Отъ редактора. — Не со всѣмъ соглашусь. Напримѣръ, національныя автономіи въ ихъ сталинскомъ видѣ чуть не взорвали Россію въ 1990-е. Кадетскій принципъ «культурной автономіи безъ политической» (для малыхъ народовъ) и сегодня выглядитъ болѣе разумнымъ.
Устроеніе послѣреволюціонной Россіи будетъ не только поднятіемъ оборванныхъ историческихъ нитей, въ смыслѣ возстановленія попранныхъ революціей, но само по себѣ жизнеспособныхъ элементовъ стараго порядка. Оно будетъ и утвержденіемъ, почти всегда исправляющимъ и очищающимъ, тѣхъ революціонныхъ актовъ, которые могутъ быть исторически оправданы.
Легко говорить въ эмиграціи о поднятіи оборванныхъ историческихъ нитей. Эмиграція въ условіяхъ побѣдившей революціи — открытая носительница историческаго начала, того начала, которое втайнѣ продолжаетъ жить и подъ оболочкой стершаго его, по внѣшности, революціоннаго быта. Но историческое начало только тогда плодотворно, когда оно берется не статически, а динамически. Исторія есть не застываніе, а движеніе впередъ. Этимъ и объясняется общеизвѣстная безнадежность мысли «повернуть назадъ колесо исторіи», начать все сначала такъ, какъ будто великихъ потрясеній не было, какъ будто настоящая жизнь застыла въ моментъ революціи. Такая мысль такъ же антиисторична, какъ увѣренность въ томъ, что все революціей сдѣланное сдѣлано безвозвратно.
Нѣтъ, подымая оборванную нить, подлинный носитель историческаго начала ищетъ ее не тамъ, гдѣ она была утеряна, а въ той точкѣ, куда она стремилась. При ея поискахъ онъ долженъ помнить, что революціи вызываются не только задержками въ развитіи уже опредѣлившихся явленій, но проявляющейся подчасъ неспособностью исторической государственности дать исходъ новымъ потребностямъ.
Если эмиграція хочетъ исполнить свое историческое призваніе — свободной разработкой лозунговъ помочь въ борьбѣ на родинѣ; если эмиграція хочетъ сохранить за собой способность слиться съ Россіей, влиться въ новыя условія, то она должна внимательно присмотрѣться къ революціоннымъ преобразованіямъ и понять, что многое въ нихъ — навсегда.
Трудно говорить объ этомъ въ эмиграціи. Ибо не иначе какъ съ болью въ сердцѣ разстаются эмигранты съ надеждой увидать родину такой, какой они ее любили. Но индивидуальныя чувства не дѣлаютъ исторіи…
Не нужно дѣлать себѣ иллюзій. Тѣ элементы стараго, къ которымъ нѣтъ возврата, весьма многочисленны. Я не берусь ихъ перечислить. Я хочу остановиться на нѣсколькихъ явленіяхъ, связанныхъ съ крѣпкими мыслительными привычками и со стойкими эмоціями.
Тотъ, кто можетъ привыкнуть къ мысли о безвозвратности случившагося въ соотвѣтствующихъ жизненныхъ сферахъ, сравнительно легко примирится съ новшествами въ рядѣ другихъ. Тотъ, кто не можетъ, такъ же утратилъ связь съ Россіей, какъ оставшійся на станціи пассажиръ съ движущимся вдаль поѣздомъ.
Я остановлюсь на четырехъ явленіяхъ: на новомъ положеніи вопроса о національныхъ культурахъ, на новомъ административномъ дѣленіи страны, на новомъ положеніи церкви и на новой структурѣ землепользованія.
Старая Россія была унитарнымъ государствомъ. Ей всегда была присуща тенденція къ централизму, и окраины, сравнительно поздно вошедшія въ ея составъ и первоначально управлявшіяся на началахъ уваженія къ мѣстной самобытности, рано или поздно поступали на наковальню старателей русификаціи.
Въ этомъ отношеніи наша старая государственность работала противъ новыхъ, еще не вполнѣ выясненныхъ, но повсемѣстно обнаружившихся силъ. Наша эпоха, эпоха сочетанія всѣхъ національныхъ хозяйствъ въ единое міровое хозяйство, есть одновременно эпоха національныхъ возрожденій. Среднія и малыя національности, обреченныя, казалось, на гибель путемъ ассимиляціи ихъ крупными, просыпаются отъ вѣковогосна и обнаруживаютъ тенденцію къ укрѣпленію и развитію своихъ индивидуальностей.
Такое явленіе, несомнѣнно, характеризуетъ и русскую исторію за послѣдніе полвѣка. Нелѣпы, конечно, басни самостійниковъ объ ужасахъ царскаго угнетенія — наиболѣе яркіе примѣры того, чѣмъ національное угнетеніе можетъ быть, мы легче всего найдемъ въ нѣкоторыхъ изъ современныхъ демократій. Но несомнѣнно то, что историческая власть осталась глухой къ настойчивому запросу нашего времени.
Въ этомъ отношеніи революціи довелось сыграть роль орудія исторіи. Въ процессѣ революціи оказались признанными и частично осуществленными притязанія племенъ и народовъ на культурное самоопредѣленіе. Призрачна, конечно, національная федерація, какой формально представляется совѣтскій союзъ; наличность единаго для всѣхъ его частей краснаго деспота достаточно убѣдительна въ этомъ отношеніи. Но это не мѣшаетъ тому, чго теперь въ разныхъ углахъ Россіи дѣти учатся на материнскихъ нарѣчіяхъ и языкахъ, что на этихъ языкахъ и нарѣчіяхъ печатаются газеты, даются спектакли, ведутся собранія
и т. д. Это — не случайность. Наоборотъ, это яркій примѣръ, такъ сказать, осушествительной функціи революціи, въ предѣлахъ проявленія которой ея дѣла неотмѣнимы.
Нѣкоторыя возможности въ культурной сферѣ открылись, такимъ образомъ, передъ народами Россіи въ процессѣ революціи и не могутъ быть взяты назадъ. Но не дала имъ революція государственной независимости, и въ этомъ отношеніи она оказалась продолжательницей исторической традиціи: не только никакихъ зачатковъ распада не наблюдалось въ Россіи ко времени революціи, но даже и сколько нибудь замѣтныхъ сепаратистическихъ движеній.
На этомъ базисѣ — признанія права на культурную самобытность и, въ то же время, сохраненія государственнаго единства — будетъ строиться новая Россія, которой придется укрѣпить и развить мишурныя культурныя автономіи и поднять нѣкоторыя изъ нихъ до ранга политическихъ.
Въ нѣкоторой связи съ новой постановкой вопроса о національныхъ культурахъ стоитъ вопросъ о новомъ административномъ дѣленіи страны, о той административной реформѣ, которая называется районированіемъ, и которая имѣетъ своимъ содержаніемъ замѣну екатерининскаго дѣленія страны на губерніи, уѣзды и волости новымъ — на области, округа и районы.
Реформа эта, которая многимъ кажется произвольнымъ кромсаніемъ историческихъ единицъ, въ дѣйствительности является исторически обоснованной. Начиная съ половины XIX вѣка, вѣдомство за вѣдомствомъ отказывалось отъ губерніи, какъ административной единицы.
Одни за другими появились округа военные, судебные, учебные, почтово-телеграфные, путей сообщенія, всегда большіе, нежели губерніи, и своими очертаніями нерѣдко напоминающіе нынѣшніе области. Начиная съ конца вѣка, губернскія земства, чувствуя себя слишкомъ слабыми для осуществленія ряда своихъ задачъ, стали заключать цѣлевые союзы, на которые фактически и перенесли часть своихъ функцій. Жизнь явно уходила изъ губерніи въ какія-то высшія объединенія. Дѣло дошло до того, что подъ конецъ режима однимъ изъ непріятнѣйшихъ вопросовъ русскаго государственнаго права сталъ вопросъ о компетенціи губернатора: ея, собственно говоря, за исключеніемъ начальствованія надъ полиціей, не было.
Но не только области имѣютъ своихъ дореволюціонныхъ предвозвѣстниковъ; новые округа зачастую напоминаютъ территоріи, подчиненныя окружнымъ судамъ или же акцизные округа. А районы, или «укрупненныя» волости, приблизительно отвѣчаютъ той единицѣ, которая имѣлась въ виду при обсужденіи вопроса о волостномъ земствѣ.
Изъ сказаннаго не вытекаетъ, что административная реформа полностью перейдетъ въ послѣреволюціонную Россію. Истинный смыслъ ея — децентрализація — даже не раскрытъ большевиками. А въ начертаніи границъ областей (по меньшей мѣрѣ округовъ и районовъ) сказались многія большевицкія «качества», приведшія мѣстами къ нарушенію основныхъ заданій реформы.
Эти частности должны быть, конечно, пересмотрѣны. Но уничтоженіе самой реформы было бы такой же послѣреволюціонной глупостью, какъ произведенное въ Пьемонтѣ, послѣ паденія Наполеона, выкорчевываніе посаженныхъ при немъ аллей.
Въ слѣдующемъ изъ намѣченныхъ къ разсмотрѣнію вопросовъ, вопросѣ церковномъ, положеніе вещей — аналогично. Старая Россія была цезаропапистскимъ государствомъ, государствомъ, въ которомъ государство и церковь сливались въ неразрывное единство. Отъ этого сліянія страдали обѣ стороны. Церковь жила неполной жизнью, жизнью «вѣдомства православнаго исповѣданія», а государство оказывалось въ двусмысленномъ положеніи по отношенію къ десяткамъ милліоновъ своихъ инославныхъ и иновѣрныхъ подданныхъ.
Еще до революціи начали проступать силы, толкавшія къ ломкѣ этого положенія вещей. Ростъ религіозныхъ настроеній въ интеллигенціи — явленіе отнюдь не революціоннаго, а еще дореволюціоннаго происхожденія. Этотъ ростъ дѣлалъ внутренне невозможнымъ дальнѣйшее сохраненіе стараго церковнаго строя, обрекавшаго церковь на бездушіе. А движеніе въ пользу созыва церковнаго собора указывало, что и въ рядахъ духовенства «вавилонское плѣненіе» церкви переставало удовлетворять.
Порвать оковы суждено было революціи. Ни въ какой области, можетъ быть, не перелилась революціонная волна сильнѣе черезъ край, нежели въ этой. Старая государственность порабощала церковь, но внѣшне относилась къ ней съ уваженіемъ. Исторической задачей было — сохранивъ уваженіе, дать свободу. Революція же вернула церковь къ временамъ мучениковъ. Въ этой своей части она — эпизодъ безъ будущаго.
Нѣтъ сомнѣній, что въ будущей Россіи религіозныхъ гоненій не будетъ. Но не будетъ въ этой Россіи и прежней связи церкви съ государствомъ. Тотъ, кто надѣется на возрожденіе этой связи, кто скучаетъ по фигурѣ оберъ-прокурора — мыслитъ анти-исторически. Въ этихъ отношеніяхъ возврата къ прошлому нѣтъ, потому что революціонный разрывъ узъ отвѣчаетъ и до революціи ощущавшей, но во время не услышанной потребности.
Обращаемся къ послѣднему изъ намѣченныхъ вопросовъ, вопросу аграрному. Аграрная революція, какъ массовое нарушеніе историческихъ правъ, представляется на первый взглядъ типичнымъ случаемъ захлестыванія революціонной волны, долженствующей отхлынуть.
Во многихъ своихъ частяхъ аграрная революція, дѣйствительно, является антиисторичной. Антиисторично, въ частности, насильственное насажденіе коллективныхъ формъ землепользованія, вопреки ясно обнаружившимся до революціи тенденціямъ къ превращенію особаго крестьянскаго права на землю въ общегражданское, свободное право собственности. Въ этомъ отношеніи, какъ и во многихъ другихъ, послѣ-революціонная эпоха пойдетъ не за революціей, а за старымъ режимомъ.
Но есть въ революціонныхъ сдвигахъ и нѣчто, отвѣчающее историческимъ тенденціямъ развитія. Въ Россіи, какъ и въ прочихъ европейскихъ странахъ, замѣчалась опредѣленная тенденція къ смѣнѣ крупнаго землевладѣнія среднимъ и мелкимъ. Достаточно сказать, что площадь помѣщичьихъ земель со 120 мнл. десятинъ въ 1861 г. сократилось до 63 въ 1916 г. Этотъ процессъ носилъ характеръ все ускоряющагося и, если бы не произошла революція, черезъ нѣсколько десятилѣтій крупное землевладѣніе все равно отошло бы въ область историческихъ категорій — за исключеніемъ небольшого числа капиталистически организованныхъ помѣстій, между прочимъ, и революціей не пущенныхъ въ раздѣлъ.
О произведенной революціей ликвидаціи помѣщичьяго землевладѣнія можно сожалѣть съ точки зрѣнія экономической (имѣя въ виду, что именно помѣщичьи экономіи были наилучшими поставщками экспортнаго зерна), съ точки зрѣнія культурной (считаясь не только съ показательнымъ характеромъ отдѣльныхъ помѣщичьихъ хозяйствъ, но и съ общимъ культурнымъ вліяніемъ, радіировавшимъ изъ помѣщичьихъ усадебъ), наконецъ, — съ точки зрѣнія эстетической. Эти сожалѣнія вполнѣ естественны, но совершенно безплодны.
Въ части, касающейся ликвидаціи помѣщичьяго землевладѣнія, дѣло революціи — въ духѣ историческихъ тенденцій, и потому необратимо. Конечно, то, что сохранено отъ крупнаго землевладѣнія революціей, можетъ сохраниться и послѣ нея. Но въ отношеніи остальныхъ земель никто не сумѣетъ указать практически мыслимаго пути, по которому могъ бы прійти поворотъ. Угроза земельной контръ-революціей всегда была однимъ изъ наиболѣе дѣйственныхъ демагогическихъ пріемовъ большевиковъ, и рѣшительное и сулящее побѣду движеніе противъ нихъ становится возможнымъ теперь именно потому, что такая угроза — уже никого не устрашающій призракъ…
Я предупредилъ, что не собираюсь исчерпывать темы. Я бросилъ бѣглый взглядъ на рядъ неотмѣнимыхъ, ибо исторически оправданныхъ революціонныхъ сдвиговъ. Тотъ, кто эту необратимость понимаетъ, тогъ, кто способенъ одолѣть эмоціональное отрицаніе тѣхъ или иныхъ изъ этихъ новшествъ (во многихъ изъ которыхъ, между прочимъ, «старина наша чувствуется»), тотъ способенъ работать за рубежомъ на пользу Россіи. Онъ можетъ ошибиться въ любой частности — въ вопросахъ политики нѣтъ непогрѣшимыхъ папъ. Но основная установка его правильна. Его мысль обращена къ Россіи, къ той Россіи, которая можетъ быть завтра.
H. С. Тимашевъ
Возрожденіе, №1528, 8 августа 1929
Views: 16