціей связи съ родной почвой. Можетъ ли эмиграція представительствовать націю? Можетъ ли говорить за нее и отъ ея имени? Можетъ ли диктовать ей свою волю? Да, можетъ, — говорятъ одни — ибо она кровь отъ крови, плоть отъ плоти и кость отъ кости своей родной страны. Нѣтъ, не можетъ, — отвѣчаютъ другіе, — ибо она уже разорвала свою связь со страною, она уже живетъ отдельной отъ нея жизнью: ихъ раздѣлила судьба… Въ такомъ очертаніи представляется воиросъ, если его ставить безперспективно, въ непосредственной близости къ глазамъ современнаго наблюдателя…

Но взглянемъ на него изъ историческаго отдаленія. Забудемъ сутолоку дня, забудемъ, на мгновеніе, страсти и интересы минуты. Окинемъ мысленнымъ взоромъ широкіе горизонты исторической жизни. И вопросъ сейчасъ же приметъ совершенно иныя очертанія. Мы отчетливо увидимъ, что эмиграція и есть нація.

---

«Пойди изъ земли твоей, отъ родства твоего и изъ дома отца твоего въ землю, которую Я укажу тебѣ. Я сдѣлаю изъ тебя великій народъ и благословлю тебя (Бытія, ХII, 1-2)»… Трудно лучше, чѣмъ это сдѣлано въ данномъ текстѣ, охарактеризовать существо націи и, такъ сказать, зафиксировать самый моментъ ея рожденія. «Нація» — какъ разъ въ отрывѣ отъ этнически-физіологической обстановки «родной земли», «родства» и «дома отца» (отца физическаго). Она отрицаетъ племенную связь, «кровный» быть, земельно-земныя привязанности и заполняетъ образовавшіяся пустоты — чисто духовнымъ содержаніемъ. Она выбрасываетъ физіологическую «родину» и утверждаетъ духовную категорію отечества и тѣмъ самымъ категорію духовной сыновности. Она вообще отрицаетъ «кровь» и утверждаетъ «духъ».

---

Нація зарождается въ отказѣ отъ своего. т. е. либо принятіемъ въ него чужого, либо уходомъ отъ своего физическаго окруженія — въ чужое. Поэтому, можетъ быть и внутренняя эмиграція: отказъ отъ своего — безъ видимаго «ухода», безъ территоріальнаго сдвига, безъ физическаго «переселенія». Въ такомъ случаѣ мы видимъ духовный «подъемъ» — онъ же духовный отрывъ — въ чистомъ его видѣ. И аналогія съ территоріальнымъ сдвигомъ — съ внѣшней эмиграціей, — здѣсь полная: вѣдь и о переселяющихся физически говорятъ, что они «поднялись» и ушли… Но чаще для рожденія націи бываетъ нуженъ именно внѣшній территоріальный сдвигъ, переселеніе — въ буквальномъ смыслѣ. Въ той или другой формѣ или степени — мы находимъ его въ основѣ и зарожденіи всѣхъ великихъ націй, какъ древности (Вавилонъ, Египетъ, Персія, Эллада, Карфагенъ, Римъ), такъ и новыхъ: основнымъ факторомъ созданія всѣхъ современныхъ націй именно и была эмиграція (особенно отчетливо это видно на примѣрѣ Америки, но то же самое происходило и въ Европѣ). И, въ связи съ предыдущимъ, еще одно практическое послѣдствіе: нація не можетъ возникнуть изъ одного племени; она всегда многоплеменна (но объ этомъ въ другой разъ). Пока-же установимъ одно: не будь эмиграціи — въ той или другой формѣ или степени — не было бы и націи…

---

Вышеприведенный библейскій текстъ и раскрываетъ тайну рожденія націи, одну изъ ея вѣщихъ тайнъ, о которой мы забываемъ въ сутолокѣ дня, въ быстро смѣняющихся его «злобахъ»… И чтобы не оставалось сомнѣній, что въ данномъ текстѣ рѣчь идетъ именно о «націи», добавлю, что во французскомъ переводѣ Louis Segond, одномъ изъ лучшихъ, здѣсь какъ разъ стоитъ слово nation, вполнѣ соотвѣтствующее, кстати сказать, и греческому слову лао́съ, которое встрѣчаемъ въ переводѣ семидесяти толковниковъ… Въ націи дѣйствительно заключена одна изъ величайшихъ и сокровеннѣйшихъ тайнъ исторіи и вообще бытія: она рождается въ точкѣ пересѣченія чуждыхъ другъ другу и даже противоположныхъ элементовъ и теченій. Она, въ нѣкоторомъ родѣ, сама въ себѣ таитъ «интернаціоналъ», въ которомъ и рождается. Но вмѣстѣ съ тѣмъ она есть его преобореніе — въ единомъ духовномъ синтезѣ…

«Пойди изъ земли твоей, отъ родства твоего, и Я сдѣлаю изъ тебя великій народъ» — эти слова сказалъ Господь Аврааму… Но Онъ повторилъ ихъ и Петру, покинувшему родной домъ Москвы и ушедшему, чтобы создать российскую націю, въ чухонское болото Петербурга…

А<лександръ> С<алтыковъ>.
Возрожденіе, №1895, 10 августа 1930.

Visits: 30

Россія и Польша. — «Эндекъ» Стронскій и «полковникъ» Коцъ. — Сумбуръ. — Нащупываютъ всѣ возможности.

Итакъ — «полковники». Какъ же относятся «полковники» къ Россіи, къ будущей Россіи и къ большевицкой, къ русскому вопросу въ своей же странѣ? Въ этомъ, быть можетъ, труднѣе всего разобраться среди того, что происходитъ въ современной Польшѣ. И наталкиваешься сразу на столь безнадежно запутанный клубокъ, что развернуть его кажется минутами невозможнымь.

Но первая моя офиціальная бесѣда о русско-польскихъ отношеніяхъ была не съ «полковниками». Меня принялъ профессоръ Станиславъ Стронскій, фактическій лидеръ «Народной демократіи» — той партіи, которой по прошлому своему и потому, что въ ней группируются многочисленные элементы изъ русской Польши, глубже всего слѣдовало бы понимать сущность, будущее и настоящее русско-польскаго вопроса.

Проф. Стронскій энергичный, дѣятельный, страстный непримиримый оппозиціонеръ, правый именно въ старомъ, дореволюціонномъ значеніи этого понятія — какъ и вся его партія, сплоченная, чуждая всякой эволюціи, сразу заявляетъ мнѣ:

— Если васъ интересуетъ, какъ я отношусь къ Пилсудскому, прочитайте мои статьи и знайте, что отношусь я къ нему въ два раза хуже, чѣмъ пишу о немъ, если только это возможно… А теперь будемъ говорить о насъ и о Россіи.

Проф. Стронскій говоритъ со мной по-французски, — по-русски онъ не умѣетъ, такъ какъ онъ — австрійскій полякъ.

— Видите ли, — начинаетъ онъ, — положеніе довольно простое. Польша не можетъ быть одновременно во враждѣ съ Германіей и Россіей. Мы знаемъ по прошлому опыту, чѣмъ бы это кончилось. Хорошія отношенія съ Германіей? — Это не въ нашей власти, мы безсильны: слово за нѣмцами! Уступокъ мы имъ сдѣлать не можемъ, а вы сами знаете, какъ они къ намъ относятся. Поэтому, мы, естественно, за дружескія отношенія съ Россіей. Вѣдь были же моменты, когда Россіи и Польшѣ удавалось сговариваться. И похоже, не будь революціи, Россія тоже бы встала на путь признанія самоопредѣленія народовъ. Манифестъ Вел. Кн. Николая Ннколаевича былъ этому залогомъ. А будь Россія въ Версалѣ — она бы не протестовала противъ независимой Чехословакіи, а значитъ не могла бы протестовать и противъ нашей независимости. У будущей Россіи, повѣрьте, появятся другія заботы, ей незачѣмъ уже будетъ ссориться съ нами.

Проф. Стронскій уверенно заявляетъ:

— Къ тому же нынѣшнія наши границы съ Россіей установили справедливо — точный раздѣлъ по характеру цивилизаціи…

Такъ вотъ я считаю, что посколько это зависитъ отъ насъ, мы не должны толкать Россію, какой бы ни была эта Россія, на сближеніе съ Германіей…

Я замѣчаю, что мой собесѣдникъ, не въ примѣръ большинству поляковъ, съ которыми мнѣ приходилось разговаривать, неизмѣнно называетъ СССР — Россіей.

— Да, конечно, — продолжаетъ онъ, — большевики обратное намъ. Мы понимаемъ, видимъ большевицкую опасность, — пока сидятъ эти люди въ Кремлѣ, не можетъ быть полной стабилизаціи Европы. Но съ 1920 года я за миръ съ большевиками, такъ какъ считаю, что Польша одна съ ними справиться не можетъ. А раньше я былъ за «колючую проволоку» и меня до сихъ поръ упрекаютъ за такъ называемый единый фронтъ съ Деникинымъ.

— Опасенія относительно будущей Россіи? — Да, они могутъ быть, но они не должны заставлять насъ забывать о реальности. Не заговорщикамъ, стоящимъ сейчасъ у власти, слѣдуетъ намъ подражать. Интересы Россіи не на Востокѣ…

«Полковники» желаютъ расчлененія Россіи, независимой Украины, Бѣлоруссіи. Мы же реалисты. Расчлененіе Россіи — безумная и нелѣпая мечта. Въ 1920 г. дошли мы до Кіева, ну и что жъ, пришлось уходить.

Самостійныя теченія слабѣе въ Россіи, чѣмъ идея единства. А экономически, намъ выгоднѣе имѣть сосѣдомъ Россію, нежели Украину. Къ тому же жестоко ошибаются «полковники» насчетъ Украины, — она въ первую очередь будетъ требовать Львова, а у Россіи, какъ я сказаль, другія задачи.

Теперь о меньшинствахъ. Мы всегда были противниками попытокъ деруссификаціи населенія на кресахъ при помощи украинизаціи его.

Нужно привязать населеніе къ государству. Польскій языкъ долженъ быть офиціальнымъ, а другіе пусть существуютъ наряду съ нимъ.

Такъ говоритъ проф. Стронскій. Разумныя слова.. Но вотъ страхъ передъ Германіей довелъ Романа Дмовскаго до чуть ли не совѣтофильскихъ статей, а на «эндекахъ» — ярлыкъ, что они лишь католиковъ считаютъ подлинными польскими гражданами и если не признаютъ украинскаго меньшинства, то не признаютъ и русскаго, вообще не признаютъ меньшинствъ и ненавидятъ православіе.

---

Казалось бы — что можетъ быть отрицательнѣе, безнадежнѣе отношенія «полковниковъ» къ будущей Россіи… Чувства маршала, какъ будто, довольно недвусмысленны. Классическая «Бельведерская концепція» выражается приблизительно такъ: большевизмъ ослабляетъ Россію, поэтому чѣмъ дольше большевики будутъ оставаться въ Кремлѣ, тѣмъ безопаснее для Польши, — это съ одной стороны, а съ другой — т. к. большевики рано или поздно все равно падутъ, нужно готовить расчлененіе Россіи и, слѣдовательно, въ первую очередь поддерживать украинскихъ самостійниковъ, однако, передъ тѣмъ заручившись отъ нихъ отказомъ отъ Галиціи. Въ правильности этой концепціи самъ маршалъ и его окруженіе еще нѣсколько лѣтъ назадъ, кажется, не сомнѣвались, въ прошломъ мѣсяцѣ офиціозная «Газета Польска» прямо писала, что національная Россія будетъ неизбежно враждебна Польшѣ, — поэтому желательно ея расчлененіе.

Но вотъ совсѣмъ иныя мысли высказалъ мнѣ тотъ же милѣйшій полк. Коцъ, недавній редакторъ этой самой «Газеты Польской» и столь близкій къ Пилсудскому человѣкъ.

Снова за столомъ «полковниковъ» въ Европейской гостиницѣ.

— Я радъ бесѣдовать съ представителемъ «Возрожденія», — говоритъ мнѣ полк. Коцъ, — Я очень часто читаю вашу газету и мнѣ всегда искренно непріятно видѣть въ русской печати тенденціозно-непріязненное освѣщеніе польскихъ событій. Мнѣ кажется, что эмиграціи незачѣмъ вызывать вражду между Польшей и Россіей. Незачѣмъ это дѣлать и намъ, полякамъ. На враждѣ ничего основано быть не можетъ. Между тѣмъ, непріязненное отношеніе эмиграціи къ Польшѣ, если не можетъ повредить Россіи сейчасъ, то конечно, будетъ имѣть нѣкоторыя послѣдствія въ нашихъ отношеніяхъ въ будущемъ.

— Видите ли, — говорю я, — поляки дѣлаютъ ошибку на нашъ счетъ, упорно воображая, что всякій русскій только и мечтаетъ о новомъ раздѣлѣ Польши и захватѣ Варшавы. Вѣдь это нелѣпость. Но если и есть въ эмиграціи нѣкоторое къ Польшѣ непріязненное отношеніе, то оно вызвано представленіемъ, въ общемъ обоснованномъ, что Польша желаетъ оттянуть паденіе большевизма и надѣется на расчлененіе Россіи.

— Такое представленіе, — отвѣчаетъ полк. Коцъ, — нужно стараться разсѣять. Буду говорить съ вами совершенно откровенно. Да, въ польскихъ кругахъ существуютъ такія настроенія. Однако врядъ ли они являются руководящими. Большевицкій котелъ намъ въ высшей степени неудобенъ. Большевицкой пропагандѣ нужно во всемъ мірѣ стараться противопоставить антибольшевицкую пропаганду… Въ 1920 г. Польша остановила революціонное шествіе большевиков по Европѣ, этимъ она оказала косвенную услугу и Россіи. Я счастливъ, что участвовалъ тогда во главѣ дивизіи въ разгромѣ большевиковъ.

— Теперь, — продолжалъ полк. Коцъ, — о нашихъ отношеніихъ съ будущей Россіей. Мы, т. е. тѣ силы, которыя группируются вокругъ маршала, стараемся наладить возможно лучшую жизнь въ Польшѣ. Это главная наша цѣль. Несомнѣнно, будущая Россія, — монархическая ли, демократическая, — будетъ преслѣдовать свои національные интересы. Свои интересы будемъ преслѣдовать и мы. Въ такомъ взаимномъ соревнованіи, я убѣжденъ, можно будетъ найти положеніе, удовлетворяющее обѣ стороны. Логическій выходъ придетъ самъ собой.

Наши границы съ Россіей установлены, установлены нашей волей и нашей кровью. Захвата новыхъ земель мы не хотимъ, но того, что намъ принадлежитъ, мы уже не отдадимъ. До послѣдней капли крови мы сумѣемъ отстоять наше государство.

Вражда между Россіей и Польшей — дѣло прошлаго. Ее могутъ поддерживать лишь отжившіе люди. Вѣдь прежде было совсѣмъ иное положеніе. Мы желали отстоять нашу національность. Вражда была умѣстна. Теперь мы будемъ стараться наладить отношенія добрососѣдскія. Я думаю, что Россіи незачѣмъ посягать на насъ. Много у нея будетъ своихъ заботь, когда падутъ большевики. А интересы ея на Западѣ.

Опять — разумныя слова. Но отъ этихъ разумныхъ словъ, когда вспоминаешь о другихъ словахъ, людьми изъ того же лагеря произнесенныхъ, — дѣлается сумбуръ въ головѣ…

А въ другой день за тѣмъ же столомъ другой «полковникъ» (онъ видитъ Пилсудскаго разъ въ мѣсяцъ, т. е. исключительно часто) заявляетъ мнѣ прямо:

— Мы знаемъ, что большевики скоро падутъ. Маршалъ увѣренъ, что скоро уже возстанетъ національная Россія и увѣренъ, что съ этой Россіей можно будетъ сговориться. О независимой Украинѣ у насъ серьезно не думаетъ никто. Независимая Украина означала бы экономическій крахъ Россіи. А такую идіотскую идею ни одинъ серьезный полякъ не можетъ проповѣдывать!

Сумбуръ въ головѣ увеличивается.

Спохватившись, «полковникъ» добавляетъ:

— Только ради Бога не помѣщайте моей фамиліи въ газетѣ. Я директоръ департамента… Мы немедленно получимъ ноту отъ большевиковъ…

---

Тотъ же русскій, въ театрѣ «Кви про кво» разъяснившій мнѣ въ словахъ одного припѣва внутреннее положеніе Польши, говорить:

— Клубокъ развертывается. Развертывается именно въ сумбурѣ, который получается у васъ отъ всего, что вы здѣсь читаете и слышите!

— Вы уже замѣтили, что у «полковниковъ», да и вообще у большинства поляковъ, нѣтъ программы во внутренней политикѣ, нѣтъ ея и во внѣшней. Въ русскомъ вопросѣ — сплошная неопредѣленность. «Полковники» сейчасъ нащупываютъ всѣ возможности — и Украину, и большевиковъ, и эмиграцію…

— Не думайте, что «полковники» уже съ нами заодно, до этого еще далеко. Имѣйте въ виду, — если понадобится, польскіе политики очень легко могутъ затѣмъ опровергнуть то, что они теперь вамъ сами же говорятъ…

Л. Любимовъ.
Возрожденіе, №1888, 3 августа 1930.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Visits: 32

Я ничего не имѣю противъ республики. Но избави насъ, Господи, отъ блудливыхъ и сумбурныхъ республиканскихъ дядей, вродѣ того, который намедни разразился (по поводу «націонализма») филиппикой противъ «Самодержавія». Для этихъ дядей жизнь остановилась сорокъ лѣтъ тому назадъ: совершенно въ томъ же стилѣ и съ тѣмъ же самымъ ложнымъ пафосомъ обрабатывался данный «сюжетъ» въ тогдашнихъ эмигрантскихъ листкахъ!.. Эта «инерція безжизненности» въ своемъ родѣ поразительна. Своеобразное психологическое явленіе. Когда республиканцы этого стиля вспоминаютъ слово «Самодержавіе» — ибо сегодня можно лишь вспомнить о немъ, — то кровь бросается имъ въ голову, и, какъ говорится, ils n’y voient que du feu. Такъ-то и нашъ неугомонный республиканецъ зачисляетъ въ защитники націонализма (подъ которымъ онъ разумѣетъ велико-русскій этнизмъ), императора Николая Павловича, посадившаго, какъ извѣстно, въ крѣпость Юрія Самарина — за этотъ самый націонализмъ-этнизмъ.

---

Республиканцы этого типа настолько теряютъ голову, что сами себѣ не отдаютъ отчета, о чемъ они, въ сущности, говорить. Ибо, если въ порядкѣ историческаго воспоминанія намъ нынѣ приходитъ на мысль слово «Самодержавіе», то мы не можемъ логически—безнаказанно забывать и о томъ, что подъ этимъ терминомъ разумѣется — и всегда разумѣлось — весьма многое. Если разумѣть подъ нимъ россійскую имперскую власть, какъ она сложилась, въ смыслѣ стиля и реальнаго дѣйствія, въ ХVIII и первой половинѣ XIX вѣка, то нашъ республиканецъ, какъ я только что показалъ, жестоко ошибается: эта власть не только не была націоналистична (въ его смыслѣ), но, напротивъ, она была рѣзко анти-націоналистична. Иное дѣло — если разумѣть подъ «самодержавіемь» то болѣзненное ея этническое перерожденіе, которое происходило, подъ вліяніемъ славянофильскихъ идей, въ теченіе послѣднихъ десятилѣтій: то самое, за что Самаринъ угодилъ въ крѣпость, оказалось, въ нѣкоторомъ родѣ, программой послѣдующихъ царствованій и, во всякомъ случаѣ, совершенно измѣнило самый стиль власти… Въ этомъ смыслѣ нашъ республиканецъ какъ будто правъ. Но онъ неправъ въ томъ отношеніи, что «подаетъ счетъ» Самодержавію, этому вѣчному республиканскому козлу отпущенія. Между тѣмъ этническое движеніе шло отнюдь не отъ власти: оно шло изъ общества, переродившаго въ концѣ концовъ и самое власть.

---

Въ томъ-то и бѣда многихъ нашихъ республиканскихъ зубровъ, что они не могутъ разсуждать хладнокровно. Если бы эта способность была имъ свойственна, то они увидали бы, что терминъ «націонализмъ» не столь простъ, какъ кажется на первый взглядъ. Въ томъ смыслѣ, въ какомъ онъ нынѣ употребляется, т. е. въ смыслѣ этническомъ, онъ вовсе не родственъ (несмотря на этимологическое сродство) термину «нація». И именно въ Россіи «націонализмъ» является и понятіемъ, и явленіемъ — рѣзко антинаціональнымъ. Именно этотъ этническій націонализмъ и погубилъ Россію… Предчувствіе этой истины бродитъ гдѣ-то около мысли и нашего республиканца. Но онъ безсиленъ захватить и фиксировать ее, потому безсиленъ, что онъ отягощенъ старыми трафаретами. Онъ дѣлаетъ отдѣльныя вѣрныя замѣчанія, но нанизываетъ ихъ на совершенно невѣрный основной стержень, отчего они и теряютъ всякую цѣнность… И въ концѣ концовъ онъ договаривается до того — это прямой результатъ основной невѣрной посылки — что отождествляетъ съ «государственными стремленіями» бунтарскіе этническіе инстинкты: тѣ самые инстинкты, пробужденные общимъ этническимъ перерожденіемъ Россіи послѣднихъ десятилѣтій, которые, вмѣстѣ съ этимъ перерожденіемъ, и погубили ее…

А. С. <А. Салтыковъ>
Возрожденіе, №1893, 8 августа 1930.

Visits: 21

Въ Курской губерніи одинъ изъ колхозовъ устроилъ своеобразный митингъ для пропаганды коллективизаціи среди упорствующихъ единоличниковъ.

Начали съ того, что пригласили единоличниковъ къ себѣ въ гости, показали имъ всѣ достиженія, а затѣмъ, послѣ выпивки, вступили съ ними вь драку и отправились грабить ихъ безпризорное единоличное имущество.

На всѣхъ языкахъ всего міра подобный случай могъ бы получть въ газетахъ такой заголовокъ: «Драка въ колхозѣ», «По пьяному дѣлу», «Распоясавшіеся хулиганы»…

Но въ совѣтскихъ газетахъ заголовки всегда особые. И потому происшествіе это «Извѣстія» озаглавили такъ: «День ликвидаціи колебаній».

---

Въ селѣ Орловка, Усманскаго округа, какіе-то сталинскіе чиновники, рѣшивъ отличиться, задумали поставить культуру подсолнуха на научные рельсы.

Составили анкетные листы: «нравится ли вамъ подсолнухъ? Сколько сѣмячекъ съѣдаете вы въ годъ? Въ какомъ видѣ ихъ предпочитаете: въ жареномъ или сыромъ? Куда выплевываете скорлупу? Ѣдятъ ли скорлупу ваши свиньи?»

Разослали крестьянамъ анкету, сняли избу для канцеляріи, завели дѣлопроизводство, пригласили машинистку, учительницу танцевъ, акушерку…

На всѣхъ языкахъ всего міра подобная ерунда получила бы въ газетахъ заголовокъ: «Власть тьмы», «Глупая забава», «Темная деревня», «Чѣмъ бы дитя ни тѣшилось»…

Но въ совѣтскихъ газетахъ терминологія особая. И «Красная Газета», сообщая указанныя свѣдѣнія, озаглавливаетъ ихъ слѣдующимъ образомъ:

«Институтъ по культурѣ подсолнуха».

---

Какъ извѣстно, свинина въ совѣтской. Россіи расцѣнивается на вѣсъ золота. Въ очередяхъ достать ветчины невозможно. «Свиноводтрестъ» пишетъ бумаги, классифицируетъ матеріалы, издает литературно-художественные журналы, управляетъ дѣтскими домами, сжигаетъ чучела папы Римскаго, архіепископа Кентерберійскаго…

Во всякой здравомыслящей европейской газетѣ такое положеніе вещей вызвало бы громовую статью съ заголовкомъ: «Свинское отношеніе къ свиноводству», «Свиньи въ канцеляріяхъ Свиноводтреста», «Свиней нужно разводить, а не назначать въ центръ».

Однако «Правда» въ одномъ изъ іюньскихъ номеровъ озаглавливаетъ все это такъ:

«Наше свиноводческое строительство подъ угломъ пятилѣтки».

---

По свидѣтельству самихъ рабочихъ изъ цеха «Серпа и Молота», петербургскіе заводы и фабрики находятся въ плачевномъ состояніи. Не только добавочной ночной смѣны, даже обычной дневной работы изношенныя машины уже не выдерживаютъ. Станки старые, быстро нагрѣваются. Печи негодныя. Въ болтовомъ цехѣ необходима полная реконструкція производства…

Всякій нормальный честный журналистъ озаглавилъ бы эти свѣдѣнія такъ: «Катастрофа приближается». «Нужно предотвратить бѣдствіе», «Куда мы идемъ?»

А между тѣмъ, газета «Трудъ» приводитъ всѣ эти данныя и даетъ замѣткѣ такой заголовокъ:

«На свѣтлыхъ путяхъ къ круглосуточному производству».

---

Въ петербургскихъ баняхъ не хватаетъ топлива. Въ холодное время паръ идетъ обычно не изъ трубъ центральнаго теплопровода, а изо рта моющихся совѣтскихъ гражданъ. Нѣкоторые кліенты бань заболѣваютъ отъ сырости ревматизмомъ. Единственно согрѣвающее средство — битье самого себя вѣникомъ, да и оно не всегда доступно, такъ какъ вѣники дороги.

Такое положеніе вещей всякая порядочная газета назвала бы просто и ясно: «Безобразія въ баняхъ», «Дайте тепла!..», «Привезите дровъ и угля!..»

Но «Красная Газета» смотритъ на это иначе. И озаглавливаетъ свои замѣтки о банныхъ недочетахъ научно и торжественно:

«Теплофикація бань Ленинграда».

---

Когда-то въ старое время наша печать жестоко высмѣивала бюрократическіе круги за невинный эвфемизмъ при замѣнѣ слова «неурожай» — «недородомъ».

Ну а что можно сказать намъ теперь о теплофикаціи, круглосуточности, ликвидаціи колебаній, свиноводческомъ и подсолнечномъ строительствѣ?

За всю исторію газетопечатанія не было, дѣйствительно, такихъ наглыхъ фразеровъ, высокоштильныхъ борзописцевъ и ловкихъ очковтирателей, какъ большевицкіе казенные стрекулисты.

Даже пусть вся Россія погибнетъ отъ голода, и то они найдутся, что сказать и какъ сказать во славу хозяевъ.

Напишутъ не «Гибель Россіи», не «неслыханный неурожай», а нѣчто соотвѣтственное обычному торжественному марксистскому стилю, вродѣ теплофикаціи:

«Самоликвидація живого населенія СССР въ силу круглосуточнаго отсутствія пищевого раціона и неувязки съ питаніемъ, доведеннымъ до предѣльнаго минимума физіологической значимости».

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №1876, 22 іюля 1930.

Visits: 23

Любопытный народъ эти теософы!..

Вѣдь вотъ, минувшее воскресенье оказалось для нихъ днемъ огромнѣйшей непріятности.. Оттого-ли, что въ этотъ день отъ 3-хъ часовъ до 7-ми пополудни на небѣ были неудачно расположены планеты, или оттого, что черезъ Парижскій меридіанъ прошло зловѣщее созвѣздіе Скорпіона, но на засѣданіи религіозно-философскаго общества отъ Бердяева. о. Булгакова, Вышеславцева и епископа Веніамина теософамъ досталось такъ, что даже со стороны было жутко смотрѣть.

И все-таки удивительные люди. Не унываютъ.

На упомянутое засѣданіе религіозно-философскаго общества я бы, навѣрное, не попалъ, если бы не теософъ Кочетовъ, который горячо убѣждалъ меня идти посмотрѣть, какъ онъ будетъ защищать основы своей истинной вѣры.

— Голубчикъ, — заранѣе предчувствуя что-то недоброе, дружески совѣтывалъ я. — Не ходите, ей Богу. Передъ вами еще такая масса перевоплощеній. Вы будете еще такъ много совершенствоваться и развиваться… Къ чему торопиться, дорогой мой?..

Кочетовъ остался, однако, непреклоннымъ. Пошелъ опровергать докладчика, потащилъ за собой меня. И на засѣданіи, конечно, добился того, чего надо было ожидать. Бердяевъ сдѣлалъ блестящій докладь, Кочетовъ выступилъ съ соотвѣтственнымъ его кармѣ опроверженіемъ. И ссылаясь на то, что теософія беретъ отъ науки, философіи и религіи лучшее, что есть въ нихъ, напуталъ вездѣ: въ наукѣ смѣшалъ механическую смѣсь воздуха съ химическимъ составомъ воды, въ философіи трансцендентное назвалъ трансцендентальнымъ, въ исторіи религій эзотерическое принялъ за экзотерическое. И договорился, въ концѣ концовъ, до отрицанія личнаго Бога, торжественно заявивъ при этомъ, что божественные аттрибуты, благодаря обширнымъ связямъ во вселенной, онъ въ скоромъ времени пріобрѣтетъ самъ.

— Ну что? Здорово? — радостно спросилъ онъ меня, когда мы вышли изъ зала засѣданій и направились вмѣстѣ къ метро.

— Какъ вамъ сказать… — осторожно уклонился я. — Смотря по тому, какой смыслъ придавать идеѣ «здорово»…

— Вѣдь самое главное, чего не учли мои противники, — весело продолжала Кочетовъ, — это то общественное и интеллектуальное положеніе, какое занимали въ прошлой жизни они и какое занималъ я. Вы не знаете кѣмъ былъ, напримѣръ, Бердяевъ въ Древней Греціи?..

— Нѣтъ, не помню.

— Рабомъ у Перикла! Простымъ рабомъ, понимаете, необразованнымъ рабомъ. Это до сихъ поръ еще у него проскальзываетъ. А Вышеславцевъ, какъ я провѣрялъ по таблицамъ Штейнера, тоже ушелъ отъ Бердяева недалеко. Сражался въ Римѣ въ качествѣ неграмотнаго гладіатора, бѣжалъ вмѣстѣ со Спартакомъ на Везувій и былъ, наконецъ, накрытъ и истребленъ Помпеемъ. Между тѣмъ я, за свои двадцать восемь превращеній, былъ послѣдовательно: философомъ Гераклитомъ – разъ. Юліемъ Цезаремъ — два. Затѣмъ адъютантомъ полководца Аэція, съ которымь принималъ участіе въ Каталаунскомъ сраженіи и былъ смертельно раненъ въ голову. Далѣе — при дворѣ Генриха Птицелова занималъ должность министра народнаго просвѣщенія, при Людовикѣ Четырнадцатомъ состоялъ посломъ въ Турціи. И наконецъ, во время великой французской революціи, если помните, среди членовъ Конституанты былъ одинъ такой блестящій ораторъ и депутатъ Мирабо. Такъ Мирабо — тоже я!..

Мы ѣхали въ вагонѣ метро, причемъ вмѣстѣ съ нами расположилась на скамьѣ еще одна присутствовавшая на засѣданіи русская теософка Анна Николаевна, бывшая въ своихъ предшествующихъ воплошеніяхъ танцовщицей и куртизанкой въ Египтѣ, въ Греціи и Римѣ. Пока мы бесѣдовали, Анна Николаевна почему-то мрачно молчала, упорно не желая вступать въ разговоръ.

— Вы что? Недовольны, можетъ быть, моимъ выступленіемъ, сестра Аспазія? — спросилъ, наконецъ, Кочетовъ, пытливо глядя на сосѣдку.

— Да, братъ Гераклитъ, недовольна.

— А чѣмъ именно?..

— Вы должны были гораздо сильнѣе опровергнуть Бердяева, чѣмъ это сдѣлали сегодня.

— Но я вѣдь, Аспазія, бралъ все самое лучшее, что есть въ наукѣ, философіи и религіи!..

— Это безразлично. Вы не защитили чести Блавацкой, когда на нее нападалъ докладчикъ. О значеніи Анны Безантъ въ сотвореніи міра и о значеніи Криштамутры въ свѣтопреставленіи вы тоже не сказали ни слова. Нашъ кружокъ, во всякомъ случаѣ, возлагалъ на васъ больше надеждъ, братъ Гераклитъ.

— Въ такомъ случаѣ, пожалуйста… Я могу, Аспазія, отказаться отъ предсѣдательствованія, если хотите.

— Отказываться вы не имѣете никакого права, такъ какъ по вашей кармѣ въ этой жизни вы все равно должны предсѣдательствовать. Но зато въ будущей жизни мы серьезно поговоримъ съ вами. Почему, между прочимъ, вы сказали сегодня, будто воздухъ состоитъ изъ водорода, въ то время, какъ согласно лучшимъ свѣдѣніямъ науки онъ состоитъ изъ углерода? И, потомъ, — на какомъ основаніи вы назвали эзотерическое въ нашемъ ученіи экзотическимъ?..

— Я? Экзотическимъ? Не называлъ!..

— Нѣтъ, называли. Я сама слышала. Слышалъ и братъ Сенека, который ѣдетъ сейчасъ въ томъ вагонѣ.

— Аспазія! Клянусь вамъ всѣмъ своимъ безконечнымъ развитіемъ… Клянусь шрадой, атмой, клянусь, что я…

Споръ начался горячій, долгій. До самыхъ портъ Версай. Видя, что кружокъ распадается, и что свѣтлому будущему теософіи грозитъ печальная участь, я выступилъ, наконецъ, въ качествѣ примиряющаго арбитра. Анну Николаевну попросилъ оставить горячность, отъ которой она уже дважды погибла въ древнемъ Египтѣ, Кочетову мягко замѣтилъ, что со своимъ опроверженіемъ, онъ, дѣйствительно, немного поспѣшилъ, не послушавъ меня и не перенеся выступленіе на какой-нибудь изъ будушихъ Эоновъ. И когда мы вышли изъ метро, и къ намъ присоединился философъ Сенека, я заставилъ теософовъ разложить тутъ же на скамьѣ таблицу Штейнера и высчитать: когда лучше всего Кочетову выступить противъ Бердяева съ новымъ опроверженіемъ, но только уже такъ, чтобы побѣда была обезпеченной.

— Въ 2198 году я буду бухгалтеромъ… — послушавшись меня, покорно началъ водить пальцемъ по своей кармѣ Кочетовъ.

— А Бердяевъ?..

— Бердяевъ?.. Сатурнъ, Уранъ, Нептунъ… Шестью шесть тридцать шесть, минусъ два… Бердяевъ — ректоръ Петербургскаго Университета.

— Это не годится, — покачалъ головой я. — Ректоръ и бухгалтеръ… Силы не равны. Ну а дальше что? Въ слѣдующемъ вѣкѣ?..

— Дальше?… сейчасъ… 2275… Я — грузчикъ. Долой. 2450… Кондукторъ на дирижаблѣ… Тоже долой. Вотъ! 3548-ой годъ. Отлично. Профессоръ въ Калькуттѣ. Видите? Профессоръ теологіи и теогнозіи!..

— А Бердяевъ?

— Бердяевъ? Сейчасъ… Венера, Меркурій, Марсъ… Пятью пять — двадцать пять плюсъ три. Минусъ восемь… Ура! Приказчикъ въ магазинѣ обуви! Сапожникъ, говоря попросту. Вы видите? Смотрите. Подъ Меркуріемъ. Вотъ я ему накладу тогда! Жарко станетъ!

Порѣшивъ на томъ, что Кочетовъ подождетъ до 3548-го года, чтобы укрѣпиться, развиться и впитать въ себя то самое лучшее, что дадутъ къ тому времени наука, философія и религія, теософы мирно и весело разошлись, примирившись другъ съ другомъ. А Анна Николаевна, прійдя въ хорошее настроеніе, на прощаніе какъ бы благодаря за выходъ, найденный изъ труднаго положенія, протянувъ руку, томно спросила:

— А вы не читали Блавацкой?

— Нѣтъ, не читалъ.

— Нехорошо. Я увѣрена, что если бы прочли, вы бы, какъ чуткій человѣкъ, ясно поняли, какое это счастье быть навсегда облаваченнымъ!..

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №355, 23 мая 1926.

Visits: 23

Одинъ пріятный молодой человѣкъ, усердно занимающійся въ послѣднее время партійной дѣятельностью, какъ-то при мнѣ жаловался на дняхъ въ одномъ почтенномъ политическомъ собраніи:

— Понимаете… Это совершенно несознательный элементъ въ эмиграціи… Галлиполійцы.

— Въ самомъ дѣлѣ? А что?..

— Да, вотъ, представьте. Попалъ вчера я въ ихъ компанію. Много говорилъ о томъ, о семъ. Перешелъ, наконецъ, къ животрепещущей проблемѣ — какая политическая концепція была бы наиболѣе правильной въ создавшейся ситуаціи. А они сидятъ, курятъ, слушаютъ. И молчатъ.

— Ну что же, господа? — спрашиваю, наконецъ, не вытерпѣвъ. — Ясно вамъ это теперь съ точки зрѣнія логической, психологической и соціальной? Или не ясно?..

— Неясно, — отвѣчаютъ хоромъ.

— Почему же — неясно?

— Не было приказа Главнокомандующаго.

Долго послѣ этого при мнѣ, охая и стеная, бесѣдовали о галлиполійской несознательности молодой политикъ и старый. Молодой пространно говорилъ что-то о базисѣ, старый, главнымъ образомъ, налегалъ на тезисъ. А я сидѣлъ въ сторонкѣ и думалъ:

— Слава Богу. Значитъ, есть еще въ эмиграціи люди, которые повинуются приказамъ и вмѣсто собственныхъ рѣшеній ожидаютъ распоряженій. Вѣдь въ самомъ дѣлѣ: если бы не галлиполійцы — кто бы у насъ повиновался? Всѣ эмигранты, какъ извѣстно, только распоряжаются. Спросите случайнаго бѣженца изъ штатскихъ: чей авторитетъ онъ, главнымъ образомъ, признаетъ? Конечно, свой. Если вы поговорите съ нимъ по душѣ, онъ даже сознается, что у него есть свое собственное маленькое общество, въ которомъ онъ состоитъ предсѣдателемъ. Члены этого общества, правда, немного обижены, что предсѣдатель именно онъ, а не они. Но въ видѣ компенсаціи каждый изъ этихъ членовъ обязательно имѣетъ собственный крѵжокъ, въ которомъ тоже предсѣдательствуетъ, которымъ тоже руководитъ.

Такимъ образомъ, въ сущности, всѣ бѣженцы въ настоящее время — предсѣдатели. Въ Парижѣ, напримѣръ, я непредсѣдателей до сихъ поръ не встрѣчалъ. Говорятъ, въ прошломъ году было здѣсь два такихъ, не попавшихъ ни въ какое правленіе. Но подобное ненормальное состояніе продолжалось недолго. Одинъ впалъ въ отчаяніе, разочаровался въ эмиграціи и уѣхалъ въ СССР, а другой неожиданно бѣжалъ въ Уругвай. Кто-то при немъ обмолвился словомъ, будто въ Уругваѣ председательствовать некому.

Вообще если бы не повинующіеся галлиполійцы, ждущіе распоряженій, я бы даже не могъ сказать, какъ образовать намъ, эмигрантамъ, противобольшевицкій фронтъ? Для такого фронта штабовъ, конечно, сколько угодно, командировъ не меньше. Все — предсѣдатели. Есть хоры трубачей, барабанщики, знаменоносцы свернутые и развернутые, есть красный крестъ, санитары. А фронтъ? Гдѣ фронтъ? Кто на фронтѣ?..

Гдѣ, собственно тѣ, которые могли бы взять подъ козырекъ и сказать: слушаю-съ?.

Галлиполійцевъ я люблю и уважаю именно за это рѣдкое качество. Вѣдь нечего скрывать: безъ начальства не только военный, даже штатскій русскій человѣкъ и тотъ теряетъ значеніе. Качается, какъ былинка въ чистомъ полѣ, никнетъ къ землѣ. Сколько бѣженцевъ я знаю разумныхь, крѣпкихъ, даже величественныхъ въ тѣ времена, когда было кому повиноваться. И вотъ пришло освобожденіе, сами стали себѣ предсѣдателями — и растерянность въ глазахъ, и грусть, и тоска…

Люблю я галлиполійцевъ и за другое драгоцѣнное качество: молчаливость. Конечно, ораторы народъ полезный, спору нѣтъ. Когда ихъ немного. Точно такъ же, какъ предсѣдатели. Но если въ ораторы идетъ слишкомъ много народа, и въ слушателяхъ остается все меньше и меньше — это уже непріятно. На одномъ бѣженскомъ собраніи, напримѣръ, я наблюдалъ какъ-то жуткое зрѣлище: на трибунѣ одиноко сидитъ покорный слушатель, слушаетъ, а залъ бурлитъ, кипитъ. Весь заполненъ очередными ораторами.

Галлиполійцы не любятъ звонить во всѣ колокола. Въ видѣ символа — у нихъ остался тамъ, на полуостровѣ, скорбный памятникъ — каменный колоколъ. Не нужно этому колоколу языка, чтобы вѣщать. Не нужно мѣди, чтобы звучать. Безмолвно стоитъ онъ на виду у проходящихъ народовъ. Нѣмой, какъ тѣ, кто возлѣ него, въ землѣ, сурово говоритъ о выполненіи долга, не играя съ солнцемъ заманчивой облицовкой.

Но въ затаенномъ молчаніи его каждый галлиполіецъ слышитъ все, что необходимо для воина. Крестъ памятника украшаетъ его грудь. Черный крестъ непримиримости къ врагу во имя золотого креста храмовъ. Образъ надгробнаго камня въ памяти его — во имя грядущей радости благовѣста.

И вотъ почему нѣтъ у галлиполійцевъ лишнихъ словъ. Вотъ почему повинуются. Все пережито. Все едино. Есть испытанная грудь, есть общій крестъ…

Будетъ и приказъ Главнокомандующаго.

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №345, 13 мая 1926.

Visits: 25

Званіе поэта-лауреата довольно неожиданно перешло въ Англіи, послѣ смерти аристократически замкнутаго, ученаго и холоднаго Роберта Бриджеса, къ противоположному ему во всемъ Гильберту Кейту Честертону. Иностранцамъ это избраніе кажется особенно парадоксальнымъ: на континентѣ мало кто знаетъ, что литературную свою карьеру Честертонъ началъ со стиховъ, что онъ пишетъ стихи до сихъ поръ и не такъ давно выпустилъ очень любимую въ Англіи книгу добродушныхъ шуточныхъ четверостишій, гдѣ имена великихъ міра сего получаютъ самыя неожиданныя и будничныя рифмы. Однако и въ Англіи слава знаменитато католическаго публициста не основана все же на его стихахъ; и въ Англіи должны удивляться избранію человѣка, всю жизнь штурмовавшаго тѣ «башни изъ слоновой кости», въ одной изъ которыхъ такъ надолго засѣлъ (и такъ, судя по стихамъ, скучалъ!) его церемонный и презрительный предшественникъ.

Честертонъ — журналистъ, незачѣмъ принимать его за поэта… Такъ, быть можетъ, скажутъ многіе, и эти многіе многаго не поймутъ. Вѣрно, что Честертонъ мастеръ прозы больше, чѣмъ стиха, зато онъ дѣйствительно блестящій и глубокій мастеръ прозы. Вѣрно и то, что онъ журналистъ; но искусство этого журналиста таково, что оно граничитъ съ самой подлинной поэзіей.

Изъ газетныхъ статей составилось большинство его книгъ и какъ разъ самый лучшія его книги, въ родѣ «Шара и креста», «Еретиковъ», «Вѣчнаго человѣка». Но и его романы, какъ «Человѣкъ, который былъ четвергомъ»» «Наполеонъ изъ Нотингъ-Хилла», «Летучая Гостиница» и сборники разсказовъ, напр., тѣ, что построены вокругъ центральной фигуры «отца Броуна»» — прекрасные образцы той же въ сущности публицистической прозы, прозы самаго блестящего эссеиста въ литературѣ современной Англіи. Этотъ же характеръ присущъ его книгамъ о писателяхъ — Диккенсѣ, Стивенсонѣ, Броунингѣ, Шоу, и его книгѣ о св. Францискѣ Ассизскомъ. Даже стихи его, часто замѣчательные, непохожи ни на какія другія стихи и очень похожи на его «фельетоны». Но и эти фельетоны (и эти стихи) не будутъ забыты въ исторіи англійской литературы, какъ и въ исторіи англійской поэзіи.

У Честертона есть враги. Они считаютъ долгомъ смотрѣть сверху внизъ на этого слишкомъ шумнаго и плодовитаго, по ихъ словамъ, слишкомъ вѣрующаго демагога и плебея. По мнѣнію столь же «передовыхъ», сколь близорукихъ критиковъ, онъ всего лишь забавникъ толпы, изготовитель эффектныхъ парадоксовъ, а его ослѣпительное письмо — только дешевая пиротехника. Это вполнѣ невѣрно. Даръ Честертона — даръ оратора, онъ обращается къ людямъ, онъ хочетъ быть до конца услышаннымъ, но это не значить, что онъ измѣняетъ литературѣ, людямъ или себѣ. Парадоксъ — лишь форма, но не сущность его мысли. Противорѣчія, которыя можно у него найти — лишь кажущіяся или внѣшнія противорѣчія, и не сразу назовешь писателя, у кого чувства и мысли, каждая страница и строка столь естественно сливались бы въ такое широкое и свободное и все же неизмѣнное единство.

Католицизмъ Честертона — одно изъ самыхъ серьезныхъ явленій современнаго христіанства, хоть и не облекается въ богословскіе термины и не строитъ догматической системы. Его органическое міровоззрѣніе ничего не проигрываетъ въ своей полнотѣ, оттого что выражается въ формѣ, каждый разъ подчиненной случаю и зависящей отъ злобы дня. Статью онъ начинаетъ почти всегда съ какой-нибудь мелкой, тривіальной темы, но вотъ страница, другая — и вступаютъ новые инструменты, звучатъ иныя гармоніи, смѣшное становится великимъ и надъ будничнымъ открываются небеса. Онъ варьируетъ дешевый мотивъ, который вдругъ поднимается, выростаетъ и весь оркестръ разражается наконецъ неудержимымъ славословіемъ. Пусть это журнализмъ, но какимъ религіознымъ чувствомъ сумѣлъ его пронизать авторъ, съ какой поэзіей сочетать, какое искусство изъ него вырастить! И если такую статью Честертона мы принимаемъ за легковѣсную импровизацію, если пробѣгаемъ ее глазми, какъ пробѣгаютъ газетные листы, то это и значить, что мы не поняли ничего въ намѣреніяхъ автора и не успѣли разгадать истиннаго ея смысла.

Н. Дашковъ (Владимиръ Вейдле)
Возрожденіе, №1889, 4 августа 1930.

Visits: 23

Съ прискорбіемъ видишь, какъ европейскія газеты въ послѣднихъ своихъ номерахъ оскорбляютъ память двухъ выдающихся историческихъ дѣятелей:

Папу Григорія Седьмого-Гильдебранда.

И германскаго короля Генриха Четвертаго, сдѣлавшагося въ концѣ своей жизни императоромъ.

Оба они, какъ извѣстно, вели между собою ожесточенную борьбу. Одинъ старался подчинить папству королевскую власть, другой отстаивалъ суверенныя права монарха.

Дрались они съ перемѣннымъ успѣхомъ. Сначала побѣждалъ Григорій Седьмой. Потомъ побѣждалъ Генрихъ Четвертый.

Затѣмъ опять побѣдилъ Григорій Седьмой. Затѣмъ снова одолѣлъ Генрихъ Четвертый.

Было въ этой борьбѣ много героическаго и много трагическаго. Побежденный король просилъ у папы прощенія. Побежденный папа хватался за союзъ съ норманами. Торжествующій папа отлучалъ короля отъ церкви. Торжествующій Генрихъ сажалъ на папскій престолъ своего сторонника.

Грандіозная, въ общемъ, была борьба. Соотвѣтственная безпокойному духу среднихъ вѣковъ…

И вдругъ теперь, въ связи съ съѣздомъ коммунистической партіи, въ нѣкоторыхъ итальянскихъ газетахъ я вижу подзаголовки:

«Правая оппозиція въ Каноссѣ».

«Каносса на съѣздѣ».

А въ австрійской газетѣ «Нейе Фрейе Прессе» даже цѣлыя разсужденія: «Передъ нами картина давнихъ временъ. Большевицкіе схизматики вынуждены въ рубищѣ и на колѣняхъ преклониться передъ всемогущимъ побѣдителемъ Сталинымъ… Подобная сцена хожденія оппозиціонеровъ въ Каноссу является характернымъ проявленіемъ совѣтскаго гнета».

Читаешь всѣ эти опрометчивые заголовки и фразы, вспоминаешь великаго Григорія Седьмого, упорнаго Генриха, и изумляешься отсутствію національнаго чутья у нѣмцевъ и итальянцевъ.

Какая бестактность! Итальянець-фашистъ своего блестящаго папу Григорія уподобляетъ какому-то лохматому тифлисскому семинаристу!

А австрійскій журналистъ, мечтающій о пангерманскомъ аншлуссѣ, нѣмецкаго императора сравниваетъ съ древообдѣлочнымъ коммунистомъ Рыковымъ!

Вотъ я не нѣмецъ и не итальянецъ. а даже и мнѣ отъ такого сравненія неловко. И что, главное, отвратительно: чудесный замокъ Каносса, принадлежавшій маркграфинѣ Тосканской Матильдѣ, уподобленъ засѣданію шестнадцатаго коммунистическаго съѣзда.

Маркграфиня! Воображаю, какъ вы возмутились тамъ, въ потустороннемъ мірѣ…

Не правда ли?

Хотя я увѣренъ, что журналисты не хотѣли обидѣть ни васъ, ни современниковъ вашихъ Гильдебранда и Генриха. Просто въ порядкѣ спѣшной работы уцѣпились за Каноссу, какъ за первый попавшійся образъ…

Но все-таки, конечно, это безсовѣстно.

Безобразіе — не думать, что говоришь.

Ради Бога, простите, ваша свѣтлость!

Намъ, газетнымъ работшжамъ, дѣйствительно, слѣдуетъ впредь внимательнѣе относиться къ своимъ сравненіямъ.

Всѣ эти Термидоры, Каноссы и прочія уподобленія, оскверняюшія всемірную исторію, давно необходимо оставить.

Для большевиковъ историческихъ параллелей нѣтъ и быть никогда не можетъ. Выступленія оппозиционера Угланова, напримѣръ, ясно показываютъ, что даже игра личныхъ самолюбій, и та для коммунистовъ слишкомъ высокое качество.

Не люди и даже не животныя, а какіе-то роботы, у которыхъ вмѣсто души провода и вмѣсто убѣжденій — выключатели.

Нажали одну кнопку, Углановъ говоритъ:

— Товарищи, я сдѣлалъ ошибку.

Нажали другую кнопку, считая первую недостаточной… Углановъ говоритъ:

— Товарищи, я идіотъ.

Нажали, наконецъ, третью кнопку, чтобы пустить въ ходъ всю машину…

Углановъ говоритъ:

— Товарищи, я ничтожная тварь. Оселъ, собака… Примите меня обратно къ себѣ!

И вмѣсто отвращенія или испуга, вокругъ — гулъ одобренія. Крики: «Онъ достоинъ быть въ нашей средѣ». «Онъ будетъ на высотѣ уровня партіи».

Ну какая же это, въ самомъ дѣлѣ, Каносса?

Причемъ тутъ Генрихъ Четвертый?

Причемъ Гильденбрандъ?

Милая маркграфиня, еще разъ вашу ручку!…

А. Ренниковъ
Возрожденіе, №1861, 7 іюля 1930.

Visits: 26

Интересно знать, какое это будетъ число?

Четырнадцатое іюля, девятое сентября, пятое мая?

На петербургскихъ улицахъ каждый годъ въ этотъ день масса оживленнаго празднично-настроеннаго люда. На правительственныхъ и частныхъ зданіяхъ національные флаги. На трамваяхъ и автобусахъ тоже. Арка Главнаго Штаба, Александровская колонна, историческіе памятники, рѣшетки мостовъ, фонари — все украшено гирляндами. И на площадяхъ, противъ большихъ ресторановъ, досчатые помосты, обтянутые кумачемъ, оркестры музыки, ожерелья изъ разноцвѣтныхъ лампочекъ, хлопающіе на вѣтру плакаты:

«Здѣсь тоже танцуютъ».

Правда, эта веселящаяся русская публика не вполнѣ будетъ напоминать бывшимъ эмигрантамъ парижскую іюльскую толпу. Во Франціи, конечно, было проще и безопаснѣе. Веселіе проявлялось поверхностно, безъ надрывовъ. Можно было уютно сидѣть у столика на тротуарѣ и даже дремать въ полной увѣренности, что вокругъ ничего не случится, что ничья душа не развернется во всю ширь до предѣловъ вмѣшательства въ твой личный сонъ.

Русское веселье окажется и экспансивнѣе и нервнѣе и разнобразнѣе въ своемъ спектрѣ: отъ залихватской неудержимой пѣсни до трагическаго монолога надъ стаканомъ вина.

И танцовать будутъ, навѣрно, не такъ, какъ въ Парижѣ, гдѣ за непринужденностыо движеній всегда видна осторожность — какъ бы не повредить подметокъ, не помять новаго платья…

Въ танцахъ у насъ проявится и больше горячности, и больше неуклюжести, и полное забвеніе цѣны костюма и туфель.

Однако, какъ все-таки будетъ хорошо, какъ чудесно! Вокругъ — счастливыя лица, свидѣтельствующія о достоинствѣ свободнаго гражданина, Любовные взгляды, направленные на національные флаги. Успокоенныя, увѣренныя, нашедшія честь и достоинство русскія сердца.

Утромъ, на Марсовомъ полѣ, глава государства приметъ парадъ. Пройдутъ европейскіе полки, сибирскіе; наѣздники изъ далекихъ степей Средней Азіи; федеративные или автономные — какъ они захотятъ сами — кавказскіе молодцы въ папахахъ и буркахъ. Пройдутъ подъ гулъ колоколовъ по Садовой на Невскій, по Невскому до Адмиралтейства, свернутъ къ Исаакію. Сорокъ вождей разныхъ племенъ, автономныхъ или не автономныхъ, — какъ имъ будетъ пріятнѣе — проѣдутъ на коняхъ, въ автомобиляхъ, во главѣ огромной процессіи.

А изъ оконъ зданій, съ балконовъ, съ тротуаровъ — радостные клики, мельканіе платковъ, качаніе протянутыхъ рукъ…

Чудесный, въ общемъ, будетъ праздникъ — эта годовщина взятія Кремля, освобожденіе Россіи отъ небывалаго краснаго ига.

Какое число — неизвѣстно. Можетъ быть, четырнадцатое іюля, можетъ быть, пятое мая. Все равно…

И какъ грустно будетъ видѣть на фонѣ этого всеобщаго ликованія одинокія забытыя фигуры, угрюмо сидящія за столиками, мрачно слѣдящія за окружающимъ яркимъ веселіемъ.

Придутъ они, эти бывшіе люди, потребуютъ бутылку контрексевиля или виши, чтобы было видно, что они не празднуютъ, а лечатся, — и начнутъ изливать другъ другу свои безплодныя жалобы.

— Ну, и не везетъ же нашей русской исторіи, Александръ Федоровичъ, — со вздохомъ скажетъ одинъ. — Сначала все, какъ будто, шло хорошо, по-французски: казалось, что національнымъ праздникомъ сдѣлается взятіе Петропавловской крѣпости. А вотъ, полюбуйтесь. О значеніи Петропавловской никто не вспоминаетъ, а по случаю взятія Кремля неистово пляшутъ.

— Эхъ, что и говорить, Игорь Платоновичъ, — печально скажетъ другой. — Если бы я зналъ, что русская исторія выкинетъ такой фортель, никогда не сталъ бы въ нее вмѣшиваться. Вотъ три мѣсяца назадъ, когда была годовщина нашей великой февральской, знаете, что со мной случилось? Вышелъ я двадцать восьмого числа на Невскій, остановился на тротуарѣ и рѣшилъ, несмотря на свой возрастъ, плясать. Морозъ былъ порядочный, прохожихъ немного. И все-таки внушительная толпа образовалась. «Въ чемъ дѣло? Почему, — спрашиваютъ, — человѣкъ танцуетъ»? Одинъ господинъ за каретой скорой помощи рѣшилъ послать, проходившая мимо старушка, глядя на меня, плакать начала, креститься. Объясняю я имъ всѣмъ, что праздную взятіе Петропавловской крѣпости, что хочу направить народныя чувства въ настоящее русло, но теперь вы знаете, какая толпа: совершенно безчувственная. Городового позвали, канальи, протоколъ начали составлять.. Слава Богу, сердобольная старушка заступилась, отбила. Но вы скажите мнѣ, все-таки, Игорь Платоновичъ: почему міръ такъ глупо устроенъ? Когда несознательный народъ пляшетъ на улицѣ, никто не считаетъ, что его надо лечить. А вотъ когда я, выдающійся сознательный дѣятель, затанцую, — сейчасъ же посылаютъ за каретой, за санитарами, за городовымъ?

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №1871, 17 іюля 1930.

Visits: 37