Авторъ. Открытіе собранія нотаблей состоялось 22 фе­враля 1787 года. Первоначально оно было назначено на 29 ян­варя. Нотабли съѣхалась къ этому сроку, но Калонъ, работав­шій съ большою легкостію, но любившій откладывать дѣло до послѣдней минуты, не былъ готовъ со своими мемуарами. Для окончанія потребовалось три недѣли усиленнаго труда. Въ это время нотабли успѣли войти въ сношенія между собою. Образовались соглашенія, неблагопріятныя для министра про­тивъ котораго было значительное предубѣжденіе, искусно раз­дуваемое его врагами. Особенно неблагопріятнымъ для Ка­лона событіемъ была смерть министра иностранныхъ дѣлъ де-Вержена, опытнаго государственнаго человѣка, пользовав­шагося особеннымъ расположеніемъ короля. Верженъ раздѣ­лялъ планъ Калона и дѣйствовалъ съ нимъ заодно по во­просу о созваніи вотаблей: „Не хочу сказать, пишетъ Безанваль (Mém. II, 206), чтобы министръ этотъ оказалъ непремѣн­но большую помощь Калону: очень можетъ быть даже что, видя всеобщее на него нападеніе, онъ бы не рѣшился его под­держивать, такъ какъ всегда отличался чрезвычайною осмотри­тельностью въ своихъ шагахъ. Но надо думать что, имѣя при­вычку вести большія дѣла, онъ посовѣтовалъ бы болѣе разсчитанный образъ дѣйствія“. Король глубоко сожалѣлъ о по­терѣ и посѣтивъ его могилу на кладбищѣ, гдѣ онъ скромно велѣлъ себя погребсти, произнесъ горькія слова, услышанныя однимъ изъ придворныхъ: „какъ былъ бы я счастливъ мирно покоиться рядомъ съ тобою“. (Soulavie, Mém. du règne Louis XѴI, T. ѴI, 152).

22 февраля, послѣ богослуженія вѣ дворцовой церкви, око­ло одиннадцати часовъ, королевскій кортежъ въ парадныхъ экипажахъ двинулся изъ дворца въ помѣщеніе назначенное для засѣданій нотаблей, собравшихся на этотъ разъ въ па­радной формѣ. Войдя въ залу, король, окруженный членами королевской фамиліи, сѣлъ на тронѣ помѣщенномъ на эстра­дѣ, снялъ шляпу, надѣлъ ее опять и произнесъ рѣчь. Затѣмъ говорилъ хранитель печатей, враждебный Калону и тайно дѣйствовавшій противъ него Миромениль. Главнымъ со­бытіемъ засѣданія была рѣчь Калона. (Arch. parlem. I, 189) Англійскій министръ Питтъ, прочтя эту рѣчь, спросилъ фран­цузскаго посла не памфлетъ ли это (Louis XѴI par А. Renée, Paris 1858, 321) на министра, составленный его врагами. Авторъ Взгляда на причины революціи въ Корреспонденціи Гримма (V, 82) такъ съ насмѣшкою передаетъ ея „краткое содержаніе“: „Три года уже я васъ обманывалъ, во съ согла­сія короля. Теперь мы заинтересованы болѣе чѣмъ когда-либо васъ еще обманывать. А поэтому вѣрьте вамъ“. Ми­рабо, называя ненавистнаго ему Калона „танцоромъ кото­рому временно дали роль театральнаго короля”, пародируетъ рѣчь такими словами (appendice du T. IѴ des Mém. 492): „Господа, мы тащимъ все и сверхъ того, съѣдаемъ все и сверхъ того; постараемся найти средство для этого сверхъ того отъ богатыхъ, деньги которыхъ ничего общаго не имѣ­ютъ съ бѣдными. Предупреждаю васъ что эти богатые вы; скажите теперь ваше мнѣніе о предложенномъ средствѣ“(письмо къ маркизу Лонго 10 мая 1782).

Калонъ въ началѣ рѣчи съ удареніемъ указывалъ что планы которые онъ имѣетъ предложить „сдѣлались личными воз­зрѣніями монарха, вслѣдствіе настойчиваго вниманія съ ка­кимъ его величество ознакомился съ каждымъ изъ нихъ преж­де чѣмъ ихъ принять“. Естественно это наводило на мысль что если дѣло рѣшено, то зачѣмъ было собирать нотаблей. Затѣмъ ораторъ дѣлаетъ обзоръ заслугъ своего министерства. Онъ при­нялъ министерство когда финансовое положеніе страны было крайне разстроено; между тѣмъ „теперь деньги въ изобиліи, кредитъ возстановленъ, государственные фонды поднялись и состояніе ихъ, еслибы не замѣшательства отъ ажіотажа, бича эфемернаго, который скоро исчезаетъ отъ принятыхъ противъ него мѣръ, не представляло бы ничего желать лучшаго“. Въ то же время исполнены многочисленныя государственныя соору­женія. Есть два вида экономіи, продолжалъ министръ, проводя очевидную параллель между своею системой и системой Нек­кера. „Одна экономія внушительно дѣйствуетъ строгою внѣш­ностью, жесткими отказами просителямъ; другая можетъ сдѣ­лать болѣе, выставляясь менѣе. Она не обнаруживаетъ сурово­сти гдѣ того не требуется; заставляетъ говоритъ о томъ что даетъ и умалчиваетъ о томъ что сберегаетъ… Видя какъ доступна она просителямъ, не хотятъ повѣрить чтобы большая часть просьбъ отвергалась; вида какъ старается она усладить горечь отказа, ее считаютъ неспособною отказать… Судить объ экономіи въ обширной администраціи надлежитъ по ея круп­нымъ результатамъ… Когда король довѣрилъ мнѣ завѣдываніе финансами, все прибѣжище мое было въ кредитѣ, всѣ усилія направилъ я къ тому чтобъ его возстановить. Денегъ недоста­вало, ибо онѣ не обращались; надо было разлить ихъ чтобъ ихъ привлечь (l’argent manquait, parcequ’il ne circulait pas; il a fallu en répandre pour l’attirer); надо было призвать ихъ извнѣ чтобы заставить выйти наружу тѣ которыя страхъ держалъ скрытыми внутри; принять видъ изобилія чтобы скрыть раз­мѣры нужды“. Таково сдѣланное министромъ откровенное изображеніе политики расточительности, напоминающей пріе­мы проживающихся людей, надѣющихся вывернуться воз­бужденіемъ кредита позволяющаго перехватить денегъ. Стран­ное раскрытіе еще было бы понятно еслибы система увѣн­чалась успѣхомъ. Но за яркимъ переднимъ планомъ картины министръ съ отважною откровенностію указалъ весьма тем­ный фонъ. Сдѣлалъ признаніе долженствовавшее произвести цѣлую бурю въ общественномъ мнѣніи: открылъ предъ всѣми существованіе значительнаго дефицита которому „мнѣніе“, оппозиціонно настроенное, не замедлило придать громадное значеніе, указывая въ немъ признакъ крушенія всей прави­тельственной системы.

Пріятель. Да, новое слово быстро облетѣло Францію и сдѣлалось главною темой политическихъ разговоровъ. „Ни­когда общественныя дѣла не занимали такъ умы, читаемъ у Гримма (IѴ, 612) въ Отрывкѣ изъ письма о собраніи нотаблей 1787 года („Fragment d’une lettre manuscrite sur l’assemblée des notables de 1787“). Клубы расширили область разговоровъ, рѣчи и чувства стали смѣлѣе; перечитали всѣ книги объ администраціи. Свѣтскіе люди, у кото­рыхъ дѣтская память, затверживали техническія слова и научно уснащали ими рѣчь. Женщины, соскучившись слу­шать, какъ водится, сами пустились толковать о тѣхъ же вещахъ. Весь Парижъ вообразилъ себя нотаблемъ, и никакого секрета, ничего тайнаго, никакого стѣсненія. Во всѣхъ обще­ственныхъ мѣстахъ, во всѣхъ собраніяхъ, за всѣми столами раздаются самыя смѣлыя декламаціи. Полиція и не пытается умѣрить эту вольность. А несогласіе между министрами дѣлало то что одни поощряли броженіе, а другіе его глухо воз­буждали. Съ другой стороны, эта свобода все высказывать опьяняла умы. Собраніе нотаблей, говорили, насъ возродило; оно пробудило патріотизмъ въ сердцахъ, обнаружило энергію Французовъ, могущество разума и прогрессъ знанія. Оно должно создать національный духъ который послужитъ свѣ­тильникомъ и уздой власти. Во Франціи были только под­данные, она будетъ имѣть наконецъ гражданъ и обществен­ное мнѣніе навсегда сдѣлается королемъ королей (et l’opinion publique serait la reine des rois). Но тѣ кто озирали положе­ніе вещей и характеръ людей взглядомъ болѣе спокойнымъ, съ точки болѣе возвышенной, признавали что все это броженіе было въ обществѣ, а не въ націи. Нація оставалась, не про­являя силы, косною и пассивною, какъ была всегда; первое же направлялось побужденіями неясными и суетными. Его болт­ливый и преходящій энтузіазмъ былъ безъ послѣдствій какъ и безъ предмета. Источникъ его былъ не въ любви къ отечеству, не въ искреннемъ недовольствѣ дурнымъ управленіемъ, не въ продуманномъ желаніи лучшаго строя; нѣтъ, его породила безплодная бурливость ума которой наскучило обнаружи­ваться въ легкимъ формахъ и пожелалось блеснуть въ области болѣе обширной и серіозной.

„Въ самомъ дѣлѣ, среди остроумнаго и бездѣльнаго обще­ства каково наше, разговоры вообще составляютъ арену от­крытую для фантазіи; большинство старается блеснуть заим­ствованнымъ языкомъ щеголяя философскими сентенціями похищенными въ театрѣ или изъ романовъ. Этимъ именемъ зову писанія многихъ великихъ философовъ не потому чтобы тамъ не высказывалось простой истины, но истина эта являет­ся романическою по ея несоразмѣрности съ нашими нра­вами. И тогда какъ наша драмы зачастую суть не болѣе какъ разговоръ, наши разговоры являются представленіемъ въ которомъ каждый выходитъ на сцену, стараясь разукра­сить свои мысли и дать рѣчи своей такъ-сказать театраль­ный костюмъ, искусно расположенный для эффекта перспек­тивы… Такимъ образомъ среди броженія возбужденнаго со­браніемъ нотаблей… парижская публика являла собою зрѣ­лище труппы комедіантовъ разыгрывающихъ роли республи­канцевъ предъ громаднымъ сборищемъ народа апплодирующаго жестами и декламаціей. Не съ чѣмъ нельзя лучше срав­нить болтовню ораторовъ нашихъ кружковъ и клубовъ. Какъ на сценѣ посредственный актеръ утрируетъ страсть которой не чувствуетъ, такъ у насъ повсюду изображали гражданскую свободу въ видѣ личной независимости разрушающей обще­ственный порядокъ, подобно свободѣ дикаря. Можно бы по­думать что предъ вами образованные рабы (des esclaves ingé­nieux) злоупотребляющіе сатурналіями. Никогда лондонское Сити не слыхало столько мятежныхъ выходокъ какъ слы­шитъ нынѣ Пале-Ройяль“.

Надъ происхожденіемъ дефицита не много задумывались. Объясненіе было готовое: расточительность двора. Любовь короля къ экономіи была слишкомъ извѣства чтобъ обвинять его. Ненависть осужденія остановилась на королевѣ, которая въ ту эпоху вмѣшивалась въ дѣла и имѣла много враговъ. Сулави разсказываетъ (Soulavie, Mém., ѴI, 171) что когда въ 1787 году королева отправилась однажды въ Парижъ въ оперу, на нее указывали говоря: „вотъ идетъ Mme дефицитъ“ (voilà madame déficit qui passe). Распускались слухи, составлялись писанія, ходили остроты. Вотъ обращикъ вышедшій отъ клубистовъ Пале-Рояля (относящійся, впрочемъ, къ нѣсколько позднѣй­шему времени). Это якобы письмо къ барону Бретӭлю, близ­кому лицу къ королевѣ, отъ брата ея, Австрійскаго импера­тора Іосифа II. „Необходимо, любезный баронъ, чтобы вы оказали мнѣ небольшую услугу. Безусловно нужно чтобы вы доставили мнѣ 50 милліоновъ для исполненія моего плана относительно Турокъ. Меня очень хорошо знаютъ вашъ по­койный (feu, въ насмѣшку), добрый и честный другъ, Калонъ, и королева, его достойная и высокопочитаемая покровительница. Вамъ легко включить эту сумму въ текущій дефицитъ вашего короля и сочинить новый налогъ чтобы покрыть при­бавку дефицита. Въ королевскомъ засѣданіи (lit de justice) вы заставите занести этотъ налогъ въ списокъ законовъ, и соберете его при помощи именныхъ приказовъ (lettres de cachet), ссылокъ, гренадеровъ, Швейцарцевъ, драгуновъ, ка­валеристовъ, французскихъ гардовъ, тѣлохранителей, всей вооруженной компаніи. А если уже абсолютно нельзя будетъ принудить платить, то объявите банкротство. Королева за­поетъ отъ радости, Monsieur воздохнетъ, графъ д’Артуа по­хохочетъ, Франція потерпитъ, Европа услышитъ, а добрый король поплачетъ, а все-таки сдѣлаетъ какъ вы захотите любезный баронъ. Что до меня, мнѣ все равно, только бы по­лучить французскія денежки“ (Soulavie, ѴI, 172).

Гравье де Кассаньякъ (Hist. des causes de la rev. I, 89, 1856) старается доказать что никакой расточительности двора не было. Это по его мнѣнію выдумка безъ доста­точной критики занесенная въ исторію. Цифры имъ приво­димыя и заимствованныя изъ рукописныхъ матеріаловъ На­ціональной Библіотеки дѣйствительно чрезвычайно скромны. Главная цифра на которую указывали какъ на свидѣтель­ство громадныхъ злоупотребленій была цифра пенсіоновъ раздававшихся отъ кабинета. Цифра эта доходила въ 1781 году до 28, въ 1787 до 26 милліоновъ ливровъ. Кассаньякъ указываетъ что въ этой суммѣ 16 милліоновъ шло на пенсіи отставнымъ военнымъ. Пенсіи выдавались какъ милость, до­ставалась имѣвшимъ случай. Чрезъ это возбуждалось неудо­вольствіе въ массѣ недобившихся. Не мало пенсій шло ученымъ и литераторамъ. Пенсіи эти были предметомъ ревниваго иска­тельства и отказы породили не мало враговъ правительству. Въ эпоху собранія нотаблей между брошюрами направлен­ными противъ Калона довольно видное мѣсто принадлежитъ брошюрѣ Карра (Carra) обращенной къ нотаблямъ. Послѣ па­денія Калона Карра издалъ памфлетъ: Калонъ какъ есть цѣликомъ (M. de-Calonne tout entier), гдѣ съ наивною откровен­ностію указываетъ источникъ своихъ враждебныхъ писаній. (Droz, livre Ѵ, 179). Карра просилъ пенсіи, получилъ вѣжливый отвѣтъ что Калонъ „съ удовольствіемъ доложитъ просьбу королю когда его величество будетъ заниматься распредѣле­ніемъ милостей литераторамъ“. „Я думалъ, пишетъ Карра, что столь священное обязательство принятое министромъ относительно меня своимъ письмомъ не преминетъ имѣть послѣдствія. Ничуть не бывало. Съ тѣхъ поръ оскорбитель­ная несправедливость обнаружившаяся въ этомъ забвеніи раскрыла мнѣ глаза ва поведеніе г. Калона по отношенію къ его приверженцамъ и союзникамъ. Размышленія возбуж­денныя этимъ обстоятельствомъ породили мой, надѣлавшій шума, мемуаръ, который я препроводилъ нотаблямъ во время ихъ собранія“.

Авторъ. Кассаньякъ правъ въ томъ только отношеніи что нельзя объяснять происхожденіе огромнаго дефицита исключительно и даже  главнымъ образомъ расточительностію двора; можно согласиться что нельзя его объяснить даже и дурнымъ управленіемъ финансовъ. Главнымъ его источникомъ дѣйствительно были обширныя и дорогія предпріятія, какъ Американская война, построеніе цѣлаго флота, множество общественныхъ работъ. Но отсюда не слѣдуетъ чтобы финансы, да и вообще страна, управлялись хорошо и чтобы дворъ былъ образ­цовъ экономіи. Нравственный дефицитъ вытекавшій изъ дѣй­ствовавшей системы былъ значительнѣе матеріальнаго и удеся­терялъ значеніе послѣдняго. И нечего удивляться что все было свалено на вину системы. Финансовое управленіе стремив­шееся всячески возбуждать кредитъ чтобы дѣлать долги, едва ли надлежитъ призвать образцовымъ. Систему общаго управ­ленія характеризовали двѣ черты: вопервыхъ, господство чи­новническаго, бюрократическаго начала, и вовторыхъ, подав­ляющее господство протекціи, исключавшее правильную оцѣн­ку заслуги, которая и укорочиваетъ свое значеніе и свою цѣну. Какъ управлялась Франція? Была масса мѣстъ и должностей для государственнаго и придворнаго парада. Занимающіе ихъ получали большое содержаніе и не дѣлали никакого дѣла которое можно было бы назвать полезнымъ. „Было въ провинціяхъ, говорить Тэнъ (I, 84), тридцать семь большихъ генералъ-губерваторствъ (grande gouvernement généraux), семь малыхъ, шестьдесять шесть намѣстничествъ (lieutenances générales), четыре­ста семь управителей (gouvernements particuliers), тринадцать дворцовыхъ управителей и масса другихъ мѣстъ безъ пользы и для парада“, не говоря уже о безчисленныхъ придворныхъ долж­ностяхъ съ жалованіемъ. Дѣйствительныя нити управленія были въ рукахъ гражданскихъ чиновниковъ, интендантовъ, дѣйствовавшихъ по предписаніямъ министровъ. Губернаторы и не жили въ своихъ провинціяхъ. Требовалось позволеніе не для того чтобы выѣхать изъ мѣстъ своего управленія, а чтобы туда отправиться — „lа permission d’aller résider dans son gouvernement“. Мѣстнаго самоуправленія не было. Управ­леніе феодальное распалось. Дворянство, сдѣлавшись классомъ исключительно придворнымъ, стремилось въ столицу; на мѣ­стахъ оставались бѣднѣйшіе никакого значенія не имѣвшіе. Для англійскихъ путешественниковъ наиболѣе рѣзкамъ явленіемъ, по сравненію со своею страной, было отсутствіе во француз­ской провинціи мѣстной дѣятельной, управляющей, занимаю­щейся хозяйствомъ аристократіи. Управленіе сдѣлалось цен­трализованнымъ и бюрократическимъ: на все требовалось раз­рѣшенія, для всего ждали предписанія. Собранія чиновъ въ привилегированныхъ провинціяхъ утратили значеніе. Капи­тальный вопросъ объ организаціи земскихъ учрежденій и мѣстнаго самоуправленія занималъ Тюрго; въ скромныхъ размѣрахъ разрѣшенъ по мѣстамъ Неккеромъ; породилъ ши­рокій планъ Калона въ духѣ новыхъ вѣяній и разрѣшился только наканунѣ революціи устройствомъ провинціальныхъ собраній при такихъ условіяхъ что они немедленно, вмѣсто земскаго, получили политическій характеръ и, вмѣсто того чтобы стать средствомъ возрожденія страны, могущественно посодѣйствовали революціонному крушенію. Что касается си­стемы протекціи, то ты упомянулъ уже какъ раздавались милліоны на пенсіи и пособія въ качествѣ королевской мило­сти. Это была въ значительной долѣ добрая трата, но какъ она дѣлалась? Не всегда обходили, конечно, и заслугу, но не чрезъ заслугу какъ таковую можно было что-нибудь пріобрѣ­сти. Протекція требовалась какъ необходимое условіе. Понят­но какую массу искательствъ, ревности, горечи, недовольства и озлобленія, наконецъ потерю вѣры въ нравственныя начала долженъ былъ порождать такой порядокъ. Не даромъ слово abus (злоупотребленіе) было въ такомъ ходу, какъ характеристика эпохи. Мармонтель назвалъ предреволюціонную Францію „стра­ной гдѣ многое множество людей живутъ злоупотребленіями и безпорядками“ (pays où tant de monde vivait d’abus et de désordres). Явленій расточительности, хищенія въ правящихъ кругахъ можно указать множество. Не мало приводитъ ихъ Тэнъ. Оппозиціонное настроеніе преувеличивало ихъ значе­ніе. Внѣшній блескъ власти недавно бывшій гордостью націи сталъ знаменіемъ ея злоупотребленій. Отмѣчу обстоятель­ство содѣйствовавшее паденію королевскаго престижа и на которое не довольно обращено вниманіе. Король въ эпоху предъ революціей былъ такъ-сказать статскій король. Войско его почти не видало предъ своими рядами. Могущественная опора власти, военная сила, не пользовалась какъ въ Пруссіи или Россіи особымъ вниманіемъ главы государства. Лудовикъ XѴI менѣе всего былъ генераломъ. И это въ странѣ воинственныхъ наклонностей, гдѣ чрезъ нѣсколько лѣтъ счастли­вому солдату удалось сдѣлаться императоромъ и на первомъ планѣ поставить воинскую заслугу. Лудовикъ XѴI смотрѣлъ иногда на военныя эволюціи какъ на зрѣлище не лишенное любопытства и для невоеннаго человѣка. Въ 1786 году король свершилъ поѣздку въ Нормандію. Онъ встрѣтилъ въ провин­ціи еще искреннее выраженіе любви и восторга подданныхъ (Grimm, IѴ, 12). Предъ нимъ бросались на колѣни, просили позволенія выпрячь экипажъ и везти народомъ, осыпали цвѣ­тами, встрѣчала процессіями молодыхъ людей и дѣвицъ съ музыкой во главѣ. Могла ли родиться, мысль что чрезъ нѣ­сколько лѣтъ среди столь преданнаго, казалось, народа тотъ же король, отъ сердца желавшій благодѣтельствовать націи, сложитъ голову на эшафотѣ! Король дѣлалъ смотръ флоту въ Шербургѣ. Эскадра въ 18 судовъ сдѣлала предъ нимъ примѣрный бой. Онъ слѣдилъ за зрѣлищемъ не отходя отъ подзорной трубки. Только удивился почему судно на кото­ромъ онъ находится не стрѣляетъ. Ему отвѣтили что на ко­раблѣ гдѣ находится король не принято производить выстрѣлы. „Король тотчасъ отмѣнилъ этотъ этикетъ и приказалъ про­извести значительное число выстрѣловъ ядрами чтобы по­смотрѣть эффектъ рикошета на водѣ“. Не лучше производи­лись смотры и сухопутнымъ силамъ. Да и производились ли? Мнѣ не случалось встрѣчать описаній.

Но возвратимся къ первому засѣданію нотаблей. Калонъ въ рѣчи своей не объявилъ прямо цифры дефицита. Въ послѣдо­вавшихъ совѣщаніяхъ онъ опредѣлилъ его во 115 милл. ливровъ. Нотабли потомъ насчитали болѣе 140 милл. Преемникъ Ка­лона Бріенъ, провѣряя цифры, высчиталъ дефицитъ во 104 милліона. Не безъ основанія можно полагать что Калонъ нарочно преувеличилъ дефицитъ на одиннадцать милліоновъ въ расчетѣ, получивъ санкцію нотаблей на предлагаемыя мѣры къ постепенному покрытію недочета, быть свободнѣе въ финансовыхъ операціяхъ, имѣя эту значительную сумму въ резервѣ при будущихъ счетахъ.

Во всякомъ случаѣ въ финансахъ огромный дефицитъ. Какъ же поправить дѣло? Этотъ вопросъ ставитъ Калонъ въ своей рѣчи и указываетъ средство выйти изъ затруднительнаго положенія. Средство это, не безъ расчета на эффектъ выра­зился министръ—злоупотребленія, les abus.

„Да, милостивые государи, говорилъ онъ, въ злоупотребленіяхъ кроется источникъ богатствъ какія въ правѣ требовать государство и которыя должны возстановить порядокъ. Уни­чтоженіе злоупотребленій единственное средство удовлетво­рить всѣмъ нуждамъ“. Затѣмъ министръ указалъ въ главныхъ чертахъ правительственныя предположенія. Важнѣйшія изъ вихъ были: устройство провинціальныхъ собраній, общій по­земельный налогъ взимаемый съ произведеній почвы, за­мѣна натуральныхъ повинностей денежными, уничтоженіе внутреннихъ стѣсненій торговли и промышленности, облегче­ніе солянаго налога, вопросъ о регулированіи долга духо­венства. Каловъ заключилъ рѣчь словами: „Пусть другіе на­поминаютъ извѣстное правило монархіи: такъ требуетъ ко­роль, такъ требуетъ законъ (si veut le roi, si veut la loi), правило его величества: такъ требуетъ благо народа, такъ требуетъ король (si veut le bonheur du peuple, si veut le roi)“.

Эффектъ рѣчи вышелъ далеко не таковъ какъ повидимому ожидалъ Калонъ. Указывая происхожденіе дефицита, онъ имѣлъ отвагу, оказавшеюся нерасчетливостью, выступить об­винителемъ популярнаго Неккера, имѣвшаго и между нотаб­лями сильную партію. Каловъ напалъ на знаменитый финан­совый отчетъ Неккера 1781 года (Compte rendu), въ которомъ тотъ, впервые раскрывая предъ публикой состояніе государ­ственныхъ финансовъ, свидѣтельствовалъ что довелъ ихъ до вполнѣ удовлетворительнаго состоянія: доходы не только по­крывали расходъ, во и оставался избытокъ до десяти милліо­новъ. Каловъ смѣло сказалъ что отчетъ Неккера не вѣренъ и что въ эпоху 1781 года въ казнѣ былъ дефицитъ до сорока милліоновъ ливровъ, возросшій къ 1783 году, вслѣдствіе зай­мовъ составившихъ около 450 милл., до восьмидесяти милліо­новъ. Понятно какое впечатлѣніе такое заявленіе должно было сдѣлать на Неккера и его друзей. Когда еще прежде за­сѣданія до Неккера дошелъ слухъ что Калонъ намѣренъ дока­зывать существованіе дефицита въ эпоху управленія Нек­кера, тотъ обратился къ нему съ письмомъ прося сообщать расчеты и предлагая дать объясненіе. Калонъ уклонился и какъ бы въ отвѣтъ прислалъ экземпляръ своей рѣчи когда она была уже произнесена. Неккеръ напасалъ письмо къ королю, умоляя дозволить ему лично явиться въ собраніе нотаблей и дать разъясненіе. Разрѣшенія не послѣдовало. Неккеръ обратился къ общественному мнѣнію и вопреки прямому ко­ролевскому воспрещенію напечаталъ свой оправдательный мемуаръ, приславъ его предварительно королю. Послѣдовалъ именной приказъ удалявшей Неккера на сорокъ лье отъ сто­лицы. „Общественное мнѣніе, пишетъ дочь Неккера, г-жа Сталь (Consider, sur la rév., Oeuvres ХII, 124), обратило пре­слѣдованіе въ тріумфъ. Весь Парижъ сдѣлалъ визитъ Неккеру, въ продолженіе сутокъ требовавшихся для приготовле­нія къ отъѣзду. Даже архіепископъ Тулузскій, покровитель­ствуемый королевою и готовившійся занять мѣсто Калона, по расчетамъ честолюбія, счелъ нужнымъ показаться у из­гнанника. Со всѣхъ сторонъ предлагали Неккеру помѣщеніе. Всѣ замки за сорокъ лье отъ Парижа были предложены въ его распоряженіе“. Ссылка, понятно, длилась не долго. Все это сильно вредило Калону.

Пріятель. Но кто же былъ правъ въ спорѣ? Неужели Калонъ просто оболгалъ Неккера?

Авторъ. Этого никакъ сказать нельзя. Возможность представить то же дѣло въ разномъ видѣ проистекала, какъ нерѣдко бываетъ въ спорахъ, отъ того что одна и та же вещь называлась разными именами и разныя вещи шли подъ оди­накимъ наименованіемъ. Такъ, между прочимъ, представляетъ дѣло Мирабо во Второмъ письмѣ объ администраціи Неккера (Mém., IѴ, 412), къ которому онъ питалъ ненависть не мень­шую какъ къ Калону. Каловъ разчитывалъ по дѣйствитель­нымъ полученіямъ и выдачамъ разсматриваемаго года: сколько денегъ прилило въ разныя казенныя кассы и сколько изъ нихъ отлило. Бюджетъ Неккера былъ бюджетъ нормальныхъ полученій, смѣтный, исключавшій случайныя и экстра-орди­нарныя выдачи и недополученія. Ничего фальшиваго у Неккера не было, но комбинація цифръ была въ извѣстной мѣрѣ искусная и искусственная. Какъ можно было, комбини­руя цифры, давать выводамъ разный видъ, о томъ свидѣтель­ствуетъ дальнѣйшая судьба исчисленія дефицита. Объявляя дефицитъ во 115 милліоновъ, Калонъ включалъ въ годичную издержку 58 милліоновъ уплаты, изъ коихъ 53 срочныхъ (en comprenant dans la dépense annuelle 58 millions de rembourse­ment dont 53 étaient à termes fixes). Бріенъ потомъ высчиталъ тотъ же дефицитъ во 104 милліона, обнаруживъ что Калонъ одиннадцать милліоновъ накинулъ“. Въ правительственномъ отчетѣ (того же Бріена) въ мартѣ 1788 года, говоритъ Калонъ (De l’état de la France, 36), этотъ дефицитъ разсматривается со­ставляющимъ около 55, но уже отвлекаясь отъ этихъ самыхъ уплатъ. Въ маѣ 1789 года Неккеръ при открытіи собранія сословныхъ представителей (états généraux) представилъ новый отчетъ. Онъ объявилъ что дефицитъ (déficit ordinaire) приведенъ (ве trouvait réduit) въ настоящую минуту къ 56 милліонамъ. Это слово приведенъ произвело на мало свѣдущую публику дѣй­ствіе какого онъ ожидалъ. Не вспомнили что уже его предше­ственникъ, вычтя изъ издержекъ срочныя уплаты, понизилъ цифру дефицита до 55 милліоновъ. Никто не обратилъ вниманія что довести его въ слѣдующій годъ до 56 милліоновъ, поль­зуясь тою же методой, значитъ скорѣе увеличатъ его чѣмъ „привести“. Обманутая прельщающимъ оборотомъ фразы Неккера публика отнесла къ строгой точности, съ какою онъ, хвастался, управляетъ финансами, то что было простымъ слѣдствіемъ разнаго способа распредѣлятъ цифры. И изъ собранія вышли съ увѣренностію что дефицитъ дѣйствитель­но уменьшился“.

Въ книгѣ Неккера, которую мы съ тобой начали читать на дняхъ (De la révolution française. Paris 1797, nouv. ed.) ав­торъ въ обзорѣ событій предшествовавшихъ 1789 году вовсе не упоминаетъ объ исторіи съ дефицитомъ.

Пріятель. Скажи, ты знакомъ былъ прежде съ этомъ сочиненіемъ Неккера?

Авторъ. Нѣтъ, я досталъ его только на дняхъ.

Пріятель. Это должно нѣсколько льстить нашему само­любію. Сужденія Неккера, его характеристика самого себя замѣчательно подтверждаютъ то что было вынесено нами изъ знакомства съ другими источниками.

Авторъ. Вообще сочиненія Калона, Неккера, Мирабо, главныхъ дѣятелей эпохи непосредственно предшествовавшей революціи и перваго ея періода, имѣютъ капитальное значенія для разъясненія ея причинъ и смысла. Гдѣ какъ не въ ихъ умахъ должны были съ наибольшею силою отражать событія ими же направляемыя? Критически относясь къ передаваемому ими, можно много извлечь освѣщающаго со­бытія въ ихъ сокровенномъ смыслѣ. Надѣюсь, будемъ еще пользоваться этими документами. Что касается чувства са­моудовлетворенія можешь испытать его и при чтеніи только что вышедшаго третьяго тома Тэна. Помнишь наше сужде­ніе о Малле дю-Панѣ и приведенный нами случай съ этимъ журналистомъ. Сужденіе наше совпадаетъ съ сужденіемъ Тэна и извлеченный нами эпизодъ обратилъ на себя и его вниманіе.

Пріятель. Вотъ, напримѣръ, нѣсколько общихъ сужде­ній Неккера объ эпохѣ предшествовавшей революціи. „Я зани­малъ, говоритъ онъ (стр. 6 и слѣд.), важное мѣсто въ прави­тельствѣ и около короля на разстояніи немногихъ лѣтъ отъ созванія сословныхъ представителей (états généraux). Я былъ слѣдовательно въ такомъ положеніи гдѣ могъ усмотрѣть предвѣстниковъ революціи… Вотъ что я видѣлъ. Прежде всего великую силу общественнаго мнѣнія. Она меня поразила… Въ могуществѣ своемъ она утвердилась не при дворѣ, а въ городѣ, и стала раздавать награды и вѣнки которые стави­лись наравнѣ съ почестями раздаваемыми королями… И куріозная странность: тѣ же люди которые пользовались при дворѣ милостями государя возвращались въ общество полу­чить свою долю похвалъ расточавшихся чувству независимо­сти и мужеству свободы.

Авторъ. Знакомая странность! Сколько каждый изъ насъ знаетъ примѣровъ этого двойственнаго служенія, да еще въ усовершенствованной формѣ съ пріобрѣтеніемъ спеціальной репутаціи честности.

Пріятель. „…Прославляли Американцевъ, судили и ряди­ли объ англійской конституціи… Каждый толковалъ о народѣ и его бѣдственномъ положеніи. Прекрасный языкъ, спора нѣтъ, но какъ было согласить его съ безграничною роскошью и всякаго рода суетностію его сопровождавшими. Ахъ, въ ка­кой противоположности были нравы съ принципами какіе выставлялись на показъ и съ правами какія стремились воз­становить! Всѣ связи были разслаблены, всякая власть и принужденіе казались несносными; иго приличія и то было ослаблено. Молодые люди заняли господствующее положеніе. Брошенные въ свѣтъ прежде чѣмъ успѣли просвѣтить свое сужденіе, они считали себя мыслителями, имѣя въ запасѣ только нѣсколько общихъ идей, на все направляющихъ, но которыхъ ни на что хватить не можетъ. Парламентская мо­лодежь, дѣйствуя въ духѣ времени, тоже жаждала парадиро­вать и производить эффектъ; утратили охоту скромно жить среди процессовъ и тяжбъ, искали шума и извѣстности. Мо­лодежь эта дала сигналъ самоотреченія, очерняя политическія претензіи и старыя преимущества верховныхъ судовъ (cours souveraines) и нападая на нихъ. Такимъ образомъ отъ разныхъ точекъ шли къ одной цѣли еще неясной и плохо опредѣленной. Но всѣ пути приводили къ одному исходу—недовольству на­стоящимъ положеніемъ и общему желанію чтобы было по новому. Нѣсколько писателей извѣстныхъ всей Европѣ по­колебали древнѣйшія мнѣнія и открыли пути всяческимъ за­блужденіямъ воображенія и злоупотребленіямъ свободы… Народившійся въ наши дни философскій духъ усиливался разрушить всякое понятіе долга, насмѣхаясь надъ религіоз­ными мнѣніями… Такъ приготовляли общее расшатываніе, увѣряя людей что нѣтъ ничего уважительнаго ни въ вебѣ, ни на землѣ. И вотъ чтобы противостоять вліянію новыхъ системъ и чтобъ удалить ихъ опасность, чтобы сразиться, если требовалось, съ авторитетомъ общественнаго мнѣнія и войти съ нимъ въ переговоры,—я видѣлъ короля, честнѣйшаго человѣка, друга добра, высокой нравственности, здравомыс­леннаго, во котораго воля требовала опоры и который въ дѣлахъ рѣдко обнаруживалъ твердость мнѣнія или собствен­ную настойчивость, характеръ наименѣе способный къ борь­бѣ съ трудными обстоятельствами. Ибо ничто не придаетъ столько дерзости нападеніямъ на правительство какъ увѣ­ренность что нападающіе не будутъ имѣть прочнымъ обра­зомъ противъ себя особы и чувствъ государя который одинъ есть неизмѣнное существо въ кругу властей“.

Отдавая себя „безъ союзниковъ и товарищей на судъ Европы и потомства“, Неккеръ разсуждаетъ такимъ обра­зомъ (стр. 45):

„Я желалъ бы только что,бы позволено мнѣ было не брать въ судьи два разряда цензоровъ, одинаково переходящихъ мѣру въ своихъ мнѣніяхъ. Одни видятъ въ министрѣ короля только слѣпаго служителя власти и требуютъ отъ него по­жертвованія всякаго рода либеральной идеей. Другіе въ томъ же министрѣ видятъ только простое частное лицо, минутна­го агента націи и требуютъ отъ него рабской покорности идеямъ пользующимся популярностію. Долгъ министра лежитъ между этими двумя крайностями…. Я постоянно гово­рилъ Лудовику XѴI о несчастіяхъ и нуждахъ народа; я по­стоянно говорилъ народу о добродѣтеляхъ и благодѣтель­ныхъ намѣреніяхъ его короля; всѣми сидами защищалъ мо­нархію, не скрывая отъ монарха пользы уравновѣшиванія въ устройствѣ правительства“. Не справедливо ли характе­ризовали мы Неккера какъ благожелательнаго посла предъ королемъ нѣкоторой державы, именуемой Нація.

Разсуждая о революціонномъ крушеніи (стр. 47) Неккеръ дѣлаетъ сравненіе къ какому и мы не разъ прибѣгали. „Тол­па зрителей, говоритъ онъ, смотря на меня съ раввины, долж­на была видѣть меня постоянно близь низходящей колесницы съ быстротой катившейся съ вершины высокой горы и мо­гла думать что я толкаю эту колесницу или по крайней мѣрѣ ускоряю ея движеніе, тогда какъ напротивъ я постоянно удерживалъ колеса изо всѣхъ силъ и постоянно звалъ на помощь“. Въ послѣднемъ показаніи позволительно, впрочемъ, усомниться.

Авторъ. Вернемся къ нотаблямъ. На слѣдующій день послѣ открытія собранія было второе общее засѣданіе подъ предсѣдательствомъ старшаго брата короля (Monsieur), все посвященное чтенію шести мемуаровъ перваго отдѣла плановъ правительства. Предсѣдатель къ концу засѣданія сдѣлалъ предложеніе чтобы всѣ совѣщанія, и общія, и частныя по бюро, нотабли хранили въ тайнѣ и сообщали о нихъ въ разго­ворахъ развѣ только въ самыхъ общихъ чертахъ для пред­упрежденія перетолкованій. Но понятно что такое событіе какъ собраніе нотаблей не могло остаться безъ сильнѣйшаго отголоска среди возбужденнаго общества и при дворѣ. Ты привелъ слова статьи изъ Корреспонденціи Гримма. Безанваль въ свою очередь такъ говоритъ о придворныхъ кругахъ (Mém., II, ):

„На другой день послѣ перваго засѣданія, въ Версали было общее броженіе, слышались рѣчи крайне удаленныя отъ того почтенья и той покорности какія въ дѣтствѣ я привыкъ встрѣчать по отношенію къ королю. Домъ г-жи Бове былъ главнымъ центромъ возстанія если не противъ короля, то противъ мѣръ его генералъ-контролера. На г-жу Бове можно было смотрѣть какъ на представительницу партіи Неккера и какъ на центръ сближенія духовенства посѣщавшаго ея салонъ въ большомъ числѣ“.

Духовенство, интересы котораго сильно затрогивались пред­ложенными мѣрами, выступило главнымъ противникомъ Ка­лона, „оно, прибавляетъ Безанваль, сумѣло заинтересовать въ своемъ дѣлѣ дворянство, такъ что вышло странное зрѣлище: духовенство отказывало королю въ томъ налогѣ какой съ неза­памятныхъ временъ взимало со своихъ подданныхъ, а дво­рянство, само потерявъ всѣ привилегіи, защищало привилегіи духовенства“.

„Сказать по правдѣ, замѣчаетъ въ свою очередь Веберѣ (Mém., I, 160), собраніемъ нотаблей руководило духовенство. За нимъ были образованіе, опытность, взаимная солидар­ность; оно имѣло центръ соединенія“.

Но о значеніи духовенства среди нотаблей и вообще объ элементахъ изъ какихъ слагалось ихъ собраніе слѣдуетъ побесѣдовать особо…

Русскій Вѣстникъ, 1881

Visits: 2