Кусочек Россіи…
Памяти Кадетскаго монастыря.
Къ 195-лѣтней годовщинѣ
— Отсюда Рылѣевъ и Бестужевъ!.. — съ неудовольствіемъ сказалъ Императоръ.
— Отсюда Румянцевъ, Прозоровскій, Каменскій, Кульневъ, — всѣ главнокомандующіе, и отсюда Толь…
«Кадетскій Монастырь», Лѣсковъ
Расскажу кое-что о 3-мъ Кадетскомъ Корпусѣ, по поводу 195-ти лѣтней годовщины, исполнившейся 17-го февраля по старому стилю. Это тотъ самый корпусъ» который описалъ Н. С. Лѣсковъ въ своихъ очеркахъ о праведникахъ. Кадетскій монастырь, которымъ онъ «задумалъ на старости лѣтъ хвалиться», откуда вышло много славныхъ въ русской исторіи именъ, куда приходилъ слушать лекціи молодой сержантъ Суворовъ, гдѣ впервые начался русскій театръ съ его первымъ актеромъ Волковымъ…
….Вспоминается залъ, украшенный мраморными досками съ именами георгіевскихъ кавалеровъ Корпуса, большіе портреты императоровъ и императрицъ — отъ основательницы Анны Іоанновны до послѣдняго шефа — покойнаго Государя Николая II и Наслѣдника въ кадетской формѣ; дальше былъ залъ имени Якова Ивановича Ростовцева, гдѣ въ 1861 г. засѣдала комиссія по освобожденію крестьянъ… Когда начинали густѣть раннія петербургскія сумерки и огромный Сборный залъ темнѣлъ — большіе портреты шефовъ Корпуса, царей и царицъ: сумрачной Анны, улыбающейся Елизаветы, Петра III съ фельдмаршальскимъ жезломъ, величественной Екатерины, Павла I, Александра I съ гордо поднятой головой, Николая I (особенно благоволившаго къ нашему Корпусу), — всѣ эти портреты постепенно тускнѣли, будто за дымкой прошлаго… Здѣсь, въ этомъ залѣ, на грудѣ театральныхъ декорацій, впервые увидѣла Екатерина своего «послѣдняго» — Зубова, — кадетомъ выпускного класса, убѣжавшаго отъ скучнаго урока и рѣшившаго выспаться въ укромномъ уголкѣ наскоро сколоченной сцены.
— …Пожалуйста, не будите мальчика! — обратилась опа къ перепуганному директору и, потихоньку, стараясь не шелестѣть шелкомъ платья, удалилась вмѣстѣ съ притихшей свитой…
Не всѣ были такими «баловнями судьбы», какъ Зубовы; въ этихъ же стѣнахъ, еще раньше, бродилъ когда-то чернявый кадетъ, впослѣдствіи незадачливый въ жизни поручикъ Мировичъ, казненный за попытку освободитъ законнаго императора Іоанна Антоновича изъ каземата крѣпости. Много видѣлъ Корпусъ; видѣлъ и Великаго Петра, когда Царь пріѣзжалъ въ гости къ Меншикову[1], здѣсь же впервые познакомился онъ съ чернобровой, бѣлолицей служанкой-душенькой, впослѣдствіи самодержавной Императрицей Екатериной I. На плацу около парка, у стѣны, стояла бѣлая доска, на которой былъ отмѣченъ чертой ростъ Петра Великаго, и кадеты-малыши «мѣрялись» подъ этой чертой — сколько еще расти надо… Отъ стараго парка, казавшагося когда-то огромнымъ, отъ самаго здапня, отъ безконечныхъ коридоровъ, какъ и отъ портретовъ царей, вѣяло стариной и тайной. Оттого любили мы, малыши 3-го класса, выбраться въ свободное время изъ своего «ротнаго» зала, быстро, чтобы не встрѣтиться съ кѣмъ-нибудь изъ офицеровъ, пробраться въ Сборный залъ, такой полутемный и жутко-пустынный въ сумеркахъ, прочесть подписи подъ золочеными рамами, или же забраться компаніей на чердакъ: тамъ было совсѣмъ странно — какія то трубы, вентиляторы, балки, переходы, полотнища декорацій и пыльные костюмы. А еще интереснѣе было въ подвалахъ — туда, конечно, тоже запрещалось ходить и только самые «отчаянные» пытались изслѣдовать ихъ и найти подземный ходъ, который якобы шелъ изъ-подъ меньшинковскихъ комнатъ въ сторону Невы… Вѣрнѣе всего, что никакого хода не было, да и самые подвалы были новѣйшаго происхожденія, но легенда существовала и вдохновляла предпріимчивыхъ.
Послѣдніе годы до міровой войны директоромъ корпуса былъ генералъ-лейтенантъ Григорьевъ, о немъ ничего, кромѣ хорошаго, сказать нельзя; его время можно назвать расцвѣтомъ корпуса. То направленіе, какое онъ давалъ нашему воспитанію, можно выразить въ двухъ поговоркахъ: «самъ погибай, а товарища выручай» и «повинную голову мечъ не сѣчетъ». Воспитывалъ и насъ для войны,я любовь къ Родинѣ и говориля, что долгъ каждаго въ случаѣ необходимости умереть за нее… Учебной частью руководилъ инспекторъ классовъ, ген.-маіоръ Лундбергъ, человѣкъ всесторонне образованный и во многихъ отношеніяхъ удивительный, достойный полнаго уваженія. Имѣя самъ семью, онъ все свое свободное время отдавалъ намъ. Мало того, что онъ преподавалъ намъ алгебру, геометрію, тригонометрію и введеніе въ анализъ безкопечно-малыхъ — онъ еще ежедневно приходилъ къ намъ вечеромъ помогать готовить уроки, а лѣтомъ у него всегда гостили двое или трое изъ тѣхъ кадетъ, у кого не было родныхъ. Въ седьмомъ классѣ инспекторъ далъ намъ незабываемый урокъ долга и это было лучше всякой математики. Однажды утромъ мы узнали, что ломовая телѣга переѣхала маленькаго сынишку Лундберга и мальчикъ вскорѣ умеръ. Пожалѣли мальчика, пожалѣли инспектора, и рѣшили, что сегодня-то ужъ онъ урока давать не будетъ.. И вотъ, въ обычное время, не опоздавъ ни на минуту, вошелъ въ классъ инспекторъ — блѣднѣе обыкновеннаго и глаза красные, выслушалъ рапортъ дежурнаго и началъ намъ объяснять объемъ пирамиды, усѣченной непараллельно основанію; только старался стоять больше лицомъ къ доскѣ и голосъ иногда прерывался.
Преподаватели у насъ подобрались тоже въ большинствѣ хорошіе, нѣкоторые были приватъ-доцентами университета. Воспитателемъ въ нашемъ отдѣленіи былъ подполковникъ Викторъ Петровичъ Дмитріевскій (за глаза, любя, называли «Витей»), офицерѣ Выборгскаго пѣхотнаго полка, израненный на Японской войнѣ, но державшійся молодцомъ; зналъ онъ насъ всѣхъ хорошо и относился какъ къ своимъ дѣтямъ, — а было насъ всѣхъ въ отдѣленіи 30. Одно внушалъ онъ намъ всегда крѣпко-накрѣпко: казенное имущество — книги, тетради, одежду и карты — беречь, — «потому что казенное это народное. Съ народа по копейкѣ деньги собираютъ, чтобы васъ одѣвать, учить и кормить, и вы должны учиться, чтобы не остаться къ долгу и скорѣй стать на ноги». Для нѣкоторыхъ «витины» слова давали нѣсколько необычное освѣщеніе вопроса. Впрочемъ, большинство, кадетская масса, состояло изъ сыновей бѣдныхъ родителей, такихъ же армейскихъ капитановъ и подполковниковъ, какъ «Витя», сиротъ. Въ корпусѣ всѣ были равны, никто не смѣлъ «форсить» ни титуломъ, ни богатствомъ; одѣвали всѣхъ одинаково — въ казенное,— и князя, и просто Иванова. Всѣхъ одинаково наказывали за провинности, всѣ были прежде всего кадеты и расцѣнивались въ кадетской средѣ съ точки зрѣніи «товарищества». Начальство поддерживало такое направленіе словомъ и дѣломъ. Эта, если хотите, «демократическая» нотка шла сверху… отъ самого Августѣйшаго Инспектора военно-учебныхъ заведеній В. К. Константина Константиновича. Его Главное Управленіе находилось по сосѣдству съ корпусомъ, и онъ часто заходилъ къ намъ во всякое время, зналъ многихъ кадетъ по фамиліи. Про него разскажу только одинъ случай, особенно запомнившійся. Въ 3-мъ классѣ пошла у насъ мода на «рогатки», инструментъ съ резиной, изъ котораго можно стрѣлять крупной дробью. Однажды одинъ изъ насъ, Михайловъ, «для лихости» выпалилъ изъ форточки въ окно напротивъ и «просадилъ» два стекла сразу. Оказалось, что окно было въ кабинетѣ Великаго Князя, и картечина, разбивъ стекло, упала прямо на столъ. Выскочили адъютантъ, писаря и схватили мальчишку, сына служителя, который мирно игралъ на дворѣ въ камушки, а смотритель зданія нашелъ нужнымъ выгнать со службы его отца, за то, что не умѣетъ смотрѣть за сыномъ. Когда мы узнали объ этомъ, то постановили общее рѣшеніе: «Васѣ Михайлову — сознаться».
Вася взревѣлъ даже. Боялся онъ не Великаго Князя, а… тетки, которая у него была дама строгая и поколачивала племянниковъ: то-то отдеретъ, когда выгонятъ изъ Корпуса! Однако дѣлать нечего: пошелъ, доложилъ — такъ и такъ, молъ, «разбилъ стекло я, Михайловъ, кадетъ 3-го класса, 1-го отдѣленія».
Въ топ. же день, во время вечернихъ занятій, когда полагалось приготовлять уроки, вдругъ появляется въ дверяхъ Вкиторъ Петровичъ, торжественный и грудь колесомъ — «Вста-ать, смирно»!
И почти тотчасъ же за нимъ высокая, чуть наклоненная впередъ, фигура Великаго Князя; и, придавъ себѣ необычную суровость, говоритъ:
— А кто здѣсь у васъ Михайловъ? Подойди-ка сюда ко мнѣ! Ты что же, стекла бьешь? Кто твои родители и откуда ты самъ, такой х-рабр-ый? — Вася сказалъ, что отецъ его есаулъ и что живетъ онъ въ станицѣ Каменской.
— Ну, что жъ, казаку нужно мѣтко стр-ѣлять… Только не бей больше оконъ, ладно? — и «боднувъ» по своему обыкновенію Михайлова, Великій Князь сказалъ намъ «занимайтесь, дѣти», и вышелъ изъ класса. Тѣмъ дѣло и кончилось.
***
17-го феврали ежегодно нась возила въ Царское Село на Высочайшій смотръ. Государь особенно отличалъ нашъ Корпусъ, зачислилъ Наслѣдника къ намъ кадетомъ и самъ пожелалъ быть шефомъ 1 роты, которая стала называться «Рота Его Величества». Задолго еще до парада устраивались въ Сборномъ залѣ репетиціи, а на урокахъ «фронта» Витя гонялъ насъ подъ барабанъ учебнымъ шагомъ — «черезъ три шага въ четвертый».
Въ 7 часовъ утра 17-го февраля баталіонъ-корпусъ выстраивался около «церковнаго подъѣзда», откуда должны были’вынести знамя. Вотъ оно показывается въ широко распахнутыхъ дверяхъ, несомое знаменщикомъ-кадетомъ. При знамени адъютантомъ Витя, съ шашкой наголо, въ бѣлыхъ замшевыхъ перчаткахъ. Раскатисто, далеко по Невѣ разносится басъ Директора: «подъ зна-амя! Баталіонъ, слушай: на краааа…улъ»!
…Атъ-дваІ — вздыбливаются штыки строевой роты. Оркестръ играетъ встрѣчу. Случайные утрешне прохожіе остановившіеся поглазѣть — лавочники, газетчики, — снимаютъ шапки. Отчетливо слышны шаги знаменщика и ассистента. Витя въ лаковыхъ сапожкахъ вышагиваетъ по подтаявшему снѣгу такъ же старательно, какъ училъ насъ на паркетѣ. И вотъ мы, справа но отдѣленіямъ^ идемъ къ Царскосельскому вокзалу, гдѣ на Императорской платформѣ ждетъ особый поѣздъ.
…Вотъ и Царское. Поѣздъ мягко останавливается и мы выходимъ изъ вагоновъ. Для малышей кучера въ ливреяхъ подаютъ придворпые экипажи. Мы, строевая рота, — пойдемъ пѣшкомъ со знаменемъ. Торопливо раздаютъ маленькія веревочныя кольца, чтобы можно было составить винтовки въ козлы.
Идемъ черезъ Царское къ манежу; играютъ два оркестра поперемѣнно, кадетскій и стрѣлковаго полка, высланный намъ навстрѣчу…
Казармы, парки и дворцы…
И на деревьяхъ клочья ваты,
И грянутъ «здравія» раскаты
На крикъ «здорово, молодцы»!
Маленькіе, свѣтлые домики Царскаго, веселыя лица прохожихъ. .. Казармы эскадрона Уланскаго полка, —
Тамъ улыбаются уланы,
Вскочивъ на крѣпкое сѣдло…
Казармы, парки и дворцы!
Какъ забористо звенятъ фанфары стрѣлковъ:
Вотъ-та-ри-та-та!
Та-та-ти-та-та-та-та!
И мы очень горды и необычайно счастливы. Сегодня нашъ праздникъ и мы идемъ въ гости къ Царю. Вотъ отчего мы стараемся казаться серьезными и даже не смотрѣть на хорошенькихъ гимназисточекъ, хотя онѣ смотрятъ на насъ «во всѣ глаза»:
По пути намъ сталъ народъ,
Въ окна смотрятъ лица;
Воинъ русскій не уродъ, —
Гляньте, молодицы!
Такъ, такъ… та-та-та!
Ти-та… ти-та… та-та-та!
Вотъ такъ мы!
Такъ радостно пѣли стрѣлковыя фанфары, что еще теперь, сквозь все пережитое, звучитъ ихъ мотивъ.
Совсѣмъ некстати впоминать теперь, что изъ 39 витиныхъ воспитанниковъ остались въ живыхъ семеро, и что самъ Викторъ Петровичъ наконецъ не выдержалъ, сошелъ съ ума и умеръ… Когда во время Германской войны, кто-нибудь изъ насъ, пріѣзжая въ отпуск, заходилъ провѣдать своего воспитателя, онъ радовался, всхлипывалъ, доставалъ изъ бокового кармана записную книжку, куда раньше заносилъ всѣ наши проступки и баллы, а теперь дѣлалъ коротенькія помѣтки: «убить въ Восточной Пруссіи», «тяжело раненъ, потерялъ зрѣніе», «пропалъ безъ вѣсти». Къ концу 1916 года нась оставалось въ живыхъ еще 11 человѣкъ. И потомъ, во время революціи — сколько еще погибло на своихъ штыкахъ? Кто изъ моряковъ былъ выброшенъ въ Севастополѣ за бортъ съ «Алмаза»? Не оттого ли сошелъ съ ума и умеръ самъ Витя, оставивъ жену и троихъ дѣтей? Нѣть, вы подумайте — отмѣчать въ записной книжкѣ рядомъ съ отмѣтками «геометрія — 9» — «убитъ подъ Перемышлемъ»!?.
***
Вотъ изгибается голона колонны и подходитъ къ манежу. Выбѣгаетъ, выстраивается гусарскій караулъ. Колыхнувшись впередъ, плавно входитъ въ ворота знамя и съ нимъ Витя. Малыши пріѣхали раньше насъ.
— Составить винтовки!
Быстро строимъ козлы, складываемъ у стѣнъ шинели. Служителя со щетками чистятъ сапоги, другіе распаковываютъ корзипы съ булками, раздаютъ кружки, разливаютъ чай изъ большихъ корпусныхъ чайниковъ… Въ манежѣ тепло, пахнетъ сыростью, не слышно шаговъ. Вотъ тамъ — группой — стоять наши преподаватели въ мундирахъ, при шпагахъ, и необыкновенно торжественный сегодня Иванъ Дмитріевичъ Развольскій, и преподаватель французскаго языка — Круазье[2], и нѣмецъ, и инспекторъ и историкъ, всѣми любимый «дядя Митя», и естественникъ, и географъ, и физики. Имъ тоже раздаютъ кадетскій завтракъ. Мы подходимъ поговорить съ ними и сегодня чувствуемъ за собой нѣкоторое превосходство: мы — главныя дѣйствующія лица. Въ необычайномъ волненіи староста нашей церкви — не знаетъ, какъ лучше одѣть треуголку; онъ у насъ «коммерціи совѣтникъ», владѣлецъ большого склада въ Андреевскомъ рынкѣ.
Государь долженъ пріѣхать къ 10 часамъ, но насъ выстраиваютъ и выравниваютъ заранѣе. Директоръ снимаетъ и надѣваетъ киверъ, разглаживаетъ перчатки.
10 часовъ безъ одной минуты.
— Баталіонъ, смирно!
Слышно, какъ Государь здоровается съ карауломъ, — входитъ въ манежъ… — «ра-а-вненіе напра-во! Баталіонъ, слушай! На кра-улъ!» — Съ легкимъ шелестомъ склоняется знамя, отдавая Императорскую почесть…
Государь идетъ кпереди свиты, держа за руку Наслѣдника въ нашей, кадетской формѣ. Мальчикъ чуть прихрамываетъ, брюки у него морщатся — немного длинны, и шапка приподнята сзади, какъ одѣваемъ мы, когда недовольны начальствомъ. Позади, звеня шпорами, идетъ свита, военный министръ въ гусарскомъ ментикѣ, еще разные свитскіе генералы, большинства которыхъ мы не знаемъ; а вотъ среди нихъ высокая, худощавая фигура В. Кн. Іоанна Константиновича въ формѣ Л. Гв. Коннаго полка — онъ улыбается намъ, мы его хорошо знаемъ, вѣдь онъ — тоже нашъ кадетъ… Государь поздоровался: «здорово, мои кадеты», и наше «ура» сливается со звуками оркестра. Потомъ Императоръ обходить ряды и вглядывается внимательно въ каждаго, лицо у него ласковое, а около глазъ морщинку, какія бываютъ только у добрыхъ людей; наслѣдникъ идетъ рядомъ съ Отцомъ и смотритъ на кадетъ снизу-вверхъ — всѣ старше его и выше. Онъ блѣдный и хорошенькій мальчикъ, кожа у него кажется почти прозрачной… Въ ложѣ, всегда въ одномъ и томъ же черномъ платьѣ, съ жемчужными сережками и букетомъ бѣлыхъ розъ, въ немодной шляпкѣ (запоминаю, чтобы разсказать сестрѣ), одиноко стоитъ Императрица. И я никакъ не могу понять, отчего она плачетъ, когда мы кричимъ «ура» и проходимъ церемоніальнымъ маршемъ, и отчего у нея дрожатъ плечи и на щекахъ красныя пятна…
Потомъ для насъ устраиваютъ завтракъ а-ля фуршетъ въ зеркальномъ залѣ Екатерининскаго дворца: окорока телятины, ветчина, салатъ оливье, кремъ, конфеты — всего много и очень красиво. Въ большихъ кувшинахъ миндальное молоко и морсъ. Государь ходитъ между столами и угощаетъ:
— Пожалуйста, пожалуйста, кушайте, кушай…
Когда мы, въ шинеляхъ нараспашку идемъ на вокзалъ — на крыльцо дворца выходягь насъ проводить Государыня съ дочерьми. Царекны привѣтливо намъ киваютъ и машутъ…
***
Дома я говорю матери и сестрѣ, какой былъ парадъ, какой наслѣдникъ, достаю изъ кармана конфеты. И опять разсказываю о томъ, что Царица была все въ томъ же платьѣ, и что царевны одѣты не по-модному, и что всѣ онѣ хорошенькія, и что я не разсмотрѣлъ, которая лучше. Сестра все пристаетъ, какъ именно — «немодно», а я не могу объяснить, усталъ и хочется спать — «не по-модному и все тутъ»!
Ночью снятся хорошіе сны и сквозь сонъ остается пріятное сознаніе, что Государь отпустилъ насъ на четыре дня и приказалъ не считать воскресенія — всего, значитъ, пять!
Вспоминая Великихъ Княжонъ, не могу не вспомнить еще одного маленькаго эпизода. Каки-то весной прихожу домой изъ корпуса и, еще въ передней, слышу запахъ сирени. Вхожу въ комнату — на столѣ огромный букетъ. Мать спрашиваетъ:
— Знаешь, откуда у насъ цвѣты? Это Ольга Николаевна, Цесаревна, прислала.
Оказывается, передала черезъ Петра Андреевича Жильяра.
Какъ-то онъ попросилъ у брата книгу — иллюстрированную «Жизнь животныхъ» Брэма, чтобы занять Наслѣдника, кажется, онъ тогда училъ его французскимъ названіямъ звѣрей. Книга произвела большое впечатлѣніе не только на наслѣдника, но и на дѣвочекъ — порывистая Ольга Николаевна схватила книгу и порвала картинку.
— Вотъ что я теперь скажу моему знакомому? Видите, что Вы надѣлали?!. — пошутилъ Жильяръ.
Великая Княжна смутилась и спросила:
— А какъ зовутъ вашего знакомаго?
— В. А.
Ольга Николаевна убѣжала въ садъ и черезъ десять минуть вернулась съ огромнымъ букетомъ сирени:
— Воть, передайте отъ меня В. А…. Скажите, пусть онъ на меня не сердится, хорошо? Я такъ старалась выбрать самые лучшіе цвѣты, даже руку исцарапала.
При видѣ сирени я всегда вспоминаю этотъ букетъ и мнѣ такъ ясно представляется молоденькія дѣвушка-царевна, ломающая нѣжными пальчиками душистыя вѣтви, чтобы невѣдомый для нея «В. А.» не разсердился изъ-за порванной картинки.
Максъ
«Возрожденіе», №279, 8 марта 1926
[1] 1-й Кадетскій корпусъ помѣщался въ зданіи, бывшемъ раньше дворцомъ Меншикова.
[2] Тотъ самый, что выступалъ на процессѣ Конради.
Views: 58