Первые мѣсяцы. — Обитатели дома въ Татальѣ. — Совѣщанія на пароходахъ. — Прогулки. — Вечеръ въ Эюбѣ. — Эмигрантъ стараго времени. — Письма изъ Парижа. — Бронзовыя змѣи Дельфійскаго оракула. — Мы чувствуемъ себя «дома». — Сочельникъ. — Арьеро и Грамматика. — Новогодняя стрѣльба.
Шелъ второй мѣсяцъ константинопольскаго житья. Уличка «Эшрефъ-эффенди» въ Татальѣ ожила. Домъ Мусинъ-Пушкиныхъ оживилъ глухую мѣстность. Уличка сразу черезъ три-четыре дома срывалась въ обрывъ, уходила въ какой-то ничѣмъ неограниченный пустырь — точно здѣсь кончалась вселенная.
Домъ сталъ люденъ. Все прибывали офицеры, сражавшіеся въ Крыму, товарищи двухъ молодыхъ Мусинъ-Пушкиныхъ. За столъ насъ теперь садилось человѣкъ семнадцать. Я жилъ внизу въ бель-этажѣ, черезъ переднюю помѣщались А. М. Кауфманъ-Туркестанскій и гр. И. А. Уваровъ.
***
Меня по цѣлымъ днямъ не было дома. Почти ежедневно вызывалъ къ себѣ Врангель — сперва на «Корнилова», потомъ на «Александра Михайловича» и на «Лукулла». Шли совѣщанія.
Сначала я не давалъ себѣ яснаго отчета, почему меня къ нимъ привлекаютъ. Врангель понялъ мое недоумѣніе.
Разъ послѣ собранія онъ пригласилъ меня къ себѣ въ каюту:
— Струве нѣтъ, Кривошеинъ уѣзжаетъ въ Парижъ. Мнѣ нужны часто совѣты по обще-политическимъ вопросамъ. Со стороны виднѣе. Продолжайте, пожалуйста, въ свободное время пріѣзжать, когда найдете нужнымъ, лучше всего вечеромъ, для чего я буду въ указанное время присылать за вами катеръ…
Шли первые дни послѣ крымской эвакуаціи. Врангель переживалъ тяжелое время, надо было втиснуть живую вооруженную силу, армію въ необычныя условія заграничнаго «прозябанія» на бѣженскомъ положеніи, и въ то же время видоизмѣнить эти условія такъ, чтобы армія сохранилась преимущественно какъ военная организація. Совѣщанія проходили нервно, бурно.
Врангеля союзное командованіе не пускало на берегъ. Въ крайнемъ случаѣ разрѣшало съѣхать куда-то далеко и гулять въ штатскомъ платьѣ. Врангель отмахивался отъ такихъ «льготъ».
— Они хотятъ, чтобы я разгуливалъ на берегу какимъ-то «Рокамболемъ». Въ этой каютѣ я бѣгаю какъ звѣрь въ клѣткѣ, въ полномъ сознаніи безсилія что-нибудь сдѣлать.
Въ то время я велъ переговоры о созданіи органа печати. Образовалась группа, къ ней присоединился капиталистъ Р. Былъ ли онъ «капиталистомъ» —- осталось тайной. Онъ повидимому насъ морочилъ, находя удовольствіе въ теоретическихъ разсужденіяхъ по поводу намѣчавшейся газеты. Можетъ быть, онъ расчитывалъ на деньги моихъ компаніоновъ, носившихъ большія русскія «дѣловыя» имена. Но когда мы подписали договоръ и наступилъ день взноса паевъ, то оказалось, что деньги имѣются только у меня — не мои конечно личныя деньги, а деньги командованія. Р., — «бульдегомъ», какъ мы его звали, — «смылся». Позже я его встрѣтилъ въ Болгаріи, гдѣ онъ занимался лѣсными поставками.
***
Я скитался по Константинополю. Въ прогалинахъ переулковъ Шишли, то здѣсь, то тамъ виднѣлись кусочки азіатскаго берега, съ полосками бѣлыхъ домовъ, подъ сѣнью горы, гдѣ по преданію дьяволъ искушалъ Христа. Мнѣ было тоскливо въ мертвомъ Стамбулѣ. Я предпочиталъ торгующую, крикливую, сварливую Галату. Дни въ декабрѣ стояли холодные, прозрачные, а ночи теплыя и влажныя. Надъ Золотымъ рогомъ висѣлъ убывающій полумѣсяцъ ломтикомъ апельсина.
Пошелъ въ Эюбъ еще разъ вечеромъ. Однажды я былъ уже здѣсь въ первый свой пріѣздъ въ обществѣ моихъ друзей С-хъ и одного турецкаго писателя, переводчика нашихъ классиковъ.
Эюбъ — большая мусульманская святыня. Здѣсь могила Абу Эюба Энсари, знаменщика Магомета. У могилы его воздвигнута мечеть изъ бѣлаго мрамора.
Въ первомъ наружномъ дворѣ у дупла гигантскаго платана съежился аистъ передъ непосильной для него порціей кроваваго мяса. Аистъ былъ плѣнный — на цѣпи. У окошечка гробницы со сложенными ладонями стоялъ молящійся.
Мы (я былъ съ семьей В. В. Мусинъ-Пушкина) вошли въ кофейню. Тамъ сидѣлъ курдъ, поджавъ ноги, и курилъ кальянъ. Онъ взглянулъ на насъ съ доброжелательнымъ любопытствомъ. Въ сосудѣ булькала, когда онъ затягивался, вода. Я порадовался, что въ кофейнѣ нѣтъ соотечественниковъ съ разговорами все о томъ же.
Вошелъ вдругъ старый турокъ. Онъ, бросивъ нѣсколько словъ хозяину по-турецки, приблизился къ намъ, указалъ на погоны Уварова и спросилъ на чистомъ русскомъ языкѣ:
— Какая это форма? Теперь столько русскихъ формъ.
Онъ оказался русскимъ офицеромъ, покинувшимъ Россію тридцать лѣтъ тому назадъ; извѣстенъ въ литературѣ трудами, строилъ съ Анненковымъ Закаспійскую желѣзную дорогу.
Это былъ тоже эмигрантъ, но другой эпохи, когда-то «съ жира» бросившій Россію. Неужели и мы станемъ когда-нибудь такими, потеряемъ настолько свой обликъ?
Мы возвращались темными закоулками Стамбула. Освѣщали ихъ только корзинки торговцевъ апельсинами со свѣтящимися въ глубинѣ корзинокъ огоньками отъ вставленныхъ туда зажженныхъ свѣчекъ.
Иначе ни продавца, ни товара не видать.
***
Почти черезъ день я ѣздилъ къ Врангелю. Онъ переѣхалъ уже на «Лукулла». Однажды я засталъ его въ возбужденномъ состояніи. Онъ шагалъ по каютѣ и, вооружавшись жестяной коробкой, билъ таракановъ, бѣгавшихъ по облицовкѣ краснаго дерева. Врангель выразилъ удовольствіе, что живетъ теперь среди темныхъ стѣнъ. Среди нихъ онъ отдыхалъ отъ бѣлесоватой внутренней окраски «Корнилова»»
— Я — какъ плѣнникъ. Не могу съѣхать на берегъ. Хотѣлъ осмотрѣть лазареты. Нельзя. Все подъ предлогомъ моей безопасности. А въ дѣйствительности просто боятся, что я могу войти съ кѣмъ-нибудь въ связь. Хотѣлъ на Галлиполи и Лемносъ ѣхать на «Лукуллѣ». Нельзя. Везутъ на броненосцѣ «Провансъ», куда я не могу взять кого хочу. Я съ «ними» рѣзокъ, ругаюсь, а «они» меня обезоруживаютъ, соглашаясь со мной. Возмущаются своимъ правительствомъ, но указываютъ на то, что «они» солдаты и обязаны подчиняться приказаніямъ»
Врангель прочелъ мнѣ письма, полученныя отъ Струве и Кривошеина. Оба умоляютъ его не слагать власти. Кривошеинъ пишетъ, что Фошъ стоитъ за сохраненіе нашей арміи, какъ единственной вооруженной силы, посвятившей себя борьбѣ съ большевиками.
Время дѣлилъ между «Лукулломъ», хлопотами о газетѣ и «великимъ городомъ».
Чувствовалось мнѣ, что скоро времени не будетъ бродяжничать по городу. Былъ всюду, гдѣ полагалось побывать туристу, и въ оттоманскомъ музеѣ, гдѣ плѣнялся нѣжнымъ воскомъ мрамора горельефовъ гробницы, именуемой саркофагомъ Александра Македонскаго; и въ церкви св. Ирины, единственной христіанской церкви, превращенной турками не въ мечеть, а въ складъ оружія; и у фонтана Ахмеда III, и у платана янычаръ, у скрюченнаго дерева, въ искривленномъ дуплѣ котораго они готовили себѣ пишу; и конечно — на ипподромѣ у змѣевидной колонки, у трехъ свившихся воедино змѣй зеленой бронзы, поставленныхъ греками въ Дельфахъ въ память побѣды при Платеѣ.
Дивная «серпантина»! Въ прошломъ столѣтіи можно было еще на пространствѣ отъ 3-го до 13-го кольца прочесть названія 31 города, принимавшаго участіе въ сраженіи. Названія совпадали съ указаніями Плутарха. Странная судьба этого мірового памятника, слышавшаго пророчества Пифіи! Кто только не ополчался на него. И крестоносцы, и Магометъ II, разбившій палицей голову одной изъ змѣй (послѣ чего въ городѣ появилось множество пресмыкающихся), и воры раскрадывавшіе памятникъ кусками.
А «серпантина» стоитъ на томъ же мѣстѣ таинственнымъ обломкомъ, пережившимъ тысячелѣтія страды человѣчества, обвѣяннымъ истекающимъ изъ нея мистическимъ знаменіемъ, загадочнымъ, какую-то чудесную силу въ себѣ таящимъ, вселенскимъ талисманомъ.
***
Константиноль того времени представлялъ для бѣженцевъ одно преимущество. Въ Константинополѣ не было тогда хозяевъ. Всѣ были гостями, въ томъ числѣ и сами турки. Хозяевами могло считаться союзное командованіе. Но оно числилось на этомъ положеніи только по праву силы и захвата, а потому морально тоже не могло признаваться настоящимъ хозяиномъ. У турокъ же моральныя права на положеніе хозяина яростно оспаривали греки. А грековъ усиленно, страстно отвергали турки, ненавидѣвшіе ихъ больше, чѣмъ «союзниковъ». Такимъ образомъ, русскіе. прибывъ изъ Крыма, чувствовали себя дома. Я думаю можно утверждать безъ преувеличенія, что никогда больше во время эмиграціи, даже въ гостепріимныхъ славянскихъ странахъ, русскіе не чувствовали себя «такъ у себя», какъ тогда въ 21 и 22 году — въ Константинополѣ.
Пера, кривой коридоръ, по вечерамъ безпорядочно испещренный электрическими огнями, стала «нашей» улицей. Русскіе рестораны выростали одинъ за другимъ. Нѣкоторые изъ нихъ были великолѣпны, залы въ два свѣта, первоклассная кухня, оркестры, какихъ Константинополь никогда не слышалъ. Русскія дамы нашли хорошій заработокъ въ этихъ ресторанахъ, имъ придавали пышность элегантныя, изящныя, образованныя, говорившія на пяти языкахъ женщины. Въ одномъ ресторанѣ мнѣ прислуживала магистрантка международнаго права, трагически кончившая жизнь недавно въ Парижѣ. Я познакомился съ ея мужемъ и бывалъ у нихъ въ домѣ. Это была незаурядная, блестящая по уму женщина, запутавшаяся въ сложной жизни.
+++
Мое заявленіе о газетѣ поступило къ верховному комиссару де Франсу, который совершенно категорически мнѣ объявилъ, что разрѣшеніе дано не будетъ. Въ утѣшеніе объяснялось, что отказано даже верховному комиссару Италіи Гаррони въ возобновленіи «Ля Тюрки», органа итальянскаго посольства, прекратившагося при началѣ войны. Гаррони самъ участвовалъ въ совѣтѣ верховныхъ комиссаровъ, разсматривавшихъ этотъ вопросъ. Онъ выслушалъ рѣшеніе и сказалъ:
— Я преклоняюсь.
Въ записной книжкѣ у меня тутъ записано:
«Какая скука, какой гнусный городъ, какая хорошая вещь свобода и какъ хорошо тамъ, гдѣ она есть…»
***
23 декабря Врангель предложилъ мнѣ занять должность начальника бюро русской печати въ Константинополѣ. Должность эта освобождалась за уходомъ стоявшаго до этого времени во главѣ бюро Х-о. Послѣдніе дни я Врангеля не видѣлъ и предложеніе было мнѣ сдѣлано черезъ В. В. Мусинъ-Пушкина, бывшаго 23 декабря на «Лукуллѣ». Вечеромъ 23 декабря изъ Парижа прибылъ Струве, котораго чуть не убило дышломъ налетѣвшей на его автомобиль извозчичьей пролетки при переѣздѣ съ вокзала въ посольство.
24 декабря на «Александрѣ Михайловичѣ» происходило совѣщаніе въ связи съ пріѣздомъ Струве и Я. Д. Юзефовича. Передъ совѣщаніемъ я имѣлъ наединѣ бесѣду съ Врангелемъ. Мнѣ хотѣлось выяснить нѣкоторые вопросы прежде, чѣмъ принять мѣсто. Я себѣ выговорилъ право заниматься журналистикой и издавать газету. Кромѣ того мнѣ должно было быть предоставлено для политическихъ надобностей отлучаться, когда найду нужнымъ, изъ Константинополя, съ передачей моихъ обязанностей другому лицу. Я предвидѣлъ необходимость при изданіи органа, — веденіе котораго, какъ показывали обстоятельства, могло проходить въ Константинополѣ очень безпокойно, — передвигаться въ смежныя балканскія государства. Предвидѣлъ печатаніе органа въ болгарскомъ городѣ. Этотъ трудъ мнѣ впослѣдствіи облегчилъ И. М. Каллиниковъ. Врангель на все согласился и я предложеніе принялъ.
Потомъ состоялось совѣщаніе.
Былъ европейскій сочельникъ. Ночью мы компаніей (семья Мусинъ-Пушкина и обитатели его дома) ходили въ католическую церковь Св. Духа къ полуночной мессѣ. Служилъ епископъ въ очкахъ, позѣвывавшій. Около епископа были духовныя лица другихъ національностей, между ними жгучій брюнетъ съ черной бородой въ православной ризѣ. Среди службы сняли пелену съ восковой куколки св. Младенца надъ алтаремъ. Младенецъ сидѣлъ съ распростертыми рученками. Въ церкви было много пожилыхъ женщинъ съ длинными носами (вѣроятно гречанки-католички) и гуляла собака.
28 декабря (св. Елевферій) въ день ангела Венизелоса неистовствовали венизелисты. Кричали:
— Зита Венизелосъ!..
Загромождали Перу процессіями съ бѣло-голубыми флагами, напоминавшими лѣтнюю мужскую рубашку въ полоску. Ходили взрослые и подростки, а подъ вечеръ въ трамваѣ проѣхалъ оркестръ. У Мусинъ-Пушкиныхъ въ домѣ подрались служанки-гречанки по имени — одна Арьеро, другая Грамматика. Подрались на политической почвѣ — одна изъ нихъ была убѣжденной венизелисткой, а другая — «Константиновкой».
Подъ Новый Годъ (европейскій) съ 12 ч. н<очи> началась пальба. На Босфорѣ завыли сирены. Мы совсѣмъ забыли про европейскій Новый Годъ и кое-кто изъ насъ рѣшилъ, что опять начинается «грязная исторія». Палили отовсюду, палили и съ балкона противоположнаго дома.
*) Предыдущій очеркъ воспоминаній «Близкая даль», посвященный прибытію въ Константинополь изъ Крыма въ ноябрѣ 1920 года, напечатанъ въ «Возрожденіи» 26 октября 1931 года, въ номерѣ 2337.
Николай Чебышёвъ.
Возрожденіе, № 2412, 9 января 1932.
Visits: 17