Авторъ. Ты ставилъ вопросъ почему собраніе именитыхъ людей страны богатой умственными силами, вмѣсто того чтобъ укрѣпить тронъ и водворить порядокъ, сдѣлалось роковымъ шагомъ къ революціонному крушенію.

Пріятель. Да, мнѣ представлялось что еслибы въ собра­ніи воспреобладали великодушныя стремленія, были забыты эгоистическіе и сословные расчеты, и оно явилось дѣйствитель­нымъ выразителемъ націи, въ сущности преданной монархи­ческому началу, то крушеніе было бы, можетъ-быть, устра­нено.

Авторъ. Сколько-нибудь внимательное разсмотрѣніе эле­ментовъ собранія должно разсѣять эту иллюзію, ибо иллюзіей всегда оказываются расчеты принимающіе въ соображеніе не дѣйствительныхъ людей, а такихъ какими, въ виду данной цѣли, желательно ихъ видѣть. Не могли ли бы нотабли, говоришь ты, явиться истинными выразителями націи? Выразителями чего? Мнѣнія націи? Но что значитъ это мнѣніе? Преоблада­ющій говоръ минуты, не прочный, зависящій отъ вѣтра, или сознаніе интересовъ страны? Но интересъ становится дѣя­тельною силой когда онъ есть свой интересъ, эгоистическій— личный или корпоративный, сословный. Бываютъ случаи, и великіе, свободнаго пожертвованія своимъ интересомъ, но случаи эти бываютъ не по заказу и теоретическому расчету. Калонъ не былъ впрочемъ настолько наивенъ чтобы строить планы на предполагаемомъ великодушіи. Его отважные поли­тическіе расчеты были практическаго характера. Его роковая иллюзія была въ томъ что онъ легкомысленно не оцѣнилъ важности шага на который склонилъ короля.

Короля увлекла идея призвать къ содѣйствію обществен­ныя силы и ва нихъ опереться. Но какія же были эти силы, въ которыхъ монархическая власть могла найти для себя дѣйствительную опору? Силы эти были вѣрное дворянство и преданный народъ. Не на народъ въ тѣсномъ смыслѣ могъ опереться король въ собраніи нотаблей. Это было собраніе привилегированныхъ классовъ. Когда потомъ наступила пора новой иллюзіи: непосредственнаго обращенія ко всей націи въ лицѣ избранныхъ ею представителей, то „народъ“ и „націю“ замѣстилъ собою поднявшійся классъ интеллигентныхъ разночинцевъ, сдѣлавшій революцію. На дворянство? Но дворянское сословіе утратило политическое значеніе и не было надежною политическою силой. Наиболѣе могущественною силой являлось духовенство. Могъ ли на него опереться ко­роль?

Духовенство составляло сильную талантами, опытную по­литически корпорацію. Воспитаніе католическаго духовен­ства, устройство монашескихъ орденовъ давали возможность крупнымъ талантамъ съ какой бы ступени они ни вышли подняться до вершинъ іерархіи. Съ другой стороны, въ ря­дахъ высшаго духовенства было много представителей знат­нѣйшихъ родовъ Франціи. Духовенство владѣло огромными богатствами, имѣло свои политическія собранія, привыкло держать себя какъ сила независимая, какъ нѣкоторое госу­дарство въ государствѣ. Въ формахъ смиренія обнаруживало значительное властолюбіе. Оно могло быть и сильнымъ дру­гомъ и еще болѣе сильнымъ врагомъ. Интересы его были тѣсно связаны съ интересами монархіи. Тронъ и алтарь всегда считались въ неразрывной связи. Но какъ нравствен­ный авторитетъ, сословіе духовенства большой опоры оказать не могло, ибо сила его надъ умами была поколеблена. Какъ политическому сословію, ему предлагалось поступить­ся своими интересами. Но для этого требовались болѣе силь­ныя побужденія чѣмъ планы министра не внушавшаго до­вѣрія. Возможность паденія монархіи не приходила и на мысль. Присоединилось важное обстоятельство: сословіе утра­тило внутреннюю правду, преобладающею силой въ верхнемъ слоѣ его стало лицемѣріе. Въ рядахъ высшаго духовенства, какъ тогда говорили, было нѣсколько іерарховъ глубоко вѣ­рующихъ, но лишенныхъ политическихъ талантовъ, и было нѣсколько талантовъ, но не вѣрующихъ (Мармонтель). Одинъ изъ главныхъ политическихъ предводителей корпораціи, архіепископъ Ломени де-Бріенъ, занявшій потомъ мѣсто Ка­лона, смѣялся надъ чудесами и не безъ основанія подозрѣвался въ невѣріи. Когда нѣсколько лѣтъ тому назадъ былъ вопросъ о назначеніи его архіепископомъ Парижа, король не далъ согла­сія, говоря: „надо по крайней мѣрѣ чтобы архіепископъ па­рижскій вѣрилъ въ Бога“. И не одинъ Бріенъ былъ еписко­помъ и христіаниномъ только по имени.

Правительство не могло опереться въ собраніи нотаблей и на президентовъ парламентовъ. Люди сами по себѣ строго монархическаго образа мыслей, они въ то же время были предсѣдателями собраній боровшихся съ правительствомъ и не могли не понимать что самое собраніе нотаблей было сдѣлано чтобы побѣдить сопротивленіе парламентовъ и провести новые законы при поддержкѣ созваннаго собора име­нитыхъ людей.

Оставалось дворянство какъ сословіе. Но именно какъ сословіе, дворянство утратило политическое значеніе и не было политическою силой. Оно не имѣло даже своихъ собраній какъ имѣло ихъ духовенство, какъ имѣетъ ихъ дворянское сословіе, напримѣръ, у насъ. Интересы дворянства были самымъ тѣснымъ образомъ связаны съ интересами короны, но сознанія этихъ интересовъ не было, ибо въ сословіи не было политическаго воспитанія. Дворяне были придворные, военные, администра­торы, предсѣдатели и отчасти члены парламентовъ и нако­нецъ частныя лица. Они дорожили своими привилегіями и главнымъ образомъ наиболѣе суетными, оскорблявшими дру­гія сословія; но какъ политическую силу себя не сознавали и дѣйствовали въ интересѣ другихъ. Сознавали себя какъ касту высшаго происхожденія, что могло только вредить су­ществующему порядку, и не сознавали себя политическою силой, что могло быть для государства полезно. Говоря о политическомъ легкомысліи французскаго общества предъ революціей, надо главнымъ образомъ имѣть въ виду дворян­ское сословіе.

„Каждый вечеръ, говоритъ Веберъ, члены отъ духовенства собирались у архіепископа Нарбонскаго. Давали отчетъ о томъ что происходило утромъ и устанавливали мнѣнія какія высказывались на слѣдующій день. Маркизъ де-Лафайетъ, ревнуя за дворянство къ такому преобладанію духовенства и нетерпѣливо желая играть роль въ мирное время, подобно тому какъ блестяще игралъ ее на войнѣ, тщетно старался образовать подобный центръ соединенія для дворянъ. Члены парламентовъ держали малыя, таинственныя совѣщанія у хранителя печатей (Миромениля, врага Калона), мало гово­рили въ бюро, болѣе наблюдали чѣмъ высказывались и явно приберегали себя для времени когда придетъ ихъ чередъ, то- есть когда рѣшенія собранія поступятъ для внесенія въ спи­сокъ законовъ (enregistrement). Представители средняго со­словія не знали другъ друга“.

По желанію короля, Калонъ имѣлъ совѣщаніе съ пятью главными прелатами. Они соглашались съ началомъ равномѣр­наго распредѣленія налоговъ, но рѣшительно отклоняли какія- либо перемѣны во внутреннихъ распорядкахъ относительно управленія обширными имуществами духовенства. Въ общемъ министръ встрѣтилъ въ нихъ противодѣйствіе. „Владыко (monseigneur), обратился онъ къ архіепископу Тулузскому Бріену (Веберъ, I, 159): дайте мнѣ перемиріе на время со­бранія нотаблей. Будемъ принадлежать только королю и го­сударству. Можетъ ли кто не содрогнуться если предприня­тое дѣло не удастся. Это послѣднее прибѣжище. Я говорилъ и повторялъ королю что оно можетъ спасти государство, мо­жетъ и погубить. Надо или не предпринимать, или уже испол­нить. Король пока твердъ, но его можно поколебать и насту­питъ общій пожаръ (on mettra tout en combustion). Вступимъ въ договоръ. Поддержите мой планъ и потомъ возьмите мое мѣсто“. Бріенъ съ усмѣшкою опровергалъ несправедли­вое де предубѣжденіе министра. Архіепископъ Нарбонскій былъ откровеннѣе. „Вы хотите войны, сказалъ онъ Калону. Будете имѣть ее съ вашей стороны рѣшительную, но прямую и открытую. По крайней мѣрѣ вы идете прямо подъ ударъ“. „Владыко, возразилъ Калонъ, продолжая глядѣть на архіе­пископа Тулузскаго,—я усталъ отъ ударовъ наносимыхъ мнѣ сзади и рѣшился вызвать ихъ съ лица“. Тѣмъ совѣщаніе и кончилось.

Нотабли раздѣлились на семь бюро, каждое подъ предсѣ­дательствомъ какого-либо члена королевской фамиліи, и при­ступили къ разсмотрѣнію предложенныхъ плановъ. Первое высказанное требованіе было чтобы министръ представилъ подробный бюджетъ доходовъ и расходовъ, который далъ бы возможность судить о размѣрахъ зла и соотвѣтственно взвѣ­сить предложенныя средства къ его устраненію. Первое сло­во Калона было: „эти господа слишкомъ любопытны“. Офи­ціальный, хотя и не прямой отвѣтъ онъ далъ въ рѣчи про­изнесенной въ третьемъ засѣданіи 12 марта 1787 года, при представленіи нотаблямъ мемуаровъ втораго отдѣла. Упомя­нувъ (Arch. parlem., I, 208) что представленныя нотаблями замѣчанія относительно мемуаровъ перваго отдѣла, сдѣлан­ныя при обсужденіи ихъ въ бюро, прочтены королемъ и бу­дутъ обсуждаться въ его совѣтѣ, Калонъ прибавилъ: „король съ удовольствіемъ видѣлъ что вообще убѣжденія ваши согласуются съ его началами; что проникнувшись духомъ по­рядка и благодѣтельными намѣреніями направляющими всѣ его виды, вы показали себя воодушевленными желаніемъ содѣй­ствовать къ усовершенствованію ихъ исполненія; что вы изы­скивали трудности какими это исполненіе можетъ быть окру­жено единственно съ цѣлью ихъ избѣгнуть и наконецъ что возраженія вамъ представляемыя и которыя преимущественно касаются формъ не противорѣчатъ существеннымъ пунктамъ цѣли какую поставилъ себѣ его величество: улуч­шить финансы и облегчить его народъ чрезъ устраненіе зло­употребленій“.

Заявленіе министра вызвало бурю. Борьба сдѣлалась от­крытою.

Пріятель. Въ это время появилась и ходила изъ рукъ въ руки знаменитая каррикатура такъ описанная Гриммомъ (Corresp. 10, 206). „Нѣкоторые увѣряютъ что на этихъ дняхъ видѣли каррикатуру изображающую толстаго фермера на зад­немъ дворѣ, окруженнаго курами, пѣтухами, индѣйками и проч. Внизу прибавленъ небольшой діалогъ.

Фермеръ. Друзья мои, я собралъ васъ чтобъ узнать подъ какимъ соусомъ угодно вамъ быть скушанными.

Одинъ изъ пѣтуховъ (топыря гребень). Да мы вовсе не хотимъ быть съѣденными.

Фермеръ. Вы удаляетесь отъ вопроса.

Авторъ. Въ промежутокъ между третьимъ засѣданіемъ 12 марта и четвертымъ 29, бюро составили свои рекламаціи и настаивали чтобы рекламаціи эти были занесены въ прото­колъ засѣданія 12 марта непосредственно за рѣчью министра. Разрѣшеніе было дано королемъ. „Изъ нѣкоторыхъ выраже­ній министра, читаемъ въ рекламаціи перваго бюро, можно вывести будто бы мнѣнія бюро отличаются отъ мемуаровъ ему сообщенныхъ только по вопросамъ формы, а не въ су­щественныхъ пунктахъ. Принимая во вниманіе какъ важно чтобы мнѣнія бюро были сохранены въ ихъ точности, бюро считаетъ необходимымъ заявить что его сужденія относи­тельно провинціальныхъ собраній касаются всей сово­купности устройства этихъ собраніи, а не подробностей формы; что признанная бюро невозможность поземельнаго налога натурой не повела его къ выраженію какого-либо мнѣнія о поземельномъ налогѣ вообще, безъ предварительнаго получе­нія необходимыхъ сообщеній которыя могли бы уяснить его необходимость, размѣры и продолжительность“. Четвертое бюро находило „устройство провинціальныхъ собраній въ прямомъ противорѣчіи съ основнымъ началомъ монархическаго строя“. „Предлагаемое смѣшеніе трехъ сословій, поясняло пятое бюро, разрушаетъ іерархію необходимую для поддержки авто­ритета монарха и существованія монархіи“. Шестое бюро оказавшееся весьма рѣзкамъ въ преніяхъ,—гренадеры Кон­ти, какъ звали его членовъ (Веберъ, 1, 166), кратко требова­ло представленія счетовъ расхода и прихода за 1786 и 1787 годы.

Несмотря на борьбу, въ которой, по общему призванію, Калонъ защищалъ свои проекты съ замѣчательною силой таланта, особенно обнаружившагося на общемъ комитетѣ у старшаго брата короля, возможность соглашенія между правительствомъ и нотаблями, по мнѣнію Вебера, не была еще утрачена. Старшій братъ короля (въ послѣдствіи король Лудовикъ ХѴIII) составилъ примирительный мемуаръ, сообщенный по бюро и встрѣтившій почти общее одобреніе. Предлагалось согласиться на образованіе провинціальныхъ собраній и когда организуются собрать ихъ мнѣнія относи­тельно наименѣе обременительной формы налоговъ; пока же поддержать правительство во временныхъ его мѣропріятіяхъ,

Пріятель. О характерѣ вообще дѣйствій старшаго брата короля въ мемуарахъ Монбаре есть такое любопытное упомцнаніе. Принцъ въ ранней еще молодости, повѣряя Монбаре свои планы и говоря что ему навсегда предстоитъ пас­сивная роль, замѣтилъ: „Я осужденъ навсегда думать какъ братъ и долженъ выучиться всегда ставить ногу на то мѣсто съ котораго онъ только-что удалилъ свою“.

Авторъ. Мелькнувшее было соглашеніе мгновенно раз­рушилось. Его разрушили, по выраженію Вебера, двѣ стра­ницы прибавленныя Калономъ къ напечатаннымъ имъ во всеобщее свѣдѣніе его мемуарамъ. Онъ и на этотъ разъ, по­добно какъ и въ своей первой рѣчи, не сдержался въ пре­дѣлахъ умѣренности и прибавилъ къ мемуарамъ „предувѣ­домленіе“, которое было принято какъ обвиненіе нотаблей и возбужденіе противъ нихъ, средняго сословія. „Калонъ, го­ворить о томъ же Безанваль (Mém. 11, 217), своимъ необду­маннымъ поступкомъ сдѣлалъ что пламя запылало съ большею яростью чѣмъ когда-либо. До этого времени публикѣ не были сообщены ни мемуары представленные нотаблями, ни мнѣнія ихъ бюро объ этихъ мемуарахъ. Калонъ изъ близорукаго отмщенія распорядился допечатать свои мемуары. И чтобы довершать нападеніе прибавилъ объявленіе въ которомъ подъ личиною умѣренности указывалъ что надо винить нотаблей если король задержанъ въ задуманномъ имъ облегченіи народа. Боясь что писаніе это распространится не довольно скоро и желая распространить его повсюду, онъ отправилъ его по всѣмъ приходскимъ священникамъ, чтобъ этимъ спо­собомъ довести до общаго свѣдѣнія народа. Легко понятъ какое возбужденіе и какое негодованіе произвело это у лю­дей которымъ нуженъ былъ только поводъ. На другой же день всѣ бюро прервали всѣ дѣла чтобы заняться этимъ близко ихъ касавшимся. Единогласно постановили просить у короля позволенія опубликовать ихъ постановленія. Не остановились на этомъ, стали перебирать управленіе Кало­на“. Лафайетъ…

Пріятель. Непремѣнно этотъ интриганъ!

Авторъ. …поддерживаемый епископомъ Лангрскимъ вы­далъ обличительное писаніе, подъ которымъ поставилъ свое имя и въ которомъ выставлялъ двѣ предпринятыя минист­ромъ сдѣлки какъ свидѣтельство хищенія и лихоимство. „Вы­ходка Лафайета обратилась впрочемъ противъ него, такъ какъ обличеніе было совершенно бездоказательно и основы­валось на слухахъ“.

Пріятель. Любопытно прочитать это „возжегшее пламя“ объявленіе Калона.

Авторъ. Въ Archives parlementaires нѣтъ этого доку­мента. Я рылся чтобъ отыскать его. Нашелъ въ нѣмец­комъ сборникѣ Эгерса (Denklwürdigkeiten der französischen Revolution von Chr. Eggers, Kopenhagen, 1795. T. II, 180). Онъ оказался также помѣщеннымъ къ концѣ сочиненія Ка­лона De l’état de la France (Londres 1790). Вотъ этотъ до­кументъ съ небольшими сокращеніями: „Мемуары эти были составлены исключительно для нотаблей и первоначально были вручены имъ и имъ однимъ. Было справедливо чтобъ изложеніе видовъ короля о которыхъ спрашивались ихъ за­мѣчанія было представлено исключительно ихъ разсмотрѣнію прежде чѣмъ быть доведеннымъ до свѣдѣнія публики, и чтобъ они могли спокойно составить свое мнѣніе среди ихъ бюро, не будучи ни предупреждаемы, ни возмущаемы мнѣніемъ извнѣ приходящимъ. Но распространились слухи и предпо­ложенія способные ввести народъ въ заблужденіе. А потому необходимо ознакомить его съ истинными намѣреніями ко­роля. Время указать ему все добро какое его величество хо­четъ для него сдѣлать и разсѣять безпокойство какое хотѣли ему внушить. Заговорили объ увеличеніи налоговъ: будто бы имѣются въ виду новые. Слова нѣтъ объ этомъ. Король единственно чрезъ устраненіе злоупотребленій и введеніе бо­лѣе точнаго порядка взиманія намѣревается увеличить до­ходы казны, какъ того требуютъ государственныя нужды, и об­легчить его подданныхъ сколько позволяютъ обстоятельства… Прочитавъ мемуары, всякій убѣдится что планы принятые его величествомъ суть тѣ самые какимъ давно дана санкція общества (sanctionnés depuis longtemps par le public): провин­ціальныя собранія изъ представителей всѣхъ собственниковъ для распредѣленія сборовъ; равномѣрное распредѣленіе позе­мельнаго налога на всѣ имущества безъ исключенія; уплата долга духовенства дабы оно наравнѣ со всѣми подданными ко­роля участвовало въ общественныхъ тяготахъ и проч. (пере­числяются остальныя мѣры)… Въ цѣломъ, результатъ предла­гаемыхъ мѣръ долженъ быть тотъ что наконецъ установится равновѣсіе между доходами и расходами и окажется на трид­цать милліоновъ облегченіе для народа, не говоря объ отмѣнѣ третьей двадцатой. Какія затрудненія могутъ перевѣсить эти выгоды? Какой можетъ быть поводъ къ безпокойству? Бу­дутъ платить болѣе. Конечно: но кто? Тѣ которые платили недостаточно. Они будутъ платить въ справедливой пропор­ціи и никто не будетъ обремененъ. Привилегіи будутъ при­несены въ жертву! Да, того желаетъ справедливость, того требуетъ нужда. Лучше ли было бы обременить неприви­легированныхъ—народъ? Поднимутся большія жалобы. Надо ждать. Можно ли сдѣлать общее благо не нарушивъ нѣкоторыхъ частныхъ интересовъ? Проходятъ ли реформы безъ жалобъ? Но голосъ патріотизма, но чувство питаемое къ монарху, входящему въ соглашенія съ націей о средствахъ обезпечить общественное спокойствіе, но честь, честь столь могуще­ственная въ сердцѣ Французовъ, можно ли сомнѣваться, возь­мутъ верхъ надъ всякими другими соображеніями. Первыя сословія государства уже признали что поземельный налогъ долженъ простираться на всѣ земли, безо всякаго исключенія, и пропорціонально производительности. Они уже предложили пожертвовать для облегченія народа личными изъятіями какія король счелъ справедливымъ имъ даровать. Уже собраніе принесло благодарность его величеству за виды имъ указанные. Было бы совершенно несправедливо еслибы разумныя сомнѣнія, замѣчанія продиктованныя усердіемъ, выраженія благородной откровенности породили бы мысль о недоброже­лательной оппозиціи. Это значило бы нанести оскорбленіе націи. Надо не знать ея чтобы не быть увѣреннымъ что ея желаніе совпадетъ съ желаніемъ короля котораго она обожаетъ и видитъ одушевленнымъ единственно желаніемъ сдѣлать его народы счастливыми“.

Примѣчаніе какимъ Калонъ въ своей книгѣ сопровождаетъ это „предувѣдомленіе“ интересно не менѣе самого предувѣ­домленія. „Вотъ, говоритъ онъ, писаніе которое желаніе по­губить меня объявило зажигательнымъ, хотя истина его из­ложенія никогда не была оспариваема. Нашли что я не до­вольно осторожно говорилъ о привилегированныхъ. Чтобъ успокоить ихъ, пожертвовали мною. Еслибъ я разбросалъ деньги чтобы возбудить народъ на противившихся, я бы совершилъ большую вину; но вина эта предохранила быть- можетъ отъ многихъ золъ“.

Замѣчательная откровенность! Министръ, политическій авантюристъ сказывается въ этомъ примѣчаніи какъ и въ са­момъ предувѣдомленіи! Правительство въ его лицѣ само является революціоннымъ, шевелитъ тѣ самыя средства которыя собираются обратить противъ него; прибѣгаетъ къ общественному мнѣнію, къ народу въ борьбѣ съ привиле­гированнымъ классомъ который только что призвало на помощь какъ свою опору. Мнѣніе поставляется верховнымъ судьей. Калонъ обращается къ нему въ минуту увлеченія. Неккеръ потомъ будетъ служить ему съ хладнокровнымъ расчетомъ. Правительственный актъ носитъ характеръ жур­нальной полемики. Такъ революціонное движеніе создава­лось самимъ правительствомъ.

Пріятель. Калону не удалось привлечь „мнѣніе“ на свою сторону. Какъ только нотабли сдѣлались силою явно оппозиці­онною они немедленно пріобрѣли популярность, тогда какъ въ началѣ были встрѣчены недовѣріемъ и насмѣшками. Стали гово­рить) „нотабли показали что нація еще существуетъ (Corresp. secr., II, 140. Цитата у Roquain Esprit révol, 445). Намѣренія пра­вительства не были оцѣнены, хотя несомнѣнно были много разъ „либеральнѣе“ стремленій собранія. Но враги Калона умѣли сдѣлать его непопулярнымъ. А популярность стано­вилась, при слабости правительственной власти, властію пер­венствующею. Въ дѣло разумѣется никто не входилъ. На Калона посылались всякія обвиненія. Какъ водится со сла­быми правителями, король выдалъ своего министра. Калонъ былъ уволенъ. Собраніе торжествовало, и состоялось засѣда­ніе пятое, въ королевскомъ присутствіи. Лудовикъ XѴI про­изнесъ рѣчь уступчиваго, почти заискивающаго характера. „Король, говоритъ Безанваль (Mém. II, 229), прочелъ рѣчь о которой говорили что она принадлежитъ ему самому, хоть это совершенно невѣрно. Она въ началѣ имѣла успѣхъ, но потомъ была раскритикована. Королева была у окна во дворцѣ и съ большимъ нетерпѣніемъ ждала услышать новости о за­сѣданіи. Братъ короля, сидѣвшій въ королевской коляскѣ, какъ только можно было его увидать издали далъ понять, ударивъ въ ладоши, что все обошлось какъ нельзя лучше. Королева такъ обрадовалась что въ продолженіе всего дня осы­пала ласками нотаблей, кого встрѣчала, какъ бы въ благо­дарность за доброту какую они оказали королю. Надо со­знаться—мало примѣровъ такой ошибки“. Власть, какъ при­личествуетъ слабости, присѣдала предъ оппозиціей и выда­вала своихъ.

Авторъ. Паденіе Калона совершилось слѣдующимъ обра­зомъ. Весь образъ дѣйствій этого министра опредѣлялся увѣ­ренностію въ безусловной поддержкѣ короля, усвоившаго пови­димому его планы. Расчетъ оказался неосновательнымъ. На­стойчивое противодѣйствіе нотаблей повліяло на слабаго короля. Онъ почувствовалъ потребность отступиться отъ министра, поддержать котораго требовалась значительная энергія. Съ самаго начала собранія, король, склонный къ по­дозрительности, принималъ секретно записки отъ архіепископа Тулузскаго, главнаго врага Калона. Мирабо пишетъ (письмо къ г-жѣ Нера, Mém, IѴ, 404) что Лудовикъ XѴI съ большою похвалой отозвался объ Обличеніи ажіотажа и назвалъ „ве­ликою услугой“ сочиненіе оканчивающееся, какъ мы видѣли, самымъ рѣзкимъ нападеніемъ на Калона. Когда борьба возго­рѣлась, положеніе Калона пошатнулось. Это тотчасъ было за­мѣчено. Интрига вступила въ дѣйствіе. Королю съ разныхъ сторонъ внушали что разстройство финансовъ есть слѣдствіе легкомысленнаго, расточительнаго и даже нечестнаго образа дѣйствій его министра, вводившаго де его въ заблужденіе. До свѣдѣнія короля было доведено какъ въ послѣднее время для поддержанія фондовъ нѣсколько милліоновъ было передано Калономъ нѣкоторымъ банкирамъ. Врагомъ Калона, хранителемъ печати, Мироменилемъ, представлена была королю копія съ письма бывшаго министра финансовъ Флӭри (смѣнившаго Неккера въ 1781 году) и который въ препирательствѣ Калона съ Неккеромъ принялъ сторону послѣдняго. Письмо это, адресо­ванное къ Калону и о которомъ тотъ не сообщилъ королю, про­извело большое впечатлѣніе на Лудовика XѴI. Онъ спросилъ Калона, тотъ отвѣчалъ уклончиво. Тогда король съ нѣкоторою строгостію объявилъ что содержаніе письма ему знакомо въ подлинникѣ. Калонъ воспользовался послѣднимъ случаемъ возстановить свое вліяніе и откровенно раскрылъ королю ходъ интриги какую велъ противъ него хранитель печати. Это въ свою очередь возмутило короля, и онъ рѣшился удалить Миромениля замѣнивъ его по совѣту Калона Ламуаньйономъ (Droz, Hist. du règne de Louis XѴI. Bruxelles, 1839, 179). Ho ужъ и участь Калона была рѣшена. Въ воскресенье, на Пасхѣ, 8 апрѣля былъ уволенъ Миромениль, а 9-го король принялъ отставку Калона. Признакъ близости паденія былъ замѣченъ и нѣсколько дней прежде. Герцогъ де-Ниверне, одинъ изъ наиболѣе замѣтныхъ нотаблей, дѣйствовавшій въ духѣ согла­шенія, разказывалъ Безанвалю (Mém. II, 220) какъ король, проходя въ церковь, остановился предъ нимъ и сказалъ: „не думайте чтобы заявленіемъ Калона (ограничиться фор­мами не касаясь сущности) имѣлось въ виду сдѣлать вамъ непріятное“. Герцогъ замѣтилъ что нотаблямъ наиболѣе тя­гостно быть часто вынужденными подавать мнѣніе противъ того что было бы пріятно его величеству. Король съ добро­тою сказалъ: „подавайте мнѣніе по совѣсти“.

„Отступать послѣ шага сдѣланнаго его министромъ, замѣ­чаетъ Безанваль, предоставлять полную свободу мнѣнія послѣ того какъ объявили что дозволяются только сужденія о формахъ и никакъ не о сущности, все это выказывало нерѣшительность, слабость характера, страхъ, словомъ ин­тригу которой королева была главною пружиной“. На мѣсто Калона былъ назначенъ государственный совѣтникъ Фуркӭ, че­ловѣкъ имѣвшій отличную репутацію, но старый и боль­ной. Калонъ между тѣмъ оставался въ Версали, продолжалъ заниматься дѣлами, ѣздилъ въ Парижъ въ государственный контроль, входилъ въ сношенія съ банкирами. Это заставляло даже думать не есть ли удаленіе Калона одна уловка на время собранія нотаблей. Дѣло объяснилось тѣмъ что король, удаляя министра, желалъ сохранить всѣ его планы и требо­валъ отъ него мемуаровъ послѣдняго отдѣла. У Калона, по его обычаю отлагать все къ послѣднему дню, мемуары не были готовы, и онъ долженъ былъ усиленно работать чтобъ исполнить приказаніе короля. Уступка нотаблямъ завѣнчалась королевскимъ засѣданіемъ 23 апрѣля. Король объявилъ между прочимъ что повелѣлъ доставить предсѣдателямъ отдѣ­леній свѣдѣнія о состояніи государственныхъ доходовъ и рас­ходовъ. Новый хранитель печатей присоединилъ въ своей рѣчи что требуя этого сообщенія нотабли „сдѣлали то что должны были сдѣлать“. Фуркӭ прочелъ послѣдніе мемуары Калона.

Духъ требовательности возросъ въ собраніи. Лафайетъ ужъ организовалъ партію конституціоннаго движенія. По его пла­ну, если не все собраніе, то по крайней мѣрѣ внушительная его доля должна была явиться прямо къ королю и сказать: „вы требуете вашего голоса въ пользу налоговъ; но мы не имѣемъ никакого полномочія его дать. Мы ничто для націи которая насъ не высылала. Мы осмѣлимся однако же взятъ на себя вступить въ борьбу съ затрудненіями минуты, если служа королю послужимъ также Французскому народу. Да дару­етъ вамъ ваше величество великую хартію, и да войдутъ въ ея составъ свобода личности и періодически созываемое со­словное представительство (la liberté individuelle et des états généraux périodiques), и мы вотируемъ налогъ необходимый впредь до ближайшаго собранія сословныхъ представителей, коего срокъ будетъ назначенъ по тщательномъ обсужденіи“. (Веберъ, Mém. I, 171). Желая привлечь на свою сторону чле­новъ изъ духовенства, Лафайетъ вступилъ въ переговоры съ архіепископомъ Тулузскимъ Бріеномъ. Тотъ обнадеживалъ его своимъ содѣйствіемъ, подбивая со своей стороны Лафайета на обличеніе финансоваго управленія. Лафайетъ ис­полнилъ желаемое и напомнилъ Бріену о его обѣщаніяхъ. „Все идетъ прекрасно, говорилъ онъ, повидайте меня дня черезъ два“. Чрезъ день (1 мая) Бріенъ былъ назначенъ министромъ съ усиленными полномочіями (со званіемъ пред­сѣдателя совѣта финансовъ) въ виду именно той партіи сре­ди нотаблей къ которой принадлежалъ Лафайетъ. Фуркӭ былъ по прошенію уволенъ отъ званія генералъ-контролера.

Общественное мнѣніе со своей стороны считало возмож­нымъ преемникомъ Калона только его торжествующаго про­тивника Неккера. Рѣчь о Неккерѣ была нѣсколько разъ въ совѣтахъ короля, но Лудовикъ XѴI имѣлъ личное нерасполо­женіе къ популярному финансисту; впрочемъ онъ почти было уступилъ настойчивымъ совѣтамъ Монморена и Ламуаньйона. „Ну, не остается ничего какъ его призвать“, сказалъ онъ. Но присутствовавшій на совѣщаніи Бретель возсталъ про­тивъ такой уступки мнѣнію. „Такое поведеніе, говорилъ онъ, было бы признакомъ крайней слабости; и какую силу придало бы оно тому кто поставленный мнѣніемъ чув­ствовалъ бы себя обязаннымъ только ему и себѣ“ (Мармонтель, Mém., III, 386; со словъ самого Монморена). „Архі­епископъ Тулузскій былъ предложенъ и принятъ безъ сопро­тивленія“. Бретель дѣйствовалъ согласно желанію королевы покровительствовавшей Бріену, по ходатайству аббата Вермона имѣвшаго на нее большое вліяніе (Mém. de Mme Campan).

Вступивъ въ правительство со значеніемъ перваго мини­стра, Бріенъ поспѣшилъ закрыть собраніе нотаблей, ко­торые уже сильно надоѣли въ Версали. „Онъ видѣлъ, гово­ритъ Неккеръ (De la rév. fr. I, 28), что поведеніе нотаблей и значеніе какое пріобрѣла борьба съ Калономъ утомили дворъ“. Шестое и послѣднее засѣданіе, опять королевское, состоялось чрезъ мѣсяцъ послѣ пятаго, 25 мая 1787. Засѣда­ніе прошло во взаимныхъ комплиментахъ. Король благода­рилъ нотаблей за высказанныя ими мнѣнія, которыя будутъ де приняты во вниманіе. Хранитель печатей и новый министръ произнесли рѣчи, въ которыхъ указывали на результаты совѣщаній и рѣшенія принятыя, на основаніи этихъ совѣща­ній, королемъ. Дальнѣйшія рѣчи говорили: братъ короля отъ имени дворянства, старѣйшій изъ прелатовъ архіепископъ Нарбонскій отъ имени духовенства; первый президентъ Па­рижскаго парламента отъ имени учрежденій этого рода, стар­шій депутатъ изъ привилегированныхъ провинцій, предсѣда­тели главныхъ парижскихъ судовъ и парижскій городской го­лова (купеческій старшина, prévôt des marchands). Между эти­ми рѣчами представлявшими почти исключительно цвѣты краснорѣчія, выдѣлялась рѣчь президента Парижскаго парла­мента. Она была написана искусною рукой и, полагали, была вложена въ уста президента кѣмъ-либо болѣе талантливымъ чѣмъ онъ (fourni par une plume adroite, attendu la nullité de ce magistrat. Besenv. II, 235). „Нотабли, говорилъ президентъ, съ ужасомъ усмотрѣли глубину зла. Благоразумная, зна­ющая мѣру администрація должна нынѣ успокоить націю относительно пагубныхъ послѣдствій многократно указан­ныхъ парламентомъ вашего величества. Различные пла­ны предлагаемые вашему величеству заслуживаютъ внима­тельнѣйшаго разсмотрѣнія. Неспѣшность съ какою угодно вашему величеству приступить къ объявленію вашей воли можетъ только оживить и утвердить общественное довѣріе. Было бы нескромно съ нашей стороны осмѣлиться указы­вать въ эту минуту предметы какіе по преимуществу заслу­живали бы вашего выбора. Въ настоящую минуту почтитель­ное молчаніе наша единстеенная доля“. Не долго длилось это молчаніе; парламенты скоро прервали его.

Пріятель. Не много пользы принесло собраніе имени­тыхъ людей для устраненія государственныхъ золъ страны. Изъ рѣчи Бріена можно усмотрѣть что главный вопросъ, рѣше­ніе котораго подвинулось преніями собранія, былъ вопросъ объ устройствѣ земскихъ учрежденій въ формѣ провинціаль­ныхъ собраній, скоро получившихъ осуществленіе. Подвину­лось также рѣшеніе вопросовъ о натуральной повинности, уничтоженіи внутреннихъ таможенныхъ сборовъ и отмѣнѣ солянаго налога. Но капитальный вопросъ, о мѣрахъ къ устраненію дефицита, остался открытымъ. Цѣль для которой собраны были нотабли не была достигнута. Собраніе оста­лось безъ результата.

Авторъ. Результатъ былъ, и при томъ великой важности. То неопредѣленное возбужденіе какое было въ обществѣ предъ соборомъ получило опредѣленную форму, и форму эту дало само правительство. Лафайетъ писалъ къ одному прія­телю въ Америку что собраніе нотаблей дало странѣ „при­вычку думать объ общественныхъ дѣлахъ“. Много и прежде говорилось о націи и ея правахъ. Это неясное противополо­женіе націи и правительства, шагъ сдѣланный Калономъ, обра­тилось въ дѣйствительное роковое раздвоеніе, окончившееся неизбѣжнымъ крушеніемъ. Нація была призвана, во въ та­кую минуту и пра такихъ условіяхъ что она явилась какъ нѣкоторая сила противостоящая правительству. Соборъ име­нитыхъ людей, какъ увы! не трудно было предвидѣть, ока­зался въ оппозиціи. Оппозиціонное настроеніе, бывшее въ этомъ расшатанномъ обществѣ явленіемъ наиболѣе рас­пространеннымъ и популярнымъ, могло имѣть офиціаль­ное, государственное выраженіе только въ парламентахъ. Насколько настроеніе это было сильно, тому свидѣтель­ствомъ служитъ именно тогдашняя популярность парламен­товъ. Едва окончилась ихъ оппозиціонная роль, они мгно­венно въ глазахъ „мнѣнія“ остались не болѣе какъ нена­вистными учрежденіями стараго порядка, и декретомъ націо­нальнаго собранія были сметены въ мигъ, при рукоплесканіяхъ „мнѣнія“. Во сколько же разъ должна была увеличиться сила оппозиціоннаго настроенія когда собраніе именитыхъ людей, изъ классовъ считавшихся главною опорой власти, явилось въ оппозиціи съ правительствомъ? Власть призвала ихъ какъ выразителей націи. Они стали противъ власти. Значитъ инте­ресы власти и интересы націи не одни и тѣ же. Вся даль­нѣйшая исторія обратилась въ борьбу власти съ „націей“. Но нотабли не суть еще истинные выразители націи, и сами та­ковыми себя не сознавали. Истинные выразители суть вы­борные представители сословій, états généraux. Требованіе созванія представителей обратилось въ общій кликъ, соеди­нивъ на себѣ всю совокупность оппозиціонныхъ стремленій, то-есть громадное большинство страны. Не много пройдетъ времени, и представители сословій окажутся не истинными представителями націи. Депутаты дворянства и духовенства, какъ сословные, не представляютъ де націи. Нація не зна­етъ де сословій. Мало-по-малу окажется что нація есть груп­па интеллигентныхъ разночинцевъ, захватывающая власть и деспотически господствующая надъ милліонами. Такъ катит­ся внизъ колесница пущенная рукою политическаго шарла­тана.

Пріятель. Что стало бы съ нашею колесницей пущен­ною подъ гору руками людей самаго скуднаго образованія и низкой умственной формаціи, поучающихся политической мудрости отъ „ученыхъ“ фельетонистовъ Голоса!

Авторъ. Въ виду оппозиціи нотаблей, парламентъ по­чувствовалъ силы свои удвоенными. Начинается рѣшительная борьба ихъ съ правительствомъ. Мы входимъ въ полную ре­волюцію…

Русскій Вѣстникъ, 1881

Visits: 2