Жалобы, что фашизмъ былъ «жестокъ» въ расплатѣ съ коммунистами, — лицемѣрная пѣсня заднимъ числомъ тѣхъ самыхъ круговъ и силъ, которые въ то время пришли бы въ ужасъ, если бы фашизмъ ослабилъ свои «жестокости». Ибо они были искренно счастливы тѣмъ, что черная работа антикоммунистическаго террора творится успѣшно, — а не нашими-де бѣлыми руками.

Потому что въ плачевный 1922 годъ — въ эпоху Генуэзской конференціи и Рапалльскаго договора — Италія, — по милости ряда предшествовавшихъ то злоумышленныхъ (Нитти), то равнодушно оппортунистическихъ (Джолитти) министровъ, увѣнчанныхъ наконецъ, просто бездарнымъ во всѣхъ отношеніяхъ и для всѣхъ направленій презрѣннымъ министерствомъ Факта, — переживала свое гражданское Капоретто. И барахталась невылазно въ пропасти такого моральнаго, экономическаго и политическаго униженія, что и слѣпымъ было ясно: или должно свершиться чудо дерзновеннаго національнаго подъема, вооруженнаго и истребительнаго, или надо сдаваться на капитуляцію коммунистамъ, съ «онореволе» Франческо Саверіо Нитти въ качествѣ намѣстника отъ красной Москвы.

Однако эта гнусная перспектива не улыбалась даже «офиціальнымъ» соціалистамъ, т. е. крайней лѣвой ихъ группѣ, а тѣмъ болѣе лѣвымъ демократическимъ партіямъ не соціалистическаго толка.

А такъ какъ требуемой грубой и рѣшительной національной силой могъ быть только фашизмъ, успѣвшій явить свой мощный охватъ уже на выборахъ 1921 года, то, несмотря на глубокое къ нему недовѣріе, возраставшее пропорціонально его популярности, надо было выбирать: либо онъ спасетъ, либо коммунисты погубятъ. Поэтому отношеніе къ фашизму было двойственное. Его желали и съ нимъ боролись. Мечтали видѣть въ немъ того пресловутаго мавра, который-де сдѣлаетъ свое дѣло, а потомъ уйдетъ. А если не уйдетъ, то можно, слѣдуя дальнѣйшей тактикѣ герцога Фіески, и повѣсить ненужнаго болѣе мавра. Къ тому же, чтобы мавръ былъ въ рукахъ, принимались мѣры финансовыя и полицейскія.

Ни для кого не тайна, что массонерія, нынѣ изгнанная Муссолини изъ Италіи, финансировала начинанія фашизма. Ея могущественные органы, — «Коррьере делла Сера» въ Миланѣ, «Стампа» въ Туринѣ, «Джорнале д-Италіа» въ Римѣ, впослѣдствіи столь люто враждебные фашизму, — вели рѣзкую антикоммунистическую политику и, по силѣ того, относились къ фашизму кто съ нейтральною выжидательностью, кто съ прикрытымъ сочувствіемъ. Свои рѣзчайшія противобольшевицкія рѣчи, предназначенныя для разныхъ фашистическихъ торжественныхъ собраній въ Лигуріи, я печаталъ въ «Джорнале д-Италіа» и получалъ за нихъ благодарственныя письма отъ того самого Альберто Бергамини, который вскорѣ затѣмъ, войдя въ сенатъ, оказался, вмѣстѣ съ Альбертини (собств. «Коррьере делла Сера») въ малочисленномъ, но упрямомъ антифашистскомъ меньшинствѣ.

Фашизмъ терпѣли, считая полезнымъ, чтобы онъ таскалъ каштаны изъ огня, обжигая себѣ лапы. И возненавидѣли его, какъ скоро онъ прикрылъ вытащенные каштаны своими обожженными лапами и заявилъ:

— Извините, но это не ваше, а мое!..

Правительства Бономи и Джолитти употребляли всѣ усилія, чтобы удержать фашизмъ на положеніи подпольной «неблагопріятствуемой» организаціи и не позволить ему поднять голову открыто и явить себя господиномъ положенія. А поэтому они не только умывали руки, какъ Пилатъ, созерцая ополчившійся на юный фашизмъ коммунистическій терроръ, — коммунисты-то быстро и чутко поняли, откуда идетъ на нихъ смерть! — но и косвенно поддерживали засилье «совверсивовъ».

Въ апрѣлѣ 1922 г., когда я возвратился въ Италію, фашисты носили свои партійныя «дистинтивы» (значки) съ дикторскими сѣкирами и связками еще подъ лацканами пиджаковъ. Смѣльчаки, дерзавшіе показывать открыто символы своей принадлежности къ фашизму, умирали отъ выстрѣловъ изъ-за угла, увѣчились ночными побоями отъ неизвѣстныхъ, нападавшими вдесятеромъ на одного, безпрепятственно и безнаказанно. Такъ погибъ хорошій мой знакомый, синьоръ Капеллини, хозяинъ гостиницы «Мирамаре» въ Сестри-Леванте: коммунисты застрѣлили его на городской площади средь бѣла дня.

Лучшая часть итальянской полиціи, карабинеры, обезволенные и обезсиленные трусостью двусмысленныхъ министерствъ, бездѣйствовали, усердствуя только въ порученномъ имъ строжайшемъ блюстительствѣ безопасности товарища Чичерина и прочихъ большевицкихъ гостей Генуэзской конференціи. Они терялись въ недоумѣніи, какъ же имъ держать себя по отношенію къ фашизму: что онъ — поддержка государства противъ потерявшаго всякій стыдъ совверсивизма или, наоборотъ, внутренній врагъ?

Въ Спеціи былъ такой случай. Власти получили донесеніе изъ города Сарзаны, что тамошніе фашисты собираются двинуться въ Спецію для массовой демонстраціи. Карабинеры получили приказъ тайно мобилизоваться и выступить навстрѣчу, чтобы ни въ какомъ случаѣ не допустить фашистовъ въ городъ. Одинъ изъ карабинерскихъ бригадировъ, сочувственникъ фашизма, соображая, что такая встрѣча едва ли обойдется безъ враждебнаго столкновенія, а можетъ быть, и кровопролитія, далъ знать въ Сарзану, чтобы фашисты отказались отъ своего намѣренія и не выступали. Они послушались дружескаго совѣта, демонстративный походъ былъ отмѣненъ.

Казалось бы, бригадиръ, предогвратившій междоусобіе, достоинъ былъ награды и повышенія? Вмѣсто того, онъ, подвергнутый военному суду, едва ускользнулъ отъ разстрѣла (въ виду смягчающихъ вину обстоятельствъ) и, исключенный изъ корпуса карабинеровъ, сѣлъ въ тюрьму. Освободилъ его только октябрьскій переворотъ 1922 г. Судили, какъ за выдачу служебной тайны непріятелю, цинически пренебрегая тѣмъ соображеніемъ, что «служебная тайна» была, въ данномъ случаѣ, отвратительной провокаціей, и, — удайся она, — завтра начались бы по всей Италіи Варѳоломеевскія ночи и дни и война всѣхъ противъ всѣхъ.

Любопытное полицейское учрежденіе представляла тогда собою «государственная охрана» (guardia regia).

Оно возникло послѣ войны, якобы для порядка, въ дѣйствительности же для вооруженнаго противовѣса — «на всякій случай» — прочимъ силамъ государственной полиціи, военная дисциплина которой, хотя и расшатанная, казалась опасною совверсивнымъ министерствамъ. «Гвардіа реджа» была всецѣло въ рукахъ соціалистовъ и коммунистовъ. Составъ ея былъ смѣшаный изъ амнистированныхъ Ф.С.Нитти военныхъ дезертировъ (по преимуществу), съ значительной примѣсью уголовныхъ преступниковъ, отбывшихъ сроки наказанія, или «преджудикати» (оставленныхъ въ подозрѣніи впредь до новаго преступленія). Это было готовое орудіе гражданской войны, почти откровенно направленное на фашизмъ, какъ жерло заряженной пушки.

Къ счастью, эта ласкаемая и дорого оплачиваемая армія угрожавшаго коммунистическаго переворота имѣла то великое, хотя и отрицательное, достоинство, что… ровно никуда не годилась, кромѣ дружеской поддержки «своихъ» въ мелкихъ уличныхъ скандалахъ. Когда фашисты со своимъ Дуче завоевали власть «римскимъ походомъ»» страна волновалась тревожнымъ ожиданіемъ: какъ-то поведетъ себя, что-то сдѣлаетъ, въ столь невыгодныхъ для нея условіяхъ «гвардія реджа»? Но Муссолини просто и круто упразднилъ ее декретомъ, и она исчезла, расточилась, съ почти комической быстротой, нигдѣ не оказавъ серьезнаго сопротивленія. Въ двухъ-трехъ городахъ (въ Генуѣ, напр.,) полукрасное воинство пошебаршило нѣсколько, не желая сдавать оружіе и обмундировку, но всюду «уступало силѣ» послѣ обмѣна двумя-тремя безвредными выстрѣлами, а то и вовсе безъ выстрѣла. Участникъ разоруженія въ Генуѣ говорилъ мнѣ, что, по его впечатлѣнію» «они, въ большинствѣ, были рады-радехоньки, что выходятъ изъ своего двусмысленнаго положенія, сверхъ ожиданія, цѣлыми и невредимыми». Къ тому же новое правительство заплатило имъ жалованье впередъ за какой-то небольшой срокъ.

Далеко не такъ легко было справиться фашистамъ съ «arditi del popolo» (удальцами изъ народа): боевыми дружинами коммунистовъ, сформированными изъ парней отчаянной смѣлости и ловкости, въ большинствѣ — теппистовъ (апашей). [1] Кромѣ привычки къ ножевому хулиганству, имъ много дерзости придавала также увѣренность, что «гвардіа реджа» — ихъ тайная союзница — не ударитъ противъ нихъ пальцемъ о палецъ и на всѣ ихъ безобразія будетъ смотрѣть сквозь пальцы.

Клинъ выгоняется клиномъ… «Ардитамъ» фашизмъ противопоставилъ своихъ «сквадристовъ», почти сплошь набранныхъ изъ молодежи, видавшей огонь и понюхавшей порохъ на фронтахъ 1915 — 18 гг. Дѣйствуя по правилу «зубъ за зубъ, око за око», погромъ за погромъ, убійство за убійство, сквадристы, мало помалу, успѣли доказать своимъ противникамъ невыгодность хулиганства, хотя бы и покровительствуемаго. Эти энергическія боевыя летучки фашизма, организованныя, благодаря своему составу, по военному образцу, заставили коммунистовъ понять, что ни одно ихъ преступленіе не останется безнаказаннымъ, но будетъ отомщено въ ту же мѣру, какою они мѣряли. Поэтому ряды «ардитовъ» стали рѣдѣть, а удаль ихъ угасать, приливъ въ ихъ ряды упалъ, начался отливъ. Тѣ изъ нихъ, которые чувствовали на совѣсти крупные грѣхи, поисчезали за границу, въ Америку, зная, что въ Италіи они — на счету у не забывающихъ и неумолимыхъ мстителей, твердо намѣренныхъ рано или поздно сосчитаться и съ ними, и съ тѣми, кто дастъ имъ поддержку и укрывательство.

Обыватель, запуганный 1919-мъ годомъ, съ 1921-го началъ подымать голову, чувствуя себя подъ новою неожиданной зашитой, и, хотя еще не смѣлъ огрызаться самъ, но уже вступилъ съ фашизмомъ въ негласный, инстинктивный заговоръ содѣйствія. Благодаря тому, фашистическій терроръ сдѣлался почти неуловимымъ для противодѣйствовавшихъ ему силъ, какъ коммунистическихъ, такъ правительственныхъ. А коммунистическій терроръ, напротивъ, окруженъ былъ естественно размножившеюся обывательскою слѣжкою, мстительною и чутко настороженною. Въ настоящее время побѣдоносный фашизмъ, въ числѣ другихъ мѣръ упорядоченія страны, сломилъ и уничтожилъ пресловутую сицилійскую мафію. Но еше въ 1922 г. онъ самъ былъ до извѣстной степени мафіей, — то есть, я разумѣю, тою казовою рыцарскою стороною ея, которая являлась бытовою поправкою къ безсилію правительства и закона, къ которой жертвы законнаго беззаконія и правового безправія прибѣгали, какъ къ послѣдней инстанціи, за самосудомъ по совѣсти и внутреннему убѣжденію.

И вотъ, къ осени 1922 г. итальянскія партіи «бездѣйственной и фразистой любви» замѣтили и спохватились, что «мафія» фашизма, запечатлѣвшаго свою доблесть кровью своихъ великодушнихъ героевъ-сквадристовъ, овладѣла любовью и вѣрою народа и сдѣлалась его единою надеждою. Что фашизмъ уже — все, а онъ ничто. Мавръ сдѣлалъ свое дѣло и глубоко надрубилъ ядовитое дерево коммунистическаго революціоннаго захвата. Но, сдѣлавъ, вовсе не пожелалъ уйти, а, напротивъ потребовалъ, къ ужасу итальянскихъ Милюковыхъ, Керенскихъ, Черновыхъ, Дановъ и пр., чтобы убирались-то они, неспособные, безсильные и вялые, а останется онъ, геніальный, мощный и вдохновенный. И умывъ черное лицо свое, изумилъ и ихъ, и Европу, и весь культурно-политическій міръ, явивъ, что совсѣмъ онъ не мавръ, а бѣлый изъ бѣлыхъ, настоящій латинъ, типическій и традиціонный римскій диктаторъ-Цезарь…

Inde ira! Съ того времени и пошло, и загудѣло безконечное разнообразіе стоновъ, воплей и хныканья о «жестокомъ» всеобщемъ обидчикѣ-фашизмѣ. И нѣтъ такой клеветы, которой не вьючили бы на него трагикомическія разочарованія политической маниловщины — у однихъ сортомъ получше; уязвленнаго и осмѣяннаго политическаго честолюбія и выброшеннаго за бортъ неудачничества — у другихъ сортомъ похуже… Воютъ, лаютъ, хрипятъ… «А слонъ идетъ себѣ впередъ!»…

[1] Т. е. хулигановъ.

Александръ Амфитеатровъ.
Возрожденіе, № 819, 30 августа 1927.

Views: 27

Если бы хоть одна десятая доля того, что враги фашизма разсказываютъ объ его «жестокостяхъ», была правдою, онъ, несомнѣнно, заслуживалъ бы такого же остраго противодѣйствія, какъ безобразно свирѣпый режимъ большевицкаго СССР. Но вѣдь это же сплошное вранье и чепуха! Вопреки всѣмъ клеветническимъ росказнямъ, фашизмъ нисколько не жестокъ въ своей нынѣшней практикѣ, да не былъ жестокимъ и въ своей революціонно-завоевательный періодъ. Овладѣніе Италіей стоило ему гораздо большаго числа жертвъ, чѣмъ потеряли укрощаемые sovversivi (разрушители государственнаго строя) всѣхъ фракцій и наименованій, враждебно противостоявшихъ фашизму.

Три тысячи фашистовъ сложили свои головы на патріотическомъ дерзновеніи водворить порядокъ въ гражданской жизни Италіи. Убивали ихъ, по большей части, очень подло; либо изъ за угла, либо набрасываясь врасплохъ, скопомъ, десятеро на одного. Открытыхъ боевъ было мало — на перечетъ, и въ самыхъ серьезныхъ изъ нихъ (въ Генуѣ, Пармѣ, римскомъ кварталѣ Санъ-Лоренцо и т. д.) потери съ обѣихъ сторонъ бывали ничтожны численно. Но, такъ какъ въ уличныхъ бояхъ фашисты всегда бывали стороною осаждающей и штурмующей разныя враждебныя укрытія, то терпѣли уронъ гораздо большій, чѣмъ осажденные соверсивы, которые, изъ за своихъ прикрытій, палили въ нихъ, какъ въ мишень. А когда видѣли, что фашисты упрямы и одолѣваютъ, благополучно удирали, кто куда гораздъ, лазейками предусмотрительно приготовленнаго отступленія.

Вѣдь всѣ подобныя столкновенія разыгрывались, обыкновенно, въ кварталахъ городского «дна», гдѣ, во истину, чортъ ногу сломить, и гораздо легче его ухватить за скользкій хвостъ, чѣмъ прирожденнаго обывателя-тепписта извѣчно темныхъ закоулковъ. На то и созидались они нѣкогда, чтобы въ нихъ прятаться отъ нападенія и отсиживаться, пока можно, а, когда «ихняя беретъ», исчезать невѣдомо въ какія норы и дыры.

Въ Пармѣ очагомъ коммунистической пропаганды былъ зарѣчный кварталъ Oltre Torrente, пристанище всякаго босяцкаго сброда di mala ѵіtа. Туда даже и карабинеры неохотно проникали, когда того требовала служба. Очистка этой ямы стоила фашистамъ двухъ недѣль мучительнаго труда. Домъ за домомъ пришлось брать приступомъ, не было окна, откуда не стрѣляли бы и не летѣла бы всякая увѣсистая дрянь. А ворвутся въ домъ, — нѣтъ никого, развѣ только, удирая, не успѣли унести какого нибудь тяжело раненаго.

Я глубоко сожалѣю о трехъ тысячахъ жизней, героически пожертвованныхъ фашистской молодежью на подвигъ оздоровленія отечества отъ коммунистической чумы, но, памятуя напряженіе сей послѣдней въ 1922 — 23 гг., считаю, что побѣда досталась фашизму еще дешево. Сравнительно съ жертвами русской контръ-революціи, — притомъ, не достигшей своихъ цѣлей, — можно сказать: получили даромъ.

Но надо помнить, что мы — въ странѣ Франческо Гвиччіардини. Когда онъ и другіе историки Возрожденія описываютъ военныя столкновенія Флоренціи съ Пизою, Сьеною и т. д., благодаря необычайно картинному изложенію, подогрѣваемому пламеннымъ темпераментомъ искреннихъ патріотовъ, коммунальныя войны кажутся очень жутко эффектными. Но, вчитываясь, вы, съ удивленіемъ замѣчаете, что ужасными и кровопролитными опредѣляются, иной разъ, сраженія съ потерями въ 15 — 20 человѣкъ съ обѣихъ сторонъ. Эти гомерическія битвы уже повергли города во всенародный плачъ и трауръ. Только съ нашествіями французовъ и испанцевъ ХѴ — ХѴІ вв. итальянцы узнали истинно жестокую войну, и сами обучились воевать жестоко. Но въ основѣ эта черта — высоко цѣнить даръ жизни и «сладкую привычку» къ ней. Отсюда истекаетъ, что въ Италіи одинъ «политически отвѣтственный» трупъ производитъ гораздо большее впечатлѣніе, чѣмъ у насъ сто.

Все равно, какъ съ дуэлями: онѣ здѣсь чуть не ежедневны, но смертный исходъ дуэли — величайшая рѣдкость, а каждый разъ подобный случай потрясаетъ страну негодованіемъ, словно неслыханное злодѣяніе. Смерть Феличе Кавалотти, поэта и политическаго дѣятеля послѣдней четверти XIX вѣка, еще и теперь, тридцать лѣтъ спустя, вспоминается, какъ ужасное происшествіе вчерашняго дня. Когда Габріэле д-Аннунціо, въ молодости, получилъ на дуэли довольно серьезную рану въ голову (отчего онъ и облысѣлъ на всю жизнь), его секундантъ такъ освирѣпѣлъ отъ негодованія, что едва не зарубилъ противника. А этотъ послѣдній, въ совершенной растерянности, долженъ былъ доказывать даже печатно, что нанесъ столь тяжкій ударъ не преднамѣренно, а несчастіемъ.

Мнѣ не хочется отвлекаться отъ темы, иначе я постарался бы доказать, насколько ошибочно ходячее европейское представленіе объ итальянцахъ, какъ о народѣ бѣшенаго темперамента, которому, въ разгаръ страстей, жизнь копейка и потому онъ, при каждомъ удобномъ случаѣ, хватается за ножъ и самъ на ножъ лѣзетъ. Только очень обжившись въ Италіи, начинаешь понимать въ полной мѣрѣ, какъ много красивой лжи напрасно напутано вокругъ ея народа старыми романтиками. Да, къ сожалѣнію, не перестаютъ припутывать и новые, хотя уже не романтики, а просто искатели «интереснаго», злоупотребляющіе лукавымъ девизомъ, что «тьмы низкихъ истинъ намъ дороже насъ возвышающій (или, въ данномъ случаѣ правильнѣе будетъ — «украшающій») обманъ».

Вотъ это-то инстинктивное пониманіе высокой цѣнности жизни и сдѣлало то, что 3.000 убитыхъ коммунистами фашистовъ говорятъ воображенію и чувству итальянскаго народа гораздо больше, чѣмъ, къ большому сожалѣнію и стыду нашему, шевелятъ наше сердце 1.700.000 русскихъ, погибшихъ жертвами ЧК и ГПУ, десятки тысячъ бѣлыхъ добровольцевъ, павшихъ на поляхъ битвы за освобожденіе Россіи отъ краснаго гнета, милліоны крестьянъ, выморенныхъ голодомъ большевицкаго производства въ 1921 — 23 годахъ.

Полвѣка тому назадъ увѣрялъ Некрасовъ, будто въ русскомъ обществѣ —

Разрушенъ нами (сей) кумиръ
Съ (его) фразистою, бездѣйственной любовью:
Умнѣй мы стали, — вѣритъ міръ
Лишь доблести, запечатлѣнной кровью.

И самъ ошибался, и людей обманывалъ въ самообольщеніи. Десятилѣтіе 1917 — 1927 гг. показало слишкомъ явно, что, несмотря на всѣ наши горькія испытанія, кумиры бездѣйственно-фразистой любви, столь любезные русской интеллигенціи, сентиментальной, мечтательной и лѣнивой, продолжаютъ въ ней премьерствовать, отнюдь не уступая своего мѣста доблести, запечатлѣнной кровью, и даже презрительно на оную пофыркивая. Не исчислить, не прикинуть смѣты, сколько было явлено ея, — этой мученической доблести, крещенной въ кровавыхъ купеляхъ, — а вѣры въ той мѣрѣ, какъ она заслуживаетъ, ей, все-таки, еще не дано. И — ужъ добро бы у чужихъ, а то, вѣдь, пуще-то всего у своихъ! И великое дѣло ея не додѣлано, и всякій разъ, это она вновь находитъ случай и силы устремиться къ дѣйствію, фразеры бездѣйственной любви спѣшатъ опорочить честныя раны доблести, подорвать довѣріе къ ней грязными клеветами, запугать общество, и безъ того куда не храброе, мѣщанскими страстями, въ конецъ опошляющими, и безъ того опошленную въ постыдное прозябаніе, эмигрантскую жизнь.

Свою репутацію «жестокости» фашизмъ стяжалъ совсѣмъ не тогда, когда онъ круто расправлялся съ коммунистическимъ «совверсивизмомъ», колотя «святою дубинкою» (il santo manganetto), поя касторкою, разгоняя коммунистическія сборища, громя ихъ клубы, редакціи, сожигая ихъ газеты, знамена, литературу, парт. знаки. Къ слову сказать: и эти-то «жестокости» производились всегда лишь какъ отвѣтныя репрессіи на какое-либо кровавое злодѣяніе коммунистовъ или на вызывающе наглую манифестацію съ ихъ стороны. Чтеніемъ въ сердцахъ фашизмъ не занимался. Но открытому коммунизму онъ объявилъ открытую же войну — и во всей его массѣ, уничтожая партію, и не брезгуя мелочами во внимательной и настойчивой партизанской гверильѣ.

Человѣкъ свищетъ, когда фашисты поютъ свой гимнъ «Giovinezza» (О, юность!) и демонстративо затягиваетъ во все горло коммунистическую «Ваndiera Rossa», — ему предложатъ для прочистки голоса выпить пузырекъ касторки. Человѣкъ демонстративно пишетъ на стѣнѣ «Evviva Lenin!» — надпись стираютъ, а, если узнанъ будетъ ея авторъ, то получитъ столько тукманокъ «манганелло», сколько въ надписи буквъ. Человѣкъ плюнулъ на «tricolore» (національное трехцвѣтное знамя), — въ домѣ его не станется ни одного цѣлаго стекла. И т. д.

Да и такое самоуправное укрощеніе строптивыхъ коммунистовъ продолжалось въ фишизмѣ очень короткій срокъ. Уже въ 1923 г. оно было запрещено приказомъ Муссолини: при первыхъ же серьезныхъ признакахъ успокоенія въ странѣ, какъ только «совверсивизмъ» понялъ, что его пѣсенка спѣта, — противъ національнаго рожна не попрешь! — и началъ смирненько прятаться въ подполье. Сейчасъ отъ произвольной усмирительной выходки во вкусѣ стараго боевого фашизма, дозволившій себѣ ее фашистъ пострадаетъ въ дисциплинарномъ порядкѣ гораздо больше, чѣмъ тотъ, противъ кого онъ направилъ свое непрошенное усердіе…

«Сквадризмъ» (боевыя группы фашизма) давнымъ давно фактически упраздненъ за дальнѣйшею ненадобностью и сталь романтическимъ воспоминаніемъ, надъ привязанностью кь которому иныхъ бурныхъ фашистовъ Муссолини даже трунилъ въ послѣдней своей большой рѣчи 26 мая. Весь міръ твердитъ легенду о «черныхъ рубашкахъ» (camicie nere). Но «черную рубашку», вотъ уже третій годъ, фашистъ не въ правѣ носить иначе, какъ при исполненіи служебнаго порученія и на офиціальныхъ партійныхъ и государственныхъ торжествахъ. За праздное и напрасное появленіе въ народѣ чернорубашечникомъ фашистъ отправляется подъ безоговорочный арестъ. Пять лѣтъ тому назалъ я удивлялся, встрѣчая знакомыхъ фашистовъ не въ черныхъ рубашкахъ, а теперь, когда приходитъ чернорубашечникъ, спрашиваю:

— По какому это случаю вы сегодня въ формѣ?

Какъ ни много клеветъ возводится на «жестокій» фашизмъ, но на одну не посягали, кажется, даже самые злые его клеветники: «жестокостямъ» фашизма никакъ нельзя было приписать, хотя бы въ самой ничтожной долѣ, тѣхъ мелко и грязно корыстныхъ побужденій, которыми сопровождался, сопровождается и до конца своего сопровождаться 6у«< детъ въ каждомъ шагѣ своемъ «ленинизмъ», съ его выразительнымъ девизомъ «грабь награбленное».

Правда, въ фашизмѣ побѣдившемъ не всѣ дѣятели оказались чистыми отъ корысти, многіе замарали себя использованіемъ своего властнаго положенія для личныхъ цѣлей и выгодъ. Однако нельзя не признать, во-первыхъ, чю процентъ такихъ злоупотребителей властью былъ невеликъ. А, во-вторыхъ, что, какъ скоро грѣхи ихъ открывались, Муссолини не щадилъ виновныхъ, какъ бы ни были они полезны партіи, какое бы высокое положеніе въ ней они ни занимали.

Прежде подобныхъ грѣшниковъ фашизмъ судилъ партійнымъ судомъ, теперь безъ церемоніи направляютъ дѣло въ судъ обыкновенный. Только что на прошлой недѣлѣ наиболѣе отвѣтственныя липа дирекціи фашистовъ Спеціи (нашъ новый губернскій городъ) сидѣли на скамьѣ подсудимыхъ по обвиненію въ принятіи взятки за доставленіе казеннаго подряда на внутреннюю таможню (dazio). Двое были оправданы, двое приговорены къ тюрьмѣ на годъ, къ денежному штрафу и временному ограниченію въ правѣ избранія на общественныя должности. А, между тѣмъ, судебнымъ разбирательствомъ было выяснено, что въ проступокъ свой осужденные впали не по злой волѣ, а больше по бытовой наивности. Не будь они фашистами, ихъ оправдали бы, да и дѣла, пожалуй, не было бы возбуждено. Но къ фашистамъ – двойныя требованія, жены Цезаря не должно касаться подозрѣніе, Какъ скоро о чиновникѣ-фашистѣ проходитъ дурной слухъ, онъ обязанъ требовать разслѣдованія и суда надъ собою. Что, напр., сдѣлали и четыре спеційскихъ обвиняемыхъ.

Въ воинственномъ же періодѣ фашистической контръ-революціи, частныя лица, имущества и интересы страдали столь мало, что, сколько ни раздувай эту муху въ слона, но о ней просто смѣшно говорить въ странѣ, пережившей 1919-й коммунистическій годъ и только фашизмомъ избавленной отъ его повторенія. И въ особенности дико, когда подобнымъ ламентаціямъ враговъ фашизма начинаютъ вторить ихъ русскіе соболѣзнователи, казалось бы, имѣвшіе достаточный срокъ, чтобы, за десять лѣтъ для кого борьбы, для кого порабощенія, опытно научиться не ахти какъ мудрой истинѣ, что и революція, и контръ-революція въ дракѣ волосъ не жалѣютъ и, снявъ голову, по волосамъ не плачутъ.

Александръ Амфитеатровъ.
Возрожденіе, № 815, 26 августа 1927.

Views: 28

Громадное большинство русскихъ зарубежниковъ относится къ фашизму со чувственно. Не по знанію: какъ я указывалъ уже въ первой статьѣ, эмигрантскія представленія о фашизмѣ смутны и фантастичны. А по инстинкту: эмиграція чутьемъ беретъ въ фашизмѣ силу созидающей борьбы, сокрушительной для борьбы разрушающей, которая насъ въ Россіи одолѣла и выбросила за рубежъ, а Россію перепоганила въ СССР. Но въ сочувствіи есть черная точка: русская эмиграція въ сердце ранена и неутѣшно огорчена признаніемъ фашистскою Италіей большевицкаго правительства въ бывшей Россіи.

Г. Вячеславъ Новиковъ въ своемъ «Фашизмѣ», отмѣчая эту черную точку, примирительно заключаетъ свое сужденіе о ней словами:

«Было бы очень печально, если бы фатальная ошибка Муссолини отбросила русскую интеллигенцію въ станъ враговъ фашизма въ то время, какъ она самой судьбой призвана встать въ ряды фашизма».

Вполнѣ соглашаясь съ сужденіемъ г. Новикова, однако, долженъ внести въ него нѣкоторую поправку или, вѣрнѣе, разъясненіе выраженія, не совсѣмъ точнаго.

«Встать въ ряды фашизма» русская интеллигенція не въ состояніи по той простой причинѣ, что нѣтъ такого фашизма, въ ряды коего она могла бы стать — такъ, взяла да пришла на готовое. И быть не можетъ. Каждая нація способна и должна создавать только свой собственный фашизмъ. Съ фашизмами другихъ націй онъ будетъ, въ зависимости отъ обстоятельствъ, дружить и союзничать или враждовать и бороться, но въ единство и тождество слиться никогда не можетъ. Ибо общаго съ ними въ немъ только національный принципъ. А то — даже и цѣли, методы его проведенія будутъ пестро различны: до устремленій несовмѣстимо противоположныхъ, — повторяю, — даже враждебныхъ. За примѣромъ ходить недалеко. Въ послѣдней своей рѣчи Муссолини, вождь фашизма итальянскаго, далъ очень рѣзкій окрикъ на берлинскую демонстрацію фашизма германскаго, вытащившаго на улицу, въ представительствѣ «Стальныхъ Шлемовъ», девизы реванша на Адріатикѣ.

Русской интеллигенціи необходимо стать въ ряды фашизма, но — своего, русскаго. А для этого, прежде всего, надо его создать. Ибо тутъ совсѣмъ не «топну ногой, и изъ земли вырастутъ легіоны». Фашизмъ не летитъ въ ротъ націи жаренымъ голубемъ, а вырастаетъ плодомъ героическихъ усилій и неусыпно усерднаго, напряженнаго труда.

Я твердо вѣрю въ то, что спасеніе и возрожденіе міра отъ коммунистической чумы и вносимаго ею всюду разложенія совершится чрезъ національныя организаціи фашистскаго типа, — чрезъ «фашизмы». Но единосложный міровой фашизмъ — утопія, покинутая (по крайней мѣрѣ, итальянскимъ фашизмомъ) пять лѣтъ тому назадъ. Да и тогда, въ 1922 — 23 гг., ею бредило, въ восторженномъ опьяненіи легко одержанной побѣды, сравнительно небольшое число фашистовъ-идеалистовъ, возмечтавшихъ себя какъ бы новыми гарибальдійцами, призванными пройти Европу крестовымъ походомъ освобожденія отъ коммунистовъ. «Красная рубашка являлась на поляхъ сраженій всюду, гдѣ націи боролись за свою свободу противъ чужеземнаго деспотизма, — черная рубашка должна идти на помощь всюду, гдѣ народы борятся, свергая съ себя коммунистическій гнетъ». Это — «мы освободились сами, пойдемъ освобождать другихъ» — держалось въ воздухѣ очень недолго и не прочно.

Но было довольно шумно и бросалось въ глаза — особенно въ сѣверной Италіи. Здѣсь вѣдь фашизмъ на первыхъ порахъ своего торжества былъ нѣсколько удивленъ, что, побѣдивъ, онъ оказался не республиканскимъ, какъ того почти всѣ ожидали — кто со страхомъ, кто съ радостью, но, напротивъ, упрочилъ монархію и династію: одинъ изъ геніальнѣйшихъ примѣровъ, — можетъ быть, самый геніальный, — необыкновеннаго искусства Муссолини приспособляться, съ быстрою прозорливостью, къ насущнымъ требованіямъ истинно реальной политики.

Въ первый годъ по возвращеніи моемъ въ Италію я самъ былъ увлеченъ чернорубашечнымъ нео-гарибальдизмомъ и не сразу разглядѣлъ безподкладочность его краснорѣчиваго энтузіазма, угасшаго, маленько поболтавъ, по первому же строгому знаку Муссолини. Онъ одѣлъ итальянскую молодежь въ черныя рубашки совсѣмъ не для того, чтобы разбрасывать итальянскую національную силу на рыцарство въ «мондіальномъ масштабѣ», и потребовалъ отъ нихъ сосредоточенія итальянской энергіи на реализаціи прямыхъ итальянскихъ задачъ.

Кто сильно обманулся въ расчетѣ на чернорубашечный нео-гарибальдизмъ, такъ это Савинковъ. Я не знаю, въ какое время совершился въ немъ тотъ роковой переломъ, который привелъ его къ рѣшимости отдаться въ руки большевиковъ, возславить, затѣмъ, на судѣ царствіе ихъ чумы и кончить весь этотъ кошмарно дикій сумбуръ прыжкомъ изъ окошка пятаго этажа. Но имѣю документальныя доказательства, что на путь своей позорно-трагической и, въ концѣ концовъ, все-таки не выясненной вполнѣ авантюры онъ вступилъ никакъ не ранѣе, чѣмъ неудачное свиданіе съ Муссолини отняло у него надежду на итальянскую поддержку контръ-революціонной инсуррекціи.

Весною 1923 года я еще имѣлъ сношенія съ фашистами-интервентистами и переписывался о томъ съ Савинковымъ. Онъ въ это время, обжегшись на молокѣ, дулъ уже на воду и относился къ представлявшимся возможностямъ довольно вяло и скептически. Но излагалъ кое-какіе планы и даже прислалъ было для переговоровъ своего агента, оказавшагося, однако, столь сомнительнымъ субъектомъ, что съ нимъ никто отвѣтственный не согласился бы имѣть общеніе. Впослѣдствіе Савинковъ просилъ меня устроить ему второе свиданіе съ Муссолини, пользуясь пребываніемъ семьи послѣдняго на лѣтнемъ отдыхѣ въ Леванто, гдѣ я постоянно живу. Но это не состоялось. Да и къ лучшему, потому что тогда-то я уже былъ увѣренъ, что новый разговоръ съ «дуче» не принесетъ Борису Викторовичу ничего, кромѣ новаго разочарованія.

Построенный Муссолини фашизмъ есть строго итальянскій фашизмъ, и въ ряды его встать, какъ выражается г. В. Новиковъ, могутъ только итальянцы. Или, въ видѣ исключенія, люди, хотя иностраннаго происхожденія, но настолько итальянизованные. что Италія сдѣлалась для нихъ, какъ бы истинною ихъ родиною. Такихъ примѣровъ я знаю нѣсколько, имѣю ихъ даже въ собственной семьѣ. Но въ этихъ случаяхъ люди на то и шли, чтобы служить итальянскому патріотизму, близкому ихъ объитальяненнымъ сердцамъ. Служить же, черезъ голову итальянскаго фашизма, какому-либо иному патріотизму возможно, — понятное дѣло, — лишь въ тѣхъ рѣдкихъ случаяхъ, когда національныя устремленія даннаго государства или народа вполнѣ совпадаютъ съ національными устремленіями Италіи. А служить, черезъ ту же итальянскую голову, фашизму міровому, интернаціональному, по-моему, вовсе невозможно, потому что такого всеобъемлющаго фашизма мало, что не существуетъ, но повторяю, едва ли онъ и осуществимъ практически. А что же представляетъ собою, на что годенъ фашизмъ, если онъ остается лишь въ области идеальной мечты да теоретическаго разглагольствованія?

Въ чемъ сила итальянскаго фашизма?

Злоупотребленія космополитическою неопредѣленностью расплывчатаго идеала всечеловѣчности, по возобладавшей въ ХѴІІІ-ХІХ вѣкахъ политической религіи «принциповъ 1789 года», обратили эту послѣднюю въ суевѣріе, подъ слоемъ котораго померкъ свѣтъ самой вѣры. Въ ХХ-мъ вѣкѣ обнаружилось, что эта политическая религія безсильна справляться съ бушеваніемъ незаконныхъ дѣтей ея, — соціализма, коммунизма и анархизма, — возставшихъ противъ своей матери съ ея законными дѣтьми, въ формахъ либеральныхъ монархій и буржуазныхъ республикъ. Вырожденіе представительнаго начала внутри государствъ и ослабленіе чувства національности подъ давленіемъ космополитическихъ ученій, обществъ и даже цѣлыхъ народовъ, ознаменовались нарожденіемъ воинствующихъ «интернаціоналовъ», которые въ Россіи оказались сильнѣе «націоналовъ», и взяли власть, а въ остальныхъ европейскихъ государствахъ пытались, пытаются и еще будутъ пытаться быть сильнѣе и взять власть. Послѣдствіями были крушеніе цѣлаго ряда правительствъ и самыхъ государствъ, разореніе и глубочайшій упадокъ ряда европейскихъ и зависимыхъ отъ Европы колоніальныхъ народовъ, угроза цѣлости всей европейской цивилизаціи, «желтая» и вообще цвѣтная опасность, — и пр. и пр.

Тогда итальянскій фашизмъ, — движеніе, возникшее изъ народнаго инстинкта самосохраненія, — рѣшительно отвергъ всечеловѣческую мечту и громко и твердо провозгласилъ своимъ символомъ вѣры патріотическое право національно-государственнаго эгоизма и практику и защиту его возвелъ въ высшій долгъ гражданина. Хорошо и честно то, что укрѣпляетъ, расширяетъ, возвеличиваетъ и обогащаетъ отечество. Дурно то, что его ослабляетъ, умаляетъ, принижаетъ, бѣднитъ. Это просто, опредѣленно, осязательно, а потому и очень активно. Итальянскій фашизмъ есть власть, сила, энергія и всесторонняя прикладная дѣятельность практическаго итальянизма. Вся книжка г. Новикова — наглядное и, по большей части, точное выявленіе этого расоваго практицизма въ политикѣ, культурѣ, религіи, экономикѣ, частномъ жизнестроѣ фашизма.

Узко ли это? «Всечеловѣки», недостаточно проученные ужасами истекшей четверти вѣка, утверждаютъ, что — да: фашизмъ узитъ политическіе горизонты, надѣваетъ узду на мечту «свободы, равенства, братства», ограничиваетъ свободу воли и совѣсти, пятитъ человѣчество къ ремонту разрушенныхъ или треснувшихъ перегородокъ національнаго обособленія и гражданскаго раздѣленія. Словомъ, фашизмъ — всесторонняя реакція, убійство демократіи во внутренней жизни страны и демократическаго прогресса въ международности. У фашизма есть только страновоззрѣніе, но нѣтъ міровоззрѣнія. Ему непонятны Шиллерова ода «An die Freude»», послѣдняя часть Девятой симфоніи Бетховена.

Нѣтъ, это не такъ. У фашизма въ Италіи имѣются тоже свои мечтатели – идеалисты, и еще какіе! И, если хотите, Муссолини — наибольшій изъ нихъ. Только идеалъ-то у него — латински закругленный, и, какъ сынъ Аппенинскаго полуострова, ужъ очень много имѣетъ онъ въ лабораторіи своихъ мечтаній такого матеріала, какого предложить своимъ сынамъ не въ состояніи ни одна другая страна на земномъ шарѣ. Здѣсь было столько, что очень часто, когда иной европеецъ мечтаетъ о будущемъ политическомъ достиженіи, итальянецъ вспоминаетъ его, какъ бывшее, но утраченное и оглядывается на него съ гордостью и надеждою, что — разъ было, опять будетъ.

Тридцать лѣтъ тому назадъ, сопровождая въ прогулку по Форо Романо великаго историка Теодора Моммзена, я разсказалъ ему, какъ Герценъ, впервые придя на форумъ, чуть не заплакалъ отъ обидной мысли, что — «здѣсь на каждомъ квадратномъ метрѣ прошло больше исторіи, чѣмъ во всей Россіи». Моммзенъ засмѣялся и сказалъ:

— Ну, для Германіи все-таки метровъ девять-десять надо накинуть.

Такъ вотъ и подите — считайтесь-ка съ этимъ несчетнымъ накопленіемъ историческихъ метровъ въ крѣпкихъ латинскихъ мозгахъ за квадратными латинскими лбами! Въ какой другой странѣ не былъ бы осмѣянъ первый министръ, если бы, доказывая необходимость увеличенія бюджета на флотъ, онъ сталъ ссылаться — въ Россіи на ботикъ Петра Великаго, во Франціи — на Жана Барта, въ Англіи — на Абукиръ и Трафальгаръ, и т. д.? А вотъ Муссолини преспокойно обратилъ свою «морскую рѣчь» въ двухчасовую историческую лекцію о… Пуническихъ войнахъ! — какъ онѣ обезпечили Риму господство безъ соперниковъ на Средиземномъ морѣ и тѣмъ положили начало міровой Римской Имперіи. И даже никакихъ современныхъ комментаріевъ ему не понадобилось для того, чтобы этотъ двухчасовой намекъ былъ понять и, среди всеобщаго энтузіазма, увѣнчался желаемымъ результатомъ. Муссолини и по себѣ самомѣ чувствуетъ, и по чутью своего народа отлично знаетъ, что для истиннаго итальянскаго патріота Ганнибалъ чуть ли не такая же современная фигура, какъ Гинденбургъ, а Фабій Максимъ и Сципіонъ — какъ Кадорна и Діазъ. Совсѣмъ недавно столь солидный, отвѣтственный, добросовѣстный историкъ, какъ Этторе Паисъ, — совсѣмъ ужъ не политикъ, — напечаталъ статью о Ганнибалѣ и Сципіонѣ, столь пропитанную духомъ нынѣшнихъ дней, что ее читаешь, какъ «современную хронику».

Александръ Амфитеатровъ.
Возрожденіе, № 756, 28 іюня 1927.

Views: 16

На душѣ моей лежитъ старый долгъ. Я пропустилъ безъ привѣтствія маленькую, но очень содержательную и полезную книжку г. В. Новикова о «Фашизмѣ». Объ успѣхѣ этой книжки наилучше свидѣтельствуетъ то ея послѣдствіе, что въ русскомъ Парижѣ учредилась подъ руководствомъ того же г. В. Новикова «Школа фашизма», проявляющая, какъ видно изъ газетныхъ отчетовъ о докладахъ и дискуссіяхъ въ ней, довольно оживленную дѣятельность. Такимъ образомъ, книжка г. Новикова получаетъ значеніе краткаго катехизиса по фашизму. Трезвая, спокойная, догматическая, она пришла вовремя для того, чтобы пролить лучъ свѣта въ темную безтолковщину представленій о фашизмѣ, бродящихъ въ зарубежномъ русскомъ обществѣ.

Г. Новиковъ хорошо изучилъ исторію итальянскаго фашизма и литературу о немъ — итальянскую, французскую и нѣмецкую. Понялъ психологію его и примкнулъ къ его лозунгамъ. Иногда онъ впадаетъ въ чрезмѣрный, можетъ быть, оптимизмъ. Но, такъ какъ всѣ катехизисы въ мірѣ преслѣдуютъ цѣль лишь теоретическаго познанія своихъ истинъ въ ихъ идеальномъ абсолютѣ, то катехизатору и довлѣетъ быть оптимистомъ. Идеальную основу фашизма г. Новиковъ усвоилъ ясно и твердо, а что касается житейскихъ поправокъ къ ней, такъ это не его и дѣло, а дѣло той жизни, въ условіяхъ которой развивается фашизмъ.

Ибо въ томъ-то и сила, и обаяніе истиннаго фашизма, что онъ подобенъ хорошо закаленной стали: металлически твердъ и не ломокъ, а, между тѣмъ, гибокъ, — вмѣстѣ клинокъ толедской шпаги и пружина американской машины. Отсюда всѣ качества фашизма — и его достоинства, и его недостатки, зависимые частью отъ пробѣловъ ученія, частью и отъ преувеличеній.

Такъ какъ ученіе фашизма еще очень молодо, то оно далеко отъ законченности и догматической стройности. А такъ какъ оно живое и гибкое, то, можетъ быть, безусловной догматической стройности и никогда имѣть не будетъ. У него есть формулы дѣйствія въ условіяхъ національной потребности, которая понимается и принимается, какъ ultima ratio. Надъ-національной догмы, нормирующей національную потребность, для фашизма не существуетъ. Или, по крайней мѣрѣ, онъ пріемлетъ ее настолько условно, что она, по мѣрѣ надобности, то глядитъ на бѣлый свѣтъ во всѣ глаза и говоритъ весьма краснорѣчиво, то, наоборотъ, безмолвствуетъ нѣмо, скромно повернутая ликомъ къ стѣнѣ.

Это отсутствіе въ фашизмѣ надъ-національнаго абсолюта, эта территоріально-этническія ограниченность круга его идеаловъ и, слѣдовательно, моральной отвѣтственности, эта готовность его рѣшительно отвергнуть, какъ предразсудокъ, все, что не выгодно для націи, хотя бы оно было освящено вѣками культурнаго вѣрованія, и принять все, что для націи выгодно, хотя бы оно являлось неслыханнымъ новшествомъ, — очень смущаютъ европейское общество, привычное къ шкалѣ политическихъ формулъ XIX вѣка. Ни подъ одну изъ нихъ фашизмъ не подходитъ. Ни, — прежде всего, — подъ главную рубрику политическихъ движеній, такъ легко классифицируемыхъ для прошлаго столѣтія по отношенію ихъ къ «принципамъ 1789 года».

Ибо фашизмъ — ни «революція», ни «реакція», какъ таковыя до настоящаго времени понимались. Но, являясь наслѣднымъ дѣтищемъ той и другой, совмѣщаетъ въ себѣ преемственныя черты ихъ обѣихъ съ своимъ собственнымъ новымъ характеромъ, благодаря которому наслѣдія революціи и реакціи распредѣляются въ фашизмѣ въ оригинальныхъ перемѣщеніяхъ, часто діаметральныхъ. То, что до фашизма слыло и чтилось, какъ «революціонное достиженіе», онъ очень часто объявляетъ отжившимъ и застойнымъ, — слѣдовательно, реакціоннымъ. Таково его отношеніе къ соціалистическимъ группамъ, къ парламентаризму, къ масонству. А къ возможностямъ своей «реакціи» онъ пришелъ чисто революціоннымъ путемъ. Достигнувъ же ея, придалъ и придаетъ ей столь прогрессивно-культурный характеръ, какимъ доселѣ не увѣнчана была ни одна «революція».

Эта смѣшанность въ фашизмѣ противоположныхъ началъ сбиваетъ съ толка всѣхъ, кто судитъ о немъ не по живой его наглядности, а по наслышкѣ и умозрѣнію. При всей распространенности по обоимъ полушаріямъ Земли имени «фашизма», при всѣхъ стараніяхъ, опять-таки почти повсемѣстныхъ, подражать ему организаціями, пріемлющими названіе фашистическихъ, идея и существо итальянскаго фашизма (а я только о немъ и говорю, такъ какъ только итальянский фашизмъ и знаю), понимаются въ Европѣ очень смутно, въ самомъ пестромъ разнообразіи произвольныхъ толкованій. И очень часто — грубыхъ искаженій, о чемъ усердно заботятся безчисленные враги фашизма. Для коммунистовъ, соціалистовъ, масоновъ, фанатиковъ парламентаризма фашизмъ врагъ, противъ котораго считаются всѣ средства дозволенными.

А потому и дѣйствительно пускаются въ ходъ такія машины опорачиванія и подрыва, какихъ печать и трибуна XX вѣка еще не мобилизовали, кажется, ни противъ одной современной политической силы, не исключая, пожалуй, даже большевизма. Ибо, когда соціалисты, масоны, «демократы» (ставлю въ кавычки потому, что демократу, если онъ впрямь таковъ, бороться противъ фашизма — великая глупость) ополчаются на большевизмъ, они его, какъ русская пословица говоритъ, «бьютъ лукошкомъ». Ну, а когда дѣло доходитъ до фашизма, тутъ ужъ подавай безмѣнъ, ломъ и прочтя тяжеловѣсныя орудія, удобныя къ серьезному членовредительству.

Освѣдомленія русской зарубежной печати о фашизмѣ, за весьма малыми исключеніями, дышатъ обыкновенно такимъ блаженнымъ невѣдѣніемъ истины и нежеланіемъ ее увѣдать, что мнѣ, живущему вотъ уже пять лѣтъ подъ «игомъ фашизма», то и дѣло приходится повторять въ недоумѣніи:

Съ кого они портреты пишутъ?
Гдѣ разговоры эти слышатъ?

Недоумѣніе относится не только къ «лѣвой» печати. Для нея-то, извѣстно, фашизмъ — нѣчто въ родѣ челюсти адовой, ежедневно, ежечасно, ежеминутно сокрушающей десятки, сотни, тысячи ангелоподобныхъ праведниковъ всякаго инакомыслящаго политическаго толка.

«Лѣвая» часть зарубежной русской печати такъ усердствуетъ въ очерненіи фашизма вообще, итальянскаго въ особенности, такъ ненавидитъ Муссолини, словно, подумаешь, это — никто, какъ онъ съ своими «черными рубашками», а вовсе не большевики, выгнали «лѣвыхъ» издателей, редакторовъ и сотрудниковъ изъ Россіи и препятствуютъ ихъ обратному туда возвращенію.

Нѣтъ, недоумѣніе распространяется и на «правое» крыло русскаго зарубежья, въ особенности, на его «крайнія» перья. Здѣсь принято влюбленно изображать фашиста отчасти Держимордою, съ дубинкою (вмѣсто отечественной нагайки) въ рукахъ и съ приказомъ «о забираніи всякаго встрѣчнаго» въ карманѣ; отчасти тѣмъ фельдфебелемъ, коего Скалозубъ собирался дать въ Вольтеры Репетилову, князь Григорію и прочимъ клубнымъ либераламъ Грибоѣдовской Москвы. Муссолини превращается въ этихъ «идеализаціяхъ» въ нѣчто среднее между обожествленнымъ директоромъ допартамента государственной полиціи и тѣмъ щедринскимъ помпадуромъ, который прибывъ въ присутствующее мѣсто, первымъ дѣломъ подложилъ сводъ законовъ подъ сидѣнье и, колотя себя въ грудь кулаками, возопилъ гласомъ веліимъ:

— Законъ? что? законъ? Я для васъ, такихъ-сякихъ, законъ!!!

«Идеализація» напрасная. Она несетъ жестокія разочарованія для любителей той особой «крѣпкой власти», что, властвуя палкой, никакими уроками исторіи не хочетъ или не можетъ научиться простой истинѣ, что палка — о двухъ концахъ. Да что — «исторіи»! Ни даже живой дѣйствительности, еще не залѣчившей на бокахъ «крѣпкой власти» синяковъ и ссадинъ, нажитыхъ въ плачевное время, когда вырванная изъ рукъ ея палка лупила другимъ концомъ по ея беззащитнымъ тѣлесамъ.

Муссолини, — а итальянскій фашизмъ — это онъ, — никогда не считается съ тѣмъ, «лѣво» или «право», «красно» или «бѣло», либерально или консервативно, конституціонно или принудительно будетъ то, что онъ долженъ сдѣлать въ данный моментъ. А считается исключительно съ тѣмъ, полезно ли будетъ его дѣло для Италіи и чаемыхъ имъ ея судебъ. И, если онъ убѣжденъ, что полезно, то никакими сторонними соображеніями нельзя воспрепятствовать его устремленію къ намѣченной цѣли. Онъ очень честный, прямой, безкорыстный и, въ частной жизни (только мало ея у него есть!), даже мягкій человѣкъ, хотя и очень вспыльчивъ и, въ гнѣвѣ, способенъ себя не помнить. Но я думаю, что, если бы для блага Италіи понадобилось ему замыслить и совершить самое страшное личное преступленіе, онъ не задумался бы.

Это римскій характеръ и римскій умъ одержимый римскою мечтою. Своего идеала Великой Италіи онъ нисколько не скрываетъ, и, конечно, на пути къ ея осуществленію его въ состояніи остановить только непосильныя его одолѣнію физическія препятствія. Черезъ всякія иныя преграды онъ перешагнетъ съ такою же спокойною совѣстью и съ тѣмъ же чувствомъ правоты, какъ шагали «династы»-патріоты античнаго Рима, какъ шагали Юлій Цезарь и Наполеонъ, съ которыми его часто сравниваютъ и, кажется, онъ любитъ, чтобы сравнивали.

Рѣже примѣняется къ Муссолини другое сравненіе — хотя, по моему, оно болѣе всѣхъ было бы умѣстно, ибо Муссолини — образъ «римскаго ума» не въ античной его оригинальности, но прошедшаго шлифовку эпохи Возрожденія. Онъ не изъ тѣхъ римлянъ, о которыхъ писалъ Титъ Ливій, а изъ тѣхъ, которые, благодаря гуманистамъ, выучились вдохновляться великимъ римскимъ прошлымъ по Титу Ливію… съ комментаріями Николо Маккіавелли! Къ сожалѣнію, имя Чезаре Борджіа такъ отягчено кровавыми преступленіями и развратомъ, что въ памяти человѣчества грѣхи этого вдохновеннаго имперіалиста эпохи «Воскресшихъ боговъ» заслонили его геніальную политическую одаренность и дальновидность. Между тѣмъ, Муссолини, хотя совѣсть его чиста отъ пятенъ крови и корысти и семьянинъ онъ добродѣтельный, тѣмъ не менѣе, изъ всѣхъ своихъ предшественниковъ по «римской идеѣ», наиболѣе близокъ къ нему — «мечу Святого Престола», кумиру Маккіавелли, — герцогу Валентинуа.

Муссолини человѣкъ демократическаго происхожденія, умъ и характеръ его прошли школу демократическаго образованія и воспитанія. Поэтому — если онъ и «Чезаре Борджіа», то демократизированный въ мѣру условій ХХ-го вѣка. Но его тѣсно связываетъ съ аристократическимъ идейнымъ предкомъ нѣкая «практическая мечтательность», вооруженная тонкою прозорливостью въ вѣчность судебъ Аппенинскаго полуострова. Оба они хорошо поняли ту «римскую истину», что Италія, по своему географическому положенію, не можетъ быть благополучнымъ государствомъ средней руки, хотя бы и съ титуломъ великой державы.

Въ круговращеніи вѣковъ, Италія была то всѣмъ въ Европѣ, то ничѣмъ, то владыкою Средиземья, то рабынею средиземныхъ сосѣдей и германскаго сѣвера. Германцы, французы, испанцы отнимали у нея первую роль на европейскомъ театрѣ и принижали ее до роли «на выхода», что она терпѣла столѣтіями, но «вторыхъ ролей» она никогда не хотѣла играть и не играла. Не только вся она, въ единствѣ, но даже отдѣльныя государства ея состава, — Венеціанская республика, Генуэзская, Миланское герцогство, Флоренція, Сьена, Пиза, Парма, — всегда качались между двумя крайностями: или роскошное процвѣтаніе, или глубокій упадокъ. Тѣмъ менѣе можно было ожидать, чтобы объединеная Италія помирилась съ мѣстомъ какой-то бѣдной родственницы въ богатой семьѣ, отведенномъ ей шестьдесять лѣтъ тому назадъ чуть ли не «великодушіемъ Европы», и покорно пошла по намѣченному для нея банальному пути. Италія не страна совершенства, имѣетъ и свои недостатки. Но Италія и «мѣщанство» — «двѣ вещи не совмѣстимыя».

Въ XIX вѣкѣ было часто повторяемо, съ порицаніемъ, сужденіе о неисправимой «мегаломаніи» Италіи. Есть охотники твердить его и сейчасъ, хотя это и неумно — въ нынѣшнихъ европейскихъ условіяхъ, когда, что ни государство, то банкротъ, либо полубанкротъ, просто-таки смѣшно. Полъ-столѣтія тому назадъ «мегаломанія» слабой и малолюдной Италіи еще могла быть разсматриваема Европою свысока, какъ не имѣющая за собою иныхъ мотивовъ и опоръ, кромѣ романтическихъ традицій древняго своего величія. Но въ настоящее время не очень-то подведешь подъ рубрику «мегаломаніи» мечты и вожделѣнія страны, тѣсной для населенія, переваливающаго за сорокъ милліоновъ и рожающаго дальнѣйшее населеніе съ усердіемъ, которому ближайшая сосѣдка, Франція, должна, вздыхая, безнадежно завидовать.

Страна эта выдержала трудную войну съ нашествіемъ непріятеля въ сѣверныя итальянскія области — и выдержала съ честью. Я знаю, что въ государствахъ Антанты есть тенденція умалять заслуги Италія во время войны, отрицать положительныя качества ея арміи и т. д.

Но я жилъ въ Италіи въ ея военные 1915 и 1916 (до октября) годы и видѣлъ, какъ ей было трудно, и какъ героически боролась она со своею неподготовленностью къ войнѣ, а потомъ преодолѣвала шагъ за шагомъ труднѣйшій изъ всѣхъ фронтовъ Европейской войны. Признаюсь, я всегда съ негодованіемъ слышу, когда итальянцевъ корятъ ихъ Капоретто. Свои Капоретто бывали у всѣхъ участниковъ войны на обѣихъ сторонахъ. А грѣхъ забывать,что у Италіи послѣ злополучнаго Капоретто было побѣдное Витторіо Бенето. Это — во-первыхъ.

Во-вторыхъ, наши русскія и австро-германскія Капоретто повлекли за собою чудовищныя революціонныя потрясенія, съ результатѣ которыхъ пали три имперіи, разрушился турецкій султанатъ, оказался подъ угрозою республиканскій строй Франціи, да и надъ крѣпкимъ зданіемъ Британской имперіи нависшія тучи съ того времени не рѣдѣютъ. Италія же перенесла свою революціонную корь, хотя и въ острой формѣ, но съ величайшею легкостью и справилась съ нею поразительно быстро. Изъ всѣхъ государствъ, затронутыхъ соціально-коммуническою революціей, одна Италія сумѣла противопоставить ей побѣдоносное національное теченіе, которое безуступочно отстояло собственными силами и форму правленія, и династію, и сословный строй, и гражданскій порядокъ, и религію, и, наконецъ, даже финансы.

Предъ лицомъ такихъ результатовъ, достигнутыхъ или достигаемыхъ Италіей на протяженіи всего лишь пятилѣтіе ея національнаго одолѣнія, разсужденія о «мегаломаніи» лучше спрятать въ карманъ. Страна слишкомъ ясно доказала свою способность на великое. А кто доказанно способенъ на великое, въ томъ устремленія къ великому свидѣтельствуютъ не о «мегаломаніи», но о живой потребности въ великомъ творчествѣ, можетъ быть даже и о необходимости въ немъ, — исторической необходимости.

Фашизмъ, возглавляемый и движимый Бенито Муссолини, является и факторомъ, и моторомъ, и рупоромъ необходимости для Италіи новаго подъема на высокую ступень величія. Въ концѣ ХѴ вѣка Чезаре Борджіа, для осуществленія своей «римской идеи», долженъ былъ начать съ территоріальнаго объединенія Италіи, истребить феодаловъ Романьи и, по мѣрѣ своего продвиженія, творить внутренній порядокъ и законный строй, создавая демократическое правленіе подь аристократическою верховною властью. Муссолини въ ХХ-мъ вѣкѣ нѣтъ надобности объединять Италію территоріально: это достигнуто вѣкомъ ХІХ-мъ и завершено результатами Великой войны. Но за то, ему путь къ «римской идеѣ» преграждало внутреннее разъединеніе итальянскихъ правящихъ классовъ. Оно, въ своемъ родѣ, стоило феодальной разрухи и не легче ея было переносимо. Народъ, игрушка выродившагося парламентаризма, въ нервной усталости послѣ войны и революціоннаго бурленія, растерялся до совершеннаго непониманія, — что же съ нимъ, наконецъ, дѣлаютъ его правители-представители, — и мрачнаго ожиданія, въ какую яму онъ, въ результатѣ ихъ партійной толчеи, долженъ рухнуть.

Возвратясь въ Италію, послѣ пятилѣтняго слишкомъ отсутствія, въ апрѣлѣ 1922 года, я засталъ страну въ настроеніи политическаго отчаянія. Во мракѣ его единственнымъ проблескомъ упованія свѣтилъ, далеко еще не окрѣпшій и даже не ставшій на ноги, еще только потенціальный, еще полуподпольный фашизмъ. Но онъ уже выяснилъ свой характеръ диктатуры духовнаго объединенія націи и былъ ею понятъ. А потомъ соотвѣтственно ненавидимъ всѣми силами ея разъединенія — отъ фланга анархистовъ и коммунистовъ до фланга клерикаловъ, съ масонеріей и соціалистами въ центрѣ. Съ этою Романьею, незримою, но слишкомъ ощутительною, кишмя кишѣвшею «феодалами партійнаго духа», Муссолини повелъ войну, конечно, безъ страшныхъ средствъ Чезаре Борджіа, но съ истинно борджіанскою послѣдовательностью и настойчивостью. И съ большимъ успѣхомъ, такъ какъ ему не заградилъ дороги къ полной побѣдѣ какой-нибудь новый Людовикъ XII чужестраннымъ вмѣшательствомъ. Къ концу октября Муссолини, съ народнымъ титуломъ «Дуче» (вождь), былъ, отъ лица фашизма, полнымъ хозяиномъ Италіи и немедленно взялся за ея перестрой.

Общее существо перестрой можно опредѣлить, какъ реставрацію исконныхъ національныхъ основъ, съ очисткою ихъ отъ исторически случайныхъ антинаціональныхъ накосовъ, съ укрѣпленіемъ и расширеніемъ задачъ націи новыми (т. е. хорошо забытыми старыми) горизонтами при помощи новыхъ матеріаловъ и средствъ, въ уровень съ міровымъ прогрессомъ науки и техники и, по мѣрѣ силъ, на первомъ въ немъ мѣстѣ. Гарантіей перестроя должны служить внутренній порядокъ и твердый законъ въ демократическомъ самоуправленіи подъ аристократическою верховною властью. Что возвращаетъ государственный трудъ Муссолини прямо и точно къ борджіанской формулѣ. Съ тою только разницею, что «аристократіи» въ фашизмѣ опредѣляютъ уже не родословныя древа, не сословіе, не капиталъ, а наилучшая гражданская энергія, твердость и выслуга: наилучшая способность къ дѣятельному патріотизму.

Недаромъ же Муссолини, незадолго до своего рѣшительнаго торжества, собирался защищать диссертацію на докторскую степень — о политическомъ ученіи и патріотизмѣ Николо Маккіавели. Онъ самъ — плоть отъ плоти его и кость отъ кости великаго флорентинца. И если Муссолини любитъ стараго Маккіавели, то, надо думать, и Маккіавели (со дня смерти его, къ слову сказать, 22-го іюня исполнится ровно 400 лѣтъ), — если бы могъ выглянуть, по случаю юбилея, изъ своей мраморной гробницы въ флорентинскомъ храмѣ Санта-Кроче, — тоже возлюбилъ бы поздняго своего ученика не меньше, чѣмъ чаровалъ его Чезаре Борджіа. Тѣмъ болѣе, что умѣренный характеръ и желѣзная интеллектуальная и моральная дисциплина Муссолини отнюдь не сулятъ тѣхъ разочарованій, что обыкновенно слѣдовали за очарованіями творца «Государя» въ тогдашнихъ его политическихъ влюбленностяхъ.

Александръ Амфитеатровъ.
Возрожденіе, № 720, 23 мая 1927.

Views: 26

1

Моя статья о «Трехъ столицахъ» В. Шульгина (въ «Возрожденіи» отъ 22 ноября) вызвала откликъ П. Б. Струве, въ № 15 «Россіи», и дала ему поводъ сдѣлать общую характеристику всѣхъ вообще моихъ писаній, главную суть которыхъ онъ усматривать въ моей «варягоманіи».

Не отказываясь ни отъ единой строки, когда-либо мною написанной о «варягѣ», какъ творческомъ и организующемъ началѣ нашей національной жизни, я все же никакъ не думаю, что эта «русско-варяжская» теорія, которой посвященъ одинъ изъ очерковъ цитируемой П. Б. Струве книги моей «Двѣ Россіи», является центромъ всего мною написаннаго. Варягъ «Двухъ Россій» играетъ въ немъ, пусть и весьма символическую, но все же эпизодическую, лучше сказать — вводную роль.

Судьба Россіи въ свѣтѣ ея варяжскаго устроенія — всегда казалась мнѣ подходящей прелюдіей къ куда болѣе широкому вопросу, къ вопросу о существѣ творческаго процесса націи вообще, объ источникѣ и основѣ ея бытія, о ея строеніи, функціяхъ и судьбѣ. Цѣлью моихъ работъ и было, разумѣется, не разрѣшить проблему націи, но подтолкнуть къ коренному пересмотру существующихъ ея теорій.

Было бы ошибочно думать, что только мы, русскіе, споткнулись о понятіе націи. Это понятіе (т. е. теорія націи) переживаетъ кризисъ и въ Западной Европѣ, и только этимъ объясняются такія болѣзненныя произростанія современности, какъ съ одной стороны такъ называемый (весьма неудачно) зоологическій націонализмъ, а съ другой — соціалистическій интернаціоналъ.

2

Я вижу «варяга», его творческую, оплодотворяющую роль, не только въ Россіи, но и вездѣ въ мірѣ. Не только наша русская нація, но и всякая нація вообще, нація, какъ таковая, — «варяжскаго» происхожденія. Я вообще не вижу возможности возникновенія и бытія націи безъ воздѣйствія — также и механическаго — внѣшнихъ и чужеродныхъ преобладающему этническому массиву элементовъ и силъ. Именно такіе внѣшніе толчки, — овладѣніе большинствомъ со стороны меньшинства (а въ другомъ планѣ: привитіе культуры, чуждой основнымъ элементамъ страны) — и создали всѣ націи міра. Въ большей или меньшей степени зарожденіе всякой націи представляетъ то, что Шпенглеръ называетъ псевдоморфозой и что, можетъ быть, было бы правильнѣе назвать алломорфозой. Происходящій въ зарожденіи націи сдвигъ даетъ большею частью «народамъ» чужую государственную и соціальную организацію, чужую культуру, чужую религію, чужой правящій слой, даже очень часто чужой языкъ, — таковы для своихъ народовъ, напр. всѣ почти языки современной Европы. Это, конечно, не значитъ, что все это «чужое» не перерабатывается «своимъ». Лучше и точнѣе сказать: все это чужое различно складывается и получаетъ различныя физіономическія характеристики — въ различныхъ ландшафтахъ и территоріяхъ. Но существенно то, что безъ всего этого чужого не было бы вообще ни націи, ни культуры данной страны!

Я не хочу сказать, чтобы положенія эти, изъ которыхъ логически слѣдуетъ, что націю можно создать лишь противъ уклоновъ ея основного массива, могли уже сегодня считаться безспорными. Но полагаю, что разработка вопроса о націи именно въ такомъ направленіи могла бы быть плодотворной. Стоя же на этой почвѣ, вполнѣ логично искать, — въ случаѣ разрушенія или тяжкаго кризиса націи, — спасенія въ тѣхъ творческихъ силахъ, который въ свое время ее создали.

Мнѣ кажется, что П. Б. Струве будетъ трудно опровергнуть тотъ фактъ, что «внутреннія» силы Россіи были всегда чрезвычайно разрозненны и слабы, — не подтверждаетъ ли этотъ историческій выводь и десятилѣтнее владычество большевиковъ? — и что творческую роль деміурга-устроителя русской жизни всегда играла у насъ сила внѣшняя. «Внутреннія» силы у насъ могутъ быть потенціально чрезвычайно богаты и разнообразны. Но оплодотворять и организовывать ихъ могла лишь символическая «дубинка Петра Великаго», т. е. внѣшняя сила.

3

И все же отъ всего вышеизложеннаго чрезвычайно далеко до «интервенціи».

Еще въ предыдущемъ своемъ «Дневникѣ» (въ № 14 «Россіи») П. Б. Струве посвятилъ мнѣ одну строку, назвавъ мои воззрѣнія «реставраціонно-интервенціонистскими». Не могу по этому поводу не высказать, что разрабатывая темы весьма разнообразныя, я тѣмъ не менѣе въ жизни моей никогда не написалъ ни единой строчки ни о реставраціи, ни объ интервенціи… Такимъ образомъ, даваемая мнѣ П. Б. Струве характеристика граничитъ скорѣе съ тѣмъ, что называлось въ доброе старое время — «чтеніемъ въ сердцахъ»

Итакъ — сужденія Струве объ интервенціи, пусть даже сами по себѣ и справедливыя (а я во многихъ пунктахъ считаю ихъ справедливыми), отнюдь не являются выстрѣломъ по моему адресу, какъ считаетъ авторъ, ибо нигдѣ нѣтъ у меня приписываваемыхъ мнѣ утвержденій. Я вполнѣ согласенъ со Струве, что ничего не дѣлать и ждать спасительной интервенціи, которая откуда-то должна прійти, была бы для насъ, эмигрантовъ, нелѣпѣйшей политикой и даже сведеніемъ на нѣтъ всего смысла эмиграціи.

Но слѣдуетъ избѣгать и противоположной крайности, въ которую, какъ мнѣ кажется, впадаетъ Струве. Онъ идетъ, напр., дальше объективно-доказуемаго, когда какъ бы хочетъ внушить мысль (прямо онъ этого не говоритъ), что никакой интервенціи вообще не можетъ быть.

Разъ Струве уже затронулъ эту весьма опасную тему, то нельзя не замѣтить, что такое утвержденіе было бы столь же мало обосновано, какъ и противоположное ему — что интервенція будетъ, будетъ тогда-то и послѣдуетъ съ такой-то именно стороны. Но именно потому, что будущее неизвѣстно, намъ надо считаться со всѣми скрытыми въ немъ возможностями. Вожди эмиграціи не должны въ угоду политическимъ предразсудкамъ нашего, лучше сказать — уже уходящаго времени, отметать ни одной изъ этихъ возможностей. Напротивъ, они должны, забывъ всякаго рода устарѣлые лозунги и идеологіи, исподволь идеологически и психологически подготовлять эмиграцію къ творческому пріятію любой изъ «возможностей» и никоимъ образомъ не укрѣплять ни устарѣлыхь лозунговъ, ни уже изжитыхъ и обанкротившихся идеологій, — иначе послѣдствія могутъ оказаться поистинѣ трагическими для нашего національнаго обновленія.

Впрочемъ, я чувствую присутствіе у самого Струве какъ бы двухъ наслоеній, двухъ разныхъ порядковъ мышленія въ этомъ вопросѣ. Полемизируя, и полемизируя довольно запальчиво (правда, не столько со мною, сколько съ воображаемымъ, въ моемъ лицѣ, противникомъ), онъ — вопреки многому имъ же самимъ высказываемому, — всецѣло пріемлетъ, въ концѣ концовъ, мою же формулу. «Да, конечно, — говоритъ онъ, дѣлая выписку изъ моей статьи: — русскій кризисъ разрѣшится какъ-то въ связи съ общимъ международнымъ положеніемъ». Но вѣдь больше этого и я ничего никогда и не утверждалъ! И если, на основаніи этой формулы, меня можно назвать «интервенистомъ», то не меньшимъ интервенистомъ является и пріемлющій мою формулировку Струве.

4

Въ статьѣ Струве есть еще одинъ уклонъ, котораго я не могу не коснуться. Происходить онъ отъ того, что Струве не даетъ себѣ труда вдуматься въ мои мысли, т. е. продумать ихъ до конца, отчего нерѣдко онъ (хочу вѣрить — ненамѣренно) ихъ искажаетъ. Вообще онъ представляетъ себѣ эти мысли, въ частности и мою «варягоманію», въ какомъ-то упрощенномъ видѣ, т. е. крайне трафаретно и грубо. Этимъ и объясняется, что изъ-подъ его пера выскальзываютъ и такія приписываемыя мнѣ утвержденія будто «мертвую страну спасутъ иностранцы».

Не усматривая необходимости, послѣ всего сказаннаго, опровергать столь своеобразное и явно искаженное «пониманіе», я нахожу нужнымъ, однако, указать источникъ этого и имъ подобныхъ искаженій и преувеличеній. Этотъ источникъ заключается въ отнесеніи моего «отрицанія процессовъ жизни и возрожденія» (слова Струве) къ нынѣшней только, т. е. большевицкой Россіи. Въ статьѣ о книгѣ Шульгина я только о ней по совѣсти и могъ говорить. Но это отрицаніе «творческихъ процессовъ жизни и устроенія» въ нынѣшней совѣтской Россіи входитъ въ общую и неоднократно уже мною намѣчавшуюся (въ частности, въ Предисловіи къ недавно переизданной книгѣ Менделѣева «Къ познанію Россіи») схему національнаго омертвѣнія Россіи, начавшагося уже въ серединѣ XIX вѣка, омертвѣнія въ эпоху ея сумеречныхъ десятилѣтій. Съ данной точки зрѣнія, большевизмъ, въ которомъ продолжились ad absurdum всѣ больныя теченія этихъ десятилѣтій, является именно результатомъ вышеуказаннаго національнаго омертвѣнія.

Струве упрекаетъ меня за излишнюю заостренность моей мысли, или, говоря его словами, за «чудовищное въ его чрезмѣрности отрицаніе процессовъ жизни» въ Россіи. Но само собою разумѣется, что начавшійся болѣе полувѣка назадъ и продолжающійся и даже обострившійся при большевикахъ національный кризисъ вовсе не означаетъ абсолютнаго отсутствія всякихъ вообще творческихъ процессовъ. Ткани наращиваются и въ пораженныхъ болѣзнью организмахъ. Такіе творческіе процессы были въ Россіи и въ послѣднія предреволюціонныя десятилѣтія — напр., ея бурное экономическое развитіе, да и не только это. Нельзя такихъ процессовъ безусловно отрицать и въ нынѣшней Россіи. Но не въ нихъ — гарантія бытія націи, не они обусловливаютъ ее. Въ Россіи сумеречныхъ десятилѣтій было много положительнаго, были въ ней даже крупныя достиженія. Въ ней не было лишь главнаго: національной потенціи, того невѣсомаго, духовнаго, которое невидимо животворитъ всю совокупность національной жизни. И точно такъ же: отсутствіе національной потенціи, гибель космоса націи въ хаосѣ этноса — являетъ и нынѣшняя большевицкая Россія.

Поэтому мнѣ и кажется, что для возсозданія нашей націи, для національнаго возрожденія Россіи мало одной вѣры въ возрожденіе, рекомендуемой Струве. Надо понять самый механизмъ такого національнаго возрожденія. Въ Россіи, большевицкой Россіи, этого механизма некому понять. Эту роль, повторяю, должна взять на себя эмиграція.

Александръ Салтыковъ.
Возрожденіе, № 928, 17 декабря 1927.

Views: 20

Въ Англіи сейчасъ политическое затишье, политическіе каникулы еще не кончились. Они начинаются 9-го августа. Этотъ день здѣсь соотвѣтствуетъ нашему Петрову дню, такъ какъ съ него открывается охотничій сезонъ. Въ Англіи 80 проц. населенія живетъ въ городахъ, но до сихъ поръ жизнь господствующаго класса опредѣляется стариннымъ деревенскимъ ритмомъ, въ которомъ охота, еще со временъ англо-саксонскаго вторженія, давала главный тонъ. Оттого самый дѣятельный сезонъ для политики, самый блестящій для лондонской свѣтской жизни, приходится въ Англіи на весну и лѣто, т. е., на тѣ мѣсяцы, когда нельзя охотиться. Это такъ давно, такъ крѣпко сложилось, что англичане уже забыли, что легло въ основу ихъ общественнаго календаря.

Когда я, въ разговорѣ съ политиками или просто образованными людьми, удивляюсь многовѣковой прочности ихъ жизненныхъ привычекъ, они усмѣхаются съ чисто англійской затаенной гордостью. Большинству англичанъ, независимо отъ классоваго положенія и даже ихъ политическаго міровоззрѣнія, доставляетъ огромное удовольсівіе не сознаніе даже, а скорѣе ощущеніе устойчивой непрерывности, въ которой росла и крѣпла Великобританія.

Это не есть неподвижность. Консерватизмъ нельзя смѣшивать съ косностью. Ростъ идетъ, люди и учрежденія приспособляются къ новымъ идеямъ, къ новымъ международнымъ отношеніямъ, къ мѣняюшимся потребностямъ тѣла и запросамъ духа. Но это именно ростъ, а не скачка, не тѣ уничтожающія бури, разрушающія работу предыдущихъ поколѣній, которыя съ грустью отмѣтилъ въ русской исторіи князь П. А. Вяземскій.

Даже послѣ войны, которая такъ много перемѣнила и перевернула на всей нашей планетѣ, жизнь маленькой Великобританіи сохранила свое эволюціонное теченіе.

Попрежнему спортъ является главнымъ источникомъ здоровья, энергіи, характера. Все болѣе широкіе круги захвачены играми, все больше зеленыхъ полей отводится подъ нихъ. Попрежнему парламентъ является центромъ политической жизни, и попрежнему каждый годъ открываетъ его король. Ѣдетъ въ золотой каретѣ, рядомъ съ нимъ королева въ брилліантовой коронѣ, такія же короны блестятъ надъ головами титулованныхъ дамъ. Красные скороходы бѣгутъ. Лакеи въ парикахъ стоятъ на запяткахъ. И весь этотъ отблескъ далекаго средневѣковья лондонцы принимаютъ, какъ одну изъ крѣпкихъ подробностей своей крѣпкой жизни.

Такъ же, какъ и воскресныя рѣчи въ Гайдъ-Паркѣ. Ораторы приходятъ иногда со складной трибуной, со знаменами и плакатами. Иногда только съ листками и съ большимъ или меньшимъ навыкомъ стрѣлять въ толпу короткими фразами.

Одинъ славитъ прелесть ленинскаго рая, другой громитъ рабочую партію, призываетъ подумать о душѣ и грозитъ близкимъ пришествіемъ Антихриста, четвертый проповѣдуетъ фашизмъ, пятый иногда просто несетъ чепуху. Но у каждаго найдутся слушатели. Стоитъ невозмутимая, медлительная, непроницаемая англійская толпа.

Кто ею владѣетъ? Кто сейчасъ правитъ Англіей?

Я часто ломала себѣ надъ этимъ голову. Вѣдь это ключъ для пониманія каждой страны — разгадать, откуда и какъ вербуется ея господствующій классъ.

Какъ разъ передъ войной мы сидѣли въ гостяхъ у романиста Уэллса, въ его миломъ деревенскомъ садикѣ, окруженномъ просторнымъ паркомъ лэди Воррикъ. Онъ, по обычаю, сыпалъ парадоксами, на все находилъ сразу отвѣтъ. Но когда я спросила, кто направляетъ политику Англіи, даже этотъ быстрый говорунъ задумался. Потомъ рѣшилъ:

— Англіей правятъ изъ помѣщичьихъ домовъ…

Я тогда еще меньше понимала Англію, чѣмъ сейчасъ и приняла на вѣру слова блестящаго писателя. Если бы онъ повторилъ эти слова теперь, я затѣяла бы съ нимъ, по русской привычкѣ, длинный споръ, одинъ изъ тѣхъ споровъ, которые такъ сердятъ англичанъ. Хотя все еще есть доля правды въ томъ, что онъ сказалъ. За охотой, на рыбной ловлѣ, на зеленыхъ лугахъ, расчишенныхъ для гольфа, нерѣдко обсуждаются, намѣчаются, рѣшаются политическія проблемы задолго до ихъ обсужденія не только въ парламентѣ, но даже въ газетахъ. Многолюдные, а въ особенности, немноголюдные пріемы «конца недѣли», т. е. съ субботы до понедѣльника, въ одной изъ очаровательныхъ деревенскихъ усадебъ, разбросанныхъ по всей Англіи, часто играютъ роль настоящихъ политическихъ конгрессовъ. При широтѣ и терпимости англійской политической жизни, опытная свѣтская женщина можетъ устроить въ своей деревенской гостиной встрѣчу представителей разныхъ партій.

Когда-то негодующимъ гуломъ встрѣтила русская оппозиція страшную новость о грѣшной «чашкѣ чая», выпитой Маклаковымъ и Струве у Столыпина. У насъ не было личнаго общенія не только между партіями, но даже между группами.

Развѣ Керенскій могъ бы ходить въ гости къ Гучкову, жена Некрасова танцовать на балу съ Пуришкевичемъ, жена кадетскаго лидера исповѣдываться у епископа Волынскаго Евлогія и т. д.? И даже послѣ большевицкаго землетрясенія часть этихъ перегородокъ русская интеллигенція потащила за собой, засоряя и портя и безъ того нелегкую жизнь.

У англичанъ иначе. Ихъ не пугаетъ несходство мнѣній. Они умѣютъ спорить, сохраняя уваженіе къ противнику. Мѣркой для общенія являются не только мысли, но и навыкъ общежитія, не столько программы, сколько правила жизни.«Онъ настоящій джентльмэнъ», — попрежнему, чуть ли не съ временъ Вильгельма Завоевателя, остается высшей похвалой, которая не требуетъ ни поясненій, ни комментаріевъ.

Конечно, если человѣку повезло, если благодаря рожденію, способностямъ или удачѣ ему удалось подняться высоко по многообразнымъ соціальнымъ ступенькамъ англійской жизни, то къ этому счастливцу примѣняютъ меньшія требованія, чѣмъ къ рядовому обывателю. Удачники всегда и всюду вызываютъ къ себѣ снисходительность, и тѣмъ болѣе въ спортивной странѣ, гдѣ знаютъ цѣну ловкости, усилію и мѣткому глазу. Но все-таки, если онъ не джентльмэнъ, то его терпятъ, порой даже имъ восхищаются, но зорко слѣдятъ — не пора ли отодвинуться?

Такъ было съ Ллойдъ-Джорджемъ. Во время войны, когда нужна была исключительная гибкость и изворотливость, ему многое спускали за умѣнье охранять центральную коалицію, куда входили и либералы и консерваторы. Смотрѣли сквозь пальцы на его невѣжество, неразборчивость въ средствахъ, безцеремонную расправу не только съ противниками, но и съ недостаточно послушными сторонниками, иногда даже съ друзьями. Нужно было довести войну до побѣды, нельзя было мѣнять правительства въ разгарѣ борьбы.

Но уже во время Версальской конференціи стала падать популярность «уэльскаго колдуна», какъ звали Л.-Джорджа за его гипнотическое умѣніе заговаривать зубы и Палатѣ и странѣ. Уже тогда было ясно, что люди такого калибра не могутъ править Англіей, что страна ищетъ опоры въ другой, болѣе твердой, болѣе джентльмэнской психологіи. Въ сущности, не либеральныя идеи провалились, а провалилась безпринципность лидера партіи. И внушительныя фигуры либераловъ-джентльмэновъ, какъ сэръ Эдуардъ Грей или лордъ Асквитъ, не могутъ еще восстановить положенія партіи.

Тяжелый ударъ нанесъ ей Ллойдъ Джорджъ бесцеремонной раздачей подачекъ въ видѣ титуловъ, честолюбивымъ захватомъ коалиціоннаго фонда, который оказался въ его распоряженіи и, главное, своей полной беспринципностью.

Но это не мѣшаетъ и либеральнымъ кругамъ входить составной частью въ то таинственное нѣчто, которое правитъ Англіей. Сюда втягиваются всѣ силы, всѣ мозги, вся энергія, пригодныя для политики, независимо отъ классового происхожденія и даже отъ образованія.

Еще можно говорить о политической роли помѣщичьихъ усадьбъ, но надо помнить, что они давно перестали быть дворянскими гнѣздами, перешли въ новыя руки. Вообще русское понятіе о дворянствѣ непримѣнимо къ Англіи, гдѣ титулы раздаются легко и за самыя разнообразныя заслуги, включая удачную торговлю мыломъ и спичками. Гораздо большее значеніе имѣютъ деньги, тѣмъ болѣе, что члены парламента получаютъ небольшое жалованіе, а выборы стоятъ большихъ денегъ. Но и тутъ, конечно, партія беретъ на себя расходы, если ей нужно провести способнаго человѣка. Это особенно часто случается съ рабочей партіей. Политическая дѣятельность ея руководителей почти цѣликомъ оплачивается изъ кармановъ рядовыхъ рабочихъ.

Конечно, эти деньги проходятъ черезъ кассы, утверждаются и т. п. Но все-таки, рабочее движеніе выдвинуло особую разновидность чиновниковъ, состояшихъ на службѣ у пролетаріата. Въ нѣкоторыхъ случаяхъ эта служба отлично оплачивается и заработокъ секретарей большихъ профессіональныхъ союзов равняется жалованію министровъ Его Величества. Сильные, ловкіе, способные люди, съ острымъ политическимъ глазомѣромъ, въ родѣ Гендерсона и Томаса, выдвигаются благодаря этому изъ рядовъ, вырабатываютъ въ себѣ совершенно особые пріемы и навыки, которые даютъ имъ возможность научиться всѣмъ тонкосіямъ парламентской политики и въ то же время секрету управленія рабочей массой. Черезъ такихъ вождей пріобщаются всѣ эти углекопы, доковые рабочіе и т. п. къ хитрому дѣлѵ государеву.

Попробуйте разобрать эти винтики, разломать эти многомилліонные человѣческіе пласты, разглядеть, гдѣ проходятъ нервы, по которыъ бѣгутъ токи національной воли, а иногда и той мечты, которой когда-нибудь суждено перековаться въ волю.

Вѣдь англичане — мечтатели, иначе не могли бы они поднять британское знамя по всѣмъ далекимъ заморскими землямъ. И въ то же время, чтобы удержать эти земли за собой, они проявляютъ практическую ясность ума и опирающійся на простыя моральныя начала здравый смыслъ, о который разбивается даже дьявольская воля іезуитской системы большевиковъ.

И вотъ, когда я приглядываюсь уже не къ партіямъ, не къ классамъ, а къ лицамъ, то мнѣ кажется, что главными психологическими свойствами, которыя нужны въ Англіи для того, чтобы войти въ число правящихъ, являются именно ясность ума, здравый смыслъ и мечтательность, уходящая какъ въ прошлое, такъ и въ будущее. Только послѣднее свойство принято прятать, чтобы не показаться смѣшнымъ.

Степень и длительность вліянія вождя опредѣляется тѣмъ, насколько гармонично слиты въ немъ эти три свойства. Л. Джорджъ обладаетъ умомъ практическимъ и яснымъ. Но въ немъ нѣтъ мечтательности, а его здравый смыслъ затуманенъ аморальностью.

Рамзей Макдональдъ мечтать умѣетъ, его политическая нравственность выше, но ясностью и практичностью его мысли не блещутъ. Болдвинъ гармоничнѣе ихъ обоихъ, совмѣщаетъ въ себѣ эти три національныя черты. Онъ ясно и просто думаетъ, здраво держится простой жизненной морали. Въ нѣкоторыхъ его рѣчахъ, въ особенности, обращенныхъ къ молодежи, звучитъ голосъ мечтателя. Но хватитъ ли у него воображенія, чтобы найти выходъ для сложныхъ и трудныхъ имперскихъ и англійскихъ проблемъ?

Если нѣтъ, то страна должна будетъ черезъ два года выдвинуть изъ своихъ тайниковъ новыя силы, новыхъ вождей.

Аріадна Тыркова.
Возрожденіе, №851, 1 октября 1927.

Views: 13

Мы любимъ говорить, что иностранцы не знаютъ и не понимаютъ Россіи. Но знаемъ ли и понимаемъ ли ее мы сами? Мы всегда много говорили о Россіи. Въ послѣдніе годы говоримъ какъ-то особенно много. Съ очень большимъ остроуміемъ, съ необычайной изобрѣтательностью въ смыслѣ «точекъ зрѣнія», мы судимъ о Россіи прошлой и настоящей, гадаемъ о Россіи будущей. Но отчего всѣ эти талантливѣйшія сужденія и угадыванія такъ удивительно сбивчивы, такъ потрясающе противорѣчивы? Есть же хоть какая-нибудь «объективная правда» о Россіи, или это всегда только «субъективная истина», оправдываемая тѣмъ или инымъ «подходомъ», той или иной «точкой зрѣнія»? Кто же мы такіе, въ концѣ концовъ — «бунтари и анархисты» или «государственники», сектанты фантастическаго абсолюта или весьма трезвые «хозяйственники», богоискатели или нигилисты, созидатели или разрушители, европейцы или азіаты? Вѣдь не можетъ же быть, чтобы мы были одновременно и тѣмъ, и другимъ, и третьимъ! Между тѣмъ, такое впечатлѣніе получается, если сразу принять все то, что пишется о Россіи въ послѣднее время.

Возьмемъ, напримѣръ, послѣднюю книжку «Современныхъ Записокъ». Чрезвычайно много написано тамъ о Россіи — Ф. А. Степунъ печатаетъ свои «мысли» о ней, И. И. Бунаковъ изучаетъ ея «Пути», П. М. Бицилли касается важной русской темы въ своемъ «Наслѣдіи Имперіи», и Ст. Ивановичъ сообщаетъ интереснѣйшія соображенія о русскомъ «Историческомъ Массивѣ». И я не знаю болѣе страннаго впечатлѣнія, чѣмъ то, которое получается, если прочесть всѣ эти талантливѣйшія и противорѣчивѣйшія статьи подрядъ.

По Степуну оказывается мы «мистическіе нигилисты», мы полны варварскаго отрицанія «всякой формы», мы всегда и во всемъ «апокалиптичны», если не во имя Христа, то во имя Маркса, мы всюду проявляемъ «разгулъ безмѣрности», мы безпочвенны, ибо «въ Россіи безпочвенность есть почва». По Бунакову мы создали Московское Царство, «земельное строеніе» котораго «грандіозно». Мы проявили небывалое «напряженіе народныхъ силъ», «подъемъ и паѳосъ въ созданіи государства». Мы осуществили величайшую имперію новаго времени, покоющуюся не «на силѣ и не на покореніи властью народа, а на преданности и любви народа къ носителю власти». Мы наслѣдники «вѣковыхъ устоевъ», на которыхъ покоилось трудовое сознаніе русскаго народа… Согласитесь, что все же нѣсколько трудно примирить эти «блестящія характеристики» Степуна съ не менѣе «блестящими характеристиками» Бунакова.

По Степуну тѣмъ и интересна для иностранцевъ русская революція, что «фантастически одержала въ Россіи столь страшную побѣду надь Россіей», что встрѣча коммунизма съ «міросозерцательной невнятицей и духовной маятой мужицкаго бунтарства» поставила передъ всѣмъ міромъ «рядъ глубочайшихъ религіозныхъ и культурныхъ проблемъ». По Ст. Ивановичу какъ разъ наоборотъ: глубокая практическая необходимость для Россіи создать средніе, «мѣщанскіе» классы одержала полную побѣду надъ революціонной фантастикой. По Ст. Ивановичу русскій мужикъ проявилъ отнюдь не «невнятицу» и не «маяту бунтарства», но оказался прямо совершеннымъ геніемъ въ смыслѣ реальнаго государственнаго строительства, ибо всѣ разрушительные революціонные процессы искусно обратилъ въ созидательные процессы перераспредѣленія и накопленія. Это ли не чудо государственнаго «конструктивизма» и практицизма — выдвинуть изъ большевицкаго утопизма собственническій «историческій массивъ»!

Что же касается «глубочайшихъ религіозныхъ и культурныхъ» проблемъ, то, по мнѣнію Ст. Ивановича, никакихъ новыхъ проблемъ пока не видать, кромѣ медленнаго и постепеннаго очищенія дѣятелей «историческаго массива» отъ «грязи первоначальнаго хищенія и накопленія», «отъ всей тупости доморощенныхъ нуворишей, ничего членораздѣльнаго, кромѣ „клади объ это самое мѣсто“, произнести не умѣющихъ»… Въ этихъ двухъ взглядахъ на смыслъ русской революціи, опять-таки, какъ не признать «дистанціи огромнаго размѣра».

Но вѣдь должно же существовать, наконецъ, въ историческихь судьбахъ Россіи что-то безспорное, что-то общеобязательное, въ смыслѣ единственно возможнаго истолкованія, что-то не мѣняющееся въ зависимости отъ перемѣны «угла зрѣнія» находчивыхъ и говорливыхъ русскихъ публицистовъ. Вотъ незыблема, какъ будто, сама русская земля, однако и она оказывается настолько разнообразна, настолько «противорѣчива» въ пейзажномъ своемъ обликѣ, что искусный діалектикъ найдетъ и здѣсь большой выборъ для «яркихъ аналогій». Степунъ, напримѣръ, выводитъ русскій характеръ изъ «безкрайности», «безформенности», «различности» русскаго пейзажа, изъ вѣчно открытаго русскаго горизонта, манящаго куда-то вдаль, изъ исторической и природной «убогости» русской деревни. Но вѣрно ли это? Таковъ ли вообще русскій пейзажъ? Пожалуй, таково впечатлѣніе пейзажа тульскаго, рязанскаго, отчасти московскаго. Но вѣдь совсѣмъ не таковъ пейзажъ озерно-лѣсного края, пейзажъ даже тверской и владимірскій, не говоря уже о новгородскомъ, о вологодскомъ или олонецкомъ, о пейзажѣ вообще русскаго Сѣвера. Бывалъ ли Степунъ въ лѣсномъ Заволжьѣ, знаетъ ли онъ деревню на перепутьяхъ отъ Сѣверной Двины къ Волгѣ? А если бывалъ и знаетъ, то какъ могъ онъ говорить о «безкрайности», объ «открытыхъ горизонтахъ», — какъ могъ онъ забыть удивительную стройность, слаженность, гармоничность отлично выстроенной и отлично въ пейзажѣ поставленной сѣверной русской деревни. Какъ могъ онъ, помня сѣверно-русскія села, монастыри, городки и погосты, писать о «полномъ подчиненіи формъ жизненнаго устроенія безформенности застраиваемой земли», о «варварскомъ отсутствіи всякаго тяготѣнія къ культурѣ», о «чисто русскомъ упорствованіи въ своемъ убожествѣ». Очень, конечно, жаль разочаровывать его нѣмецкихъ друзей, но врядъ ли являемся мы на самомъ дѣлѣ тѣми «интересными варварами», которыми желаетъ представить насъ ихъ талантливый авторъ.

Исторія наша развѣ свидѣтельствуетъ въ общемъ о нашей безформенности, безгосударственности, безхозяйственности? По Бунакову, напротивъ, мы были прямо какими-то «человѣческими муравьями», строившими іератическое, восточное, московское царство. Допустимъ, что Бунаковъ преувеличиваетъ и часто принимаетъ условный офиціальный языкъ московскихъ государственныхъ актовъ за реальное содержаніе жизни. И все же вѣрно, что въ исторіи нашей было гораздо больше стремленія къ порядку, нежели любви къ беспорядку. Не показываетъ ли этого исторія Смутнаго Времени, когда могла погибнуть Русь, но вѣдь не погибла, а возстановилась со сказочной быстротой.

Забыли ли тѣ, кто любятъ говорить о русскомъ «бунтарствѣ», какое странное сопротивленіе разгулявшемуся бунту и «воровству» выказала тогда сѣверная Русь? Ополченія селъ и городовъ, идущія спасать Москву, а съ ней и государственный порядокъ — это ли не свидетельство высокаго политическаго сознанія, это ли не трезвость ума, это ли не твердая національная воля. И рядомъ съ этимъ, не кажется ли «безформенностью» и «анархіей» то состояніе, въ которое въ томъ же ХѴІІ вѣкѣ была повержена Германія тридцатилѣтней войной? И будто ужъ мы такъ «недѣловиты», какъ это изображаетъ Степунъ. Бездѣльна, по его мнѣнію, наша интеллигенція, не любитъ земли (то-есть, своего дѣла) русскій мужикъ, а о «царизмѣ» авторъ и вовсе ужъ не высокаго мнѣнія. Но кто же все-таки тогда сдѣлалъ Россію, такой, какой мы всѣ ее знали? Кто населилъ, обработалъ, колонизировалъ степныя пространства, кто создалъ огромную жизнь Волги, хозяйственную силу Дона, Кубани и Терека, кто въ одно пятидесятилѣтіе на глазахъ удивленной Европы поднялъ цѣлый край — Новороссію, съ талантливо, дѣловито и красиво построенными городами: Одессой, Херсономъ, Николаевомъ, Екатеринославомь и Севастополемъ? То была поистинѣ «русская Америка», начавшая возникать прежде примѣра Америки. Кто заселилъ Амурскій и Уссурійскій край, кто такъ на мѣстѣ построить Владивостокъ, кто черезъ двадцать лѣтъ послѣ завоеванія Средней Азіи ввелъ ее въ мирный оборотъ и русскаго, и мірового хозяйства, кто создалъ тамъ, напримѣръ, культуру хлопка, которая должна была дать неисчислимые для россійской экономіи результаты?

Едва ли такія «большія дѣла» могли надѣлать изображенные Степуномъ «мистическіе анархисты», способные лишь къ «убожеству», да къ «юродству», да еще къ интеллигентскому «дѣятельному бездѣлію». Бѣда наша была въ томъ, что «мы», то есть «писатели и художники», очень часто про эти дѣла не знали, а если знали, то забывали и вотъ, показываетъ примѣръ Степуна, не помнимъ и до сихъ поръ. Бѣда наша была въ ребяческомъ извращеніи всѣхъ перспективъ въ угоду тому, что называлось тогда «освободительнымъ движеніемъ».

Поясню это однимъ примѣромъ. Столкновеніе кучки студентовъ съ полиціей въ февралѣ 1899 года, конечно, гораздо болѣе волновало и интересовало русское общество, чѣмъ постройка великаго Сибирскаго пути или оросительныя работы въ Туркестанѣ. А между тѣмъ, вѣдь даже съ точки зрѣнія «освободительнаго движенія» эти свидѣтельства россійскаго строенія, неминуемо вызывавшаго и россійское перестраиваніе, были куда болѣе важны, чѣмъ студенческій эпизодъ.

Но если «мы», то есть «писатели и художники», ничего не понимаемъ въ дѣлахъ, то посмотримъ, что говоритъ искусство. Гдѣ же тутъ «бунтарство» и любовь къ безпорядку? Можетъ быть, въ поэзіи Пушкина? — или она недостаточно «народна» и оттого не «показательна»? Прекрасно, углубимся тогда въ исторію. О чемъ говорить древняя русская архитектура? Всегда о серьезности и творческой новизнѣ въ рѣшеніи чисто конструктивныхъ задачъ, объ огромномъ чувствѣ пропорціи, слѣдовательно, мѣры, о большой сдержанности въ декоративныхъ (т. е. эмоціальныхъ) элементахъ. Желалъ бы я знать, какъ это «мистическіе анархисты» и «отрицатели формы» могли построить такіе полные формальнаго совершенства храмы, какъ соборъ Юрьева монастыря въ Новгородѣ, Покровъ на Нерли возлѣ Владимира, шатровыя церкви въ с. Островѣ и въ с. Коломенскомъ и церковь Покрова въ Филяхъ подъ Москвой. И замѣтьте, все это на протяженіи пятисотъ лѣтъ, съ XII вѣка по ХѴІІ.

Непонятно было бы также, какими судьбами у «занимательныхъ варваровъ», изображенныхъ Степуномъ, могло расцвѣсти искусство живописи въ иконѣ и фрескѣ, да еще притомъ искусство склада глубоко аристократическаго, консервативнаго и традиціоннаго, опять-таки очень совершенное именно въ смыслѣ формальномъ искусство — прямо какое-то «неумолимое» въ законченностн, точности своей и «додѣланности» и ужъ такое далекое отъ какихъ бы то ни было «разгуловъ безмѣрности».

Но вотъ что самое досадное. Я увѣренъ, что многіе русскіе читатели, стоящіе на (очень распространенной) точкѣ зрѣнія Степуна, скажутъ: «да все это такъ, это вѣрно, но и то вѣрно. Въ этомъ-то и состоитъ русская двойственность, въ этомъ-то и заключаются интереснѣйшія «русскія противорѣчія».

Противорѣчія есть во всемъ на свѣтѣ, есть они и въ русской судьбѣ. Перестанемъ любоваться ими и гордиться ихъ «интересностью». Есть вѣдь очень старое «противорѣчіе» во всемъ человѣческомъ — противорѣчіе добра и зла. Пора бы, кажется, понять намъ, въ чемъ зло и въ чемъ добро Россіи и перестать балансировать этимъ и тѣмъ съ себялюбивымъ равнодушіемъ.

П. Муратовъ.
Возрожденіе, №871, 21 октября 1927.

Views: 16

1.

Мнѣ разсказывали на-дняхъ слѣдующіе случаи чисто духовнаго воздѣйствія на физическій міръ.

Дѣло было въ концѣ шестидесятыхъ годовъ прошлаго вѣка. У графа Л. и жены его (урожденной графини П.) родилась дочь Марія, потомъ сынъ Василій: оба ребенка физически вполнѣ нормальные… Когда Василію было около пяти лѣтъ, онъ захворалъ золотухой. Няня, не обращая внимаыія на болѣзнь, продолжала купать ребенка въ холодной водѣ. Золотуха бросилась на уши и выѣла барабанныя перепонки: мальчикъ оглохъ, и болѣзнь отразилась даже на его рѣчи…

Въ началѣ семидесятыхъ годовъ графъ Л. служилъ на Кавказѣ и, пріѣзжая въ Тифлисъ, бывалъ у супруги Намѣстника, Великой Княгини Ольги Ѳеодоровны. Великая Княгиня не отличалась, какъ извѣстно, особою «тактичностью», и когда у нея однажды была графиня Л. (бывшая тогда на седьмомъ мѣсяцѣ беременности третьимъ ребенкомъ), она спросила ее, ошибочно предполагая, что Василій Л. родился глухонѣмымъ: «а не боитесь ли вы, что у васъ опять родится глухонѣмой ребенокъ?» Когда графиня вернулась домой, съ ней сдѣлался нервный припадокъ. А черезъ два мѣсяцa у нея дѣйствительно родилась глухонѣмою — дочь Екатерина.

А вотъ — другой случай. Въ 1899 году молодой офицеръ Ш., родственникъ семейства Л., служившій на Кавказѣ, былъ помолвленъ съ мѣстной уроженкой, княжной Б.-М. Чтобы познакомился съ родными жениха, невѣста отправилась въ Петербургъ, и тамъ на нее произвелъ очень тяжелое впечатлѣніе голосъ Екатерины Л. Въ январѣ 1900 года молодые пріѣхали уже вмѣстѣ въ Петербургъ и остановились у Л. Они должны были прожить у нихъ до марта. Молодая г-жа Ш. была беременна на третьемъ мѣсяцѣ и все время говорила мужу: «уѣдемъ, уѣдемъ — не могу слышать голоса Кити»… Это впечатлѣніе было настолько тягостно, что молодая женщина, наконецъ, не выдержала: Ш. уѣхали изъ Петербурга задолго до истеченія предположеннаго срока…. А въ сентябрѣ у нихъ родился глухонѣмой сынъ Сергѣй (родившаяся позже дочь была вполнѣ здоровой)…

2.

Я разсказалъ такъ подробно эти печальныя исторіи, потому что, въ противоположность большинству случаевъ такого рода, т. е. случаевъ прямого воздѣйствія духовнаго фактора на физическую природу, этотъ двойной случай можетъ быть вполнѣ безспорно установленъ (въ виду того, что нѣкоторые участники этой семейной драмы находятся въ живыхъ, пришлось означить ихъ иниціалами, но и хронологія, и мѣсто дѣйствія — точные, «адреса» могутъ быть вполнѣ точно установлены)… Впрочемъ, подобнаго рода случаи общеизвѣстны и разнообразны.

На этой общеизвѣстной традиціи основана, напр., примѣта: недопущеніе къ беременнымъ женщинамъ людей, являющихъ рѣзкое отклоненіе отъ нормы: народная мудрость опасается, и не безъ основанія, пагубнаго вліянія впечатлѣній отъ уродства на носимый женщиной плодъ. И наоборотъ: если беременная окружена красивыми образами, — хотя бы прекрасными картинами, это иногда благотворно вліяетъ на физическій типъ ребенка. Къ явленіямъ того же порядка относится и случаи, когда женщина, оставаясь физически вѣрною нелюбимому мужу, родитъ ребенка, похожаго на любимаго человѣка, и не будучи съ нимъ въ физической связи.

Конечно, такіе случаи уже въ силу ихъ интимности трудно установить. Но они доказываютъ — лишь въ болѣе рѣзкой и отчетливой формѣ — то же самое, чему учитъ ежедневный опытъ жизни. Такъ, каждый изъ насъ замѣчалъ, что супруги, въ теченіе долгаго ряда лѣтъ жившіе вмѣстѣ, особенно, если жили дружно, — становятся и физически похожими другъ на друга.

Для такого воздѣйствія духовнаго фактора на физическій типъ вовсе даже не надо, чтобы это было супружество. Сближать физическіе типы можетъ и всякое иное духовное единеніе. Извѣстны случаи, когда ученикъ становится понемногу похожимъ на любимаго учителя. Къ образованію нѣкоей общности физическаго типа ведутъ и отношенія сердечной дружбы, тѣснаго товарищества и даже просто — совмѣстной жизни. Мы всѣ заражаемся другъ отъ друга, перенимаемъ не только склонности, отдѣльныя мысли, любимыя словечки, но часто и «жесты», манеры, позы, выраженіе лица и — à la longue — даже отдѣльныя черты.

3.

Именно этой взаимной зависимостью духа и тѣла и объясняется ассимилирующее вліяніе «великихъ людей» или историческихъ династій. Сколько видѣлъ міръ — «Байроновъ», «Гете», «Наполеоновъ», а въ древности — «Сократовъ» и «Катоновъ»! И сколько было въ Германіи Вильгельма II — «кайзеровъ» съ поднятыми кверху усами, а у насъ въ соотвѣтствующія эпохи — «Николаевъ Первыхъ» и «Александровъ Вторыхъ»… Легко возразить, что тутъ — простое подражаніе, копировка, и даже не столько самого обличія, физіономіи, т. е. выраженія, чертъ лица, сколько манеры себя держать, прически, покроя одежды и т. п. Но копировка — копировкой, а было въ указанныхъ случаяхъ и нѣчто другое: напримѣръ — прямое воздѣйствіе государя, какъ живого символа націи, на окружавшую его среду.

Это династическое воздѣйствіе совершенно несомнѣнно въ духовной сферѣ. Почти трюизмъ — объяснять вліяніемъ фамильныхъ чертъ рода Гогенцоллерновъ рядъ психологическихъ особенностей національнаго характера старой Пруссіи. Точно такъ же — комплексъ специфическихъ чертъ австрійской психологіи объясняется многовѣковымъ воздѣйствіемъ коллективной личности Габсбурговъ. И такое же воздѣйствіе династіи на національную психологію происходило, несомнѣнно, и у насъ. Не говоря уже, что на Россію (на совокупность того, что мыслится въ этомъ имени) наложила чувствующійся еще донынѣ отпечатокъ личность Петра, — должно отмѣтить особую «военную» психологію двадцатыхъ, тридцатыхъ и сороковыхъ годовъ прошлаго столѣтія, въ которой нельзя не узнать отраженія психологическихъ чертъ сыновей и внуковъ Императора Павла, — слѣды этихъ чертъ уцѣлѣли до самаго конца Имперіи.

Въ этой области физическое настолько сливается съ духовнымъ, что можно прямо говорить о воздѣйствіи династіи на самый физическіи типъ окружающей ее среды. Это касается, прежде всего, аристократіи, но черезъ нее зараженіе физическимъ типомъ династіи можетъ охватить и болѣе широкіе круги. Конечно, многое здѣсь достигается прямымъ подражаніемъ. Но это явленіе шире и глубже и не объяснимо только подражаніемъ прическѣ, стрижкѣ бороды, копированіемъ типическихъ жестовъ, манеры держать голову и т. п., представителей династіи. Во всякомъ случаѣ, для характеристики даннаго явленія важно не то, что его источникъ часто заключается въ сознательной и далее намѣренной подражательности, а то, что эта подражательность (особенно, если она поддерживается рядомъ поколѣній) можетъ достигать поистинѣ поразительныхъ результатовъ. Дѣло здѣсь идетъ о физіономическомъ воспроизведеніи физическаго типа династіи, даже порою чертъ лица отдѣльныхъ ея представителей — при безусловность отсутствіи кровной связи между подражателями и предметомъ подражанія. Иначе, какъ подобнымъ массовымъ физіономическимъ зараженіемъ династическими типомъ, нельзя объяснить широкаго разсѣянія «гогенцоллернскихъ» чертъ и цѣлыхъ «физіономій» въ Сѣверной Германіи и физіономій «габсбургскихъ» — въ Австріи. И если въ послѣдней «зараженіе» дѣйствовало преимущественно въ высшихъ классахъ, то, напр., въ Баваріи оно охватило и самую толщу народа: среди баварскаго простонародья чрезвычайно много подлиннѣйшихъ по внѣшнему виду — «Виттельсбаховъ».

4.

Вопросъ о «династическомъ» зараженіи физическихъ типовъ приводитъ къ болѣе общему вопросу объ ихъ возникновеніи. Слѣдуетъ прежде всего замѣтить, что говорить о такихъ «общихъ» типахъ, какъ, напр., русскій, французскій, нѣмецкій и т. п. можно лишь съ великой осторожностью. На самомъ дѣлѣ въ любой странѣ имѣется, какъ мы всѣ это знаемъ, не одинъ, а множество физическихъ типовъ, очень разнообразныхъ и не могущихъ никакъ быть сведенными къ какому-либо единству. Мало того: и во Франціи, наприм., встрѣчаются — «чисто-русскія» лица; еще болѣе ихъ въ Германіи. Съ другой стороны, немало «не-русскихъ» лицъ есть въ Россіи, даже среди коренного населенія.

Болѣе опредѣленнымъ образомъ можно говорить — въ предѣлахъ отдѣльныхъ націй — о господствующихъ типахъ извѣстной соціальной среды. Въ старой Пруссіи несомнѣнно существовалъ, да живъ и доселѣ, духовно-физическій типъ такъ называемыхъ «юнкеровъ». А цѣльный и въ себѣ замкнутый типъ «англійскихъ бароновъ», перелившійся впослѣдствіи въ извѣстный всѣмъ комплексъ физическихъ и духовныхъ чертъ «породистаго» англичанина!.. Но болѣе того: подобные духовно-физическіе типы могутъ возникать и внѣ связи съ какою-либо національно-территоріальной основой. Напримѣръ — «еврейскій» типъ.

Какъ, опрашивается, возникли всѣ эти типы?

Обычный отвѣтъ — типы создала кровь, т. е. наслѣдственность, — въ сущности не содержитъ отвѣта, а лишь перемѣщаетъ вопросъ. Безспорно: чтобы въ прусскихъ юнкерахъ, «породистыхъ» англичанахъ и новоевропейскомъ еврейскомъ городскомъ населеніи могли выработаться ихъ специфическія черты и притомъ стать устойчивыми и даже рѣзкими и въ себѣ замкнутыми, — требовались вѣка изолированной, въ смыслѣ охраны, «породы» (это можно одинаково сказать и объ англичанахъ извѣстной категоріи, и о прусскихъ юнкерахъ, и о «типическихъ» евреяхъ) именно потому, что они являются чистой культурой характерныхъ чертъ: физическихъ и духовныхъ.

Вообще ошибочно думать, что «расы» представляютъ что-либо данное самой природой. Раса не причина, а результатъ. Она вырабатывается долговременной работой поколѣній въ одномъ опредѣленномъ направленіи и при необходимомъ условіи: отсутствіи примѣси чужеродныхъ элементовъ. Это условіе и наблюдается въ нашихъ трехъ случаяхъ.

Однако изъ предыдущаго уже видно, что условіе «чистоты крови» неразрывно связано съ другимъ: кастовой жизнью. А это необходимо предполагаетъ работу ряда чисто-духовныхъ факторовъ: кастовой морали и эстетики, кастоваго кодекса чести, кастоваго идеала совершенства, вообще кастовыхъ идеаловъ и, значитъ, образа жизни, нравовъ, психологіи и т. д. Выходитъ, что и въ этихъ случаяхъ «чистаго разведенія» никакъ нельзя уединить дѣйствіе чисто-физическаго фактора «крови», настолько смѣшано это дѣйствіе съ дѣйствіемъ духа. На самомъ дѣлѣ именно духъ, т. е. только что упомянутые идеалы, въ томъ числѣ и эстетическіе, превращаясь въ теченіе ряда поколѣній въ живые инстинкты, даютъ той или другой группѣ основное направленіе и настолько же окрашиваютъ ея душу, насколько формируютъ ея тѣло и болѣе того: даютъ ей физическую и духовную физіономію, даютъ выраженіе ея лицу. Наружность и есть, въ извѣстной степени, выраженіе «внутренности», т. е. души. И часто она бываетъ выраженіемъ души въ степени весьма большой.

Англійскіе свободолюбивые и полные иниціативы бароны, «благородные лорды», воспитанные на чувствѣ отвѣтственности передъ самими собою и уже въ силу этого склонные къ известной широтѣ кругозора, люди крѣпкой воли, но не чуждые извѣстнаго «паренія» и мечтательнаго уклона, должны были стать и физически такими, какими они стали: людьми мужественной и «благородной», полной сознанія собственнаго достоинства, осанки, сухой и крѣпкой, мускулистой красоты, однако, подчасъ и весьма утонченной.

Также и физическій типъ «юнкеровъ», — рѣзкій и для чужеродцевъ непріятный, типъ пассивной дисциплины, упорной прямолинейности и постоянной готовности къ наступленію, — былъ предопредѣленъ стоявшими передъ этой кастой заданіями и общимъ направленіемъ Прусско-Бранденбургскаго государства.

Не иначе происходило дѣло и съ возникшимъ въ европейскомъ средневѣковомъ гетто еврейскимъ типомъ. Духовно-подвижной, умственно-гибкій, весьма волевой, но вмѣстѣ съ тѣмъ очень впечатлительный, этотъ типъ требовалъ и соотвѣтствующаго тѣла: не крупнаго, легкаго, не особенно подвергающагося развитію физической силы и ловкости, зато сильнаго въ пассивномъ сопротивленіи. Это былъ попреимуществу городской и даже въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ «комнатный» типъ: боящійся «большого воздуха», невообразимый въ «рыцарскомъ турнирѣ», но незамѣнимый въ торговлѣ, вообще въ «спекуляціи», какъ въ торговомъ смыслѣ, такъ и въ смыслѣ «умозрѣнія», въ диспутѣ, въ идейной борьбѣ.

5.

Типъ современной европейской «интеллигенціи» ранѣе всего былъ преднамѣченъ именно въ средневековомъ гетто. И нельзя сомнѣваться, что этотъ европейско-еврейскій типъ не только создалъ соответствующую ему эстетику, но и самъ былъ въ весьма большой степени ея продуктомъ.

Въ томъ-то и дѣло, что и гетто, и касты англійскихъ бароновъ, и прусскихъ юнкеровъ образовались сравнительно очень поздно. И для того, чтобы эти группы могли сложиться именно въ томъ видѣ, въ какомъ онѣ дѣйствительно сложились, — т, е. въ смыслѣ опредѣленныхъ духовно-физическихъ типовъ, — необходимо допустить существованіе неизвѣстнаго рода первоначальнаго импульса, давшаго общее направленіе всему ихъ послѣдующему развитію. Въ предыдущемъ уже было видно, что духовныя черты этихъ типовъ неотдѣлимы отъ физическихъ и составляютъ вмѣстѣ съ послѣдними какъ бы слитный монолитъ. При этомъ нельзя сомнѣваться, что опредѣляющая роль въ этомъ монолитѣ принадлежитъ именно духовнымъ его элементамъ и чертамъ. Эти-то элементы и черты и составляютъ тотъ первоначальный импульсъ, который, давъ кастѣ ея raison d’être, предопредѣлилъ ея обособленіе, и тѣмъ самымъ и все направленіе ея дальнѣйшаго развитія.

Въ частности, образованіе въ кастѣ даннаго, т. е. вполнѣ опредѣленнаго, физическаго типа было бы совершенно необъяснимо, если бы въ ней съ самаго начала не жило представленіе объ этомъ типѣ, если бы ей съ самаго начала не предносился извѣстнаго рода, т. е. именно соотвѣтствующій этому типу эстетическій идеалъ.

Такъ-то и выходитъ, что «кровь» въ сущности не даетъ отвѣта на вопросъ о происхожденіи даннаго духовно-физическаго типа, а только перемѣщаетъ вопросъ. «Кровь», т. е. «чистое разведеніе» даннаго типа рядомъ послѣдовательныхъ поколѣній, закрѣпляетъ данный типъ, сообщаетъ ему прочность, вырабатываетъ, шлифуетъ его, дѣлаетъ, такъ сказать, «огнеупорнымъ». Но не она рождаетъ типъ. Онъ родится отъ чего-то другого и нетрудно догадаться отъ чего: отъ духа.

Люди вообще бываютъ большей частью такими — и нравственно, и физически, — какими они хотятъ быть. И хотя идеалъ, и нравственный и физическій, недостижимъ, все же не что иное, какъ именно этотъ заложенный въ наше чувство и въ наше сознаніе идеалъ, даръ нашего духа, дѣлаетъ насъ такими, а не иными. Ближайшимъ образомъ можно сказать, что женщины любой соціальной группы бываютъ такими, какими ихъ желаютъ видѣть мужчины, а мужчины — какими ихъ желаютъ видѣть женщины. Такъ-то и дѣти «создаются» родителями вовсе не исключительно однимъ только актомъ прокреаціи, но въ гораздо большей степени — духовнымъ воздѣйствіемъ. При обществѣ безкастовомъ, при обществѣ полулишенномъ семейной основы — во всѣ формулы приходится вносить немало поправокъ. Но суть дѣла отъ этого не мѣняется: причины чисто психологическаго порядка часто вызываютъ физіологическія измѣненія и даже создаютъ опредѣленный физическій типъ. Разительные примѣры такого воздѣйствія идеала на жизнь, духа на тѣло — даетъ судьба Россіи.

Но объ этомъ въ другой разъ.

Александръ Салтыковъ.
Возрожденіе, №895, 14 ноября 1927.

Views: 22

1.

Помни, что ты бѣженецъ, и ничто бѣженское тебѣ не чуждо. Терпи, надѣйся, работай, ходи на благотворительные концерты, жертвуй, танцуй, разсуждай, засѣдай, и не забывай, что ты русскій человѣкъ.

И пусть не будетъ у тебя иного подданства, кромѣ россійскаго.

2.

Не дѣлай себѣ фетиша изъ республики, монархіи и вообще образа правленія, пока негдѣ и нечѣмъ управлять. Не порть изъ-за нихъ собственной крови и не отравляй жизнь другимъ.

3.

Не пой національнаго гимна въ кабакахъ, не носи орденовъ на пиджакѣ, не ставь на своихъ визитныхъ карточкахъ чина, не тычь въ носъ союзникамъ, что Россія ихъ спасла на Марнѣ или на Адріатическомъ побережьѣ.

Вообще, будь умнѣе.

4.

Помни, что въ праздничный день, побывавъ въ церкви, ты обязанъ написать письма, заштопать бѣлье, пришить пуговицы, сходить на засѣданіе общества, въ которомъ числишься членомъ, внести членскій взносъ, исполнить порученія пріятелей, живущихъ въ провинціи, навести справки, о которыхъ давно запрашиваютъ друзья изъ-за границы, навѣстить одинокихъ больныхъ знакомыхъ, отдать визитъ почтеннымъ уважаемымъ бѣженцамъ.

Въ общемъ, въ будніе дни работай, а по праздникамъ отдыхай.

5.

Не будь зарубежнымъ мальчишкой и не спорь съ отцами, имѣя собственныхъ взрослыхъ дѣтей. Уважай мнѣнія старшихъ, если старшіе умнѣе тебя, но не пренебрегай и мнѣніемъ младшихъ, если младшіе тоже не глупѣе тебя.

6.

Не старайся уничтожить своего зарубежнаго политическаго противника, не дерись съ нимъ при помощи кулаковъ, не придавай ему большаго значенія, чѣмъ онъ того самъ заслуживаетъ.

Ограничивайся принципіальными спорами, не перенося вражды на его близкихъ, не насаждай Монтекки и Капулетти тамъ, гдѣ сосѣдями оказываются Иванъ Ивановичъ и Иванъ Никифоровичъ.

7.

Не выходи замужъ за иностранца и не женись на иностранкѣ съ цѣлыо выскочить изъ бѣженскаго положенія.

Эти штучки мы хорошо знаемъ и оцѣниваемъ хуже всякихъ прелюбъ.

8.

Не пиши мемуаровъ ради очерненія своихъ сослуживцевъ и съ тайной мыслью въ умномъ видѣ выставить только самого себя.

Все равно никто не повѣритъ, а критика лишній разъ подчеркнетъ каковъ ты.

9.

Не бери деньги въ займы подъ то имущество, которое у тебя осталось въ Россіи.

Не разводи ради себя чужихъ женъ съ ихъ мужьями, основываясь на легкости современнаго развода: легко можетъ случиться, что бросишь и новую жену.

Не перебивай у своего друга квартиру, случайно выпытавъ у него адресъ. Нехорошо.

Не завидуй собственному автомобилю и яхтѣ богатаго иностранца, а наоборотъ радуйся: ты уже потерялъ, онъ же только еще собирается.

Не злобствуй на состоятельныхъ бѣженцевъ, жизущихъ въ довольствѣ и имѣющихъ прислугу. Ибо они не умѣютъ сами приготовить даже обѣда, а ты все умѣешь.

Не завидуй вообще ничему и никому, ибо отъ твоей зависти окружающимъ ни тепло, ни холодно, ты же самъ только разгорячишься и, чего добраго, простудишься.

А извѣстно, какъ дорого лечиться теперь.

11.

Итакъ, держись и крѣпись пока что. А дальше — видно будетъ.

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №770, 12 іюля 1927.

Views: 23

Отвратительная у насъ, русскихъ, привычка: громко разговаривать въ мѣстахъ скопленія иностранцевъ.

Если даже вагонъ метро набитъ до полнаго комплекта — 90 вояжеровъ дебу и 26 асси, [1] — если даже поѣздъ идетъ полнымъ ходомъ, дребезжа стеклами, стуча колесами, треща рессорами, — все равно.

Надъ всѣмъ трескомъ, грохотомъ, звономъ, надъ всѣми асси, дебу, полуасси и полудебу — обязательно зычно несется изъ какого-нибудь угла:

— Да быть не можетъ, Иванъ Ивановичъ!

— Да увѣряю васъ, Степанъ Степановичъ!

— Да нѣтъ же, вы шутите, Иванъ Ивановичъ!

— Да честное же слово, Степанъ Степановичъ!

Или бываетъ еше непріятнѣе. Ворвутся наши въ вагонъ, громко продолжаютъ споръ, который начали часъ тому назадъ при выходѣ изъ зала засѣданія. И загораживаютъ у двери проходъ.

— Ву десанде а ла прошенъ? [2] — робко спрашиваетъ ихъ какая-нибудь забитая мидинетка.

А заседатели хоть бы что. Продолжаютъ громить другъ друга или докладчика, и только кто-нибудь особенно чуткій снисходитъ, наконецъ, къ барышнѣ, небрежно бросаетъ черезъ плечо:

— Кальмэ ву, мадемуазель, кальмэ ву! [3]

Сколько разъ, сидя въ загонахъ автобусовъ, метро и пригородной желѣзной дороги, я нарочно пытался разслышать, о чемъ говорятъ между собой французы.

Ничего не разберешь. Сплошная бесѣда по секрету.

Хотя многіе и говорятъ, но вокругъ всегда солидная тишина. Старики бормочутъ что-то вполголоса, пожилые читаютъ газеты, а что касается молодежи — то та ни въ полголоса не разговариваетъ, ни газетъ не читаетъ.

Просто скромно сидитъ по угламъ, воспитанно притаившись, и молча цѣлуется на виду у всѣхъ, чтобы никто не подумалъ ничего дурного.

Между тѣмъ, возьмите первыхъ попавшихся русскихъ, посадите ихъ въ тотъ же самый французскій вагонъ и посмотрите, что изъ этого выйдетъ.

Шумъ поднимается такой, какой бываетъ во французскихъ кругахъ развѣ только во время пожара или когда хлѣбъ безумно поднимется въ цѣнѣ сразу на 5 сантимовъ.

Недовольный читатель, навѣрно, спроситъ меня: почему я вдругъ занялся подобнаго рода непріятными для эмиграціи обличеніями?

Но если бы читатель былъ вчера въ автобусѣ AL въ такомъ положеніи, какъ я, — едва ли бы онъ могъ говорить объ указанномъ недостаткѣ спокойно.

Мнѣ нужно было ѣхать въ самое горячее время — послѣ шести часовъ вечера. Очередь оказалась огромной, пришлось отрывать на станціи бѣлый билетикъ, чтобы попасть въ вагонъ.

И когда, наконецъ, кондукторъ одного изъ очередныхъ автобусовъ выкликнулъ номеръ 95, и я судорожно полѣзъ наверхъ, сзади какая-то русская дама громко сказала:

— Муся, а онъ мошенникъ! У него вовсе не 95!

Отыскавъ свободное мѣсто, я сѣлъ лицомъ къ выходу. И замѣтилъ: обѣ русскія дамы расположились недалеко отъ меня — черезъ одно отдѣленіе.

Голоса ихъ звучали громко и четко. Покрывали собой выкрики кондуктора, гулъ мотора.

И началось самое страшное, что испытываетъ русскій человѣкъ заграницей:

— Нѣтъ, ты посмотри на него, Мусинька: сидитъ, дрянь, какъ ни въ чемъ не бывало и невинно поглядываетъ на насъ.

— Да, ужъ… Европейцы хваленые. Чванятся своей культурой, своимъ превосходствомъ, а съ билетами жульничаютъ.

— Ха-ха! Культуртрегеры. Нѣтъ, ты посмотри внимательно на его богомерзкую физіономію… Ни дать, ни взять скупщикъ краденаго.

— Или мясникъ изъ шаркютри. [4] Я всегда удивляюсь, Оля: почему намъ вбивали въ голову, что французы галантны и изящны въ манерахъ? Нечего сказать, изящный мужчина. Сидитъ, какъ бегемотъ. Пыхтитъ…

— Одно пузо чего стоить! Шикъ паризьенъ!

Нужно сказать, что по природѣ я человѣкъ совсѣмъ не обидчивый. Въ особенности, что касается внѣшности — лица, таліи и формы ножки.

Но замѣчаніе относительно пуза все-таки разозлило.

Это уже клевета. Это свинство. Хотя впереди немного и выдается, но что жъ такого? Неужели уже и бегемотъ, и мясникъ, и пузо?..

Я рѣшилъ мстить. Перекликаться черезъ головы ближайшихъ пассажировъ, конечно, — неудобно. Встать и попросить говорить тише — тоже скандалъ. Оставалось поступить иначе. Достать изъ кармана газету, развернуть и направить въ ихъ сторону заголовокъ.

Я такъ и сдѣлалъ.

— Оля!.. — послышался вдругъ испуганный шопотъ.

— Что, Муся?

— Ты видишь?

— Что?

— «Возрожденіе»!

— Гдѣ?

— У него!

— Въ самомъ дѣлѣ… Но вѣдь онъ очень милъ, Мусенька!

— Да… Я тоже такъ думаю. Глаза добрые, славные.

— И носъ… Римскій. Ровный. На Наполеона похожъ…

Я дѣлалъ видъ, что читаю. Не понималъ ничего, наслаждаясь изысканными комплиментами.

И когда сходилъ на Мадлэнъ, а онѣ продолжали сидѣть, направляясь на Сенъ-Лазаръ, мнѣ хотѣлось все-таки сказать имъ что-нибудь ѣдкое о русской привычкѣ говорить слишкомъ громко.

Но почему-то не вышло. Проходя мимо, показалъ только свой бѣлый билетикъ и смущенно пробормоталъ:

— Вы видите? 95…

На что въ отвѣтъ обѣ дамы не моргнули и глазомъ. Удивленно только посмотрѣли, а ближайшая проговорила:

— Плэ тиль? Же не ву конпранъ па, мсье! [5]

[1] 90 стоящихъ пассажировъ и 26 сидящихъ (фр.).

[2] Вы выходите на слѣдующей?

[3] Успокойтесь, барышня, успокойтесь!

[4] Мясной лавки.

[5] Прошу прощенія? Я васъ не понимаю, господинъ!

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №764, 6 іюля 1927.

Views: 20