1
Моя статья о «Трехъ столицахъ» В. Шульгина (въ «Возрожденіи» отъ 22 ноября) вызвала откликъ П. Б. Струве, въ № 15 «Россіи», и дала ему поводъ сдѣлать общую характеристику всѣхъ вообще моихъ писаній, главную суть которыхъ онъ усматривать въ моей «варягоманіи».
Не отказываясь ни отъ единой строки, когда-либо мною написанной о «варягѣ», какъ творческомъ и организующемъ началѣ нашей національной жизни, я все же никакъ не думаю, что эта «русско-варяжская» теорія, которой посвященъ одинъ изъ очерковъ цитируемой П. Б. Струве книги моей «Двѣ Россіи», является центромъ всего мною написаннаго. Варягъ «Двухъ Россій» играетъ въ немъ, пусть и весьма символическую, но все же эпизодическую, лучше сказать — вводную роль.
Судьба Россіи въ свѣтѣ ея варяжскаго устроенія — всегда казалась мнѣ подходящей прелюдіей къ куда болѣе широкому вопросу, къ вопросу о существѣ творческаго процесса націи вообще, объ источникѣ и основѣ ея бытія, о ея строеніи, функціяхъ и судьбѣ. Цѣлью моихъ работъ и было, разумѣется, не разрѣшить проблему націи, но подтолкнуть къ коренному пересмотру существующихъ ея теорій.
Было бы ошибочно думать, что только мы, русскіе, споткнулись о понятіе націи. Это понятіе (т. е. теорія націи) переживаетъ кризисъ и въ Западной Европѣ, и только этимъ объясняются такія болѣзненныя произростанія современности, какъ съ одной стороны такъ называемый (весьма неудачно) зоологическій націонализмъ, а съ другой — соціалистическій интернаціоналъ.
2
Я вижу «варяга», его творческую, оплодотворяющую роль, не только въ Россіи, но и вездѣ въ мірѣ. Не только наша русская нація, но и всякая нація вообще, нація, какъ таковая, — «варяжскаго» происхожденія. Я вообще не вижу возможности возникновенія и бытія націи безъ воздѣйствія — также и механическаго — внѣшнихъ и чужеродныхъ преобладающему этническому массиву элементовъ и силъ. Именно такіе внѣшніе толчки, — овладѣніе большинствомъ со стороны меньшинства (а въ другомъ планѣ: привитіе культуры, чуждой основнымъ элементамъ страны) — и создали всѣ націи міра. Въ большей или меньшей степени зарожденіе всякой націи представляетъ то, что Шпенглеръ называетъ псевдоморфозой и что, можетъ быть, было бы правильнѣе назвать алломорфозой. Происходящій въ зарожденіи націи сдвигъ даетъ большею частью «народамъ» чужую государственную и соціальную организацію, чужую культуру, чужую религію, чужой правящій слой, даже очень часто чужой языкъ, — таковы для своихъ народовъ, напр. всѣ почти языки современной Европы. Это, конечно, не значитъ, что все это «чужое» не перерабатывается «своимъ». Лучше и точнѣе сказать: все это чужое различно складывается и получаетъ различныя физіономическія характеристики — въ различныхъ ландшафтахъ и территоріяхъ. Но существенно то, что безъ всего этого чужого не было бы вообще ни націи, ни культуры данной страны!
Я не хочу сказать, чтобы положенія эти, изъ которыхъ логически слѣдуетъ, что націю можно создать лишь противъ уклоновъ ея основного массива, могли уже сегодня считаться безспорными. Но полагаю, что разработка вопроса о націи именно въ такомъ направленіи могла бы быть плодотворной. Стоя же на этой почвѣ, вполнѣ логично искать, — въ случаѣ разрушенія или тяжкаго кризиса націи, — спасенія въ тѣхъ творческихъ силахъ, который въ свое время ее создали.
Мнѣ кажется, что П. Б. Струве будетъ трудно опровергнуть тотъ фактъ, что «внутреннія» силы Россіи были всегда чрезвычайно разрозненны и слабы, — не подтверждаетъ ли этотъ историческій выводь и десятилѣтнее владычество большевиковъ? — и что творческую роль деміурга-устроителя русской жизни всегда играла у насъ сила внѣшняя. «Внутреннія» силы у насъ могутъ быть потенціально чрезвычайно богаты и разнообразны. Но оплодотворять и организовывать ихъ могла лишь символическая «дубинка Петра Великаго», т. е. внѣшняя сила.
3
И все же отъ всего вышеизложеннаго чрезвычайно далеко до «интервенціи».
Еще въ предыдущемъ своемъ «Дневникѣ» (въ № 14 «Россіи») П. Б. Струве посвятилъ мнѣ одну строку, назвавъ мои воззрѣнія «реставраціонно-интервенціонистскими». Не могу по этому поводу не высказать, что разрабатывая темы весьма разнообразныя, я тѣмъ не менѣе въ жизни моей никогда не написалъ ни единой строчки ни о реставраціи, ни объ интервенціи… Такимъ образомъ, даваемая мнѣ П. Б. Струве характеристика граничитъ скорѣе съ тѣмъ, что называлось въ доброе старое время — «чтеніемъ въ сердцахъ»
Итакъ — сужденія Струве объ интервенціи, пусть даже сами по себѣ и справедливыя (а я во многихъ пунктахъ считаю ихъ справедливыми), отнюдь не являются выстрѣломъ по моему адресу, какъ считаетъ авторъ, ибо нигдѣ нѣтъ у меня приписываваемыхъ мнѣ утвержденій. Я вполнѣ согласенъ со Струве, что ничего не дѣлать и ждать спасительной интервенціи, которая откуда-то должна прійти, была бы для насъ, эмигрантовъ, нелѣпѣйшей политикой и даже сведеніемъ на нѣтъ всего смысла эмиграціи.
Но слѣдуетъ избѣгать и противоположной крайности, въ которую, какъ мнѣ кажется, впадаетъ Струве. Онъ идетъ, напр., дальше объективно-доказуемаго, когда какъ бы хочетъ внушить мысль (прямо онъ этого не говоритъ), что никакой интервенціи вообще не можетъ быть.
Разъ Струве уже затронулъ эту весьма опасную тему, то нельзя не замѣтить, что такое утвержденіе было бы столь же мало обосновано, какъ и противоположное ему — что интервенція будетъ, будетъ тогда-то и послѣдуетъ съ такой-то именно стороны. Но именно потому, что будущее неизвѣстно, намъ надо считаться со всѣми скрытыми въ немъ возможностями. Вожди эмиграціи не должны въ угоду политическимъ предразсудкамъ нашего, лучше сказать — уже уходящаго времени, отметать ни одной изъ этихъ возможностей. Напротивъ, они должны, забывъ всякаго рода устарѣлые лозунги и идеологіи, исподволь идеологически и психологически подготовлять эмиграцію къ творческому пріятію любой изъ «возможностей» и никоимъ образомъ не укрѣплять ни устарѣлыхь лозунговъ, ни уже изжитыхъ и обанкротившихся идеологій, — иначе послѣдствія могутъ оказаться поистинѣ трагическими для нашего національнаго обновленія.
Впрочемъ, я чувствую присутствіе у самого Струве какъ бы двухъ наслоеній, двухъ разныхъ порядковъ мышленія въ этомъ вопросѣ. Полемизируя, и полемизируя довольно запальчиво (правда, не столько со мною, сколько съ воображаемымъ, въ моемъ лицѣ, противникомъ), онъ — вопреки многому имъ же самимъ высказываемому, — всецѣло пріемлетъ, въ концѣ концовъ, мою же формулу. «Да, конечно, — говоритъ онъ, дѣлая выписку изъ моей статьи: — русскій кризисъ разрѣшится какъ-то въ связи съ общимъ международнымъ положеніемъ». Но вѣдь больше этого и я ничего никогда и не утверждалъ! И если, на основаніи этой формулы, меня можно назвать «интервенистомъ», то не меньшимъ интервенистомъ является и пріемлющій мою формулировку Струве.
4
Въ статьѣ Струве есть еще одинъ уклонъ, котораго я не могу не коснуться. Происходить онъ отъ того, что Струве не даетъ себѣ труда вдуматься въ мои мысли, т. е. продумать ихъ до конца, отчего нерѣдко онъ (хочу вѣрить — ненамѣренно) ихъ искажаетъ. Вообще онъ представляетъ себѣ эти мысли, въ частности и мою «варягоманію», въ какомъ-то упрощенномъ видѣ, т. е. крайне трафаретно и грубо. Этимъ и объясняется, что изъ-подъ его пера выскальзываютъ и такія приписываемыя мнѣ утвержденія будто «мертвую страну спасутъ иностранцы».
Не усматривая необходимости, послѣ всего сказаннаго, опровергать столь своеобразное и явно искаженное «пониманіе», я нахожу нужнымъ, однако, указать источникъ этого и имъ подобныхъ искаженій и преувеличеній. Этотъ источникъ заключается въ отнесеніи моего «отрицанія процессовъ жизни и возрожденія» (слова Струве) къ нынѣшней только, т. е. большевицкой Россіи. Въ статьѣ о книгѣ Шульгина я только о ней по совѣсти и могъ говорить. Но это отрицаніе «творческихъ процессовъ жизни и устроенія» въ нынѣшней совѣтской Россіи входитъ въ общую и неоднократно уже мною намѣчавшуюся (въ частности, въ Предисловіи къ недавно переизданной книгѣ Менделѣева «Къ познанію Россіи») схему національнаго омертвѣнія Россіи, начавшагося уже въ серединѣ XIX вѣка, омертвѣнія въ эпоху ея сумеречныхъ десятилѣтій. Съ данной точки зрѣнія, большевизмъ, въ которомъ продолжились ad absurdum всѣ больныя теченія этихъ десятилѣтій, является именно результатомъ вышеуказаннаго національнаго омертвѣнія.
Струве упрекаетъ меня за излишнюю заостренность моей мысли, или, говоря его словами, за «чудовищное въ его чрезмѣрности отрицаніе процессовъ жизни» въ Россіи. Но само собою разумѣется, что начавшійся болѣе полувѣка назадъ и продолжающійся и даже обострившійся при большевикахъ національный кризисъ вовсе не означаетъ абсолютнаго отсутствія всякихъ вообще творческихъ процессовъ. Ткани наращиваются и въ пораженныхъ болѣзнью организмахъ. Такіе творческіе процессы были въ Россіи и въ послѣднія предреволюціонныя десятилѣтія — напр., ея бурное экономическое развитіе, да и не только это. Нельзя такихъ процессовъ безусловно отрицать и въ нынѣшней Россіи. Но не въ нихъ — гарантія бытія націи, не они обусловливаютъ ее. Въ Россіи сумеречныхъ десятилѣтій было много положительнаго, были въ ней даже крупныя достиженія. Въ ней не было лишь главнаго: національной потенціи, того невѣсомаго, духовнаго, которое невидимо животворитъ всю совокупность національной жизни. И точно такъ же: отсутствіе національной потенціи, гибель космоса націи въ хаосѣ этноса — являетъ и нынѣшняя большевицкая Россія.
Поэтому мнѣ и кажется, что для возсозданія нашей націи, для національнаго возрожденія Россіи мало одной вѣры въ возрожденіе, рекомендуемой Струве. Надо понять самый механизмъ такого національнаго возрожденія. Въ Россіи, большевицкой Россіи, этого механизма некому понять. Эту роль, повторяю, должна взять на себя эмиграція.
Александръ Салтыковъ.
Возрожденіе, № 928, 17 декабря 1927.
Visits: 20