Первое боевое заданіе, порученное намъ подъ Ивангородомъ, было, очевидно, кѣмъ-то измышлено наспѣхъ и привело оно къ страннымъ приключеніямъ, не имѣвшимъ, къ счастью, никакихъ печальныхъ послѣдствій.

Намъ было приказано, пользуясь шоссе, идущимъ вдоль берега рѣки къ югу, направиться въ районъ селенія Голомбъ. Проникнутая нервностью, царившей въ Ивангородѣ, батарея выгрузилась поспѣшно, какъ будто отъ нашего промедленія зависѣло многое. Вечеръ, однако, уже приближался, когда мы двинулись по южному шоссе. Справа отъ насъ катилась широкая, полная осенними дождями, Висла. На той сторонѣ ея тянулись на много верстъ низкіе луга, за ними синѣла полоска возвышеннаго берега. День былъ пріятный и теплый, садившееся солнце румянило и золотило прорывы тяжелыхъ облаковъ. Не особенно энергичная орудійная стрѣльба доносилась довольно издалека, съ того берега и сзади насъ. Мы какъ будто бы отъ нея уходили. А тамъ, куда мы шли, все являло видъ мирнаго и поражающаго лишь безлюдьемъ своимъ рѣчного пейзажа.

Мы прошли нѣсколько верстъ. Шоссе въ этой мѣстности проложены на довольно высокихъ насыпяхъ; этими дамбами прорѣзанъ весь ивангородскій районъ. Наша дамба отдѣляла отъ рѣки также обширные луговыя пространства. За ними, на возвышенномъ мѣстѣ, уже показалось отмѣченное вѣтряной мельницей селеніе Голомбъ. Я рѣшилъ проѣхать нѣсколько верстъ впередъ, чтобы поискать мѣсто, гдѣ мы могли бы свернуть влѣво съ высокой насыпи. Къ величайшему моему удивленію, я замѣтилъ скоро длинный рядъ пѣхотныхъ солдатъ, устроившихся на внутренней сторонѣ нашей дамбы. Они залегли на большомъ протяженіи по ея откосу, и многіе изъ нихъ положили какъ будто бы уже нацѣленныя винтовки на полотно нашей дороги. Навстрѣчу мнѣ поднялся пѣхотный офицеръ. Я спросилъ его, что онъ тутъ дѣлаетъ съ своими людьми. «Какъ что?» — отозвался онъ. «Развѣ не видите — это окопы». — «А непріятель?» — «А непріятель на той сторонѣ. Еще не видали. Вотъ ждемъ». Я поглядѣлъ за рѣку. Тамъ все было тихо и мирно. Какъ будто угадавъ мои мысли, мой собесѣдникъ указалъ мнѣ впереди, совсѣмъ у нашей дороги деревню, сожженную вчера артиллерійскимъ огнемъ. Самъ онъ считался, видимо, съ возможностью наблюденія съ того берега и разговаривалъ со мной, не выходя на шоссе. Но въ какомъ же странномъ и опасномъ, можетъ быть, положеніи оказывались мы! Мы должны были двигаться походнымъ порядкомъ впереди пѣхотныхъ окоповъ, по высокой насыпи, на виду всего таинственнаго и, оказывается, враждебнаго «того» берега. Непріятельской пѣхоты не было, правда, замѣтно поблизости. Но что изъ того, ихъ артиллерія, замѣтивъ насъ, могла бы насъ разстрѣлять въ четверть часа, какъ мишень, которой, право, не придумаешь нарочно!

Очень обезпокоенный такой «обстановкой», я поскакалъ къ командиру. Положеніе наше было рисковано. Мы никоимъ образомъ не могли сразу же съѣхать съ крутой и высокой насыпи. Намъ оставалось только двигаться впередъ или повернуть назадъ. Но послѣдняго мы не смогли сдѣлать, не нарушая приказа. Самое худшее было стоять на мѣстѣ: двигаясь впередъ, мы приближались, во всякомъ случаѣ, къ съѣзду съ шоссе, который долженъ же былъ находиться гдѣ-то вблизи сожженной деревни. Оставалось слѣдовательно, не тревожа людей, продолжать нашъ мирный походъ въ виду непріятеля. Теперь батарея поравнялась съ окопами. Пѣхотные солдаты глядѣли на насъ съ удивленіемъ. Наши ѣздовые и номера перекидывались съ ними шутками, не очень вникая въ смыслъ всей этой странной картины. Къ счастью, стало уже сильно вечерѣть, и до спасительной темноты оставалось недолго. Выѣхавъ впередъ съ командиромъ, мы замѣтили низкій густой ельникъ, тянувшійся полосой вдоль дороги. Насыпь была въ этомъ мѣстѣ менѣе высокой и крутой. Мы рѣшили укрыться на ночь въ этомъ перелѣскѣ. Были приняты всѣ мѣры предосторожности: приказано было не шумѣть и не разводить огня. Перелѣсокъ оказался такъ малъ, что батарея едва-едва въ немъ помѣстилась со всѣми своими повозками и лошадьми. Елки росли на пескѣ. Въ этомъ пескѣ мы вырыли глубокія, уютныя ямы и отлично выспались въ нихъ. Помню, мы долго обсуждали, какимъ это образомъ намъ удалось проскочить. Приключеніе наше привело насъ въ веселое расположеніе. Скептическій Г., нашъ младшій офицеръ, увѣрялъ, что пѣхота все выдумала и что никакихъ нѣмцевъ на томъ берегу нѣтъ…

Какъ только разсѣялся туманъ на слѣдующее утро, намъ пришлось убѣдиться, что Г. былъ неправъ. Командиръ поскакалъ черезъ луга, на Голомбскую мельницу за приказаніями. Я расположилъ гаубицы на позиціи по опушкѣ ельника. Въ ожиданіи событій, мы съ Г. поднялись на шоссе. Тотъ берегъ по-прежнему синѣлъ загадочно. Но вотъ гдѣ-то вдали послышались четыре заглушенныхъ удара. Вслѣдъ за этимъ, въ небѣ надъ нами сталъ быстро наростать воющій и сверлящій звукъ. Мы не сразу отдали себѣ отчетъ въ его значеніи. Черезъ нѣсколько секундъ четыре буро-рыжеватыхъ столба выросли, какъ казалось, подъ самымъ Голомбомъ, и четыре тяжелыхъ разрыва огласили окрестность. Въ бинокль виднѣлась намъ фигура нашего командира съ ординарцемъ, бодро скакавшаго впередъ на линіи разрывовъ, но къ счастью значительно лѣвѣе ихъ. Прислуга заняла мѣста у орудій, однако стрѣлять было не во что. Мы никого и ничего не видѣли. Опасность нашего выдвинутаго положенія зато подтверждалась. Непріятель по отношенію къ намъ сдѣлалъ перелетъ версты въ двѣ съ половиной. Но онъ, къ счастью, видимо, не подозрѣвалъ о нашемъ присутствіи.

Нѣмецкая батарея продолжала стрѣлять съ равными премежутками въ нѣсколько минутъ. Снаряды ея ложились то лѣвѣе, то правѣе, то ближе, то дальше, но всегда въ болотистое мѣсто передъ Голомбомъ. Очевидно, ихъ наблюдателей манила далеко видная голомбская мельница, но до нея ихъ батарея не могла достать. Такая безсмысленная стрѣльба не прекращалась весь день. Солдаты наши сначала присматривались къ ней, потомъ перестали обращать на нее вниманіе. Для ихъ «морали» этотъ урокъ былъ полезенъ. Они получили возможность наблюдать «работу» нѣмецкихъ артиллеристовъ, и вотъ эта «работа» оказывалась всего навсего стрѣль бой, по солдатскому выраженію «въ бѣлый свѣтъ, какъ въ копеечку».

Нe стану описывать подробно этотъ томительный день. Командиръ вернулся съ мельницы. Его свѣдѣнія были неутѣшительны. Голомбскіе наблюдатели за дальностью разстоянія тоже не могли намъ ничего сообщить. Кромѣ того, начальство было обезпокоено нашимъ положеніемъ. Намъ предписывалось сидѣть смирно и не выдавать себя безполезной стрѣльбой, а съ наступленіемъ темноты сняться съ мѣста, съ соблюденіемъ самыхъ тщательныхъ предосторожностей, и возвратиться въ Ивангородъ. Къ вечеру нѣмцамъ надоѣло «молотить» голомбскія болота. Они умолкли. Мы дождались тьмы, чтобы начать движеніе. Какая тутъ поднялась возня въ темнотѣ прежде, чѣмъ намъ удалось вытянуться длинной колонной на шоссейную дорогу! Теперь, когда въ сущности уже нечего было безпокоиться, нервность овладѣла многими. Иные спокойнѣйшіе и разсудительнѣйшіе днемъ люди, стати вдругъ удивительно безпокойны впотьмахъ или безпомощны, какъ малыя ребята. «Соблюдая предосторожности», взводные и подпрапорщики сыпали забористую брань яростнымъ шопотомъ. И это было такъ забавно, что я не могъ удержаться отъ громкаго смѣха, не полагавшагося мнѣ при этихъ обстоятельствахъ.

Безъ всякихъ приключеній мы добрались до Ивангорода. Отработавшая свое за день, нѣмецкая батарея насъ не тревожила. На слѣдующее утро насъ ожидали, казалось, болѣе серьезныя порученія. То былъ день напряженныхъ боевъ подъ лѣвобережными ивангородскими позиціями. Артиллерійскій огонь гремѣлъ не смолкая надъ пулеметной и ружейной трескотней. Мы съ нетерпѣніемъ ожидали новаго приказанія. Оно было дано, однако, лишь къ полудню. Намъ надлежало двинуться, не переходя Вислу, къ сѣверу отъ Иваногорода, занять позицію для борьбы съ безпокоившими этотъ участокъ фронта нѣмецкими тяжелыми батареями. Ихъ ужасающіе восьмидюймовые снаряды ложились и на нашъ берегъ, успѣвъ нанести уронъ нѣсколькимъ нашимъ легкимъ и мортирнымъ дивизіонамъ. Если не ошибаюсь, мы должны были войти при этомъ въ составъ 17-го армейскаго корпуса.

Помню, по всякомъ случаѣ, какъ командиръ корпуса обогналъ насъ на походѣ къ сѣверу. Я зналъ его по Москвѣ, и многія лица сопровождавшей его свиты были мнѣ знакомы. Помню pазыгравшуюся на лѣсной дорогѣ короткую сцену, смыслъ которой былъ понятенъ лишь мнѣ. Батарея стояла подъ дѣйствіемъ команды «смирно». Вслѣдъ за генераломъ Я., по одному, по два, пробирались мимо сопровождавшіе его всадники. Въ неловко сидящемъ на сѣдлѣ ординарцѣ я вдругъ узналъ небезызвѣстнаго въ Москвѣ поэта изъ круговъ «Вѣсовъ», съ которымъ, нѣсколько тому назадъ, у меня было весьма столкновеніе. Не безъ ироніи, признаться, подумалъ я о выпавшей на его долю штабной дѣятельности. Случайно обернувшись, онъ узналъ меня и, придержавъ лошадь, несмѣло протянулъ мнѣ руку. Мы молча поздоровались. Да, это была въ своемъ родѣ «встрѣча въ отрядѣ съ московскимъ знакомымъ»…

Мы переночевали въ большой деревенькѣ, гдѣ должны были оставить на слѣдующій день батарейный резервъ и передки. При свѣтѣ лампы, въ избѣ, мы съ командиромъ разглядывали карту. Мѣстоположеніе тяжелыхъ нѣмецкихъ батарей было намъ приблизительно указано штабомъ. Онѣ расположились на той сторонѣ Вислы, въ треугольникѣ, образованномъ пересѣченіемъ шоссейныхъ дамбъ. Эти дамбы, очевидно, загораживали ихъ и дѣлали ихъ позиціи закрытыми отъ нашего наблюденія. Командиръ нашъ стрѣлялъ превосходно. Но чтобы стрѣлять, надо видѣть цѣль. Неужели намъ снова придется только угадывать ее! А какъ же справлялись съ этимъ нѣмцы?

Что касается нашей позиціи, то мы рѣшили занять ее верстахъ въ двухъ впереди деревни, на внутренней опушкѣ прекраснаго сосноваго лѣса, за которымъ по берегу Вислы проходила дорога по насыпи, гдѣ, очевидно, долженъ былъ устроиться нашъ наблюдательный пунктъ. По уговору нашему, да и по должности старшаго офицера, занятіе позиціи лежало на мнѣ. Я поднялъ батарею до разсвѣта. Приказавъ ей подтягиваться къ опушкѣ, я съ двумя развѣдчиками проѣхалъ впередъ. Было еще совсѣмъ темно, только сырой вѣтеръ съ рѣки указывалъ на близость разсвѣта. Внезапно на томъ берегу, какъ будто совсѣмъ близко, вспыхнула яростная ружейная и пулеметная трескотня, прерываемая глухими ударами ручныхъ гранатъ. Артиллерія молчала. Мы ли то, или нѣмцы, старались взять какую-то позицію ночнымъ штурмомъ? Бой закипалъ шире и шире, разгораясь по всему фронту. Гдѣ-то посыпались бѣглымъ огнемъ шрапнели. Все предвѣщало «жаркій день».

Какое-то странное предчувствіе заставило меня принять рѣшеніе относительно позиціи, которое оказалось потомъ вполнѣ разумнымъ. Я приказалъ вдвинуться на нѣсколько саженей въ лѣсъ, а для возможности стрѣльбы прорубить передъ орудіями короткія просѣки.

Солдаты сначала неохотно валили огромныя сосны, но скоро работа увлекла ихъ. Я имъ не далъ, однако, на этомъ успокоиться. Надо было теперь вырыть глубокія ямы и перекрыть ихъ въ нѣсколько рядовъ толстыми бревнами, засыпанными землей. И здѣсь тоже батарея взялась за дѣло сперва лѣниво, но въ концѣ концовъ устроила отличные блиндажи, для прислуги каждаго изъ четырехъ орудій и для телефонистовъ. Когда командиръ подъѣхалъ къ намъ, мы были готовы. Онъ одобрилъ мои распоряженія и пригласилъ меня съ собой на наблюдательный пунктъ. Мы направились на ту строну лѣса съ двумя телефонистами, разматывавшими проводъ.

Съ насыпи, на которую мы такъ надѣялись, ничего не было видно кромѣ линіи дамбъ на другомъ берегу, совершенно скрывавшей отъ насъ мѣстность. Командиръ бранился, сердился на наше невезеніе, но ничего нельзя было сдѣлать. Приходилось оставаться все же на насыпи, гдѣ вырыли мы въ пескѣ ямы, скрывавшія насъ до плечъ. Мы, кажется, не окончили еще этого занятія, какъ вдали послышались глухіе удары. Черезъ нѣсколько секундъ на лугу, правѣе насъ, выросли, какъ фантастическія деревья, столбы дыма и земли. Раздался невыносимый, чудовищный трескъ разрывовъ: гдѣ-то съ воемъ неслись осколки; волна страннаго теплаго вѣтра ударила намъ въ лицо. Впечатлѣніе было такое, что мы оба съ командиромъ, невольно вылѣзли изъ нашихъ ямъ и скатились по насыпи внизъ. Нe стыжусь признаться въ этомъ, тѣмъ болѣе, что командиръ мой былъ человѣкомъ безупречной храбрости. Внизу мы какъ огорошенные поглядѣли другъ на друга и посмѣялись надъ тѣмъ, какъ быстро мы выкатились изъ нашихъ ямъ. Сообразивъ, что новое наше мѣсто ничуть не лучше прежняго, мы полѣзли снова на насыпь. Вторую очередь нѣмцевъ рвануло по счастью нѣсколько дальше отъ насъ, вправо, третья ушла еще правѣе. Придя въ себя, мы рѣшили отвѣчать.

Нѣмцы очевидно обстрѣливали болѣе или менѣе вслѣпую какую-то площадь. Намъ оставалось поступать точно такимъ же образомъ и обстрѣлять треугольникъ между шоссе, гдѣ укрывались ихъ батареи. Полевой телефонъ запѣлъ, и наши гаубицы заговорили. Надъ линіей дамбъ высоко взвились четыре нашихъ черныхъ столба, поднятые разрывами. Какъ только мы начали стрѣлять, нѣмецкія батареи мгновенно умолкли. Это обстоятельство насъ очень пріободрило. Мы продолжали вести обстрѣлъ подозрительнаго участка. Нѣмцы молчали. Вскорѣ, однако, со стороны Вислы послышалось отдаленное жужжаніе. Въ небѣ повисло. Нѣмцы выслали искать насъ аэропланъ. Онъ очень быстро къ намъ приближался. Но батареѣ было передано не стрѣлять, покрыть орудія и ящики вѣтками и всѣмъ людямъ укрыться въ лѣсу. Мы были спокойны за нашу совершенно закрытую позицію. Аэропланъ уже пролетѣлъ надъ нашей насыпью, онъ былъ теперь, видимо, какъ разъ надъ поляной. Вдругъ онъ къ нашему удивленію описалъ кругъ и пустилъ бѣлый дымокъ. Одно неожиданное обстоятельство выдало ему мѣсто батареи. Какъ разъ въ эту минуту къ ней подъѣзжалъ зарядный ящикъ изъ батарейнаго резерва. По лѣни россійской-ѣздовой, вмѣсто того, чтобы объѣзжать поляну кругомъ по опушкѣ, направился прямикомъ. Напрасно кричали ему и махали руками спрятавшіеся въ лѣсу люди. Онъ подвигался рысцой, какъ ни въ чемъ не бывало, не понимая, что даетъ нѣмецкому авіатору нужное направленіе. Надъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ ящикъ въѣхалъ въ лѣсъ, нѣмецъ пустилъ бѣлый дымокъ, показавъ своей батареѣ направленіе на цѣль. Дистанцію они могли точно взять по картѣ. По счастью, они этого почему-то какъ слѣдуетъ не сдѣлали и предпочли идти ступенями.

Первыя двѣ очереди легли въ лѣсу между нами и батареей. Телефонъ, по счастью, продолжалъ работать. Всѣмъ людямъ было приказано укрыться въ блиндажи. Рвануло третью очередь, сопровождающуюся грохотомъ валившихся и коловшихся въ щепки огромныхъ сосенъ. Телефонъ снова запѣлъ: Г. сообщалъ, что кажется, все благополучно. Ни одинъ изъ нѣмецкихь снарядовъ не угодилъ въ самое расположеніе батареи, всѣ они легли впереди батареи и правѣе. Отъ осколковъ же вполнѣ защищали надежные блиндажи. Новая очередь заглушила разговоіръ, она разорвалась уже на полянѣ. Нѣмцы продолжали идти ступенями впередъ и впередъ. Они наконецъ, хватили почти въ ту самую деревню, гдѣ мы провели ночь и гдѣ, чувствуя себя въ безопасности, расположились наши передки и ящики. Тамъ произошло большое смятеніе, осколки пронизали стѣны многихъ избъ, кое-гдѣ воздухомъ сорвало крышу, но по счастью не оказалось раненыхъ ни среди людей, ни среди лошадей.

Надо было, однако, показать теперь восьмидюймовкамъ, что мы живы. Батарея наша снова открыла огонь, и нѣмцы снова умолкли. Разсматривая карту, я замѣтилъ, что въ дальнемъ концѣ треугольнаго пространства, занятаго нѣмецкими батареями, было показано небольшое озерко. Если снарядъ нашъ упалъ бы въ него, то поднятый столбъ воды оказался бы не чернымъ, конечно, а бѣлымъ. И это давало намъ нѣкоторую оріентацію въ смыслѣ разстоянія и направленія. Командиръ согласился съ моими соображеніями, и мы скоро съ удовольствіемъ увидѣли бѣлый водяной столбъ. Теперь мы могли болѣе систематически пройти нашими разрывами весь подозрительный треугольникъ. Весьма энергично мы это и сдѣлали, съ тѣмъ результатомъ, во всякомъ случаѣ, что нѣмцы совсѣмъ перестали стрѣлять до самаго вечера. Очень можетъ быть, что обезпокоенные нашимъ огнемъ, они перемѣнили позицію. Общій исходъ боя въ этотъ день сложился къ тому же не въ ихъ пользу.

Передъ вечеромъ мы сняли наблюдательный пунктъ и присоединились къ батареѣ. Нa позиціи царило большое оживленіе. Солдаты разсматривали вырытыя нѣмецкими снарядами воронки и подбирали многочисленные сувениры, оставленные намъ нѣмцами въ видѣ осколковъ. Кое-гдѣ осколки провели царапины на гаубицахъ и ящикахъ. Одинъ очень крупный и осгрый изломанный кусокъ стали воткнулся въ блиндажъ крайняго орудія, но, разумѣется, не пробилъ его покрытія. Солдаты окружили меня, стѣсняясь высказать свои мысли. Наконецъ, кто-то изъ нихъ началъ: «Да, вотъ не хотѣли сначала строить блиндажи, а теперь сами, небось, проситься будутъ…» Дружный хохотъ прервалъ ею слова. Я воздержался отъ какихъ-либо наставленій. Мнѣ было и такъ ясно, что теперь на позиціяхъ меня будутъ слушаться съ охотой.

Солдатамъ хотѣлось шутить послѣ всего пережитаго, и вотъ мой вѣстовой, Рубановъ, сдѣлался героемъ дня. Я забылъ разсказать, что въ самую напряженную минуту, когда нѣмцы пристрѣливались по батареѣ и снаряды ихъ крушили огромныя сосны, на опушкѣ лѣса, передъ наблюдательнымъ пунктомъ показалась солдатская фигура съ узелкомъ въ рукѣ. То Рубановъ тащилъ намъ на пунктъ судки съ обѣдомъ, завязанные въ салфетку. Выбралъ время, дуракъ! Невольно я на него напустился, пока онъ, блѣдный какъ полотно, трясущимися руками, развязывалъ свой узелокъ. Теперь солдаты разспрашивали его, что дѣлалъ онъ, когда оказался въ лѣсу между двумя серіями восьмидюймовыхъ снарядовъ. Но онъ самъ, вѣроятно, ничего не помнилъ, не понималъ и только повторялъ: «Лѣсу-то что повалялъ, лѣсу-то что повалялъ! Страсть!» Нѣмецъ, очевидно, представлялся ему безобразникомъ, зря губившимъ въ самомъ дѣлѣ отличный строевой лѣсъ. Ни умомъ, ни доблестью этотъ недавній мастеровой, какъ будто, не отличался, но вотъ свой скромный долгъ упрямо исполнилъ онъ, не безъ нѣкотораго презрѣнія къ нѣмецкой силѣ, не безъ нѣкотораго орловскаго озорства, и не безъ вѣры вмѣстѣ съ тѣмъ, что бережетъ Богъ русскаго человѣка.

П. Муратовъ
Возрожденіе, №1612, 31 октября 1929

Views: 13