Кусочек Россіи…

Памяти Кадетскаго монастыря.
Къ 195-лѣтней годовщинѣ

— Отсюда Рылѣевъ и Бе­стужевъ!.. — съ неудоволь­ствіемъ сказалъ Императоръ.
— Отсюда Румянцевъ, Про­зоровскій, Каменскій, Куль­невъ, — всѣ главнокомандующіе, и отсюда Толь…

«Кадетскій Монастырь», Лѣсковъ

Расскажу кое-что о 3-мъ Кадетскомъ Корпусѣ, по поводу 195-ти лѣтней годов­щины, исполнившейся 17-го февраля по старому стилю. Это тотъ самый корпусъ» который описалъ Н. С. Лѣсковъ въ сво­ихъ очеркахъ о праведникахъ. Кадетскій монастырь, которымъ онъ «задумалъ на старости лѣтъ хвалиться», откуда вышло много славныхъ въ русской исторіи именъ, куда приходилъ слушать лекціи молодой сержантъ Суворовъ, гдѣ впервые начался русскій театръ съ его первымъ актеромъ Волковымъ…

….Вспоминается залъ, украшенный мраморными досками съ именами георгі­евскихъ кавалеровъ Корпуса, большіе портреты императоровъ и императрицъ — отъ основательницы Анны Іоанновны до послѣдняго шефа — покойнаго Государя Николая II и Наслѣдника въ кадетской формѣ; дальше былъ залъ имени Якова Ивановича Ростовцева, гдѣ въ 1861 г. за­сѣдала комиссія по освобожденію кресть­янъ… Когда начинали густѣть раннія петербургскія сумерки и огромный Сбор­ный залъ темнѣлъ — большіе портреты шефовъ Корпуса, царей и царицъ: сум­рачной Анны, улыбающейся Елизаветы, Петра III съ фельдмаршальскимъ жез­ломъ, величественной Екатерины, Павла I, Александра I съ гордо поднятой головой, Николая I (особенно благоволившаго къ нашему Корпусу), — всѣ эти порт­реты постепенно тускнѣли, будто за дым­кой прошлаго… Здѣсь, въ этомъ залѣ, на грудѣ театральныхъ декорацій, впервые увидѣла Екатерина своего «послѣд­няго» — Зубова, — кадетомъ выпуск­ного класса, убѣжавшаго отъ скучнаго урока и рѣшившаго выспаться въ укром­номъ уголкѣ наскоро сколоченной сцены.

— …Пожалуйста, не будите маль­чика! — обратилась опа къ перепуган­ному директору и, потихоньку, стараясь не шелестѣть шелкомъ платья, удалилась вмѣстѣ съ притихшей свитой…

Не всѣ были такими «баловнями судь­бы», какъ Зубовы; въ этихъ же стѣнахъ, еще раньше, бродилъ когда-то чернявый кадетъ, впослѣдствіи незадачливый въ жизни поручикъ Мировичъ, казненный за попытку освободитъ законнаго императо­ра Іоанна Антоновича изъ каземата крѣ­пости. Много видѣлъ Корпусъ; видѣлъ и Великаго Петра, когда Царь пріѣзжалъ въ гости къ Меншикову[1],  здѣсь же впервые познакомился онъ съ чернобро­вой, бѣлолицей служанкой-душенькой, впослѣдствіи самодержавной Императрицей Екатериной I. На плацу около пар­ка, у стѣны, стояла бѣлая доска, на ко­торой былъ отмѣченъ чертой ростъ Пет­ра Великаго, и кадеты-малыши «мѣря­лись» подъ этой чертой — сколько еще расти надо… Отъ стараго парка, казав­шагося когда-то огромнымъ, отъ самаго здапня, отъ безконечныхъ коридоровъ, какъ и отъ портретовъ царей, вѣяло ста­риной и тайной. Оттого любили мы, ма­лыши 3-го класса, выбраться въ свобод­ное время изъ своего «ротнаго» зала, быстро, чтобы не встрѣтиться съ кѣмъ-нибудь изъ офицеровъ, пробраться въ Сборный залъ, такой полутемный и жут­ко-пустынный въ сумеркахъ, прочесть подписи подъ золочеными рамами, или же забраться компаніей на чердакъ: тамъ было совсѣмъ странно — какія то трубы, вентиляторы, балки, переходы, по­лотнища декорацій и пыльные костюмы. А еще интереснѣе было въ подвалахъ — туда, конечно, тоже запрещалось ходить и только самые «отчаянные» пытались изслѣдовать ихъ и найти подземный ходъ, который якобы шелъ изъ-подъ меньшинковскихъ комнатъ въ сторону Невы… Вѣрнѣе всего, что никакого хода не бы­ло, да и самые подвалы были новѣйшаго происхожденія, но легенда существовала и вдохновляла предпріимчивыхъ.

Послѣдніе годы до міровой войны ди­ректоромъ корпуса былъ генералъ-лейте­нантъ Григорьевъ, о немъ ничего, кромѣ хорошаго, сказать нельзя; его время можно назвать расцвѣтомъ корпуса. То на­правленіе, какое онъ давалъ нашему воспитанію, можно выразить въ двухъ поговоркахъ: «самъ погибай, а товарища вы­ручай» и «повинную голову мечъ не сѣ­четъ». Воспитывалъ и насъ для войны,я любовь къ Родинѣ и говориля, что долгъ каждаго въ случаѣ необходимости уме­реть за нее… Учебной частью руково­дилъ инспекторъ классовъ, ген.-маіоръ Лундбергъ, человѣкъ всесторонне образо­ванный и во многихъ отношеніяхъ удиви­тельный, достойный полнаго уваженія. Имѣя самъ семью, онъ все свое свобод­ное время отдавалъ намъ. Мало того, что онъ преподавалъ намъ алгебру, геометрію, тригонометрію и введеніе въ анализъ безкопечно-малыхъ — онъ еще ежедне­вно приходилъ къ намъ вечеромъ помо­гать готовить уроки, а лѣтомъ у него всег­да гостили двое или трое изъ тѣхъ кадетъ, у кого не было родныхъ. Въ седьмомъ классѣ инспекторъ далъ намъ незабыва­емый урокъ долга и это было лучше вся­кой математики. Однажды утромъ мы уз­нали, что ломовая телѣга переѣхала ма­ленькаго сынишку Лундберга и мальчикъ вскорѣ умеръ. Пожалѣли мальчика, по­жалѣли инспектора, и рѣшили, что сегод­ня-то ужъ онъ урока давать не будетъ.. И вотъ, въ обычное время, не опоздавъ ни на минуту, вошелъ въ классъ инспек­торъ — блѣднѣе обыкновеннаго и глаза красные, выслушалъ рапортъ дежурнаго и началъ намъ объяснять объемъ пира­миды, усѣченной непараллельно основа­нію; только старался стоять больше ли­цомъ къ доскѣ и голосъ иногда преры­вался.

Преподаватели у насъ подобрались то­же въ большинствѣ хорошіе, нѣкоторые были приватъ-доцентами университета. Воспитателемъ въ нашемъ отдѣленіи былъ подполковникъ Викторъ Петровичъ Дми­тріевскій (за глаза, любя, называли «Ви­тей»), офицерѣ Выборгскаго пѣхотнаго полка, израненный на Японской войнѣ, но державшійся молодцомъ; зналъ онъ насъ всѣхъ хорошо и относился какъ къ своимъ дѣтямъ, — а было насъ всѣхъ въ отдѣленіи 30. Одно внушалъ онъ намъ всегда крѣпко-накрѣпко: казенное иму­щество — книги, тетради, одежду и кар­ты — беречь, — «потому что казенное это народное. Съ народа по копейкѣ деньги собираютъ, чтобы васъ одѣвать, учить и кормить, и вы должны учиться, чтобы не остаться къ долгу и скорѣй стать на ноги». Для нѣкоторыхъ «витины» сло­ва давали нѣсколько необычное освѣще­ніе вопроса. Впрочемъ, большинство, ка­детская масса, состояло изъ сыновей бѣд­ныхъ родителей, такихъ же армейскихъ капитановъ и подполковниковъ, какъ «Ви­тя», сиротъ. Въ корпусѣ всѣ были рав­ны, никто не смѣлъ «форсить» ни титу­ломъ, ни богатствомъ; одѣвали всѣхъ оди­наково — въ казенное,— и князя, и просто Иванова. Всѣхъ одинаково нака­зывали за провинности, всѣ были преж­де всего кадеты и расцѣнивались въ ка­детской средѣ съ точки зрѣніи «товари­щества». Начальство поддерживало такое направленіе словомъ и дѣломъ. Эта, если хотите, «демократическая» нотка шла сверху… отъ самого Августѣйшаго Инспектора военно-учебныхъ заведеній В. К. Константина Константиновича. Его Главное Управленіе находилось по сосѣд­ству съ корпусомъ, и онъ часто заходилъ къ намъ во всякое время, зналъ многихъ кадетъ по фамиліи. Про него разскажу только одинъ случай, особенно запомнив­шійся. Въ 3-мъ классѣ пошла у насъ мода на «рогатки», инструментъ съ рези­ной, изъ котораго можно стрѣлять круп­ной дробью. Однажды одинъ изъ насъ, Михайловъ, «для лихости» выпалилъ изъ форточки въ окно напротивъ и «проса­дилъ» два стекла сразу. Оказалось, что окно было въ кабинетѣ Великаго Князя, и картечина, разбивъ стекло, упала пря­мо на столъ. Выскочили адъютантъ, пи­саря и схватили мальчишку, сына служи­теля, который мирно игралъ на дворѣ въ камушки, а смотритель зданія нашелъ нужнымъ выгнать со службы его отца, за то, что не умѣетъ смотрѣть за сыномъ. Когда мы узнали объ этомъ, то постано­вили общее рѣшеніе: «Васѣ Михайлову — сознаться».

Вася взревѣлъ даже. Боялся онъ не Великаго Князя, а… тетки, которая у него была дама строгая и поколачивала племянниковъ: то-то отдеретъ, когда вы­гонятъ изъ Корпуса! Однако дѣлать не­чего: пошелъ, доложилъ — такъ и такъ, молъ, «разбилъ стекло я, Михайловъ, ка­детъ 3-го класса, 1-го отдѣленія».

Въ топ. же день, во время вечернихъ занятій, когда полагалось приготовлять уроки, вдругъ появляется въ дверяхъ Вкиторъ Петровичъ, торжественный и грудь колесомъ — «Вста-ать, смирно»!

И почти тотчасъ же за нимъ высокая, чуть наклоненная впередъ, фигура Вели­каго Князя; и, придавъ себѣ необычную суровость, говоритъ:

— А кто здѣсь у васъ Михайловъ? Подойди-ка сюда ко мнѣ! Ты что же, стек­ла бьешь? Кто твои родители и откуда ты самъ, такой х-рабр-ый? — Вася ска­залъ, что отецъ его есаулъ и что живетъ онъ въ станицѣ Каменской.

— Ну, что жъ, казаку нужно мѣтко стр-ѣлять… Только не бей больше оконъ, ладно? — и «боднувъ» по своему обык­новенію Михайлова, Великій Князь ска­залъ намъ «занимайтесь, дѣти», и вы­шелъ изъ класса. Тѣмъ дѣло и кончилось.

***

17-го феврали ежегодно нась возила въ Царское Село на Высочайшій смотръ. Государь особенно отличалъ нашъ Кор­пусъ, зачислилъ Наслѣдника къ намъ ка­детомъ и самъ пожелалъ быть шефомъ 1 роты, которая стала называться «Рота Его Величества». Задолго еще до парада устраивались въ Сборномъ залѣ репети­ціи, а на урокахъ «фронта» Витя гонялъ насъ подъ барабанъ учебнымъ шагомъ — «черезъ три шага въ четвертый».

Въ 7 часовъ утра 17-го февраля баталіонъ-корпусъ выстраивался около «церковнаго подъѣзда», откуда должны были’вынести знамя. Вотъ оно показывается въ широко распахнутыхъ дверяхъ, несомое знаменщикомъ-кадетомъ. При знамени адъютантомъ Витя, съ шашкой наголо, въ бѣлыхъ замшевыхъ перчаткахъ. Рас­катисто, далеко по Невѣ разносится басъ Директора: «подъ зна-амя! Баталіонъ, слушай: на краааа…улъ»!

…Атъ-дваІ — вздыбливаются штыки строевой роты. Оркестръ играетъ встрѣ­чу. Случайные утрешне прохожіе оста­новившіеся поглазѣть — лавочники, га­зетчики, — снимаютъ шапки. Отчетливо слышны шаги знаменщика и ассистента. Витя въ лаковыхъ сапожкахъ вышагива­етъ по подтаявшему снѣгу такъ же ста­рательно, какъ училъ насъ на паркетѣ.  И вотъ мы, справа но отдѣленіямъ^ идемъ къ Царскосельскому вокзалу, гдѣ на Императорской платформѣ ждетъ особый поѣздъ.

…Вотъ и Царское. Поѣздъ мягко ос­танавливается и мы выходимъ изъ ва­гоновъ. Для малышей кучера въ ливре­яхъ подаютъ придворпые экипажи. Мы, строевая рота, — пойдемъ пѣшкомъ со знаменемъ. Торопливо раздаютъ ма­ленькія веревочныя кольца, чтобы можно было составить винтовки въ козлы.

Идемъ черезъ Царское къ манежу; иг­раютъ два оркестра поперемѣнно, кадет­скій и стрѣлковаго полка, высланный намъ навстрѣчу…

Казармы, парки и дворцы…
И на деревьяхъ клочья ваты,
И грянутъ «здравія» раскаты
На крикъ «здорово, молодцы»!

Маленькіе, свѣтлые домики Царскаго, веселыя лица прохожихъ. .. Казармы эскадрона Уланскаго полка, —

Тамъ улыбаются уланы,
Вскочивъ на крѣпкое сѣдло…

Казармы, парки и дворцы!

Какъ забористо звенятъ фанфары стрѣлковъ:

Вотъ-та-ри-та-та!
Та-та-ти-та-та-та-та!

И мы очень горды и необычайно счаст­ливы. Сегодня нашъ праздникъ и мы идемъ въ гости къ Царю. Вотъ отчего мы стараемся казаться серьезными и даже не смотрѣть на хорошенькихъ гимназисточекъ, хотя онѣ смотрятъ на насъ «во всѣ глаза»:

По пути намъ сталъ народъ,
Въ окна смотрятъ лица;
Воинъ русскій не уродъ, —
Гляньте, молодицы!
Такъ, такъ… та-та-та!
Ти-та… ти-та… та-та-та!

Вотъ такъ мы!

Такъ радостно пѣли стрѣлковыя фан­фары, что еще теперь, сквозь все пере­житое, звучитъ ихъ мотивъ.

Совсѣмъ некстати впоминать теперь, что изъ 39 витиныхъ воспитанниковъ ос­тались въ живыхъ семеро, и что самъ Викторъ Петровичъ наконецъ не выдержалъ, сошелъ съ ума и умеръ… Когда во вре­мя Германской войны, кто-нибудь изъ насъ, пріѣзжая въ отпуск, заходилъ про­вѣдать своего воспитателя, онъ радовал­ся, всхлипывалъ, доставалъ изъ бокового кармана записную книжку, куда раньше заносилъ всѣ наши проступки и баллы, а теперь дѣлалъ коротенькія помѣтки: «убить въ Восточной Пруссіи», «тяжело раненъ, потерялъ зрѣніе», «пропалъ безъ вѣсти». Къ концу 1916 года нась оста­валось въ живыхъ еще 11 человѣкъ. И потомъ, во время революціи — сколько еще погибло на своихъ штыкахъ? Кто изъ моряковъ былъ выброшенъ въ Сева­стополѣ за бортъ съ «Алмаза»? Не отто­го ли сошелъ съ ума и умеръ самъ Витя, оставивъ жену и троихъ дѣтей? Нѣть, вы подумайте — отмѣчать въ записной кни­жкѣ рядомъ съ отмѣтками «геометрія — 9» — «убитъ подъ Перемышлемъ»!?.

***

Вотъ изгибается голона колонны и под­ходитъ къ манежу. Выбѣгаетъ, выстраи­вается гусарскій караулъ. Колыхнувшись впередъ, плавно входитъ въ ворота зна­мя и съ нимъ Витя. Малыши пріѣхали раньше насъ.

— Составить винтовки!

Быстро строимъ козлы, складываемъ у стѣнъ шинели. Служителя со щетками чи­стятъ сапоги, другіе распаковываютъ корзипы съ булками, раздаютъ кружки, разливаютъ чай изъ большихъ корпусныхъ чайниковъ… Въ манежѣ тепло, пахнетъ сыростью, не слышно шаговъ. Вотъ тамъ — группой — стоять наши преподаватели въ мундирахъ, при шпа­гахъ,  и необыкновенно торжественный сегодня Иванъ Дмитріевичъ Развольскій, и преподаватель французскаго языка — Круазье[2], и нѣмецъ, и инспекторъ и историкъ, всѣми любимый «дядя Ми­тя», и естественникъ, и географъ, и фи­зики.   Имъ тоже раздаютъ кадетскій завтракъ. Мы подходимъ поговорить съ  ними и сегодня чувствуемъ за собой нѣ­которое превосходство: мы — главныя дѣйствующія лица. Въ необычайномъ вол­неніи староста нашей церкви — не зна­етъ, какъ лучше одѣть треуголку; онъ у насъ «коммерціи совѣтникъ», владѣлецъ большого склада въ Андреевскомъ рынкѣ.

Государь долженъ пріѣхать къ 10 ча­самъ, но насъ выстраиваютъ и выравни­ваютъ заранѣе. Директоръ снимаетъ и на­дѣваетъ киверъ, разглаживаетъ перчатки.

10 часовъ безъ одной минуты.

— Баталіонъ, смирно!

Слышно, какъ Государь здоровается съ карауломъ, — входитъ въ манежъ… — «ра-а-вненіе напра-во! Баталіонъ, слу­шай! На кра-улъ!» — Съ легкимъ ше­лестомъ склоняется знамя, отдавая Им­ператорскую почесть…

Государь идетъ кпереди свиты, держа за руку Наслѣдника въ нашей, кадетской формѣ. Мальчикъ чуть прихрамываетъ, брюки у него морщатся — немного длин­ны, и шапка приподнята сзади, какъ одѣваемъ мы, когда недовольны началь­ствомъ. Позади, звеня шпорами, идетъ свита, военный министръ въ гусарскомъ ментикѣ, еще разные свитскіе генералы, большинства которыхъ мы не знаемъ; а вотъ среди нихъ высокая, худощавая фигура В. Кн. Іоанна Константиновича въ формѣ Л. Гв. Коннаго полка — онъ улыбается намъ, мы его хорошо зна­емъ, вѣдь онъ — тоже нашъ кадетъ… Государь поздоровался: «здорово, мои ка­деты», и наше «ура» сливается со зву­ками оркестра. Потомъ Императоръ об­ходить ряды и вглядывается внимательно въ каждаго, лицо у него ласковое, а около глазъ морщинку, какія бываютъ только у добрыхъ людей; наслѣдникъ идетъ рядомъ съ Отцомъ и смотритъ на кадетъ снизу-вверхъ — всѣ старше его и выше. Онъ блѣдный и хорошенькій мальчикъ, кожа у него кажется почти про­зрачной… Въ ложѣ, всегда въ одномъ и томъ же черномъ платьѣ, съ жемчуж­ными сережками и букетомъ бѣлыхъ розъ, въ немодной шляпкѣ (запоминаю, что­бы разсказать сестрѣ), одиноко стоитъ Императрица. И я никакъ не могу по­нять, отчего она плачетъ, когда мы кри­чимъ «ура» и проходимъ церемоніаль­нымъ маршемъ, и отчего у нея дрожатъ плечи и на щекахъ красныя пятна…

Потомъ для насъ устраиваютъ завт­ракъ а-ля фуршетъ въ зеркальномъ залѣ Екатерининскаго дворца: окорока теля­тины, ветчина, салатъ оливье, кремъ, кон­феты — всего много и очень красиво. Въ большихъ кувшинахъ миндальное мо­локо и морсъ. Государь ходитъ меж­ду столами и угощаетъ:

— Пожалуйста, пожалуйста, кушайте, кушай…

Когда мы, въ шинеляхъ нараспашку идемъ на вокзалъ — на крыльцо дворца выходягь насъ проводить Государыня съ дочерьми. Царекны привѣтливо намъ ки­ваютъ и машутъ…

***

Дома я говорю матери и сестрѣ, какой былъ парадъ, какой наслѣдникъ, достаю изъ кармана конфеты. И опять разска­зываю о томъ, что Царица была все въ томъ же платьѣ, и что царевны одѣты не по-модному, и что всѣ онѣ хорошенькія, и что я не разсмотрѣлъ, которая лучше. Сестра все пристаетъ, какъ именно — «немодно», а я не могу объяснить, ус­талъ и хочется спать — «не по-модному и все тутъ»!

Ночью снятся хорошіе сны и сквозь сонъ остается пріятное сознаніе, что Го­сударь отпустилъ насъ на четыре дня и приказалъ не считать воскресенія — всего, значитъ, пять!

Вспоминая Великихъ Княжонъ, не мо­гу не вспомнить еще одного маленькаго эпизода. Каки-то весной прихожу домой изъ корпуса и, еще въ передней, слышу запахъ сирени. Вхожу въ комнату — на столѣ огромный букетъ. Мать спраши­ваетъ:

— Знаешь, откуда у насъ цвѣты? Это Ольга Николаевна, Цесаревна, прислала.

Оказывается, передала черезъ Петра Андреевича Жильяра.

Какъ-то онъ попросилъ у брата книгу — иллюстрированную «Жизнь живот­ныхъ» Брэма, чтобы занять Наслѣдника, кажется, онъ тогда училъ его француз­скимъ названіямъ звѣрей. Книга произ­вела большое впечатлѣніе не только на наслѣдника, но и на дѣвочекъ — поры­вистая Ольга Николаевна схватила книгу и порвала картинку.

— Вотъ что я теперь скажу мое­му знакомому? Видите, что Вы надѣла­ли?!. — пошутилъ Жильяръ.

Великая Княжна смутилась и спроси­ла:

— А какъ зовутъ вашего знакомаго?

— В. А.

Ольга Николаевна убѣжала въ садъ и черезъ десять минуть вернулась съ ог­ромнымъ букетомъ сирени:

— Воть, передайте отъ меня В. А…. Скажите, пусть онъ на меня не сердится, хорошо? Я такъ старалась выбрать са­мые лучшіе цвѣты, даже руку исца­рапала.

При видѣ сирени я всегда вспоминаю этотъ букетъ и мнѣ такъ ясно представ­ляется молоденькія дѣвушка-царевна, ло­мающая нѣжными пальчиками душистыя вѣтви, чтобы невѣдомый для нея «В. А.» не разсердился изъ-за порванной картин­ки.

Максъ

«Возрожденіе», №279, 8 марта 1926

[1] 1-й Кадетскій корпусъ помѣщался въ зданіи, бывшемъ раньше дворцомъ Меншикова.

[2] Тотъ самый, что выступалъ на процессѣ Конради.

Views: 58