«Вечера на хуторѣ близъ Паннальди». — В. В. Мусинъ-Пушкинъ. — Служба при С. Ю. Витте и А. В. Кривошеинѣ. — Великая война. — Изюмскій гусаръ. — Предокъ-комендантъ Берлина. — «Каноническая» статья «Зарницъ» — Полученный мною разносъ. — Наполеонъ о Бернадотѣ. — Антрацитъ и трюфели — У постели умирающаго въ Панчевѣ — Ящикъ съ русской землей. — Старушка, зарытая англичанами. — Смерть.

Юношеская поступь и фигура, красивое, обрамленное бородкой съ просѣдью лицо. Князь-инокъ. Сверкающіе молодые глаза, горѣвшіе энтузіазмомъ бытія, зовущіе куда то сейчасъ пойти, что-то сдѣлать.

Таковъ былъ мой хозяинъ, хозяинъ доми­ка въ Таталвѣ, близъ Панкальди, на улицѣ Эшрефъ-Эффенди, гдѣ мы нашли пріютъ по­слѣ Крыма. Домъ Мусинъ-Пушкины точ­но перенесли съ собой изъ Москвы, прямо съ Сивцева-Вражка.

Столовая во второмъ этажѣ была «холлемъ», гостиной, залой политическихъ собраній, гдѣ засѣдалъ «Союзъ спасенія родины».

Къ обѣду въ часъ дня я домой не возвра­щался, а обыкновенно ходилъ обѣдать изъ бюро въ ресторанъ.

Ужиналъ же дома. Къ ужину всѣ обитате­ля дома собирались въ «столовой», гдѣ и проводили вечеръ. Дамы работали. Хозяинъ сидѣлъ на диванѣ, шурша листами газетъ, ко­торыми быль заваленъ. Иногда приходили «съ воли». Всѣ видные пріѣзжіе въ Константннополѣ появлялись за нашимъ ужиномъ. Я говорилъ, что наши собранія — это вечера на хуторѣ близъ Панкальди. Новый (1921) годъ съ вами встрѣчалъ Врангель, очень любившій всю семью Мусинъ-Пушкиныхъ.

***

В. В. Мусинъ Пушкинъ былъ  человѣкъ особенный. Его точно выточилъ скульпторъ, какъ художественное изваяніе.

На него обратили вниманіе два государ­ственныхъ дѣятеля, обладавшихъ даромъ выбирать сотрудниковъ, С. Ю. Витте и А. В. Кривошеинъ. Они привлекли его къ государ­ственной работѣ. При первомъ онъ управлялъ одно время Дворянскимъ и Кре­стьянскимъ земельными банками, а при второмъ, въ министерствѣ зем­ледѣлія занималъ должность товарища министра. Какъ только представлялась возмож­ность онъ радостно покидалъ Петербургъ и возвращался въ подмосковную.

Война застала его членомъ государствен­ной думы. Онъ не долго выдержалъ въ крас­номъ крестѣ и, несмотря на то, что ему шелъ пятый десятокъ, пошелъ прапорщикомъ запаса въ Изюмскій гусарскій волкъ. Предокъ его, тоже изюмскій гусаръ, дравшійся съ нѣмцами въ Семплѣтнюю войну, былъ комендантомъ Берлина. Тяжелая болѣзнь вывела В. В. Мусинъ-Пушкина изъ строя. Тогда вѣроятно онъ нажилъ зачатки недуга, сведшаго его въ могилу.

Онъ принадлежалъ къ старинному бояр­скому роду, находился въ родствѣ со знат­нѣйшими русскими семьями. Женатъ былъ на Воронцовой-Дашковой. Въ дѣтствѣ иг­ралъ съ покойнымъ Государемъ Николаемъ II. Но онъ тяготился Петербургомъ, больше цѣнилъ свободу и дѣятельность уѣзднаго предводителя.

Конечно, когда все рухнуло и началась борьба, онъ оказался на югѣ съ бѣлой армі­ей. Отдалъ дѣлу борьбы за освобожденіе от­рока сына, погибшаго въ бою съ красными въ одинъ изъ трагическихъ дней конца, ко­гда деникинская армія откатывалась къ морю. Тогда дѣти опять выходили спасать положеніе. Всѣ помнятъ это славное дѣло, на­ступленіе красныхъ, отбитое юнкерами въ Крыму. Самъ онъ оставался до послѣдней минуты въ Новороссійскѣ, завѣдуя скромной частью — церковнымъ управленіемъ. Онъ былъ очень «церковенъ». И «государ­ствененъ» И разъ случилось такъ, что я не­вольно при столкновеніи канонической бук­вы и политической необходимости навлекъ на себя его гнѣвъ.

***

Въ «Зарницахъ» была напечатана статья о бракоразводныхъ дѣлахъ русскихъ бѣженцевъ. Статья была написана спеціалистомъ, а потому я ее направилъ въ наборъ, не чи­тая, тѣмъ болѣе, что въ церковныхъ дѣлахъ считалъ себя невѣждой.

Въ чемъ была ея суть теперь забылъ. Вѣроятно, если бы я ее прочелъ, она въ «Зар­ницы» не попала бы. Ознакомившись со статьей у себя дома днемъ, когда я былъ въ бюро, В. В. Мусинъ-Пушкинъ не стерпѣлъ. Онъ долженъ былъ излить па меня свой гнѣвъ. Таталва была на одномъ концѣ горо­да, а бюро печати на другомъ. До моего прибытія къ ужину оставалось два часа. Но онъ не имѣлъ терпѣнія ждать, устремился въ бюро печати на другой конецъ города, чтобы высказать мнѣ свое негодованіѳ по поводу «бракоразводной» статьи. Какъ буря под­нялся онъ ко мнѣ на антресоли, кричалъ и даже стучалъ палкой по полу. Я никакъ не могъ сообразить, чѣмъ онъ взволновавъ, а выяснить не удалось, потому что, накричавъ на меня, сказавъ все, что считалъ нужнымъ, онъ также быстро сбѣжалъ по винтовой лѣстницѣ. Мои мысли были заняты другимъ, по­тому что за пять минуть передъ тѣмъ у меня въ бюро междусоюзная контръ-развѣдка производила очередной обыскъ и удалились, угрожая мнѣ тюрьмой.

Я потребовалъ толью что вышедшій но­меръ «Зарницъ», прочелъ «инкриминируемую», какъ говорятъ газетчики, статью и убѣдился, что В. В. совершенно правь; статья была безтактна и вредна.

Вечеромъ, пріѣхавъ домой ужинать, я со­всѣмъ забылъ о разносѣ, учиненномъ мнѣ днемъ В. В-чемъ. Онъ встрѣтилъ меня нѣ­сколько смущенный.

— Вы не получили моей записки съ из­виненіями, спросилъ онъ меня.

— Извиненія — въ чемъ? спросилъ я съ недоумѣніемъ. — Я напротивъ вамъ очень благодаренъ.

— За что?

— Какъ за что? Вѣдь я думалъ, что вы меня ударите палкой!

Всѣ разсмѣялись, и мы сѣли за столъ.

Въ этомъ эпизодѣ сказался весь В. В. со своей молодостью, огнемъ, неудержимой потребностью изругать меня сейчасъ, не откладывая даже на полчаса, съ потребностью дать немедленно бой,  какъ только онъ натк­нулся на то, что считалъ вреднымъ. Я нико­гда въ жизни не встрѣчалъ такого искренняго человѣка, претворявшаго свои чувства въ дѣйствія тутъ же, немедленно.

***

В. В. Мусинъ-Пушкинъ не издалъ при жизни книги. Онъ изрѣдка писалъ неболь­шія статьи и замѣтки (преимущественно критическаго содержанія) для «Великой Россіи» и «Зарницъ», скрывая свое авторство подъ иниціалами. Все, что онъ писалъ, бы­ло тонко, нервно, мѣтко, попадало въ цѣль. Имя его въ литературѣ неизвѣстно. Въ го­сударственной думѣ онъ рѣдко выходилъ на трибуну. Онъ не возглавлялъ ни одного ка­бинета, ни разу не имѣлъ министерскаго портфеля, даже въ походномъ управленіи арміи принялъ участіе тогда, когда оно сули­ло: неблагодарный трудъ, неудобства, необ­ходимость оставаться до «конца» и долю от­вѣтственности въ опредѣлявшейся уже не­удачѣ.

Онъ ничего не дѣлалъ, чтобы выйти изъ тѣни, и въ то же самое время былъ многозначителенъ. Почему?

Наполеонъ отозвался о Бернадотѣ: «Это не человѣкъ-орудіе, это человѣкъ-препятствіе». Такъ расцѣнивалась личность распорядителемъ народовъ. Но и намъ, про­стымъ смертнымъ, приходится опредѣлять значеніе современника, взвѣшивая его роль въ механизмѣ окружающей насъ жизни. Есть водители, есть водимые. Мусинъ-Пуш­кинъ принадлежалъ къ первымъ. Для этого не надо быть непремѣнно ни генераломъ, ни апостоломъ, ни вожакомъ партіи. Для этого надо обладать способностью обращать свои внутреннія возгоранія въ двигательную си­лу окружающей среды. Личный процессъ душевнаго горѣнія превращается въ движеніе во внѣ. Такіе люди колонновожатые человѣ­чества. Они часто остаются совсѣмъ неиз­вѣстными. Иногда ихъ выбрасываетъ впе­редъ. Они молча, безъ фразъ, какъ можно незамѣтнѣе, берутъ знамя убитаго зна­менщика и уже явно ведутъ разстроившіеся ряды. Чаще же всего ихъ никто не знаетъ. Но они двигаютъ, отъ нихъ идутъ въ безконечность круги духовныхъ волнъ.

***

Было еще друтое. Этотъ баринъ былъ — какъ бы выразиться? — настоящій демократъ.

Да, демократъ. Другого слова не придумаю. Слово опошлено. Но оно имѣетъ свой хорошій русскій смыслъ.

Мусинъ-Пушкинъ обладалъ симпатіей къ людямъ безъ различія общественныхъ пере­городокъ, онъ умѣлъ находить интересъ въ каждомъ человѣкѣ, красоту въ каждомъ лицѣ, какъ ее находитъ проникновенный портретистъ. Онъ любилъ и уважалъ людей (это вовсе не такъ просто), не брезгалъ своимъ случайнымъ сосѣдомъ въ жизни, который меньше всего интересовалъ его со стороны іерархическаго положенія въ обществѣ.

Пламенное сердце, ясный взглядъ, видѣвшій реальности. Искатель людей, всегда готовый помочь въ добромъ, всегда готовый помѣшать злу, не щадя себя. Чистый какъ аскетъ, онъ въ то же время любилъ радость жизни, шутку, смѣхъ, цѣнилъ всѣ жизненныя цѣнности — въ искусствѣ, въ природѣ «аллегро» сонаты, чеканный звонъ пушкинскаго стиха, уголокъ Стамбула, соннный плескъ адріатической волны. Въ бумагахъ его есть рукопись, посвященная счастью. Я читалъ отрывокъ. Онъ описалъ все, что по воспоминаніямъ дѣтства ему врѣзалось въ память, какъ «ощущеніе счастья».

У него иногда срывались замѣчанія, отъ которыхъ становилось весело. Въ то же самое время импровизація куда то проникала, что то углубляла, къ чему то неожиданному привлекала умъ.

Однажды, передъ какимъ то засѣданіемъ, въ холодный, сырой константинопольскій вечеръ, мы съ В. В. растапливали въ посольствѣ каминъ. При этомъ онъ вдругъ ска­залъ:

— Я не понимаю, почему антрацитъ горитъ, по внѣшности онъ не долженъ, прямо таки не хочетъ горѣть. Вы замѣтили: есть предметы, которые не имѣютъ физіономіи своего амплуа.

Я улыбнулся, попросивъ его назвать еще одинъ такой предметъ, лишенный «физіономіи своего амплуа».

— Возьмите трюфели :онѣ не имѣютъ физіовоміи деликатесса.

***

Въ скитаніяхъ онъ сохранилъ въ неприкосновенности свою культуру. За всѣмъ слѣдилъ, перечитывалъ старое, съ порывистостью юноши дѣлился впечатлѣніемъ, воспринималъ съ глубокимъ интересомъ чужую мысль, терпимый въ спорахъ.

Позже, два года спустя, я засталъ его въ Панчевѣ подъ Бѣлградомъ, за два дня до смерти, за «Дневникомъ Николая II». Онъ лежа въ постели, окруженный книгами, карандашемъ исправлялъ безчисленныя ошибки въ указателѣ именъ и съ ужасомъ обра­тилъ мое вниманіе, что приведенное въ примѣчаніи письмо принца Вильгельма (буду­щаго Вильгельма II) къ Императору Александру III ствидѣтельствуетъ о предатель­ствѣ принца въ отношеніи собственной страны.

Изгнаніе не оставило на немъ слѣда. Онъ оставался такимъ же, какимъ былъ въ Москвѣ, въ своемъ Покровскомъ. Широкой мо­лодой поступью съ блестящими глазами шагалъ онъ по Галатѣ, по каменистымъ склонамъ далматинскаго побережья въ Дубровникѣ, быстро оріентируясь въ мѣстномъ языкѣ, обычаяхъ, достопримѣчательностяхъ, понимая, осваивая терпимой русской чуткостью, даже въ своихъ отрицаніяхъ чужого не идя дальше благодушной усмѣшки, которой мы расцѣниваемъ не совсѣмъ понятное иноземное явленіе.

Онъ былъ настоящій русскій человѣкъ, скорѣе склонный къ безпредметной фрондѣ, чѣмъ къ предметнымъ обожествленіямъ.

Онъ крѣпко хранилъ духовную связь съ Россіей. Не переставалъ носить въ себѣ старый нашъ обычай, красоту, чистоту языка, православную церковность. Онъ возилъ съ собою ящикъ русской земли, собранной нмъ передъ оставленіемъ Россіи.

При развалѣ деникинскаго фронта, на англійскомъ пароходѣ скончалась его дальняя родственница, которую онъ ни разу не ви­дѣлъ въ жизни. Въ Новороссійскѣ ее никто не зналъ. Англичане поспѣшили ее похоро­нить, вѣрнѣе, попросту зарыли. Мусинъ Пушкинъ не успокоился, пока съ громад­нымъ трудомъ въ разгаръ эвакуаціи, въ никѣмъ незабываемый, кто его разъ испыталъ, новороссійскій нордъ-остъ, не разыскалъ за городомъ пустыря, гдѣ закопали старушку, пока не перенесъ на кладбище тѣла и не совершилъ надъ покойной положенный чинъ погребенія.

Смерть для него была важнымъ явленіемъ. Онъ спокойно, безбоязненно готовился къ собственной кончинѣ, распорядившись обо всемъ, даже оставилъ евангельскіе тексты для надписи на крестѣ.

Онъ былъ монархистъ и націоналистъ, понималъ величавую государственность старой Россіи, благородную нерасчетливость ея внѣшней политики, щедрость, расточитель­ность русской души, жертвенность мысли, додумавшійся въ концѣ концовъ до политическаго самоубійства на пользу сингалезцевъ. Но онъ вѣрилъ, что распавшееся въ тлѣніи пшеничное зерно взойдетъ удесяте­реннымъ и что страшный посѣвъ не пропадетъ.

……………………………………………………………

Мои очерки были бы неполны, если бы я не отвелъ въ нихъ виднаго почетнаго мѣста этой ушедшей «тѣни Царьграда». Я его не забылъ. Онъ предо мной какъ живой. Без­сребренникъ, духомъ свободный, мечтатель, умѣвшій обращать мечты въ дѣйствитель­ность.

Н. Чебышёвъ,
Возрожденіе, № 2521, 27 апрѣля 1932.

Visits: 7