Семеро
Я просматривалъ сегодня свою записную галлиполійскую книжку. Перелистывалъ пожелтѣвшіе, уже отрепанные по краямъ, листы старой тетради и невольно задержался на одномъ мѣстѣ… Привожу запись полностью, замѣнивъ только фамиліи вымышленными.
До захода солнца еще далеко, а въ землянкѣ темнѣетъ сразу. Сѣрые камни, изъ которыхъ она сложена, какъ губка впитываютъ темень, становятся черными. Тогда землянка — колодезь.
Наша землянка на самой вершинѣ холма; выше насъ только руины греческой церкви, гдѣ мы работаемъ, да новое зданіе греческой школы, гдѣ теперь помѣщается лазаретъ „Бѣлаго Креста“.
Въ землянкѣ насъ семеро, и сложена она изъ камня и плитъ, который мы собрали тутъ же среди развалинъ. Нѣкоторыя изъ мраморныхъ плитъ старыя, временъ древней Эллады, то ли изъ храма, то ли съ кладбища, по стершимся надписямъ не разобрать теперь… Камни сложены безъ всякой скрѣпы, щели засыпаны землей, а перекрыта землянка тростникомъ, кусками желѣза и дерномъ. Во время дождя она промокаетъ, но мы довольны своей работой, и гордо зовемъ ее „циклопической постройкой“.
Греческій свяіценникъ папасъ Григорій, у котораго мы работаемъ, эксплоатируетъ насъ вовсю. Мы подносимъ тяжелые камни для каменщиковъ грековъ и вывозимъ землю. За 11 часовъ такой работы онъ долженъ платить по 7 драхмъ. При расплатѣ по субботамъ онъ всякій разъ старается удержать съ каждаго изъ насъ по одной драхмѣ. Цѣль удержанія намъ неизвѣстна, и мы всегда протестуемъ.
Папасъ Григорій знаетъ, что мы офицеры, но почему то зоветъ насъ „стратегіозъ“ — солдатами; такъ, видно, удобнѣе. Съ языкомъ мы быстро освоились: кромѣ „драхмы“ и „лепты“ знаемъ, что „кали спера“, по-гречески, значитъ добрый вечеръ, а „кали мера“ — доброе утро. Греки же никакъ не могутъ усвоить русскій языкъ, и даже наши „да“ и „нѣтъ“ имъ трудны, такъ какъ привычныя покачиванія головой при этихъ словахъ у нихъ имѣютъ обратное значеніе. Если мы отрицательно качаемъ головой, то здѣсь, на Востокѣ, это означаетъ какъ разъ согласіе, утвержденіе; наклоненіе головы прямо — отрицаніе. Однако мы безъ особаго труда понимаемъ другъ друга и свободно обходимся имѣющейся въ нашемъ распоряженіи наличностью словъ. Сегодня, напримѣръ, когда папасъ Григорій скомандовалъ намъ: ,,элеваваторъ“, мы сразу поняли, чего онъ хочетъ. Мы вмѣстѣ съ каменщиками образовали длинную цѣпь и, стоя на лѣсахъ, перебрасывали изъ рукъ въ руки черепицу. Труднѣе всего пришлось мнѣ, такъ какъ я стоялъ на самомъ краю крыши, и отъ усталости боялся оступиться. Въ общемъ работа по сравненію съ прежней не была тяжелой, но утомила насъ своимъ однообразіемъ.
Въ открытую дверь землянки видно, какъ торопливо прячется за бугромъ красный, словно выкупавшійся въ крови, шаръ. Въ послѣдній разъ холоднымъ золотомъ встрепенулась вода, и сразу потемнѣла.
На дворѣ мартъ, а вечера выдаются холодные. Свѣтъ отъ тлѣющихъ углей не можетъ пробиться до стѣнъ; освѣщены только наши лица. И оттого, что землянка всегда мрачна, Глѣбъ каждый вечеръ говоритъ одно и то-же.
— Галлиполи — колодезь, на днѣ котораго томятся обреченные. Что-же дальше? Ну, хорошо, работа у грековъ, отъ которой ноетъ спина и сочатся кровью руки. Неизбѣжно, и потому — понятно. Но дальше что?..
Потомъ, какъ всегда, онъ говоритъ о неоконченной работѣ, о томъ, что не будь войны и революціи, онъ давно былъ бы приватъ-доцентомъ, а не штабсъ-капитаномъ, который теперь никому не нуженъ, котораго зачѣмъ-то завезли и бросили въ Галлиполи. Глѣбу труднѣе всего осознавать, что онъ – носитель высшихъ цѣнностей, долженъ заниматься физическимъ трудомъ, который его принижаетъ… У Глѣба русая бородка и красивое интеллигентное лицо, но когда онъ начинаетъ философствовать, лицо становится безпомощнымъ, простымъ, и онъ напоминаетъ тогда обиженнаго мужика. Больше всѣхъ говоритъ Глѣбъ; остальные слушаютъ, или вставляютъ короткія реплики. Нефединъ цинично сплевываетъ и вмѣстѣ съ плевкомъ озлобленно выбрасываетъ:
— Надо, господа, хоть иногда быть честными съ самимъ собой. Надо признать, что случай въ жизни каждаго изъ насъ все. Всѣ плыли по теченію. Случайно — здѣсь; случайно — не у красныхъ…
Оба брата Петровыхъ всегда переглядываются молча. Они никогда не спорятъ; что-то важное, давно рѣшенное, молча хранятъ про себя. И только Ивановъ съ Кузнецкимъ упрямо твердятъ, что надо держаться въ Галлиполи, не отрываясь другъ отъ друга, во что бы то ни стало. Противъ ума Глѣба имъ не устоять, и они обычно кончаютъ такъ: „какъ хочешь, а мы остаемся“.
Глѣба пугаетъ привычка. Мы привыкли уже; мало того, у насъ уже есть свои радости: первыя заработанныя деньги дали возможность купить мыла, табаку и сахару… Втянемся, привыкнемъ и зачеркнемъ многое изъ прошлаго.
Глѣбъ — типичный русскій интеллигентъ и любитъ поговорить; Нефединъ вторитъ короткими плюющимися фразами:
— Боролись съ коммуной, а сами живемъ коммуной, ѣдимъ изъ общаго котла. Боролись съ рабочими, и сами рабочими стали… Иронія судьбы. Оттого, что все время плыли по теченію. Иниціативы не было… Теперь спасеніе — въ личной иниціативѣ… Ужъ если я обреченъ быть рабочимъ на чужбинѣ, такъ дайте мнѣ возможность выбора труда, а не связывайте при этомъ дисциплиной и строемъ…
Такъ каждый вечеръ послѣ трудового дня, мы ведемъ бесѣды на тему о смыслѣ Галлиполи.
Мелка галлиполійская бухта, и огромный трехтрубный „Ріонъ“ бросилъ якорь далеко отъ берега. Въ страстной четвергъ мы распрощались на пристани.
Случилось это много раньше, когда наша землянка, какъ-то сама собою, раздѣлилась на уѣзжающихъ и остающихся. До этого мы молчаливо согласились избѣгать острыхъ вопросовъ, говорили мало, но на пристани не выдержали. Моросилъ мелкій, холодный дождь, и Глѣбъ почему-то сказалъ, должно быть, чтобы что-нибудь сказать:
— А въ Бразиліи сейчасъ тепло. Зимы тамъ не бываетъ… — Потомъ улыбнулся: — Въ дѣтствѣ училъ, что тамъ пампасы какія-то… Теперь вотъ самъ увижу.
Помолчали.
— Кофейныя плантаціи… На кой чертъ онѣ мнѣ нужны… Вѣдь я, братъ, носитель другихъ, высшихъ цѣнностей. Не будь войны и революціи…
— Остался бы, Глѣбъ, — замѣтилъ я. Но вмѣсто отвѣта, онъ вдругъ заплакалъ:
— Не презираешь? Слабый я человѣкъ, но не плохой…
Мраченъ былъ и Нефединъ, то и дѣло выплевывалъ фразы: „Скорѣй бы. И чего тянутъ, сволочи!“ Братья Петровы спокойно ожидали погрузки на фелюги; они про себя знали что-то…
Мы возвращались втроемъ…
Бѣлградъ. 1926
Visits: 22