Авторъ. И друзья и враги политическаго крушенія Франціи въ исходѣ прошлаго вѣка одинаково свидѣтельствуютъ что вопросъ быть или не быть революціи былъ утвердительно рѣшенъ чрезъ собраніе нотаблей. Есть книга, Апологія французской революціи въ отвѣтъ на нападки Борка, писанная Макинтошемъ и изданная въ 1791 году на англійскомъ языкѣ. У меня подъ руками ея французскій переводъ съ третьяго изданія вышедшаго въ Парижѣ въ 1792 году (Apologie de la révolution française par Jacques Mackintosh, Paris, 1792). Авторъ, разбирая событія съ точки зрѣнія приверженцевъ революціи, говоритъ (стр. 21): „Собраніе нотаблей не замедлило дать достопамятное свидѣтельство опасности для деспотизма всякаго рода общественныхъ соборовъ, хотя бы закономѣрно и не облеченныхъ правами (danger que font courir au despotisme toutes les assemblées publiques, quand même elles ne seraient revêtues de pouvoirs légaux)… Нотабли уничтожили своего создателя (Калона). Поверхностные наблюдатели не усматривали въ этомъ паденіи чего-либо важнаго. Проницательные умы видѣли что все уже было сдѣлано (que tout était fait)“.
Когда въ странѣ распространено, отъ тѣхъ или другихъ причинъ, недовольство существующимъ порядкомъ, а власть въ то же время слаба, то для правительства нѣтъ ничего опаснѣе представительныхъ собраній, и ничего нѣтъ выгоднѣе для революціи. Недовольство и такъ ходитъ по землѣ. Требуется ли собрать его во едино, дать ему кровъ, одѣть, накормить его?
Пріятель. Твои слова напомнили мнѣ выраженіе Шатобріана (Mém. d’outre-tombe II, 3): „Мнѣніе умираетъ отъ безсилія или безумства если не помѣстится въ собраніи которое дѣлаетъ его силой, снабжаетъ его волей, даетъ ему языкъ и руки. Революціи всегда происходили и будутъ происходить чрезъ собранія законныя или незаконныя“. [i]
Авторъ. Въ подобныя эпохи, и это для насъ поучительно, всякая общественная сила, всякое корпоративное учрежденіе имѣетъ стремленіе стать въ оппозицію, иногда столь сильное что заставляетъ забывать свои истинные интересы. Необходимо станетъ въ оппозицію и общее представительное собраніе, созванное ли, выборное ли; сокрушеніе существующей власти сдѣлается первою задачей.
Въ такія эпохи человѣкъ преданный родинѣ, если убѣжденіе говоритъ ему что сокрушеніе существующей власти, передача ея въ другія руки будетъ пагубно для страны, долженъ направлять усилія насколько отъ него зависитъ къ тому чтобы поднялось значеніе власти, чтобы существующее правительство стало достойно своего званія. Смыслъ имѣющіе правительственные люди должны стремиться къ тому чтобъ исчезло недовольство, остановилось требованіе; они должны искать элементовъ на которые правительство могло бы опираться чтобы подняться въ значеніи. Тутъ пагубнѣе и преступнѣе всего путь уступокъ якобы общественному мнѣнію, а на дѣлѣ тѣмъ кто орудуютъ имъ въ видахъ перемѣщенія власти.
Пріятель. Неккеръ, впрочемъ, находитъ что послѣ паденія Калона дѣло не было въ отчаянномъ положеніи и могло еще быть исправлено. „Отчего, говорилъ онъ дочери (Staël, Oeuvres, XII, Considér.. 164) при вступленіи въ министерство послѣ Бріена, отчего не дали мнѣ эти пятнадцать мѣсяцевъ архіепископа Санскаго (de Sens, Бріена). Теперь уже поздно“.„Еще было, пишетъ онъ объ эпохѣ вступленія въ министерство Бріена (De la révol. Paris, 1797, I, 26), время заключить новый договоръ съ общественнымъ мнѣніемъ. И я не сомнѣваюсь что вполнѣ разумное управленіе могло бы еще развлечь націю отъ тревожныхъ чувствованій съ какими она уже стремилась къ созыву сословныхъ представителей и которыя побуждали ее искать охраны въ лучшемъ политическомъ строѣ (dans une meilleure constitution politique)“.
Авторъ. Намекъ на „разумное управленіе“ понятенъ. Это то управленіе которое было бы еслибы преемникомъ Калона король назначилъ желаннаго общественному мнѣнію Неккера, а не Бріена. Задѣлалъ ли бы онъ прорванную уже плотину—дозволительно усомниться. Документъ въ которомъ наиболѣе выразился политическій характеръ Неккера, его донесеніе королю 27 декабря 1788 года (о двойномъ представительствѣ средняго сословія), мало говоритъ въ пользу его государственнаго ума. Во всякомъ случаѣ несомнѣнно что управленіе Бріена могущественно ускорило переворотъ. Все дѣлалось такъ какъ еслибы въ планахъ правительства было подготовить революцію на погибель монархическому строю государства. Фальшивый во всемъ существѣ своемъ, этотъ невѣрующій архіепископъ, окончившій жизнь, какъ подозрѣваютъ, самоубійствомъ, не имѣвшій ни хитрой честности Неккера, ни отваги Калона, дѣйствовавшій въ лихорадочномъ состояніи души и тѣла, при организмѣ потрясенномъ, какъ говорили, излишествомъ наслажденій, получилъ въ свои руки дѣло, для спасенія котораго прежде всего требовалось крѣпкое сознаніе его правоты. Отсутствіе этого сознанія въ предреволюціонномъ правительствѣ и было одною изъ главнѣйшихъ причинъ его слабости. Въ умѣ самого короля идея власти смѣшивалась съ идеей деспотизма. Въ представленіи большинства правительственныхъ лицъ тотъ государственный строй который по чести и званію они обязаны были защищать, и тотъ идеальный, крайне неясный, который казался соотвѣтствующимъ требованіямъ высшей справедли- вости и новыхъ понятій, имѣющимъ неизбѣжно вытѣснить первый, громадно разстояли между собою. Легкомысленнѣйшіе готовы были ускорять паденіе. Носителями крѣпкихъ монархическихъ преданій были люди стараго времени и покроя, считавшіеся отжившими свой вѣкъ антиками и отчасти дѣйствительно бывшіе таковыми. Люди съ дѣйствительнымъ государственнымъ разумѣніемъ, отвѣчающимъ истинной исторической потребности минуты, были, какъ обыкновенно въ эпохи роковыхъ кризисовъ, въ тѣни и безвѣстности. Гдѣ основаніе сказать чтобъ ихъ совсѣмъ не было? При такихъ условіяхъ кормило всего правленія попало въ руки министра преобладающимъ качествомъ котораго была юркость ума и характера. „Объясните мнѣ наконецъ Бріена, спрашивалъ разъ Малербъ Безанваля (Mém. de Bésenval, éd. Barrière, IѴ 333): нѣтъ свадьбы, сплетни, дѣла, общаго и частнаго, чтобъ онъ не былъ тутъ, какъ тутъ: у него должно быть нѣсколько тѣлъ“.
Калонъ, столь неосмотрительный какъ министръ, но обнаружившій вдали отъ дѣлъ замѣчательную, проницательность въ сужденіяхъ о событіяхъ и людяхъ, въ письмѣ къ королю (Lettre 9 février 1789, 5) такъ говоритъ о Бріенѣ, упоминая о громадности шага сдѣланнаго страной на пути крушенія въ эпоху отъ собора нотаблей до выборовъ въ собраніе сословныхъ представителей: „Взгляните, государь, говоритъ онъ, что были вы два года тому назадъ и что вы теперь. Посмотрите какъ направленіе принятое во внутреннихъ и внѣшнихъ дѣлахъ повліяло на высоту уваженія какимъ пользовались вы у всѣхъ дворовъ Европы въ эпоху когда министры только содѣйствовали осуществленію вашихъ личныхъ намѣреній. Иностранцы дивятся перемѣнѣ, ваши истинные слуги возмущены. Всѣмъ извѣстны причины. Министръ колеблющійся во всѣхъ своихъ дѣйствіяхъ, непослѣдовательный во всѣхъ своихъ намѣреніяхъ, постоянный только въ интригахъ, поперемѣнно являлся то слабымъ, то неудержимымъ; то льстилъ парламентамъ, то раздражалъ ихъ. Выставитъ цѣлый арсеналъ началъ непоколебимѣйшей власти и тотчасъ съ низостью отъ нихъ отступитъ. Заставитъ внести законъ въ сводъ и немедленно его отмѣнитъ; возвѣститъ что духовенство отказывается отъ привилегій несправедливость которыхъ была показана мною, а затѣмъ, жертвуя государствомъ желанію угодить своей корпораціи, вырветъ у вашей доброты подтвержденіе этихъ самыхъ привилегій. За дѣйствіемъ слабости недостойной вашего характера заставитъ послѣдовать дѣйствія утѣсненія несогласныя съ чувствованіями вашего сердца. И злоупотребляетъ вашею властію, и вмѣстѣ съ тѣмъ ослабляетъ ее.“
Пріятель. Мармонтель (Mém. IѴ, 2) рисуетъ фигуру этого архіелископа-министра такими чертами: „Отъ природы тонкій, проницательный, пронырливый, онъ не умѣлъ и не хотѣлъ скрыть намѣренія быть таковымъ. Его взглядъ, наблюдая васъ, васъ высматривалъ; самая веселость его имѣла нѣчто внушавшее безпокойство. Что-то ужъ черезчуръ хитрое въ физіономіи располагало къ недовѣрію. Со стороны таланта онъ обладалъ проницательностію походившею на коварство. Ясность въ идеяхъ и обширность, но лишь на поверхности; нѣсколько отрывочныхъ свѣдѣній, болѣе взгляды чѣмъ истинныя воззрѣнія; граненый умъ (esprit à facettes), если можно такъ выразиться. Въ важныхъ вещахъ легкость схватить мелкія подробности, при полномъ отсутствіи способности обнять цѣлое. Съ нравственной стороны—клерикальный эгоизмъ во всей его живости и жесткость скупости въ соединеніи съ крайнею жесткостью честолюбія (apprêté de l’avarice réunie au plus haut degré à celle de l’ambition). Въ свѣтѣ, гдѣ по всему скользятъ ни во что не углубляясь, Бріенъ владѣлъ политическимъ пустомельствомъ (un certain babil politique) сжатымъ, быстрымъ, прерываемымъ таинственными остановками, заставляющими предполагать затѣмъ что нѣчто не договорено и оставляющими неопредѣленную ширь мнѣнію какое говорящій внушаетъ о себѣ. Этотъ способъ выставляться, притворяясь скрывающимся, эта самоувѣренность смѣшанная со скромностію и воздержностію, эта смѣна полусловъ и напускнаго молчанія, а по временамъ легкая и презрительная критика того что дѣлалось безъ него, соединенная съ удивленіемъ какъ это не видѣли что надлежало сдѣлать—вотъ въ чемъ собственно былъ секретъ и искусство Бріена… И вотъ почти во всѣхъ кругахъ, гдѣ составляются репутаціи, никто не сомнѣвался что онъ вступаетъ въ министерство съ головой полною широкихъ воззрѣній и съ портфелемъ набитымъ самыми свѣтлыми проектами. Онъ вступилъ, и портфель и голова оказались одинаково пустыми“. Надо, впрочемъ, замѣтить что аббатъ Мореле, извѣстный политико-экономъ, членъ Французской Академіи (Mém. inédits de l’abbé Morellet, Paris 1822, II, 465), энергически протестуетъ противъ этого изображенія, продиктованнаго Мармонтелю, полагаетъ онъ, Ламуаньйономъ, врагомъ Бріена. Въ особенности возстаетъ онъ на обвиненія Бріена въ эгоизмѣ и жадности, и говоритъ что архіепископъ, напротивъ, отличался чрезвычайною щедростью и благотворительностію.
Мореле прибавляетъ что виною неудачъ Бріена была не столько неспособность сколько несчастное стеченіе трудныхъ обстоятельствъ. „Я спросилъ бы, говоритъ онъ, этихъ искусниковъ которые теперь знаютъ что тогда надо было сдѣлать, что сдѣлали сами они, что сдѣлали столько мнимыхъ великихъ людей возвѣщавшихъ столь вѣрные рецепты имѣющіе де спасти государство. Могу спросить ихъ какой могущественный геній поднялся изъ нѣдръ нашего крушенія въ продолженіе десяти лѣтъ, до эпохи 18 брюмера“ (когда Наполеонъ разогналъ собраніе представителей).
Авторъ. Мореле въ извѣстной степени правъ въ томъ отношеніи что отсутствіе плана, непослѣдовательность были главною чертой правительственныхъ дѣйствій не только при Бріенѣ, но и послѣ него, во весь періодъ крушенія королевской власти. На это обстоятельство указываетъ Мунье (De l’influence. attr. aux philos. Paris, 1828; 90) говоря: „отсутствіе плана которое можно поставить въ упрекъ всему совѣту Лудовика XѴI есть одна изъ величайшихъ причинъ несчастій Франціи, о которой между тѣмъ наименѣе говорятъ. Королевская власть пала благодаря ряду слѣдовавшихъ одна за другою противорѣчивыхъ мѣръ. Льстя надеждамъ всѣхъ партій, поочереди благопріятствуя имъ и покидая ихъ, правительство дѣлало тщетными всѣ усилія тѣхъ кто хотѣлъ ему служить и ободряло тѣхъ кто хотѣлъ его гибели. Всякое правительство которое въ эпоху политической смуты не дѣйствуетъ быстро и энергически, не имѣетъ умѣнья или примирить между собою партіи, или связать себя съ одною изъ нихъ чтобы побѣдить или погибнуть вмѣстѣ, должно неизбѣжно пасть“.
Но непослѣдовательность Бріена была такихъ размѣровъ что онъ дѣлаетъ впечатлѣніе человѣка мечущагося изъ угла въ уголъ. Онъ вступилъ въ министерство при обстоятельствахъ лично для него благопріятныхъ: онъ былъ однимъ изъ вожаковъ собора въ борьбѣ съ Калономъ и назначеніе его было торжествомъ нотаблей. Но онъ не удовлетворилъ ни чьихъ ожиданій.
Онъ началъ съ того что торопливо приступилъ къ распущенію нотаблей, не давъ имъ даже констатировать состоянія финансовъ, что лишило бы парламенты возможности обратиться къ правительству съ требованіемъ росписи доходовъ и расходовъ, какъ они немедленно сдѣлали. (Неккеръ, De lа rév. I, 26.) „Онъ хотѣлъ угодить двору, который, онъ видѣлъ, былъ утомленъ поведеніемъ нотаблей и тѣмъ значеніемъ какое они пріобрѣли своимъ сопротивленіемъ Калону. Онъ имѣлъ къ тому же не мало теоретическихъ идей которыя нетерпѣливо желалъ испробовать на дѣлѣ и не былъ увѣренъ чтобы нотабли раздѣлили его любопытство“.
Парламенты приняли наслѣдство оставленное нотаблями и почувствовали удвоенными свои силы для борьбы съ правительствомъ. Опытъ съ нотаблями показалъ что при тогдашнемъ общественномъ настроеніи ничто не могло такъ разсчитывать на общую поддержку какъ оппозиція правительству. Нотабли собравшіеся при недовѣрчивомъ къ нимъ отношеніи общественнаго мнѣнія разошлись въ сіяніи популярности именно потому что обозначилось ихъ противодѣйствіе правительству, а пріобрѣсти популярность значило пріобрѣсти силу. Это обстоятельство намѣтило дальнѣйшій образъ дѣйствія парламентовъ и обратило ихъ болѣе или менѣе сдержанную оппозицію въ страстную борьбу. Наступилъ періодъ прямыхъ столкновеній. Явилось пагубное раздѣленіе власти на двѣ враждующія стороны, вступающія въ битвы, входящія въ договоры. Съ одной король съ его совѣтами и министрами, съ другой нація не имѣющая живаго выраженія, но именемъ которой хочетъ дѣйствовать каждая сила въ странѣ могущая противодѣйствовать правительству. На первомъ планѣ парламенты, но, какъ увидимъ, далеко не одни парламенты. Скоро въ роли сопротивляющихся явятся дворянство, духовенство. Наступаетъ періодъ страстей съ ихъ своеобразною логикой, совершенно отличною отъ логики сужденій. Первенствующія силы страны—правители, парламенты, дворяне, духовенство— всѣ дѣйствуютъ противъ истинныхъ своихъ интересовъ, подготовляя свое крушеніе, къ торжеству силы медленно выступающей, почти еще не замѣтной, въ эпоху которую разсматриваемъ. Эту силу мы назвали интеллигентнымъ разночинствомъ (будущее якобинство). Главная характеристика ея въ томъ что она не имѣетъ собственнаго вклада въ общемъ дѣлѣ, своей доли въ политическомъ капиталѣ, но чувствуетъ себя въ роли ходатая по чужимъ дѣламъ, адвоката въ обширномъ смыслѣ, живущаго чужими тяжбами.
Пріятель. Ходатаевъ этихъ уже можно тамъ и сямъ замѣтить въ годы предшествовавшіе революціи. „Въ 1788 году, говоритъ Малле дю-Панъ, я слышалъ какъ Маратъ на публичной прогулкѣ читалъ и пояснялъ Contrat social при рукоплесканіяхъ восторженныхъ слушателей“ (Sainte-Beuve Caus. de lundi. IѴ, 365. Paris 1853, статья о Малле дю-Панѣ.)
Авторъ. Явленія которыми намъ предстоитъ заняться ясно свидѣтельствуютъ какъ могутъ быть въ заблужденіи цѣлые классы, какъ можетъ обманываться цѣлое общество, какъ слѣдовательно фальшиво ученіе о непогрѣшимости „мнѣнія“ и какъ осторожно и съ разумѣніемъ подлежитъ относиться къ этому во всякомъ случаѣ важному фактору общественной жизни.
Знамя мятежа поднимаютъ, по ироніи судьбы, тѣ группы и классы которыхъ первыхъ унесетъ революція. Правительство въ борьбѣ съ ними не усматриваетъ съ какой стороны горизонта идетъ гроза, спѣшитъ ей на встрѣчу и ускоряетъ ея приближеніе. Александръ Ламетъ, членъ Національнаго Собранія, говоритъ въ своей исторіи Конститюанты (Hist. de l’assembl. const.; цитата въ Mém. de Mirabeau, ѴI, 24): „Кто пріучилъ народъ собираться толпами и оказывать сопротивленіе? Парламенты. Кто въ провинціяхъ обнаружилъ наиболѣе вражды противъ королевской власти? Дворянство. Кто обнаружилъ наиболѣе упрямства въ отказѣ придти на помощь государственному казначейству и наиболѣе употребилъ лукавства чтобъ ускользнуть отъ общей тяготы? Духовенство. Такимъ образомъ парламенты, дворянство, духовенство, и только парламенты, дворянство и духовенство, вотъ кто на дѣлѣ объявилъ войну правительству и подалъ знакъ къ возстанію; народъ былъ только пособникомъ“.
Пріятель. Припоминаю что то же самое, отъ лица можно сказать революціи, говоритъ Камиль Демуленъ въ „рѣчи о политическомъ положеніи націи, произнесенной въ обществѣ друзей конституціи 21 октября 1791 года“.
„Да, господа, для того кто какъ я три года посвятилъ всѣ свои мысли Революціи, слѣдилъ ее не издали, а на мѣстѣ, вовсе не парадоксъ что народъ нисколько ея не требовалъ, что онъ не шелъ на встрѣчу свободѣ, а его вели… Чтобы здраво судить о нашемъ политическомъ состояніи не должно терять изъ виду что сколь ни много обязаны мы основателямъ нашей свободы, неспособность и грубыя ошибки аристократовъ уже такъ высоко вывели ея фундаментъ что искусству патріотовъ ничего почти не оставалось дѣлать. Вспомните, господа, неспособность визиря Вержена, утѣснителя Женевы и освободителя Америки, заставившаго нашихъ солдатъ переѣхать Океанъ чтобы, простите за выраженіе, ткнуть ихъ носомъ въ объявленіе правъ. А визирь Калонъ, столь впрочемъ тонкій, на которомъ теперь вертится контръ-революція, не онъ ли, среди общаго крика противъ его грабительства, далъ націи точку соединенія въ собраніи нотаблей? А визирь Бріенъ развѣ не далъ обѣщанія созвать сословныхъ представителей въ отвѣтъ на предложеніе безсмысленное (stupide) въ устахъ Эпремениля, яростнѣйшаго изъ аристократовъ? Кто не видитъ что именно аристократы за руку привели къ возстанію равнодушный народъ. Наконецъ и этотъ другой столбъ аристократіи, безумный баронъ Коппетъ (Неккеръ), развѣ не двинулъ двойнымъ представительствомъ средняго сословія со всею силой въ минуту когда Общественный договоръ (Contrat social) былъ у всѣхъ въ рукахъ… Корни нашей свободы аристократическіе. Парижскій народъ былъ только орудіемъ революціи“ (Oeuvr. de Сат. Dumoulins, II, II, Paris 1874.)
Замѣчательно что самое слово аристократія, сдѣлавшееся потомъ такимъ страшно обвинительнымъ наименованіемъ въ противоположность патріотамъ, было въ первый разъ въ обличительномъ смыслѣ употреблено правительствомъ и вложено въ уста королю. Въ отвѣтѣ на представленіе парламента 17 апрѣля 1788 король говоритъ: „Еслибы парламентское большинство могло насиловать мою волю, то монархія стала бы аристократіей судебныхъ властей, столь же противною интересамъ націи какъ и верховной власти“ (Arch. Parlem. I, 284.) „Судьи, говоритъ Прюдомъ (Hist. des révol, I, 101; Paris, 1824), обвиняли министровъ въ деспотизмѣ, министры бросили имъ упрекъ въ аристократіи, и упрекъ этотъ, столь часто потомъ повторявшійся, въ первый разъ вышелъ изъ устъ короля“. Подобнымъ образомъ, революціонное наименованіе король Французовъ вмѣсто короля Франціи дано Французскому монарху духовенствомъ. Представленіе свое (Ег- герсъ, IѴ, 116) отъ 15 іюня 1788 года духовенство заключаетъ словами: „Слава вашего величества не въ томъ чтобы быть королемъ Франціи, но въ томъ чтобы быть королемъ Французовъ; сердце вашихъ подданныхъ лучшее изъ вашихъ владѣній“. Авторъ. Послѣ распущенія нотаблей всѣ ожидали(Lacretelle, Histoire ѴI, 72) что Бріенъ устроитъ королевское засѣданіе Парижскаго парламента для внесенія въ сводъ законовъ всѣхъ разсматривавшихся въ собраніи нотаблей правительственныхъ предложеній съ тѣми измѣненіями какія найдено будетъ возможнымъ допустить. Въ особенности это было важно для поземельнаго налога, имѣвшаго коснуться привилегированныхъ классовъ. Въ засѣданіяхъ такого рода, по выслушаніи мнѣній, рѣшенія постановлялись волею короля, тогда какъ при обычномъ теченіи дѣлъ парламенты, въ случаѣ усмотрѣнныхъ затрудненій, останавливали занесеніе закона и дѣлали свои представленія. Чтобы побѣдить сопротивленіе, правительство прибѣгало къ формѣ королевскаго засѣданія, носившей наименованіе lit de justice. Въ засѣданіи такого рода король безъ преній объявлялъ призванному въ его присутствіе парламенту свою волю, и законъ немедленно заносился въ сводъ. Бріенъ избралъ путь обыкновенныхъ засѣданій и внесъ прежде всего постановленія о провинціальныхъ собраніяхъ, о натуральной повинности и о хлѣбной торговлѣ. Постановленія были занесены безъ сопротивленія. Парламентъ высматривалъ непріятеля. Затѣмъ Бріенъ внесъ постановленіе о гербовомъ налогѣ касавшемся всѣхъ классовъ. Это повело къ первой стычкѣ. Парламентъ, предварительно внесенія, потребовалъ сообщенія росписи доходовъ и расходовъ. Было отвѣчено что предметъ этотъ разсматривался нотаблями и не входитъ въ кругъ занятій парламента. Это было сигналомъ къ рѣшительному дѣйствію.
Особенно замѣчательна система борьбы неожиданно принятая Парижскимъ парламентомъ. Парламентъ объявилъ что не въ правѣ вносить въ сводъ законовъ постановленія о налогѣ. Для утвержденія налога, говорилъ онъ, требуется согласіе націи въ лицѣ сословныхъ представителей, и если парламентъ доселѣ заносилъ такого рода постановленія въ сводъ, то дѣлалъ это неправильно, въ уступку велѣніямъ власти. Такимъ образомъ, для успѣха борьбы парламентъ отказывался ото всего своего прошлаго. Этотъ маневръ которымъ была куплена популярность,—такъ что, по выраженію Мирабо, Франція непостижимымъ образомъ сдѣлалась парламентскою,—нѣкоторые современные свидѣтели называли прямо непонятнымъ, другіе усматривали въ немъ разчитанньій ходъ. „Трудно понять, говоритъ Безанваль (Mém. ed. Barrière, 301), какой былъ мотивъ подобнаго постановленія парламента, ибо парламентъ съ давнихъ временъ, во всѣхъ случаяхъ, подъ предлогомъ защиты народа, всегда искалъ какъ бы вмѣшаться въ управленіе; а тутъ повидимому принижалъ себя, требуя собранія сословныхъ представителей, которое уничтожало его власть“. То же постановленіе Бертранъ Молевиль (морской министръ Лудовика XѴI въ 1791 году, а предъ революціей интендантъ въ Бретани, Mémoires, Paris, 1823, стр. 18) называетъ „непостижимою ошибкой парламентовъ“ (faute à jamais inconcevable que firent les parlements).
Пріятель. Какой въ самомъ дѣлѣ могъ быть расчетъ у парламентовъ желать созыва сословныхъ представителей? Сословное представительство необходимо должно было удалить ихъ на второй планъ, лишить всякаго законодательнаго значенія, какого они такъ добивались, въ лучшемъ случаѣ оставивъ за ними скромную роль чисто судебнаго учрежденія.
Авторъ. Старшіе, болѣе опытные члены такъ и разсуждали, но большинство, въ началѣ незначительное, было увлечено желаніемъ произнести роковое слово: сословные представители (états généraux). Это слово, являвшееся устрашающимъ по отношенію къ правительству, уже было произнесено Лафайетомъ въ совѣщаніяхъ нотаблей, высказано въ представленіяхъ нѣкоторыхъ провинціальныхъ парламентовъ и пользовалось большою популярностію у политикующей части общества. Произнося его парламентъ становился во главѣ либеральнаго движенія. Въ эту эпоху въ парламентѣ господствовали горячія молодыя головы, „jeunes têtes bouillantes“, по выраженію Мармонтеля. Изъ нихъ одни, какъ Эпремениль, искренно увлекались заблужденіемъ что собраніе сословныхъ представителей вовсе не опасно для парламентовъ, что уничтоживъ деспотизмъ министровъ оно напротивъ еще болѣе укрѣпитъ значеніе парламентовъ. Когда говорили Эпременилю что парламентамъ придется дать отчетъ собранію представителей, онъ отвѣчалъ „что собраніе не преминетъ заключить тѣсный союзъ съ парламентами, что оно почувствуетъ необходимость утвердить эти великія корпораціи, которыя будутъ наблюдателями за всѣмъ происходящимъ въ продолжительный промежутокъ отъ одного созыва до другаго, что парламентамъ откроется возможность противопоставить произволу не спорное какое-либо право, а право истекающее изъ чистѣйшаго источника“. (Lacretelle, Hist. ѴI, 183). Другіе, выставляя тѣ же аргументы, имѣли болѣе широкіе виды на имѣющій произойти переворотъ, открывавшій широкій путь честолюбію, а объ исключительныхъ интересахъ парламентской корпораціи не очень заботились. Многіе, какъ указываетъ маркизъ Булье въ своихъ запискахъ (Mém. du marquis de Bouillé, ed. Berville, et Barrière, Paris 1827, стр. 65), требовали собранія представителей „въ увѣренности что члены магистратуры, въ большомъ числѣ входя въ составъ дворянскаго сословія, будутъ на собраніи въ немъ господствовать краснорѣчіемъ и привычкой говорить публично. Еще болѣе льстили себя надеждою имѣть вліяніе въ среднемъ сословіи чрезъ второстепенныхъ членовъ судебной корпораціи, долженствующихъ, какъ дѣйствительно и случилось, наполнить собою составъ представителей этого сословія и направлять ихъ. Духовенства не боялись; полагали что зависть и нерасположеніе внушаемыя богатствами и привилегіями этого сословія лишатъ его вліянія и послужатъ въ его невыгоду, сравнительно съ двумя другими сословіями; а на второстепенное духовенство, долженствовавшее имѣть численное преобладаніе, разсчитывали, ибо оно привыкло глядѣть на парламенты какъ на свою опору противъ власти высшаго духовенства, постоянно обращаясь къ судамъ чтобъ уйти отъ дисциплины и встрѣчая въ нихъ поддержку“. Нѣкоторые надѣялись что чрезъ собраніе представителей „парламентамъ или по крайней мѣрѣ привилегированнымъ классамъ будетъ добыто постоянное и прямое участіе въ управленіи страной и что классы эти будутъ ограждены напередъ отъ мечтаній Тюрго или отчаянныхъ предпріятій Калона (замѣчаніе Эггерса въ его Denkwürdigkeiten der Fr. Revol., Kopengagen 1795, II, 304). „И нечего удивляться, прибавляетъ Эггерсъ, что парламентскіе члены могли такъ сильно ошибаться. При той блестящей роли какую они до сихъ поръ играли, при ощущеніи своей силы питаемой успѣхомъ борьбы съ правительствомъ, при незнакомствѣ со среднимъ сословіемъ, къ которому только немногіе изъ нихъ принадлежали, какъ могли они не считать себя необходимыми?“
Въ брошюрѣ Катехизисъ Парламентовъ, вышедшей въ 1788 году, можно видѣть какъ представляли себѣ образъ дѣйствій парламентовъ ихъ противники. Вотъ отрывокъ приводимый въ Archives Parlent. (I, 580).
„Вопросъ. Что вы такое по своей природѣ?
Отвѣтъ. Мы королевскіе чиновники, на обязанности которыхъ лежитъ давать судъ народу.
Вопросъ. Чѣмъ стремитесь вы сдѣлаться?
Отвѣтъ. Законодателями и слѣдовательно властителями въ государствѣ.
Вопросъ. Какъ можете вы сдѣлаться такими властителями?
Отвѣтъ. Захвативъ законодательную и исполнительную власть, мы не будемъ имѣть ничего что могло бы намъ противиться.
Вопросъ. Какъ же вы думаете этого достичь?
Отвѣтъ. Мы будемъ имѣть особую политику съ королемъ, съ духовенствомъ, съ дворянствомъ и съ народомъ.
Вопросъ. Какъ думаете вы вести себя, вопервыхъ, относительно короля?
Отвѣтъ. Мы постараемся отнять у него довѣріе націи, противодѣйствуя всѣмъ его велѣніямъ, увѣряя народы что мы ихъ защитники и для ихъ блага отказываемся заносить въ сводъ налоги.
Вопросъ. А не замѣтитъ ли народъ что вы отказываете въ налогахъ потому что вамъ самимъ пришлось бы платить?
Отвѣтъ. Нѣтъ; ибо сдѣлаемъ поворотъ, говоря что только нація можетъ давать согласіе на налоги и потребуемъ созванія сословныхъ представителей.
Вопросъ. А если на ваше несчастіе король поймаетъ васъ на словѣ и сословные представители будутъ созваны, какъ вы тогда вывернетесь?
Отвѣтъ. Мы начнемъ дѣлать затрудненія по вопросамъ о формѣ и потребуемъ формы 1614 года.
Вопросъ. Зачѣмъ это?
Отвѣтъ. Ибо при этой формѣ среднее сословіе будетъ представлено судейскими (gens de loi) и это дастъ намъ преобладаніе.
Вопросъ. Но судейскіе васъ ненавидятъ.
Отвѣтъ. Ненавидятъ, за то боятся, и мы согнемъ ихъ подъ свою волю…“
Во всякомъ случаѣ главную роль въ парламентскомъ рѣшеніи требовать созыва представителей играло увлеченіе. Объ этомъ свидѣтельствуетъ уже характеръ лица бывшаго главнымъ двигателемъ предпріятія. Нѣсколько мѣсяцевъ этотъ неудержимый ораторъ, южной крови (онъ родился въ Пондишери) былъ популярнѣйшимъ человѣкомъ во Франціи. Онъ былъ герой минуты подходившей къ ея требованіямъ. Человѣкъ увлеченія, безъ чутья истины, умъ способный поддаться, обману, и софизму. Достаточно вспомнить что Эпремениль страстно поддался шарлатанству Месмера и даже Каліостро, и былъ ихъ ревностнымъ адептомъ. Отсутствіе серіозной логичности соединялось съ замѣчательною способностью легко говорить и театрально воодушевляться собственною шумихой фразъ. Его тѣшили эффекты краснорѣчія, и онъ искалъ препятствій чтобъ имѣть случай проявить шумную смѣлость слова. Но онъ былъ пѣвецъ по небольшой залѣ, и въ многолюдномъ, безпорядочномъ національномъ собраніи, гдѣ требовались грудь и энергія Мирабо, его деликатный ораторскій талантъ съ небольшимъ запасомъ болѣе или менѣе тонкихъ эффектовъ, требовавшій любительской оцѣнки, не могъ производить дѣйствія. Онъ затерялся въ толпѣ. Но онъ оказался наиболѣе пригоднымъ орудіемъ въ самоубійственной войнѣ парламентовъ съ правительствомъ. „Его водили, говоритъ Лакретелъ (ѴI, 179), а казалось что онъ всѣхъ ведетъ… Этотъ глава оппозиціи былъ человѣкъ самый веселый, самый довѣрчивый, самый простой. Агитація его забавляла. Нужно было подумать что въ то время какъ онъ мутилъ всю Францію у него не было другой мысли какъ хорошо вывернуться изъ драматическаго положенія. Запальчиво выступая противъ двора, онъ почиталъ себя вѣрнѣйшимъ подданнымъ короля; компрометтируя интересы и самое существованіе своей корпораціи, онъ былъ въ то же время самый пылкій ея приверженецъ“. Старый членъ парламента, сказавшій въ отвѣтъ на горячія рѣчи Эпремениля: „Провидѣніе накажетъ за ваши пагубные совѣты исполнивъ ваши пламенныя желанія“, былъ правъ съ точки зрѣнія интересовъ корпораціи.
Іюль 1787 года прошелъ въ препирательствахъ съ правительствомъ по поводу внесенныхъ имъ эдиктовъ. Отъ 6 до 24 іюля происходили пренія, составлялись представленія, получались уклончивые королевскіе отвѣты. Роковое слово было произнесено въ засѣданіи 16 іюля въ формѣ каламбура. „Вы хотите финансовыхъ штатовъ, а нужны вамъ генеральные штаты“ (Vous demandez messieurs les états de recette et de dépense, et ce sont les états généraux qu’il vous faut), воскликнулъ одинъ изъ членовъ, аббатъ Сабатье. 24 іюля состоялось то замѣчательное представленіе въ которомъ парламентъ, отказывая въ занесеніи гербоваго налога, высказалъ ученіе о необходимомъ собраніи націи предварительно всякаго новаго налога. Идея созыва сословныхъ представителей прошла въ парламентѣ не безъ затрудненій и въ началѣ незначительнымъ числомъ голосовъ. Когда рѣшено было наконецъ выказать такое желаніе, изъ двухъ редакцій представленія избрана была умѣреннѣйшая—Феррана, и отклонена болѣе рѣзкая — Эпремениля. Представленіе 24 іюля 1787 года заслуживаетъ большаго вниманія по тому тону съ какимъ парламентскіе вожаки сочли возможнымъ обратиться къ верховной власти въ странѣ съ неограниченнымъ монархическимъ правленіемъ. Возможность такого тона—одно изъ яркихъ свидѣтельствъ паденія власти.
Представленіе это находимъ въ сборникѣ Эггерса (II, 418 стр., въ Arch. parlem., его нѣтъ).
Пріятель. Ужъ тонъ послѣднихъ мнѣній въ собраніи нотаблей былъ рѣзко оппозиціонный. Правительство, вымаливая одобреніе предположенныхъ налоговъ, торжественно обѣщало сокращеніе издержекъ на 40 милліоновъ ливровъ. Но это не было поставлено ему въ заслугу, а вызвало новыя декламаціи о экономіи вообще. „Народы, говорится въ представленіи бюро герцога Пантьевра (Penthièvre), подавлены сборами, а государство не становится богаче…. Что можетъ возвратить ему благосостояніе и старый блескъ? Экономія, не та экономія которая довольствуется преходящею реформой и даетъ минутное утѣшеніе удрученнымъ горемъ народамъ, но та которая, будучи возведена въ принципъ управленія, простирается на всѣ предметы расхода не представляющіе безусловной необходимости. Вѣрноподанное чувство не позволяетъ намъ скрыть отъ вашего величества что народъ столько разочаровавшійся въ своихъ надеждахъ, многочисленный народъ, приношенія коего, орошенныя его потомъ и слезами, поддерживаютъ изобиліе и наслажденіе столицы и двора, ваша вѣрная и покорная нація, судьбы коей покоятся въ рукахъ вашего величества, будутъ приведены въ отчаяніе если экономія не сдѣлается главнымъ средствомъ уврачевать зло какимъ поражено государство“…. Рекомендуется, замѣчаетъ Родо (La France avant la rév., 169), экономіей покрыть годичный дефицитъ во 140 милліоновъ, то-есть уменьшить чуть не вдвое государственныя издержки. Какъ будто это было возможно. Бюро графа д’Артуа требовало опубликованія сокращеній, „дабы предметы коихъ они коснутся были явственно означены, и публичность объявленія стала нѣкоторымъ образомъ охраной прочности таковыхъ сокращеній“. Такъ недовѣрчиво относились нотабли къ торжественнымъ заявленіямъ власти.
Авторъ. Представленіе парламента отличается духомъ высокомѣрнаго поученія, производящаго особенное впечатлѣніе если вспомнимъ что оно идетъ отъ парламентской молодежи, юныхъ совѣтниковъ считающихъ себя мужами Плутарха, увлеченныхъ желаніемъ борьбы съ „деспотизмомъ“, не грозившей имъ при слабости правительства никакою серіозною опасностію, но дававшей популярность, сдѣлавшуюся въ ту эпоху главною приманкой для честолюбій всякаго рода.
„Государь, говорится въ представленіи, вашъ парламентъ повергаетъ къ подножію трона и свои почтительныя моленія, и справедливыя тревоги народовъ. Одно прочтеніе объявленія о гербовомъ сборѣ поразило его глубокимъ смущеніемъ. Послѣ пяти лѣтъ мира, послѣ постепеннаго увеличенія доходовъ на сто тридцать милліоновъ менѣе чѣмъ въ тринадцать лѣтъ, казалось бы самое слово налоги не должно быть произносимо благодѣющимъ монархомъ какъ развѣ для того чтобы смягчить ихъ тягость или уменьшить число. И между тѣмъ въ эту-то эпоху, государь, возвѣщаютъ намъ о новыхъ налогахъ и предлагаютъ одинъ изъ разорительнѣйшихъ. Первое раждающееся размышленіе спросить: да какое же нынѣшнее состояніе финансовъ? Каково же должно быть послѣднее управленіе, если зло котораго оно источникъ требуетъ подобнаго средства? Ваше величество припомните съ какой точки зрѣнія представляли вамъ въ 1784 и 1785 годахъ состояніе казны. Казалось или точнѣе хотѣли показать что близко время освобожденія отъ обязательствъ, а между тѣмъ никогда казна не была такъ обременена долгами. Парламентъ дѣлалъ тщетныя усилія вывести истину на свѣтъ. Но было слишкомъ много интереса скрывать ее отъ вашего величества. Всѣ представленія парламента были безполезны. Умѣли даже внушить вашему величеству сомнѣніе относительно чистоты его намѣреній. Избытокъ зла вынудилъ наконецъ изслѣдовать его размѣры. Нотабли созванные по повелѣнію вашего величества приподняли завѣсу которая скрывала эту администрацію. Тотчасъ всѣмъ глазамъ представилось страшное зрѣлище. Открылась громадная пустота. Стали искать какъ бы ее наполнить… Таково, государь, послѣдствіе претящихъ общему чувству (qui semblent contredites par un sentiment universel) назначеній въ управленіи, для котораго чистѣйшія руки и тѣ недостаточны.. Таковъ великій, но печальный, примѣръ указывающій государямъ до какой степени должны они уважать общественное мнѣніе, рѣдко могущее ошибаться, ибо рѣдко люди въ совокупности (les hommes rassemblés) обнаруживаютъ или получаютъ впечатлѣнія противныя истинѣ“.
Пріятель. Сколько зла принесло и не одной Франціи это ученіе о коллективной непогрѣшимости какое проповѣдывалъ парламентъ!
Авторъ. Подобно нотаблямъ, парламентъ указываетъ на сокращеніе расходовъ какъ на главное средство исправленія финансовъ и съ упрекомъ обращается къ королю. „Еслибы ваше величество знали истинное состояніе финансовъ, нѣтъ сомнѣнія, не предприняли бы этихъ громадныхъ построекъ, не дозволили бы разорительныхъ даровъ прикрытыхъ именемъ обмѣновъ; въ особенности не потерпѣли бы ужасающей легкости бланковъ (acquits-comptant), этого смертельнаго яда всякой администраціи“. Обѣщанное сокращеніе на сорокъ милліоновъ и на парламентъ не произвело ожидавшагося впечатлѣнія. „Вмѣсто предложенныхъ сорока милліоновъ, ваше величество легко могли бы довести сокращеніе до двойнаго количества“. Намекается главнымъ образомъ на издержки двора. „Есть, государь, почтенная экономія. Царскія лишенія которыя не только не уменьшаютъ блескъ трона, но еще увеличиваютъ его достоинство. Монархъ всегда великъ когда подданные счастливы, и зрѣлище счастія цѣлаго народа есть самая внушительная пышность, повсюду возбуждающая удивленіе и признательность. Этихъ реформъ, сокращеній о коихъ столько разъ ходатайствовали ваши парламенты, коихъ требовали нотабли и кои были обѣщаны ихъ справедливой настойчивости, Ждетъ несчастный земледѣлецъ, орошающій слезами свои поля, содѣйствующія столькимъ безполезнымъ тратамъ прежде чѣмъ доставить средства существованія сѣющему. Ихъ ждетъ рабочій, еще болѣе несчастный, имѣющій только руки для себя и семьи, лишенный необходимаго, берущій со своей бѣдности чтобъ удовлетворить нуждамъ государства. Государь, эти несчастные—Французы, они люди“…
Любопытенъ этотъ тонъ задора и преувеличеній въ декламаціяхъ партіи парламентской молодежи. Правительственный замыселъ состоитъ въ томъ чтобы, не отягчая низшіе классы, наложить нѣкоторыя тягости на привилегированныя сословія. Борьба парламента была въ сущности борьба за присвоенныя права и за привилегіи. Съ точки зрѣнія либерализма, правительство, вступившее, къ тому же весьма серіозно, на путь экономіи, было несравненно либеральнѣе парламентовъ. И между тѣмъ оно было предметомъ поруганія тогда какъ парламенты превозносились. Весь интересъ сосредоточивался на борьбѣ съ правительствомъ.
Пріятель. Прибавь что эти сентиментальныя фразы о слезахъ земледѣльца и потѣ рабочаго говоритъ тотъ самый парламентъ который столько разъ держалъ совсѣмъ иныя рѣчи. Какъ возставалъ онъ, напримѣръ въ 1776 году, по случаю эдикта предложеннаго Тюрго объ обращеніи дорожной барщины въ денежную повинность. Парламентъ доказывалъ что „личная служба духовенства состоитъ въ обученіи, богослуженіи и дѣлахъ милосердія; дворянство жертвуетъ кровью для защиты государства и предстоитъ на царскихъ совѣтахъ; третій же классъ, который не можетъ оказывать подобной особой заслуги, исполняетъ долгъ взносами, прилежаніемъ и тѣлеснымъ трудомъ“. Обратить дорожную повинность въ денежную значитъ де возложить ее и на тѣхъ которые всегда были отъ нея свободны. „Не будетъ никакой разницы между подданными. Духовенство и дворянство подвергнутся барщинѣ, ибо, что рѣшительно все равно, денежная повинность имѣющая замѣнить барщину падетъ и на нихъ. А должны ли всѣ подданные быть смѣшаны?… Не выйдетъ ли что когда вздумается обратить эту денежную повинность въ натуральную, можно будетъ дворянъ принудить къ барщинѣ? и т. д.“. Вотъ какъ ревниво защищались привилегіи (Eggers, II, 301).
Авторъ. Осторожно переходитъ парламентъ къ главному пункту представленія редижированному партіей благоразумія. Лудовикъ XIѴ, указываетъ парламентъ, ввелъ налогъ—сборъ одной десятой (dixième). Парламентъ занесъ этотъ налогъ въ сводъ принявъ въ соображеніе что онъ долженъ имѣть лишь временное значеніе, а положеніе государства не допускало отсрочки. „Иначе онъ сказалъ бы…
Пріятель. Это при Лудовикѣ-то XIѴ, который входилъ въ парламентъ въ охотничьемъ костюмѣ и съ хлыстомъ въ рукахъ и приказывалъ заносить свои распоряженія.
Авторъ. …„сказалъ бы что только нація созванная въ собраніе сословныхъ представителей (réunie dans les états généraux), можетъ дать необходимое согласіе для постояннаго налога; что парламентъ не имѣетъ права замѣнять это согласіе своимъ, а еще менѣе свидѣтельствовать о таковомъ согласіи, когда ничто его не подтверждаетъ. Уполномоченный государемъ возвѣщать его волю народамъ, онъ никогда не былъ уполномоченъ народомъ замѣщать его собою. Вотъ что парламентъ беретъ почтительную свободу высказать вашему величеству… Только нація ознакомленная съ истиннымъ положеніемъ финансовъ можетъ искоренить великія злоупотребленія и доставить великіе рессурсы. Вамъ, государь, было предоставлено возобновить національныя собранія, возвеличившія царствованіе Карла Великаго, изгладившія несчастія короля Іоанна, содѣйствовавшія вмѣстѣ съ парламентомъ возстановленію Карла ѴII на тронѣ. Нотабли приготовили націю къ возстановленію права великой и благо родной цензуры, какую она столь часто обнаруживала по отношенію къ самой себѣ, и къ тѣмъ невѣроятнымъ жертвамъ (sacrifices incroyables) которыя кажутся ей легкими, когда онѣ испрашиваются чувствительнымъ монархомъ (par un monarque sensible) и требуются дѣйствительною нуждой. Парламентъ думаетъ что пришла минута высказать предъ вашимъ величествомъ желаніе продиктованное чистѣйшимъ усердіемъ. Да, государь, монархъ Франціи никогда не можетъ быть такъ великъ какъ посреди своихъ подданныхъ. Нечего опасаться избытка ихъ любви, нечего брать предосторожности противъ предложеній которыя были бы выше средствъ исполненія. Все выиграетъ отъ такого созыва. Въ ожиданіи счастливой и желанной минуты когда ваше величество удостоитъ оказать это благодѣяніе націи, вашъ парламентъ умоляетъ съ самою почтительною и живѣйшею настойчивостію отмѣнить объявленія о гербовомъ сборѣ, совершенно недопустимомъ, одно извѣщеніе о которомъ произвело общее огорченіе въ королевствѣ, а исполненіе повергло бы въ трауръ“.
Король при представленіи перваго президента высказалъ свое огорченіе и хотѣлъ дать рѣзкій отвѣтъ, но смягчился, и отвѣтъ его дошелъ въ парламентъ въ уклончивой формѣ. „Я разсмотрю внимательно представленіе парламента о гербовой пошлинѣ и сообщу мою волю“. Упоминалось о внесеніи новаго эдикта касательно поземельнаго налога, вопросъ о сословномъ. представительствѣ обойденъ молчаніемъ. Между тѣмъ слухи о происходящемъ въ парламентѣ распространялись всюду, парламентъ печаталъ свои опредѣленія, они читались наперерывъ. „Парламентъ въ нѣсколько дней возвратилъ себѣ старую популярность“. (Roquain, 447.) Движеніе не ограничилось Парижскимъ парламентомъ, провинціальные слѣдовали примѣру столичнаго.
[i] Toute opinion meurt impuissante ou frénétique, si elle n’est logée dans une assemblée qui lui rend pouvoir, la munit d’une volonté, lui attache une langue et des bras. C’est et ce sera toujours par des corps légaux ou illégaux qu’arrivent et arriveront les révolutions.
Русскій Вѣстникъ, 1881
Visits: 0