Люди вообще дѣлятся на такихъ, которые знаютъ предметъ, о которомъ они говорять, и на такихъ, которые этого предмета не знаютъ. Первые суть люди труда, вторые — бездѣльники. Въ республикѣ трудящихся командныя должности принадлежать именно бездѣльникамъ. Бездѣльники тамъ всѣхъ громче и всѣхъ больше кричать о Гете, котораго юбилей рѣшили они отпраздновать — по причинамъ, конечно, не имѣющимъ никакого отношенія къ Гете. Луначарскому и Бубнову одинаково легко говорить о чемъ угодно, ибо съ чего угодно можно съѣхать на Маркса, Энгельса, Ленина и тому подобное. Еще городничій жаловался, что въ его городишкѣ стоитъ только поставить памятникъ или просто заборъ, какъ неизвѣстно откуда нанесутъ всякой дряни. Большевики лѣпятъ свою агитку на любой памятникъ и любой заборъ. Памяти Гете они посвящаютъ статьи и рѣчи.
«Мы не имѣемъ счастья располагать какими-нибудь отзывами Ленина о Гете. Я, по крайней мѣрѣ, такихъ отзывовъ не знаю; но за то мы имѣемъ счастье располагать подобными отзывами Энгельса». Такъ говоритъ Луначарскій — а затѣмъ дѣйствительно «располагаетъ» Энгельсомъ съ совершенной непринужденностью. Его статья, напечатанная въ “Извѣстіяхъ”, есть не что иное, какъ размазанный и разжиженный пересказъ одной энгельсовой страницы — изъ довольно плоской статьи «Нѣмецкій соціализмъ въ стихахъ и прозѣ». Въ Москвѣ очень любятъ подшучивать надъ Луначарскимъ — у совѣтскихъ сановниковъ это занятіе давно приняло нѣкоторый оттѣнокъ спорта. Ядовитый редакторъ «Извѣстій» поступилъ презабавно: на той же страницѣ, гдѣ напечатана статья Луначарскаго, помѣщенъ и соотвѣтствующій отрывокъ изъ Энгельса: вотъ вамъ оригиналъ, а вотъ копія.
Оригиналъ, впрочемъ, стоитъ копіи. — Дѣло все сводится къ тому, что Гете, въ ранніе годы выступившій врагомъ реакціонной Германіи, впослѣдствіи былъ ею побѣжденъ и измѣнилъ идеаламъ юности. Это былъ но побѣдитель, а побѣжденный. «Онъ засорилъ свое существо, запачкалъ свой величественный образъ, во многомъ часто испортилъ свои произведенія, иногда глубочайшимъ образомъ изранилъ ихъ въ угоду дворянству, въ угоду своему герцогу, въ угоду господствующимъ силамъ, по отношенію къ которымъ онъ игралъ унизительную роль мажордома, зачастую лакейскую роль, какъ бы густо ни была позолочена его саксенвеймарская ливрея». Такъ пишетъ Луначарскій, пересказывая ня свой ладъ мысли Энгельса. Но такъ какъ Энгельсъ не дожилъ до рабоче-крестьянской власти, то заканчивать статью пришлось Луначарскому отъ себя. Процитировавъ въ довольно плохомъ переводѣ послѣднюю реплику Фауста:
Конечный выводъ мудрости земной:
Лишь тотъ достоинъ жизни и свободы,
Кто каждый день за нихъ идетъ на бой!
отставной наркомъ, не смущаясь, примѣняетъ эти слова къ пролетаріату, ведущему классовую борьбу. Гете, слѣдственно, зачисляется въ ряды провозвѣстниковъ СССР, что и требовалось доказать. Если же и встрѣчаются у него какія-нибудь «неувязки» съ директивами ЦК и ЦКК, то пролетаріатъ ихъ по-своему выправитъ, ибо «именно пролетаріатъ является наслѣдникомъ великихъ мыслителей и поэтовъ, а среди нихъ и Вольфганга Гете».
Тов. Бубновъ тоже ссылается на Энгельса и тоже говорить приблизительно о томъ, что Гете «еще бы болѣ навострился», если бы могъ поучиться у Карла Маркса. Но, къ сожалѣнію, Марксъ нѣсколько опоздалъ родиться: Гете пришлось жить своимъ умомъ. Однако особой бѣды въ томъ нѣть: «Значеніе Гете въ культурномъ развитіи человѣчества безспорно» — это признаетъ самъ тов. Бубновъ. Гете оставилъ наслѣдство, цѣннѣйшіе элементы котораго «будутъ жить въ томъ великомъ зданіи, которое строитъ и построитъ пролетаріатъ», догоняя и перегоняя Америку, выполняя и перевыполняя пятилѣтку. «Мы живемъ въ эпоху имперіализма и пролетарскихъ революцій. На территоріи одной шестой части земного шара побѣдившій пролетаріатъ вплотную подошелъ къ задачѣ построенія безклассоваго соціалистическаго общества… Лучшіе образы и идеи Гете должны войти однимъ изъ элементовъ той великой борьбы, которая предстоитъ пролетаріату въ переживаемую нами замѣчательную эпоху». Какія именно идеи и образы Гете такъ пригодятся пролетаріату — не указано. По этого не знаетъ и самъ тов. Бубновъ.
«Выступленіямъ» Луначарскаго и Бубнова удѣлены самыя почетныя мѣста въ
торжественныхъ собраніяхъ и на страницахъ совѣтскихъ изданій. За ними идетъ рядъ авторовъ положеніемъ пониже: Каменевъ, Петръ Коганъ, Авербахъ, Роменъ Ролланъ, Маріэтта Шагннянъ, Лупполъ и т. п. Эти въ своихъ писаніяхъ проявляютъ уже гораздо большее знаніе предмета, хотя въ конечномъ счетѣ тоже сворачиваютъ на «шестую часть свѣта», революцію. пролетаріатъ. Пересказывать ихъ статьи слишкомъ нелюбопытно. Наконецъ, на совсѣмъ уже скромныхъ мѣстахъ печатаются произведенія людей, робко пытающихся говорить о самомъ Гете, о его творчествѣ, смыслѣ, значеніи. Среди такихъ работъ хочется прежде всего отмѣтитъ скромный, непритязательный, но дѣльный и обильный фактическимъ матеріаломъ обзоръ проф. М. Н. Розанова, посвященный литературной исторіи Гете въ Россіи.
Первымъ русскимъ переводчикомъ Гете былъ одинъ изъ тѣхъ молодыхъ людей, которыхъ Екатерина II послала учиться въ Лейпцигскій университетъ. Это былъ Козодавлевъ, впослѣдствіи, при Александрѣ I, министръ внутреннихъ дѣлъ. Въ 1780 г. онъ напечаталъ въ своемъ переводѣ трагедію «Клавиго», а годъ спустя — «Страданія молодого Вертера». Оба перевода удостоились похвалы Новикова, который въ своемъ «Драматическомъ словарѣ» отозвался о работахъ Козодавлева, какъ о книгахъ «отличныхъ и восхваляемыхъ повсюду».
Появленіе этихъ переводовъ совпало съ нѣкоторымъ охлажденіемъ русскихъ читателей къ французской литературѣ за счетъ литературъ нѣмецкой и англійской. Новиковъ былъ однимъ изъ піонеровъ этой новой оріентаціи. Центромъ движенія было московское Ученое дружеское общество, однимъ изъ молодыхъ членовъ
котораго во второй половинѣ восьмидесятыхъ годовъ состоялъ Карамзинъ. Къ этому времени приблизительно и относится первое знакомство Карамзина съ произведеніями Гете, котораго вліяніе вслѣдъ за тѣмъ сказалось на сентиментальныхъ повѣстяхъ Карамзина. Со своей стороны и Гете заинтересовался Карамзинымъ, но это было уже много позже, въ годы Карамзинской славы. Еще позже, уже послѣ смерти автора «Бѣдной Лизы», канцлеръ фонъ-Мюллеръ выпросилъ у пріѣхавшаго въ Веймаръ А. И. Тургенева автографъ Карамзина для Гете. Это было въ 1827 году.
Рядъ русскихъ писателей, стремившихся завязать съ Гете личныя сношенія, начинается, однако же, только съ Жуковскаго. Въ изобиліи переводя Гете на русскій языкъ и будучи, какъ романтическій поэтъ, многимъ обязанъ Гете въ своемъ собственномъ развитіи. Жуковскій въ 1821 году добился свиданія съ великимъ германскимъ поэтомъ, послѣ чего съ нимъ переписывался. Начиная съ 1827 года ему удалось завязать съ Гете и Веймаромъ довольно длительныя дружескія сношенія.
Въ ту пору Веймаръ привлекалъ литературныхъ паломниковъ изо всѣхъ странъ. Изъ русскихъ, тамъ побывавшихъ, А. И. Тургеневъ оставилъ слѣдующее любопытное разсужденіе: «Гете — истинный представитель не одной только поэзіи нѣмецкой, но и всей германской цивилизаціи. — писалъ онъ въ “Письмахъ изъ Дрездена”, напечатанныхъ въ “Московскомъ Телеграфѣ”. — Онъ ‘живое выраженіе всей ихъ интеллектуальности, болѣе, чѣмъ Шекспиръ англійской, а Вольтеръ французской, ибо онъ выражаетъ нѣмцевъ и въ поэзіи, и въ учености, и въ чувствѣ, и въ философіи, дѣйствуетъ на нихъ, а черезъ нихъ на всю европейскую литературу, служитъ вмѣстѣ и вѣрнымъ, всеобъемлющимъ зеркаломъ германизма, коего онъ самъ есть созданіе».
Къ тому же времени, ко второй половинъ двадцатыхъ годовъ, относится въ Россіи расцвѣтъ вліянія Гете и любви къ нему со стороны поэтовъ, писателей, публики.
«Московскій Вѣстникъ», гнѣздо россійскихъ любомудровъ, былъ и гнѣздомъ «русскихъ гетеанцевъ». Уже въ первой книжкѣ журнала былъ помѣщенъ портретъ Гете работы художника Мальцева, переводы изъ Гете (въ частности, три его статьи) и «Монологъ Фаустовъ въ пещерѣ». «Московскій Телеграфъ», издававшійся Полевымъ, нѣмецкимъ романтикамъ предпочиталъ французскихъ; но и тутъ въ концѣ двадцатыхъ годокъ были помѣщены отрывки изъ «Ифигеніи въ Тавридѣ», изъ записокъ Гете, письмо о Байронѣ и нѣсколько стихотвореній въ русскомъ переводѣ. Въ статьѣ о Пушкинѣ (въ 1833 году) Полевой мимоходомъ отмѣчалъ все упрочивающійся универсализмъ Гете: «Гете всего лучше покажетъ вамъ идею Германіи: онъ все — классицизмъ и Востокъ, Испанія и Англія, трагедія и естествознаніе, романъ и журналъ, пѣсня и критическая статья, Фаустъ и Вильгельмъ Мейстеръ, Вертеръ и Германъ и Доротея, переводчикъ Вольтерова Мухаммеда и стихотвореній Саадія, — Гете все заключилъ въ себѣ, все обнялъ и все сказалъ».
Нѣсколько преувеличивая симпатіи Пушкина къ «Московскому Вѣстнику» и, съ другой стороны, его вліяніе на редакцію журнала, проф. Розановъ тѣмъ не менѣе правильно подчеркиваетъ ихъ согласіе въ отношеніи къ Гете. О довольно раннемъ знакомствѣ Пушкина съ Гете свидѣтельствуетъ его юношескій набросокъ, похожій на программу пьесы «Фаустъ и Мефистофель». Въ 1821 г. онъ беретъ эпиграфомъ къ «Кавказскому Плѣннику» одинъ стихъ изъ «Пролога въ театрѣ». Отголоски мефистофельскаго образа профессоръ Розановъ усматриваетъ въ стих. «Демонъ». (Намъ кажется, что такой отголосокъ съ нѣсколько большими основаніями можно бы усмотрѣть въ наброскѣ «Скажи, какія заклинанья»). Далѣе, проф. Розановъ указываетъ, что въ стихотвореніи «Къ Пушкину» «восторженный Веневитиновъ вызывалъ русскаго поэта на состязаніе съ Гете. Какъ бы отвѣтомъ на этотъ призывъ явилась «Сцена изъ “Фауста». Это не совсѣмъ такъ, потому что стихи Веневитинова (1827) не предшествовали созданію «Сцены изъ Фауста» (1825); такимъ образомъ, они выражали не вызовъ на состязаніе, а лишь поощреніе къ продолженію состязанія, столь блистательно начатаго. Какъ бы то ни было, сама «Сцена» свидѣтельствуетъ о глубокомъ творческомъ импульсѣ, полученномъ Пушкинымъ отъ Гете. Понятно поэтому, что когда на страницахъ «Московскаго Вѣстника» появилось письмо Гете къ Борхарду, Пушкинъ писалъ Погодину: «Должно терпѣніемъ, добросовѣстностью, благодарностью, особенно настойчивостью оправдать ожиданія истинныхъ друзей словесности и одобреніе великаго Гете — честь и слава нашему милому Шевыреву! Вы прекрасно сдѣлали, что напечатали письмо нашего германскаго Патріарха».
Неизмѣнный піэтетъ передъ Гете сохранили и прочіе поэты пушкинской эпохи. Проникновенной любовью къ Гете отмѣчены стихи Боратынскаго на смерть его. Тютчевъ не только переводилъ Гете, но и въ собственномъ своемъ творчествѣ испыталъ сильное вліяніе нѣмецкаго поэта. Алексѣй Толстой побывалъ въ Веймарѣ десятилѣтнимъ мальчикомъ, о чемъ позже разсказалъ въ своихъ воспоминаніяхъ. Алексѣю Толстому мы обязаны однимъ изъ лучшихъ переводовъ Гете: «Коринѳская невѣста» вошла въ сокровищницу русской поэзіи. Гетевское вліяніе несомнѣнно и въ лирикѣ Фета, который перевелъ «Германа и Доротею», обѣ части «Фауста» и рядъ мелкихъ стихотвореній. Переводы эти проф. Розановъ называетъ прекрасными — къ сожалѣнію, въ этихъ словахъ есть большая доля преувеличенія. Далѣе проф. Розановъ указываетъ на слѣды гетевскаго вліянія у русскихъ символистовъ, отмѣчая таковое у Брюсова и Вячеслава Иванова. Онъ могъ бы также назвать и Андрея Бѣлаго, воспринявшаго Гете отчасти черезъ Рудольфа Штейнера, но все-таки неизмѣримо болѣе глубоко и серьезно, чѣмъ воспринятъ Гете у Брюсова.
Проф. Розановъ далѣе указываетъ, что прослѣдилъ вліяніе Гете на русскую прозу труднѣе, чѣмъ на поэзію. Несомнѣнна любовь къ Гете у Тургенева; не столь сильна она у Достоевскаго; что касается Льва Толстого, то кромѣ «Германа и Доротеи» онъ почти ничего не любилъ изъ Гете. «Не люблю я его самоувѣреннаго язычества», — довольно наивно писалъ онъ дочери въ 1891 году.
Что касается нынѣшней Россіи, то, хотя и празднуютъ юбилей Гете, — однако же трудно себѣ представить что либо болѣе чуждое гетевскому духу, нежели совѣтская литература (по крайней мѣрѣ, легальная). Вотъ почему, между прочимъ, такою фальшью, доходящей до издѣвательства, впрочемъ, почти нескрываемаго, звучатъ казенныя рѣчи офиціальныхъ представителей СССР.
Владиславъ Ходасевичъ.
Возрожденіе, № 2508, 14 апрѣля 1932
Visits: 13