Авторъ. Исторію борьбы парламентовъ съ правитель­ствомъ въ 1787 и 1788 годахъ можно раздѣлить на нѣсколько актовъ. Мы разобрали первый изъ нихъ: сопротивленіе эдик­тамъ сопровождавшееся заявленіемъ желанія чтобы были созваны сословные представители. Правительство рѣшило настоять на внесеніи эдиктовъ и съ этою цѣлью объявило засѣданіе lit de justice. Оно состоялось 6 августа 1787 года. Король повелѣлъ занести эдикты въ связи и заключилъ засѣ­даніе словами: „вы слышали мою волю, разчитываю на ваше повиновеніе“.

На другой же день парламентъ имѣлъ засѣданіе въ которое были приглашены принцы и перы. Восемь часовъ продолжались пренія. Состоялось рѣшеніе прямо противное волѣ короля. Внесеніе эдиктовъ въ сводъ, состоявшееся въ засѣданіи lit de justice, парламентъ призналъ незаконнымъ. Парламентъ собирал­ся и въ слѣдующіе дни, 10 и 13 августа. Былъ поднятъ вопросъ о преданіи, заднимъ числомъ, суду Калона, произносились са­мыя запальчивыя рѣчи. 13-го состоялось рѣшеніе порицавшее въ рѣзкихъ выраженіяхъ дѣйствія правительства и призывав­шее къ неповиновенію эдиктамъ, которые въ промежутокъ по­слѣ 6-го августа были напечатаны во всеобщее свѣдѣніе, безъ обнародованія протокола о томъ что происходило въ lit de justice. „Парламентъ объявляетъ что эдикты эти и королев­скія объявленія не могутъ лишить націи ни одного изъ ея правъ и уполномочить сборъ новыхъ налоговъ, каковой былъ бы противенъ всѣмъ началамъ, правиламъ и обычаямъ ко­ролевства“ (Eggers, II, 470.)

„Въ продолженіе длинныхъ преній, пишетъ Веберъ (I, 181) объ этомъ засѣданіи, отъ восьми часовъ утра до семи вечера, громадная толпа народа наполняла залы, дворъ суда (Palais de justice) и даже прилежащія улицы. Когда закрылось засѣданіе, двери залы собранія отворились, и рѣшеніе, по су­ществу долженствовавшее оставаться въ тайнѣ, было прочи­тано публично. Какое-то изступленіе овладѣло толпой. Это были не крики, а вой, выраженіе изступленнаго восторга, по­чти опасное для тѣхъ кто его возбудили; крики негодованія противъ правительства и моленіе какъ на идоловъ на чле­новъ парламента, сопротивлявшихся правительству. Степен­ные сенаторы старались укрыться отъ изліяній восторга, внутренно довольные что ихъ не заслужили: съ ихъ стороны было значительное противодѣйствіе. Молодые совѣтники, чув­ствовавшіе наслажденіе быть центромъ привлеченія, выда­вали такъ-сказать одинъ другаго и указывали для тріумфа тѣхъ изъ своей среды которые отличились особою смѣлостію въ преніяхъ палатъ. Совѣтникъ Эпремениль едва показался какъ былъ поднятъ надъ головами и на рукахъ отнесенъ до кареты. Подражатели его смѣлости были пріобщены къ его славѣ. Храмъ правосудія сдѣлался незамѣтно ареной возму­щенія“.

Въ тотъ же вечеръ и на другой день въ Версалѣ происхо­дили чрезвычайныя засѣданія королевскаго совѣта. Было рѣ­шено выслать парламентъ изъ Парижа и перемѣстить въ Труа. Въ ночь на праздникъ Успенія, каждый членъ парла­мента получилъ именное повелѣніе (une lettre de cachet) предписывавшее въ двадцать четыре часа выѣхать изъ Па­рижа и чрезъ четыре дня быть въ Труа. Постановленія Па­рижскаго парламента и другихъ парламентовъ, подобно Па­рижскому заявлявшихъ свои протесты, были кассированы ко­ролевскимъ совѣтомъ. Бріенъ получилъ усиленныя полномочія со званіемъ перваго министра.

Въ новомъ мѣстопребываніи парламентъ продолжалъ засѣ­данія. Но судебныхъ разбирательствъ не было, такъ какъ ни­кто не являлся, адвокаты и прокуроры остались въ Парижѣ. Со всѣхъ сторонъ приходили знаки привѣтствія и ободренія. Являлись многочисленныя депутаціи. Настоятель каѳедральна­го собора въ Труа прислалъ привѣтствіе, Парижскій универси­тетъ препроводилъ латинскую рѣчь. Но время взяло свое. Жаръ скоро поутихъ, пребываніе въ Труа наскучило; сильнѣе и сильнѣе развивалось желаніе вернуться въ Парижъ. Со своей стороны и Бріенъ думалъ о компромиссѣ и уже сожалѣлъ что поторопился изгнаніемъ. „Едва успѣлъ парламентъ прибыть въ Труа, говоритъ Мармонтель со словъ хранителя печатей Ламуаньйона, какъ Бріенъ совѣщаясь съ Ламуаньйономъ вспомнилъ, точно случайно, что присутствіе парламента будетъ ему не­обходимо для ноябрскихъ займовъ. Подумай я объ этомъ прежде, воскликнулъ онъ, я бы его не выслалъ; надо по­скорѣе его вернуть“. И тотчасъ его эмиссары пришли въ движеніе. Бріенъ въ переговорахъ старался все свалить на Ламуаньйона, къ которому парламентскіе питали нерасполо­женіе за проекты судебной реформы и на котораго смотрѣли какъ на измѣнника своей корпораціи, такъ какъ онъ былъ прежде членомъ парламента. Бріенъ обѣщалъ его удаленіе. „Я отправилъ мое вѣрительное письмо“, сказалъ онъ Ламуаньйону.—Какое письмо? спросилъ тотъ.—„Письмо въ которомъ обѣ­щалъ ваше удаленіе, если они вернутся къ благоразумію. Но не безпокойтесь“. (Мармонтель, IѴ, со словъ самого Ламуаньйо­на.) Эдиктъ о гербовомъ сборѣ и поземельномъ налогѣ Бріенъ соглашался взять назадъ.

Парламентъ вернулся въ Парижъ съ торжествомъ. Сряду нѣсколько вечеровъ мелкій судейскій людъ и чернь принуж­дали жителей въ окрестностяхъ суда освѣщать дома и били стекла у неповиновавшихся. 1 октября 1787 чучело изобра­жавшее Калона было сожжено на площади Дофина, двѣ другія куклы, изображавшія барона Бретӭля и герцогиню Полиньякъ, были съ гамомъ и свистомъ пронесены по улицамъ.

У Бріена былъ новый планъ. Онъ возымѣлъ надежду поправить финансовое положеніе помощію займовъ не при­бѣгая къ налогамъ. Онъ тѣмъ болѣе разсчитывалъ на удачу плана что Эпремениль неожиданно посѣтилъ Ламу­аньйона и совѣтовалъ прибѣгнуть именно къ значитель­ному займу, а затѣмъ созвать сословныхъ представите­лей. Бріенъ, чтобы провести заемъ, прибѣгъ ко все­возможнымъ интригамъ. Онъ рѣшилъ сдѣлать неожиданное королевское засѣданіе тотчасъ послѣ парламентскихъ вака­цій, когда члены далеко еще не всѣ собрались. На день за­сѣданія, чтобъ отвлечь подозрѣнія, была назначена коро­левская охота и распоряженіе о засѣданіи было сдѣлано ночью наканунѣ 19 ноября (Mém. de Besenval, 318). Бріенъ старался войти въ сношенія съ членами парламента, пускалъ въ ходъ всевозможныя увѣщанія, даже деньги. „Надо со­знаться, прибавляетъ Безанваль, что человѣкъ который хо­четъ быть первымъ министромъ долженъ бы лучше знать людей и вещи, долженъ бы понимать что многочисленное со­браніе такъ скоро не перемѣняетъ своего мнѣнія, особенно когда оно открыто стало на сторону оппозиціи и возмущенія; что въ такомъ случаѣ убѣжденія и ласканія не приводятъ къ результату и даже разбрасываемыя деньги оказываются бро­шенными попусту. Такъ по всей вѣроятности было и съ ар­хіепископомъ, если судить по словамъ его секретаря, имѣв­шаго неосторожность въ комнатѣ королевской свиты (dans le cabinet de gens de roi) сказать что онъ потерялъ за ночь восемь голосовъ. Это доказываетъ что предстоящее прибытіе короля въ парламентъ не сохранилось въ тайнѣ, какъ ду­малъ архіепископъ, и что ожесточеніе противъ власти было такъ укоренено что нельзя было побѣдить его съ такою легкостію“.

Но входя съ одной стороны въ переговоры и соглаше­нія, Бріенъ съ другой дѣйствовалъ между тѣмъ такъ какъ еслибы ни въ какихъ соглашеніяхъ не нуждался. Прави­тельственное объявленіе о займѣ разсроченномъ на пять лѣтъ, послѣ чего имѣютъ быть созваны сословные представители, бы­ло въ королевскомъ засѣданіи парламента 19 ноября 1787 года сдѣлано въ тонѣ сильной власти. Возвѣщая о займѣ и указывая что предположенныя пятьдесятъ милліоновъ экономіи позво­лятъ его перенести, Бріенъ напоминалъ парламенту что „зако­нодательная власть пребываетъ въ лицѣ государя безъ зависи­мости и безъ раздѣла“, что „право созванія сословныхъ пред­ставителей принадлежитъ одному королю и когда сочтетъ юнъ это полезнымъ и необходимымъ“. Вмѣстѣ съ тѣмъ чле­намъ парламента было предоставлено высказать свои сужде­нія. Они широко воспользовались дозволеніемъ чтобы вы­сказать все что накопилось въ раздраженіи преній и подѣй­ствовать на присутствующаго короля. Роберъ Сенъ-Вен­санъ (Robert de Saint Vincent) рѣзко, обычно грубымъ то­номъ, но и съ явственною силой убѣжденія указывалъ на необходимость поспѣшить созывомъ представителей. „Не пришло, говорятъ, еще время, воскликнулъ онъ. Ищу что можно подъ этимъ разумѣть. Развѣ безпорядокъ въ финансахъ не довольно еще великъ?… Правда вотъ въ чемъ. Ваши министры хотятъ избѣгнуть сословныхъ пред­ставителей, ибо страшатся ихъ наблюденія. Но надежды эти тщетны. Государственная необходимость заставитъ васъ собрать ихъ чрезъ два года. Да, заставитъ, и всего разумнѣе было бы воспользоваться добрымъ настроеніемъ умовъэтимъ желаніемъ общественнаго блага которое нынѣ оду­шевляетъ всѣхъ Французовъ.“ Эпремениль говорилъ вкрад­чиво, умоляя короля объявить рѣшеніе о немедленномъ со­браніи представителей. „Государь, обратился онъ къ Лудовику XѴI, одно ваше слово—и общее завѣтное желаніе испол­нится. Общій порывъ энтузіазма мгновенно изъ этой, залы распространится по столицѣ и отъ столицы по всему королев­ству. Предчувствіе, которое не обманетъ меня, внушаетъ мнѣ увѣренность; я читаю это во взорахъ вашего величества: намѣ­реніе это въ сердцѣ вашемъ, слово на вашихъ устахъ. О, произ­несите его, государь, даруйте его любви всѣхъ Французовъ“. Друзья Эпремениля минуту думали что король уступитъ увлеченію какое казалось имъ овладѣло, но онъ устоялъ, замѣчаетъ Радо (La France avant la révol. 228). Собраніе продолжалось нѣ­сколько часовъ. Президентъ приступилъ ко сбору голосовъ, сбираясь формуловать мнѣніе парламента, но дѣло приняло неожиданный оборотъ. Хранитель печатей подошелъ къ коро­лю. Лудовикъ XѴI обмѣнялся съ нимъ нѣсколькими словами и затѣмъ громко произнесъ: „Выслушавъ ваши мнѣнія, нахожу что необходимо сдѣлать заемъ указываемый въ моемъ эдик­тѣ. Я обѣщалъ созвать сословныхъ представителей не позже 1792 года. Моего слова должно быть достаточно. Повелѣваю занести мой эдиктъ въ сводъ“. Хранитель печатей немедлен­но провозгласилъ занесеніе по формѣ какая употреблялась въ засѣданіяхъ lit de justice. Блѣдный, смущенный, поднялся гер­цогъ Орлеанскій, помедлилъ нѣсколько мгновеній и прерывисто произнесъ слова: „Государь, это занесеніе кажется мнѣ не­законнымъ. Надо такъ и сказать что оно сдѣлано по особо­му повелѣнію вашего величества“. Король также смутился. „Мнѣ все равно, сказалъ онъ, какъ вы хотите… Нѣтъ, это законно, потому что я такъ хочу“. Король удалился; было пять часовъ пополудни, засѣданіе началось въ восемь утра. Герцога Орлеанскаго просили чтобъ онъ формуловалъ свой протестъ. Къ протесту присоединилось все собраніе.

Герцогъ Орлеанскій получилъ именное повелѣніе ссылав­шее его въ его имѣніе Вилле-Коттере (Villers-Cotterets). Два совѣтника, Сабатье и Фрето, были арестованы: они участво­вали въ совѣщаніи въ Пале-Роялѣ когда былъ рѣшенъ про­тестъ герцога Орлеанскаго. 23 ноября парламентъ обратился къ королю съ настойчивою просьбой возвратить изъ ссылки герцога Орлеанскаго и освободить арестованныхъ чле­новъ. „Иностранцы, государь, не поймутъ, говорилъ парла­ментъ, потомство откажется вѣрить чему можно подвер­гнуться высказывая правду лично вашему величеству. Присутствіе ваше всюду вносило милость, должно ли оно отнынѣ нести съ собою страхъ и огорченіе… Наше довѣріе, ободряемое вашимъ величествомъ, сдѣлалось сигналомъ ссылки и ареста. И какого ареста! Честь содрагается, человѣчество и справедливость стенаютъ. Грязныя руки поднялись на вашего судебнаго сановника. Его домъ осажденъ, полицейскіе удалили его семью… Если ссылка есть награда вѣрности принцевъ вашей крови, заключеніе грозитъ искренности первыхъ судебныхъ сановниковъ, первыхъ слугъ вашего величества, то не должны ли мы съ ужасомъ и горестью спросить себя что же станется съ закономъ, общественною свободой, тѣсно связанною съ нашею свободой, съ національ­ною честью и французскими нравами, столь мягкими сохра­нить кои необходимо въ общемъ интересѣ трона и народовъ“. Постановленіе состоялось безъ участія принцевъ крови и перовъ, получившихъ отъ короля письменное приказаніе не являться въ парламентъ впредь до распоряженія. Тотчасъ же семнадцать перовъ сдѣлали представленіе королю, ссыла­ясь на свои права участвовать въ парламентскихъ засѣдані­яхъ и ходатайствуя о герцогѣ Орлеанскомъ и двухъ аресто­ванныхъ членахъ.

Пріятель. Я любопытствовалъ прослѣдить какъ отно­сился къ событіямъ этого времени Мирабо, который жадно прислушивался къ шуму борьбы приближавшей неизбѣжный, ему желанный, переворотъ. Въ сборникѣ названномъ Мемуа­рами Мирабо, встрѣчаемъ въ этомъ отношеніи нѣсколько интересныхъ указаній. Входя съ одной стороны въ сношенія съ правительствомъ, онъ съ другой имѣлъ закулисное уча­стіе въ парламентскомъ возбужденіи. Въ началѣ октября мы видимъ Мирабо въ сношеніи съ лицомъ близкимъ Бріену, молодымъ Суфло (Soufflot). Повидимому Суфло звалъ Мирабо въ Версаль. „Что буду дѣлать я въ Версалѣ“, гово­ритъ въ отвѣтномъ письмѣ (Mém. IѴ, 450) Мирабо и указы­ваетъ на предубѣжденіе какое министръ противъ него имѣ­етъ. Въ то же время искусно намекаетъ что предубѣжденіе неосновательно. „Въ чемъ можетъ онъ меня упрекнуть? Въ томъ ли что я содѣйствовалъ паденію человѣка на развалинахъ котораго онъ поднялся до высшей власти?.. Оставьте же меня въ моемъ удаленіи. Я имѣю твердое намѣреніе не вы­ходить изъ него пока изъ нынѣшней смуты не выйдетъ правильный порядокъ вещей и какой-либо великій перево­ротъ (quelque grande révolution) ко благу или ко злу не по­велитъ каждому доброму гражданину, всегда отвѣтственному за свои мнѣнія и даже за свои таланты, возвысить свой го­лосъ. Эта революція не замедлитъ. Проливъ въ какой во­шелъ государственный корабль одинаково и узокъ и труденъ. Искусный лоцманъ конечно можетъ вывести его въ откры­тое море. Если такой найдется, корабль спасенъ; но и онъ не можетъ обойтись безъ содѣйствія экипажа. Никакимъ ма­тросомъ нынѣ пренебрегать не слѣдуетъ“. Не трудно понять чье содѣйствіе искусно предлагается. Мирабо говоритъ да­лѣе о займѣ и указываетъ на свой планъ изложенный въ за­пискахъ какія онъ представлялъ Калону. Около того же вре­мени Мирабо (12 октября 1787) обращался съ письмомъ къ Монморену, министру иностранныхъ дѣлъ, предлагая свои услуги въ этотъ разъ по дипломатической части: „въ Варша­ву, Петербургъ, Константинополь, Александрію — все равно“. Исканія Мирабо не увѣнчались успѣхомъ. Правительство не пожелало воспользоваться его услугами и сдѣлало этимъ не­малую ошибку.

Въ то же время Мирабо находился въ сношеніи съ нѣко­торыми членами парижскаго парламента и возбуждалъ ихъ къ сопротивленію министерскимъ планамъ. 10 ноября онъ пишетъ къ какому-то молодому члену парламента, котораго, повидимо­му, сманивали на министерскую сторону, и подбиваетъ его примкнуть къ той партіи которая имѣла въ виду противодѣй­ствовать замыслу министра надѣявшагося провести заемъ обѣщая созвать сословныхъ представителей, но въ неопредѣ­ленный срокъ.

„Созваніе сословныхъ представителей, пишетъ Мирабо (Mém., IѴ, 461) въ такой мѣрѣ предписывается необходимо­стію, такъ неизбѣжно, что съ первымъ министромъ или безъ перваго министра, при Ахиллѣ или Ѳерситѣ, оно непремѣнно будетъ, и особой благодарности правительство не получитъ, въ какую бы эпоху его ни назначило. Но если эпоха эта будетъ удалена, то это будетъ еще лишній поводъ къ недовольству, нерасположенію и зложелательству. Въ вашемъ возрастѣ, когда человѣкъ только-что освободился отъ кипѣній непослѣдо­вательной юности, вы можете имѣть прекраснѣйшую долю въ революціи которая устроитъ Францію и разовьетъ ея ве­личіе. Не давайтесь же въ обманъ, не теряйте вашей благо­роднѣйшей ставки, не повредите изъ-за личнаго дѣла игрѣ въ которой согласно замѣшаны интересъ и честь, ибо нація ея не проиграетъ. Данный толчекъ таковъ что даже тѣмъ кто дали его изъ дурныхъ видовъ уже поздно вернуться на­задъ. Вѣкъ ушелъ уже слишкомъ впередъ, умы слишкомъ возбуждены чтобы мы могли потерять что-либо изъ того что пріобрѣли. Какъ судебный сановникъ воспользуйтесь непо­стижимымъ порядкомъ вещей сдѣлавшимъ Францію парла­ментскою; какъ гражданинъ содѣйствуйте всѣми силами вашими великому дѣлу конституціи и не давайте себя развлекать никакою иллюзіей, никакою уверткой. Спросите себя за много ли дней можемъ мы ручаться и бойтесь медленности еще болѣе чѣмъ поспѣшности…. Vale, spes altera Romae“.

Не правда ли любопытное письмо! Мирабо понималъ какой безповоротный шагъ былъ сдѣланъ созваніемъ нотаблей. Для него былъ ясенъ дальнѣйшій путь революціоннаго движенія, и онъ не упускалъ случая когда могъ сколько-нибудь содѣйствовать его ускоренію.

Въ парламентѣ заемъ былъ отвергнутъ. На другой день Мирабо пишетъ къ Монморену: „Заемъ отвергнутъ. Иначе и быть не могло…. Но что будутъ дѣлать, великій Боже, что будутъ дѣлать?… Вотъ о чемъ съ ужасомъ спрашиваютъ себя добрые граждане…. Вы честный человѣкъ въ министерствѣ, вы кого мы почитаемъ добрымъ гражданиномъ; вы другъ короля, не можете его покинуть, какъ не можете обмануть и ожиданія націи въ этомъ ужасномъ кризисѣ. Вотъ почему я счелъ себя обязаннымъ предъ вашею репутаціей, предъ добротой какую вы мнѣ оказывали, предъ привязанностью какую она внушила, наконецъ предъ самимъ собою, не остаться нѣмотствующимъ среди безумнаго отчаянія моего отечества“. Мирабо стращаетъ банкротствомъ, какъ позоромъ и несчастіемъ страны. Что же дѣлать? спрашиваетъ онъ далѣе, и даетъ обстоятельный отвѣтъ. „Возвѣстить въ точныхъ и торжественныхъ выраженіяхъ созывъ сословныхъ представителей на 1789 годъ. Безъ нихъ обойтись уже нельзя. Тщетно удалять эпоху созыва…. Годъ когда король соберетъ націю будетъ лучшимъ годомъ его жизни…. Франція возродившаяся внутри, поднявшаяся внѣ, покроетъ монарха лучемъ своей славы. Да, при одномъ словѣ: собраніе сословныхъ представителей въ 1789 году кредитъ возродится и заемъ необходимый при современномъ положеніи дѣлъ съ избыткомъ состоится. Вы знаете, теперь не то время когда милости короля было достаточно чтобы сдѣлать славу министра, немилости чтобъ ее уничтожить. Источникъ истин­ной славы теперь индѣ и выше: теперь отъ націи и только отъ націи будетъ зависѣть политическая фортуна (c’est Іа nation seule qui fera les fortunes politiques). Прочтите и пе­речтите, умоляю именемъ отечества, эти наскоро набросан­ныя строки, которыя шлю вамъ подъ печатью секретнѣйшаго довѣрія“.

Монморенъ предлагалъ Мирабо написать сочиненіе про­тивъ парламентовъ. Изъ черноваго его отвѣта, facsimile кото­раго приложено къ Мемуарамъ, видно какъ Мирабо колебался, хотѣлъ было принять на себя составленіе сочиненія, напи­салъ: „je ferai l’ouvrage que Vous me demandez, я напишу сочиненіе которое вы у меня спрашиваете“ и потомъ вы­черкнулъ эти слова. Онъ доказываетъ что при условіяхъ въ какія поставило себя правительство такое сочиненіе бы­ло бы безполезно и несвоевременно. „Правительству слиш­комъ не довѣряютъ, и не безъ основанія…. Я никогда не поведу войны съ парламентами иначе какъ въ присутствіи націи. Тогда, и только тогда они должны и могутъ быть при­ведены къ значенію простыхъ служителей правосудія“. Въ заключеніе Мирабо возвращается къ мысли о необходимости созыва сословныхъ представителей.

Авторъ. Послѣ громкаго событія 19 ноября 1782 года со­противленіе парламентовъ продолжалось. „Они образовали, по выраженію Мармонтеля, общую лигу противъ министер­ства“. Въ Парижѣ, въ январѣ 1788, состоялись парламентскія постановленія противъ употребленія lettres de cachet и адми­нистративныхъ высылокъ. Постановленіе сопровождалось энергическими заявленіями противъ произвольныхъ дѣйствій правительства. Правительство рѣшилось было на энергиче­скія дѣйствія. Хотѣли выслать значительную часть членовъ парламента, ограничились призывомъ парламента въ Версаль и заявленіемъ неудовольствія. Постановленія его предписано вычеркнуть изъ протоколовъ. Правительство однако не прочь было отъ уступокъ. Въ декабрѣ было объявлено о созывѣ представителей, но чрезъ пять лѣтъ. Въ мартѣ 1788 герцогъ Орлеанскій былъ возвращенъ изъ изгнанія и сталъ популяр­нѣйшимъ лицомъ въ Парижѣ.

Но о соглашеніи съ парламентомъ нельзя было и думать. Тогда Бріенъ замыслилъ обширный, крайне рискованный планъ, уничтожить значеніе парламентовъ, возстановивъ древнее учрежденіе именовавшееся cour plénière, или точнѣе, обра­зовавъ новую высшую палату на обязанности которой было бы заносить въ сводъ всѣ законы общіе для королевства. Хранитель печатей Ламуаньйонъ возставалъ противъ идеи cour plénière и предложилъ ослабить парламенты усиливъ значеніе судей низшей сравнительно инстанціи. Бріенъ на­стоялъ на необходимости cour plénière. Образовался обшир­ный планъ, осуществлявшій много желанныхъ усовершен­ствованій въ дѣлѣ правосудія, но вмѣстѣ съ тѣмъ равно­значительный съ уничтоженіемъ парламентовъ. „Мнѣніе“ предполагалось удовлетворить объявленіемъ скораго созыва представителей.

Возможность такого рѣшительнаго плана есть свидѣтель­ство что правительство далеко не сознавало той степени сла­бости до какой была уже доведена власть. Бріенъ былъ скло­ненъ переходить отъ крайности къ крайности, но едва ли онъ рѣшился бы приступить къ такой реформѣ какъ уничтоже­ніе политическаго значенія парламентовъ въ эпоху когда парламенты стояли на высотѣ своей популярности, еслибы не имѣлъ увѣренности въ полной крѣпости королевской власти несмотря на увлеченіе мнѣнія. Въ такое время, при имѣв­шихся на лицо средствахъ, такой крутой поворотъ кажется теперь почти безумствомъ, но не казался таковымъ въ маѣ 1788 года.

Мѣры заготовлялись въ великой тайнѣ. Ихъ предположено было объявить во всемъ королевствѣ 8 мая 1788 года. Губер­наторамъ провинцій было предписано быть на своихъ мѣ­стахъ, отданы распоряженія военнымъ начальникамъ въ горо­дахъ гдѣ были парламенты. Тайна впрочемъ не сохранилась. Эпременилю удалось какъ-то достать оттискъ печатавшихся постановленій. 3 мая парламентъ собрался въ засѣданіе и составилъ знаменательное постановленіе въ которомъ выра­зилъ „основныя начала Французской монархіи“. Рѣшеніе было принято единогласно, о чемъ и упомянуто въ заявленіи. „Пар­ламентъ, сказано между прочимъ въ немъ, объявляетъ что Франція есть монархія управляемая королемъ по законамъ… Нація имѣетъ право свободно дѣлать постановленія о нало­гахъ чрезъ посредство собранія сословныхъ представителей правильно созываемаго и составленнаго… Сохраненіе осо­бенностей и правъ провинцій…. Судьи не смѣняемы…. Пар­ламентъ имѣетъ право провѣрять въ каждой провинціи ко­ролевскія велѣнія, внося въ сводъ тѣ кои согласны съ кон­ституціонными законами провинціи и основными законами государства. Каждый гражданинъ ни въ какомъ случаѣ не можетъ быть приведенъ предъ иныхъ судей кромѣ своихъ естественныхъ, то-есть указанныхъ закономъ… Никто ни по чьему приказанію не можетъ быть задержанъ, не будучи не­медленно переданъ въ руки компетентныхъ судей“ (Droz, 205.) Въ заключеніе члены парламента клятвенно обязались, по отношенію къ упомянутымъ началамъ, „не уполномочи­вать ни малѣйшаго нововведенія и не принимать никакого мѣста въ какомъ-либо новомъ учрежденіи, которое не было бы самимъ парламентомъ, составленнымъ отъ тѣхъ же лицъ съ тѣми же правами“.

Правительство въ виду такого постановленія рѣшилось дѣй­ствовать крутыми мѣрами. Предписано арестовать Эпремениля и еще другаго члена Гуаляра. Арестъ произошелъ въ засѣданіи парламента, куда они укрылись отъ угрожавшей опасности. Салье во Французскихъ Анналахъ такъ описываетъ сцену ареста.

„Парламентъ былъ предупрежденъ что маркизъ д’Агу (d’Agoust), aide-major французскихъ гардовъ, испрашиваетъ разрѣшеніе войти въ засѣданіе, имѣя королевское пору­ченіе. Онъ былъ немедленно введенъ, и предполагалъ передать содержаніе порученія въ выраженіяхъ которыя сгладили бы то что строгость распоряженія могла заклю­чать въ себѣ для него неблагопріятнаго. Но видъ собра­нія болѣе чѣмъ изо ста двадцати судебныхъ сановниковъ, среди которыхъ засѣдали герцоги и леры, маршалы Франціи, прелаты, невольно внушавшіе почтеніе; тишина ночи, глубо­кое молчаніе царствовавшее въ залѣ суда, освѣщенной сла­бымъ свѣтомъ; толпа идей порождавшихся величіемъ мѣста, ис­торическими воспоминаніями, серіозностью обстоятельствъ— все это внесло смущеніе въ душу маркиза, и онъ измѣнившим­ся голосомъ могъ только прочесть королевское повелѣніе, гла­сившее: „Повелѣваю маркизу д’Агу отправиться немедленно въ палату во главѣ шести ротъ гардовъ, занять всѣ выходы и арестовать въ залѣ засѣданій или гдѣ окажутся гг. Дюва­ля д’Эпремениля и Гуаляра де-Монсабера (Goislard de Mont- sabert) чтобы предать ихъ чинамъ высшаго полицейскаго суда [1] (entre les mains des officiers de la prévôté de l’hôtel), получившимъ надлежащія распоряженія“. Подписано Лудовикъ. Президентъ отвѣчалъ: Судъ будетъ совѣщаться. Маркизъ д’Агу оправившись отъ перваго волненія и возбуждая себя къ твердости отвѣтилъ рѣзко: „Ваша форма совѣщаться, но я не знаю этихъ формъ. Мнѣ дано королевское порученіе, оно не терпитъ отлагательства и должно быть исполнено“. На­стаивая въ своемъ порученіи маркизъ требовалъ отъ прези­дента чтобъ онъ или выдалъ двухъ сказанныхъ сановниковъ или подписалъ отказъ. Президентъ, отвергнувъ первое предло­женіе презрительнымъ жестомъ, на второе отвѣчалъ что ему не въ чемъ отказывать, что онъ можетъ дать отвѣтъ только отъ имени парламента, а его волю онъ можетъ узнать толь­ко изъ совѣщанія. И кромѣ того, повелѣніе короля обраще­но не къ парламенту и не къ президенту, а къ подателю его, и слѣдовательно ему надлежитъ рѣшить какъ поступить. „Не­обходимо однако, отвѣчалъ маркизъ, чтобы вы мнѣ показали этихъ двухъ господъ: я ихъ не знаю и этимъ лишенъ воз­можности исполнить приказъ“. Тогда изъ угла залы послышал­ся голосъ, повторенный со всѣхъ сторонъ: „Мы всѣ Эпремениль и Гуаларъ; такъ какъ вы ихъ не знаете, то арестуйте насъ всѣхъ или выбирайте“. Глубокое молчаніе послѣдовало за этимъ восклицаніемъ. Маркизъ д’Агу прерывалъ его отъ времени до времени настояніями, въ безполезности которыхъ наконецъ убѣдился. Онъ удалился объявивъ что сдѣлаетъ донесеніе полковнику и будетъ ждать повелѣній короля… Ночь прошла какъ среди осажденной крѣпости. Всякое сообщеніе внѣ было прекращено, членамъ парламента была предоставлена только свобода выходить изъ залы засѣданія въ другія комнаты суда, но въ сопровожденіи стражи. Письма приходилось передавать начальникамъ отряда только вскрытыми. Было одиннадцать часовъ утра когда маркизъ д’Агу появился вновь. Напомнивъ о своемъ порученіи, и безуспѣшно повторивъ убѣжденіе чтобы г. Эпремениль слѣдовалъ за нимъ, онъ приказалъ войти одному изъ чиновниковъ при судѣ и показать ему требуемаго члена парламента. Чиновникъ, по имени Артье, обвелъ глазами собраніе, какъ бы исполняя приказъ, и затѣмъ объявилъ что не видитъ г. Эпремениля. Трижды повторялъ маркизъ прика­заніе посмотрѣть внимательнѣе, но получилъ тотъ же отвѣтъ и принужденъ былъ еще разъ удалиться не исполнивъ при­казанія. Великодушіе произвело то чего власть безуспѣшно стремилась достигнуть въ продолженіи двадцати четырехъ часовъ. Эпремениль, чувствительно тронутый поведеніемъ чи­новника и видя что тотъ потеряетъ чрезъ это и мѣсто и свободу, хотѣлъ пощадить его отъ этихъ бѣдъ, попросилъ позвать маркиза д’Агу и открылся самъ. „Я, сказалъ онъ, тотъ членъ парламента котораго вы пришли съ вооруженною силой захватить во святилищѣ закона“. Затѣмъ нѣсколько разъ переспросилъ о свойствѣ повелѣнія и средствахъ какія маркизъ долженъ былъ употребить для приведенія его въ ис­полненіе. „Я хочу, сказалъ онъ, пощадить собраніе и самого себя отъ ужаса зрѣлища какое намъ приготовлено. Объявляю что принимаю отвѣтъ вашъ равнозначащимъ употребленію насилія въ моемъ лицѣ. Слѣдую за вами“. Обратившись къ парламенту, прибавилъ: „Я жертва которую заклали на са­момъ алтарѣ, преступленія мои въ томъ что я защищалъ об­щественную свободу отъ безчисленныхъ на нее покушеній. Желаю чтобы побѣда одержанная нынѣ врагами законовъ не причинила зла государству. Прошу собраніе не забыть пре­данности какую я ему оказывалъ и могу увѣрить, какая бы участь меня ни ожидала, какія бы предложенія ни были мнѣ сдѣланы, я всегда останусь достойнымъ быть однимъ изъ его членовъ“. Онъ сошелъ со своего мѣста обнявшись съ окру­жавшими и послѣдовалъ за маркизомъ. Маркизъ хотѣлъ пере­дать его въ руки молодаго подпоручика, но съ тѣмъ сдѣлалось дурно при этомъ порученіи. Маркизъ самъ увелъ г. Эпре­мениля“ (Ann. franç. приведено издателями мемуаровъ Ве­бера, I, 483).

Пріятель. Въ этомъ очевидно напыщенномъ и театраль­номъ описаніи, даже съ обморокомъ юнаго офицера, заслу­живаютъ вниманія слова вложенныя въ уста Эпремениля. Онъ говоритъ: „Какія бы предложенія ни были мнѣ сдѣланы“. Онъ ждалъ значитъ что. его будутъ сманивать. Слабое правитель­ство въ самыхъ рѣшительныхъ своихъ дѣйствіяхъ, пуская въ дѣло весь аппаратъ неограниченной власти, не внушало особаго страха и ясно что не требовалось очень большаго гражданскаго мужества сопротивляться ему. Веберъ, который, привлеченный любопытствомъ, самъ былъ въ этотъ день если не въ засѣданіи, то въ залахъ суда, разказываетъ эпизодъ менѣе театрально и нѣсколько иначе. По его словамъ, Элре- мениля побудило открыться замѣчаніе одного молодаго члена что еслибъ онъ былъ на мѣстѣ Эпремениля, то не сталъ бы изъ-за личнаго своего дѣла компрометировать весь парла­ментъ. Веберъ утверждаетъ также что арестованный Эпремениль, проходя по двору суда, покушался взволновать на­родъ. Послышалось нѣсколько криковъ, но тѣмъ и кончилось.

Авторъ. 8 мая 1788 года состоялось объявленіе объ учреж­деніи cour plénière и о судебной реформѣ. Король въ Версалѣ открылъ засѣданіе lit de justice словами упрека къ парламен­тамъ. „Цѣлый годъ, сказалъ онъ, парижскій Парламентъ позво­лялъ себѣ всяческія правонарушенія. Провинціальные парла­менты подражали ему. Въ результатѣ вышло неприведеніе въ дѣйствіе законовъ заслуживающихъ всяческаго вниманія и желанныхъ, проволочка въ дѣлахъ самыхъ важныхъ, потеря кредита, прекращеніе правосудія, наконецъ потрясеніе всего общественнаго зданія. Общественное спокойствіе, охраненіе котораго моя обязанность по отношенію къ моимъ народамъ, ко мнѣ самому и къ моимъ преемникамъ, требуетъ чтобъ я положилъ конецъ этимъ нарушеніямъ“. Столь повидимому твердо объявленное рѣшеніе правительство оказалось без­сильнымъ исполнить. Новыя мѣры возбудили общій ро­потъ всюду гдѣ занимались политикой. Средній классъ въ тѣсномъ смыслѣ смотрѣлъ на происходившее какъ на борь­бу правительства съ парламентами, къ которымъ сочувствія не питалъ, и оставался спокоенъ. Но оцѣнить выгоды новаго порядка можно было только въ его примѣненіи, а между тѣмъ отправленіе правосудія пріостановилось въ королевствѣ. Сановники изъ коихъ должна была составить­ся новая палата упорно отказывались участвовать въ ней. Въ Парижѣ стали проявлять себя низшіе элементы мятежа, поощряемые подъ рукой. „Магистратура, говоритъ Мармонтель (IѴ, 25), выдвинула чернь на свою защиту, и безнака­занно чинились на глазахъ полиціи дерзкія явленія своеволь­ства“. О волненіяхъ въ эту эпоху Безанваль говоритъ (Mém. § 41): „Легко представить себѣ какъ эти событія увеличива­ли народное волненіе, раздуваемое парламентскими. Покуше­нія были пропорціональны раздраженію и въ особенности безнаказанности. Тщетно стража стремилась противостать без­порядкамъ. Чернь болѣе многочисленная чѣмъ страна не только брала надъ нею верхъ, но и обходилась съ ней чрезвычайно дерзко. И такъ какъ было предписано не употреблять орудія, то ей оставалось бѣгство. Такая слабость увеличивала дер­зость черни, которая начала нападать на стражу, выгонять ее съ гауптвахтъ въ разныхъ мѣстахъ Парижа и разрушать ихъ“.

И въ высшихъ слояхъ парламенты нашли дѣятельныхъ союзниковъ. Ихъ сторону приняли нѣкоторыя провинціаль­ныя дворянства во имя мѣстныхъ привилегій. Въ провинціяхъ разыгрались сцены мятежа, предвѣстники революціи. Осо­бенно характеристичны явленія въ шумной Бретани. Бре­тань принадлежала къ привилегированнымъ провинціямъ, имѣла сословныя собранія; ея крикливое и бурливое дворян­ство ревниво дорожило привилегіями и охотно вступало въ борьбу за ихъ охраненіе.

Эпоха сословныхъ собраній здѣсь всегда была весьма шум­ною. „Обѣдали, описываетъ Шатобріанъ (Chateaubriand, Mém. d’outre-tombe II, 11), y коменданта, обѣдали y предводи­теля дворянства (président de noblesse), обѣдали y предсѣ­дателя собраній духовенства, обѣдали у главнаго казначея (trésorier des états), обѣдали у интенданта провинціи, обѣдали у президента парламента. И пили!.. Дворяне присутствовав­шіе на собраніи очень напоминали польскіе сеймы… Госпожа Севинье такъ описывала подобные съѣзды своего времени: „Безчисленное множество подарковъ, пенсій, поправокъ дорогъ и городовъ, пятнадцать или двадцать большихъ обѣдовъ, постоянная игра, вѣчные балы, спектакли, опера разъ въ недѣлю, великое щегольство—вотъ сословный съѣздъ (voilà les états). Я забыла триста или четыреста выпитыхъ боченковъ пива!“

„Бретонское дворянство, разказываетъ Шатобріанъ, бывшій очевидцемъ событій, безъ разрѣшенія собралось въ Реннѣ (въ концѣ мая 1788) чтобы протестовать противъ учрежденія cour plénière. Я отправился на этотъ сеймъ. Это было первое въ моей жизни политическое собраніе на которомъ я присут­ствовалъ. Я былъ ошеломленъ и забавлялся криками какіе слышалъ. Взлѣзали на столы, на кресла, жестикулировали, говорили всѣ разомъ. Маркизъ Тремерга (Trémergat) на деревяшкѣ кричалъ голосомъ стентора: „Пойдемте всѣ къ коменданту Тіару (Thiard); скажемъ ему: Бретонское дворянство пришло къ вамъ и хочетъ говорить съ вами; самъ король не отказалъ бы ему въ томъ“. Тирада встрѣчена громкимъ браво. Маркизъ началъ опять: „Самъ король не отказалъ бы намъ въ этомъ“. Крики и топанье удвоились. Мы отпра­вились къ графу Тіару, человѣку придворному, эротическому поэту, человѣку мягкаго и легкомысленнаго характера, смер­тельно скучавшему нашимъ гвалтомъ. Онъ смотрѣлъ на насъ какъ на кабановъ или дикихъ звѣрей. Горѣлъ жела­ніемъ скорѣе покинуть нашу Арморику и не имѣлъ ни малѣй­шаго желанія закрыть предъ нами двери своего жилища. Ора­торъ нашъ высказалъ что хотѣлъ, послѣ чего состоялась наша декларація: „Объявляемъ безчестными всѣхъ кто рѣшится при­нять мѣста въ новыхъ судебныхъ учрежденіяхъ или въ упра­вленіи, несогласованныхъ съ конституціонными законами Бре­тани (lois constitutives de la Brétagne)“. Двѣнадцать дворянъ были избраны отвезти этотъ документъ королю. По прибы­тіи ихъ въ Парижъ, ихъ заключили въ Бастилію, откуда они скоро вышли съ ореоломъ геройства, были приняты по воз­вращеніи съ лавровыми вѣтвями. Мы носили тогда широкія перламутровыя луговицы съ надписью вокругъ по-латыни: „лучше смерть чѣмъ безчестіе“. Мы торжествовали надъ дво­ромъ, надъ которымъ весь свѣтъ торжествовалъ, и летѣли вмѣстѣ съ нимъ въ ту же пропасть“.

На мѣсто арестованныхъ двѣнадцати депутатовъ дворян­ство выслало новыхъ, уже нѣсколько десятковъ. Со свой­ственною правительству непослѣдовательностію эти были при­няты. О представленіи какое повергалось на воззрѣніе ко­роля можно судить по слѣдующему отрывку:

„Министры вашего величества развернули въ городахъ на­шихъ всѣ аппараты войны, подняли громкій голосъ деспо­тизма, заглушили голосъ законовъ. Они мнили что страхъ принудитъ насъ къ молчанію: они ошиблись… Голосъ обще­ственнаго мнѣнія, имѣющій болѣе силы велѣнія чѣмъ голосъ министровъ и королей, заклеймилъ впередъ всякаго кто при­метъ мѣсто въ этой новоустроенной палатѣ (cour plénière) и въ трибуналахъ не признаваемыхъ націей, установленныхъ про­тивъ всѣхъ законовъ, основанныхъ на развалинахъ истинной магистратуры… Ваши министры обманули васъ, государь: они преступны. Чтобъ убѣдиться въ этомъ, вашимъ подданнымъ достаточно противопоставить министерское поведеніе съ ха­рактеромъ монарха, котораго они обожаютъ“ (Eggers, IV, 171.)

Отвѣтъ короля депутатамъ Бретани 10 іюня 1788 былъ таковъ (Eggers, IѴ, 181): „Я чрезвычайно недоволенъ проис­шедшимъ въ Реннѣ. Прокурокъ-синдикъ осмѣлился возста­вать противъ моихъ эдиктовъ, даже еще не зная ихъ, и кле­вещетъ на заключающіяся въ нихъ распоряженія. Дворяне собрались въ значительномъ числѣ безъ моего позволенія, и это отсутствіе полномочія еще малѣйшій изъ недостатковъ ихъ собранія. Коммиссія позволила себѣ шаги которые на­зову только необдуманными и непочтительными. Члены пар­ламента, не довольствуясь протестомъ противъ эдиктовъ, въ такой мѣрѣ, вопреки моему повелѣнію, умножили свои со­бранія и дѣйствія неповиновенія что я нашелся вынужденнымъ ихъ разсѣять и не могу имъ дозволить возвратиться въ ихъ собственномъ интересѣ… Сообщите вашимъ согражданамъ что снисходительность короля имѣетъ предѣломъ моментъ когда начинаетъ грозить опасность общественному порядку“.

Беарнское дворянство также протестовало, въ сепаратист­скомъ духѣ, по поводу учрежденія cour plénière (Eggers, IѴ, 160). „Неожиданный ударъ въ одинъ день поразилъ все коро­левство. Вѣрные подданные всѣ удивлены и огорчены… Внезап­ное разрушеніе трибуналовъ, правительственныя кары, прекра­щеніе правосудія, что иное могутъ видѣть во всемъ этомъ ва­ши народы, какъ не желаніе министровъ вашего величества разрушить основные законы государства? Государь, народы должны были существовать прежде королей: есть необходимо нѣкоторый договоръ между государями и народами. У Беарн­скаго народа общаго съ провинціями вашего королевства одно: счастіе жить подъ вашимъ правленіемъ. Общія повелѣнія по королевству не относятся до нашей страны: здѣсь они не имѣ­ютъ силы. Мы не должны принимать ихъ отъ отдаленнаго трибунала чуждаго странѣ и ея конституціи“.

Представители сословій въ Провансѣ, въ свою очередь, гово­рили: „Новая система законодательства, поддержанная страш­нымъ аппаратомъ власти, внесенная въ сводъ по высшему повелѣнію, то-есть безъ свободнаго обсужденія, присоединяетъ насъ ко Французскому королевству въ качествѣ не болѣе какъ простой его провинціи“. Представленіе заключается просьбой немедленнаго созыва сословныхъ представителей.

Въ Дофине, въ Греноблѣ, происходили событія подавшія поводъ къ сценамъ самаго скандальнаго свойства. Дворяне, собравшись 11 мая, чрезъ три дня послѣ опубликованія эдик­товъ, постановили отправить депутаціи къ королю и про­сить отмѣны эдиктовъ, возстановленія сословныхъ собраній (états particuliers) въ Дофине и созыва сословныхъ предста­вителей королевства. Члены парламента, не имѣя доступа въ залы палаты, уже запертыя, собрались у своего президента и составили протестъ, оканчивавшійся словами: „Надо же нако­нецъ показать имъ (министрамъ) что можетъ великодушная нація которую они хотятъ заковать въ цѣпи“. Пришли имен­ные приказы предписывавшіе членамъ парламента выѣхать изъ города въ свои имѣнія. Въ городѣ началось волненіе. Лавки заперли, на всѣхъ колокольняхъ забили въ набатъ, толпы собрались на улицахъ, осадили жилище военнаго на­чальника (герцога Клермонъ-Тоннера) и несмотря на до­вольно сильные отряды войскъ ворвались во дворъ. Герцогъ появился у окна, уговаривая толпу, но тщетно. На звукъ набатовъ сбѣжались тысячи изъ предмѣстьевъ. Дворъ, садъ, домъ военачальника наполнились народомъ. Погреба разбиты, мебель переломана и летитъ въ окна. Герцога схватили за шиворотъ, топоръ поднятъ надъ его головой. Его заставляютъ подписать капитуляцію: ею онъ обязывался считать разослан­ные приказы недѣйствительными, возвратить ключи залы засѣданія, велѣть войскамъ,—и такъ остававшимся въ без­дѣйствіи— возвратиться въ казармы. Толпа бросилась въ помѣщеніе парламента, опозоривъ его сценами пьянства и разврата (par des scènes d’ivresse et de prostitution); другіе отправились разыскивать членовъ парламента, привели кого успѣли, заставили засѣдать, украсивъ предсѣдателя вѣнкомъ изъ розъ. На другой день парламентъ составилъ протоколъ въ которомъ, отклоняя отъ себя всякую отвѣтственность за происшедшее, заявлялъ что только насиліе не позволило ему исполнить королевскія повелѣнія. Городское управленіе при­слало благодарность отряду охранявшему домъ военнаго на­чальника за то что щадилъ народъ, то-есть тому отряду кото­рый допустилъ толпу подвергнуть его начальника позорнѣй­шему насилію. Вмѣстѣ съ тѣмъ требовалось удаленіе отряда Royal-marine убившаго двухъ мятежниковъ когда въ него летѣли тысячи камней. Такъ разсказываетъ Веберъ, прибавляя: „Читатель замѣтитъ конечно съ грустію какой страшный шагъ сдѣлало общееразстройство. Не только собраніе дворянъ, корпораціи судеб­ныхъ сановниковъ находятся въ состояніи противленія вла­сти, но и часть арміи представляетъ распущенность близкую къ мятежу. Тамъ набиваютъ пепломъ дула ружей; здѣсь офицеръ допускаетъ въ ряды солдатъ публичныхъ женщинъ, безстыдствомъ связывающихъ ихъ дѣятельность. Одному отряду приказъ стрѣлять былъ данъ унтеръ-офицеромъ, а офицеръ тому противился. Солдаты тогда еще не безъ удив­ленія слышали слова, къ которымъ потомъ привыкли: „не­ужели будете стрѣлять въ братьевъ?“ Съ этой минуты стало несомнѣнно что посылать въ волнующійся городъ войска зна­чило скорѣе испытывать вѣрность солдатъ чѣмъ приводить въ повиновеніе подданныхъ“.

Парламенты были въ борьбѣ съ правительствомъ. Дворяне въ мѣстностяхъ гдѣ пользовались нѣкоторыми политически­ми правами принимали сторону парламентовъ. Архіепископъ- министръ разсчитывалъ на поддержку духовенства. Въ іюнѣ 1788 года созвано было въ Парижѣ общее собраніе духовен­ства, въ надеждѣ получить отъ него субсидію въ формѣ don gratuit. Финансовыя отношенія духовенства къ государству были весьма неправильныя. Оно само дѣлало раскладку при­ходившихся на его долю государственныхъ повинностей, не допускало оцѣнки своихъ имуществъ, съ которыхъ получало до 180 милліоновъ дохода, и съ давнихъ поръ считалось обя­заннымъ вносить въ казну до 10 милліоновъ. Но это было только номинально, благодаря хитро придуманной системѣ don gratuit. На собраніяхъ происходившихъ каждыя пять лѣтъ дѣлались постановленія о такомъ поднесеніи, обыкновенно въ 15 милліоновъ. Чтобъ образовать эти суммы какъ бы приносимыя въ даръ королю, духовенство дѣлало займы и проценты по нимъ вычитало изъ 10 милліоновъ своихъ повинностей. Въ 1787 году такой долгъ духовенства возросъ до 160 милліоновъ и оно уплачивало около семи милліоновъ процентовъ, такъ что въ казну приходилось три милліона, изъ которыхъ король пла­тилъ пенсіи священникамъ, суммы на больницы и духовныя учрежденія. Въ концѣ концовъ выходило что духовенство при громадныхъ имуществахъ не только ничего не платило каз­нѣ, но обходилось ему болѣе чѣмъ въ милліонъ ливровъ. (За­имствуемъ этотъ расчетъ у маркиза Булье: Mém., 44.)

И духовенство обратилось противъ правительства, выска­залось противъ учрежденія cour plénière и за созваніе сословныхъ представителей. Мягко и лукаво выступило оно въ своемъ представленіи отъ 15 іюня 1788: „Когда первое со­словіе въ государствѣ, говорило оно, одно монетъ возвы­сить голосъ, когда общественный крикъ (le cri public) побуж­даетъ его принести къ подножію короля общее желаніе всѣхъ другихъ, когда предписываютъ ему это и національный ин­тересъ, и его рвеніе на службу вашему величеству, нѣтъ осо­бенной славы говорить, но было бы постыдно молчать. На­ше молчаніе было бы преступленіемъ котораго нація и по­томство намъ никогда не простили бы“. Духовенство входитъ за тѣмъ въ историческія подробности о cour plénière, какъ одной общей палатѣ для всего государства, указываетъ на особыя условія и нравы провинцій и крайнія неудобства но­ваго учрежденія, и переходитъ къ главному предмету—собра­нію сословныхъ представителей. „Соберите, государь, націю, и вы будете непобѣдимы… любовь къ вамъ вашего народа и національный духъ суть неисчерпаемыя чувствованія… Ваше величество найдете среди сословныхъ представителей вѣр­ныхъ подданныхъ одушевленныхъ тою античною гордостію которая никогда послѣ пораженія не хотѣла слышать о ми­рѣ… Духовенство вашего королевства простираетъ къ ва­шему величеству умоляющія руки. Трогательно и прекрасно видѣть когда сила и могущество уступаютъ мольбамъ“.

Предъ всеобщностію требованій рѣшено уступить. Отвѣтъ короля заключалъ въ себѣ обѣщаніе собрать представителей и среди ихъ приступить къ совершенію великаго дѣла воз­рожденія королевства.

Духовенство (Eggers, IѴ, 308) отвѣчало въ новой меморіи 25 іюля 1788: „Ваше величество хотите посреди собранія сословныхъ представителей обезпечить свободу и счастіе наро­довъ. Такое благородное чувствованіе могло выдти лишь изъ великой души. Да пошлетъ небо намъ скорѣе насладиться его счастливыми послѣдствіями. Всѣ права будутъ уважены, всѣ части государственнаго тѣла приведены во взаимное рав­новѣсіе, направляемые вашею мудростію. Тронъ заблещетъ новымъ блескомъ… Франція сильная своимъ древнимъ, госу­дарственнымъ строемъ (forte de son ancienne constitution) удержитъ свое положеніе во вселенной и поведетъ страну на враговъ“. Надо замѣтить что политическое значеніе Франціи быстро упало въ послѣднее время предъ революціей и, на­примѣръ, въ вопросѣ о голландскихъ столкновеніяхъ оказалось весьма слабымъ.

Декретомъ 8 августа 1788 созывъ сословныхъ представи­телей въ маѣ 1789 года былъ объявленъ всенародно. Вмѣстѣ съ тѣмъ послѣдовала равносильная отмѣнѣ отсрочка неосу­ществленнаго еще учрежденія. „Его величество, сказано въ декретѣ, рѣшилъ пріостановить учрежденіе cour plénière до собранія сословныхъ представителей и подождать, от­носительно существованія этого учрежденія, состава его и предѣловъ власти, представленій какія могутъ быть сдѣланы собраніемъ“. Такъ мотивировано отступленіе (Eggers, IѴ, 324). Въ надеждѣ угодить мнѣнію прибавлено: „Его величество не допуститъ чтобы какая-либо изъ отдѣльныхъ корпорацій перешла границы ей предписанныя въ то время когда ему угодно вновь вручить націи вполнѣ пользованіе тѣми правами какія ей принадлежатъ“ Революціонная доктрина торжественно признана королемъ. Незадолго предъ тѣмъ съ цѣлью также польстить мнѣнію правительство обратилось къ содѣйствію общества и печати побуждая (постановленіе со­вѣта 5 іюля 1788) къ собиранію и доставленію свѣдѣній и соображеній касательно прежнихъ собраній сословныхъ представителей и наилучшаго устройства предстоящаго со­бора. Но и такое рѣшительное вступленіе на путь угожденія мнѣнію не могло уже поправить положеніе Бріена. Дни его были сочтены. Финансовое положеніе оставалось затруд­нительнымъ, и когда при срокѣ платежей пришлось объявить родъ банкротства, постановивъ уплачивать ренту на двѣ пя­тыя монетой и на три пятыя бумажными обязательствами, общее неудовольствіе разразилось съ неудержимою силой. Представился одинъ исходъ. Въ интимныхъ совѣтахъ двора рѣшено уволить Бріена и призвать къ управленію финанса­ми популярнаго Неккера. „Я былъ, говоритъ Неккеръ, при­званъ въ Версаль. Король пожелалъ меня видѣть въ кабине­тѣ королевы и въ ея присутствіи. Въ великой добротѣ своей онъ испытывалъ нѣкоторое смущеніе, такъ какъ въ прошломъ году онъ меня выслалъ. Я говорилъ ему только о моей пре­данности и моемъ почтеніи. Съ этой минуты я вновь занялъ то мѣсто моего монарха какое имѣлъ въ прежнее время“. (De la rév., I, 43.)

За отставкой Бріена послѣдовала отставка Ламуаньйона, ненавистнаго парламентамъ. Послѣдній не долго пережилъ паденіе. Парламентская ненависть преслѣдовала его въ семьѣ. Благодаря ей разстроилась свадьба его сына. Разбитый духомъ, Ламуаньйонъ кончилъ жизнь самоубійствомъ въ маѣ 1789 года.

Неккеръ возвратился. Восторгамъ не было, казалось, кон­ца. Онъ вернетъ обиліе, онъ надежда націи, злые геніи бѣ­гутъ при его видѣ. Не успѣлъ онъ вступить, его уже поздрав­ляютъ со счастливою администраціей. Ему посвящаются оды; портреты его всюду, на табатеркахъ, даже на пуговицахъ. Городъ даетъ праздникъ и переименовываетъ одну изъ улицъ въ улицу Неккера. Выбито до четырнадцати медалей въ его честь. (Challamel Hist.-Musée de la rév. fr. Paris, 1857, 17.) Фейерверки, иллюминаціи. „Въ Греноблѣ курьеръ привезшій великую новость прибылъ днемъ. Жители не дождавшись но­чи зажгли иллюминацію“ (Droz, 216.)

Низшій судейскій людъ и чернь ознаменовали восторги по случаю паденія Бріена и Ламуаньйона сценами скандала и буйства. „Изображенія архіепископа Санскаго и Ламуаньйо­на, пишетъ Безанваль (Mém., 349), были сожжены. Пло­щадь Дофина походила на поле битвы по громадному чис­лу постоянно бросаемыхъ петардъ. На Pont Neuf оста­навливали экипажи и проходящихъ, заставляли становить­ся на колѣни предъ статуей Генриха IѴ. Женщины осво­бождались отъ этой церемоніи, но и мущины и женщины должны были кричать: да здравствуетъ Генрихъ IѴ, къ чор­ту Ламуаньйона! Случалось что у проходящихъ брали деньги подъ предлогомъ покупки ракетъ. Затѣяли устроить похоро­ны Ламуаньйона. Отъ Pont Neuf потянулись вереницей два ряда факельщиковъ и направились къ Гренельской улицѣ, гдѣ былъ домъ хранителя печатей: хотѣли поджечь его. Одинъ изъ моихъ людей находившійся въ толпѣ слышалъ этотъ за­говоръ и побѣжалъ увѣдомить людей Ламуаньйона. Тотъ по­требовалъ военную силу изъ Дома Инвалидовъ, и когда ско­пище приблизилось, командовавшій офицеръ говорилъ съ та­кимъ жаромъ и угрозами что произвелъ дѣйствіе. Все отхлы­нуло къ дому Бріена (графа) на улицѣ Св. Доминика, также съ намѣреніемъ произвести пожаръ. Графъ Бріенъ только что вернувшійся домой, видя происходящее, бросился въ Домъ Инвалидовъ. Посланъ отрядъ, и тогда какъ онъ входилъ съ одной стороны улицы, съ другой подоспѣлъ отрядъ Француз­скихъ гардовъ, получившихъ приказъ прекратить обнаружив­шіеся безпорядки. Командовавшій отрядомъ сержантъ под­вергся оскорбленіямъ, получилъ даже ударъ; онъ двинулъ отрядъ на толпу которая не могла убѣжать встрѣтивъ отрядъ изъ Дома Инвалидовъ. Нанесены были удары штыками, бы­ли убитые и раненые. Пока эта сцена происходила въ Сенъ- Жерменскомъ предмѣстьѣ, болѣе кровавая разыгралась на улицѣ Меле (Meslée), гдѣ жилъ Дюбуа, командиръ внутренней стражи, противъ котораго какъ и противъ его команды была озлоблена чернь. Съ Pont Neuf большая толпа двинулась къ площади Дофина съ намѣреніемъ истребить всѣхъ стражниковъ кто попадется и сжечь домъ Дюбуа. Увѣдомленный во­время, онъ далъ приказъ командѣ скрыться въ домахъ улицы Меле. На своемъ дворѣ поставилъ конную стражу, и когда толпа наполнила улицу выдвинулъ пѣшихъ стражниковъ со штыками изъ домовъ, тогда какъ отрядъ двинулся прямо на толпу съ саблями. Этимъ онъ спасъ себя и свой домъ, но было много раненыхъ и убитыхъ“.

Много убитыхъ, это повидимому преувеличеніе, основанное на слухахъ.

Любопытно какъ отнесся къ этимъ сценамъ парламентъ. „Парламентъ, говоритъ Салье (приведено въ мемуарахъ Ми­рабо, Ѵ, 161), счелъ обязанностію собрать свѣдѣнія о про­исшедшемъ, и первое послѣ того собраніе его обратилось въ возданіе почестей черни. Ничѣмъ неоправдываемое без­порядочное волненіе, сцены крайняго буйства (scènes de bri­gandages) представились невинными въ глазахъ парламента, и обвиняемыми явились полицейскіе офицеры и военные на­чальники. Декламаціи вожаковъ партіи были повторяемы су­дебными сановниками. Они говорили, какъ бы въ священномъ негодованіи, о преступной стрѣльбѣ въ народъ, о неизвѣст­номъ, но надо де думать громадномъ числѣ убитыхъ и ране­ныхъ. Рисовали картины какъ солдаты будто бы не усмиряли мятежныхъ, а безразлично набрасывались на всѣхъ проходя­щихъ и т. д. Послѣдствіемъ этихъ рѣчей былъ призывъ къ рѣшеткѣ парламента полицеймейстера (lieutenant de police) и командира внутренней стражи (commendant de guet). Ихъ призвали среди засѣданія. Народъ наполнявшій залы нагло ликовалъ. Призванные чиновники были оскорбляемы при проходѣ, надо было тайно проводить ихъ изъ засѣданія чтобы спасти отъ ожидавшихся оскорбленій при выходѣ. Парламентъ заключилъ засѣданіе постановленіемъ подвергнуть разслѣдованію не сборища и мятежныя дѣйствія, но превы­шеніе власти со стороны полиціи и внутренней стражи.

Другимъ постановленіемъ, болѣе благоразумнымъ, воспреща­лись сборища и пусканіе ракетъ. Но чтобы не потерять распо­ложенія толпы, въ томъ же постановленіи прибавлено увѣща­ніе полиціи обращаться съ народомъ гуманно, благоразумно и умѣренно. Народъ такъ хорошо понялъ постановленіе что сборища и шумныя выраженія восторговъ продолжались попрежнему, полиція и стража были правильно каждый вечеръ оскорбляемы“.

Наступила послѣдняя зима старой Франціи. Хлѣбъ былъ дорогъ, такъ какъ лѣто 1788 года было несчастно для земле­дѣлія: страшный градъ опустошилъ множество мѣстностей. На дворѣ стояли большіе холода; много дней держалась темпе­ратура семнадцать градусовъ мороза. За то никогда благотво­рительность не достигала такихъ значительныхъ размѣровъ. Еще лѣтомъ была обильная подписка для пострадавшихъ отъ града. Французскій Театръ, Опера, Италіянскій Театръ давали представленія въ пользу потерпѣвшихъ. Зимой герцогъ Орле­анскій, искавшій всячески популярности, учредилъ даровую раздачу хлѣба въ разныхъ приходахъ и устроилъ для холод­ныхъ дней костры на площадяхъ; о бокъ со своимъ дворцомъ устроилъ двѣ даровыя кухни. Архіепископъ Парижскій Жюинье (Juigné), не только потратившій весь свой доходъ, но и вошедшій въ долги чтобы помогать бѣднымъ, еще усилилъ свою благотворительность. Король приказалъ сдѣлать поруб­ки въ прилежащихъ къ Парижу лѣсахъ и раздавать даромъ дрова, носилъ дырявые башмаки и позволялъ себѣ проигры­вать не болѣе экю въ триктракъ.

Въ высшемъ кругѣ увеселенія шли своимъ чередомъ. По случаю холода вошли въ особую честь муфты, и франты прогуливались нося на себѣ, по капризу тогдашней моды, по двое часовъ и скрывая руки въ громадныхъ муфтахъ. Игра достигла крайнихъ предѣловъ; мущины и женщины ночи проводили въ игорныхъ притонахъ высшаго тона, носившихъ наименованіе ада. Карнавалъ былъ продолжительный и блестя­щій. Шелковыя кофты (caracos de satin), китайскіе башмач­ки, бархатные панталоны, фраки съ цвѣтною подкладкой, пряжки aux noeds d’amour и aux coquilles, рединготы и двой­ные воротники дѣлали фуроръ (Challamel. Hist.-Musée, I, 22).

Но крушеніе приближалось. Точно предвидя грядущіе ужасы, одинъ проповѣдникъ, бывшій іезуитъ, отецъ Борегаръ (Beauregard), произнесъ Великимъ Постомъ съ церковной каѳедры замѣчательныя слова, которыя чрезъ четыре года кощунство Гебера и Шометта, съ богиней разума въ храмѣ Парижской Богоматери, обратило въ удивительное пророче­ство. „Да, Господи, воскликнулъ онъ, Твои храмы будутъ расхищены и разрушены, Твои праздники уничтожены, хула произнесется на имя Твое, служеніе Тебѣ будетъ преслѣдо­ваться. Но что слышу я, великій Боже? Что вижу? Святыя пѣснопѣнія, потрясавшія священные своды въ честь Тебя, за­мѣнены мерзостными и безстыдными пѣснями! И ты, мер­зостное божество язычества, мерзостная Венера, дерзко за­нимаешь мѣсто Бога Живаго, садишься на престолъ гдѣ святая святыхъ. Тебѣ курятъ ѳиміамъ твои новые обожатели“ (Lacretelle, Hist. de France, ѴII, 11. Paris 1821).

---

[1] Судъ этотъ засѣдалъ по полугодно въ Парижѣ (въ Луврѣ) и въ Версалѣ. Онъ состоялъ изъ „grand prévôt de France, de deux lieutenans généraux de robe courte, civils, criminels et de police, et d’un procureur du roi“ (Cassagnac, Hist. des causes de la rév., I, 359.)

Русскій Вѣстникъ, 1881

Visits: 1