Авторъ. Въ смыслѣ историческаго урока считаю осо­бенно важнымъ утвердитъ положеніе что Французское пра­вительство не было вынуждено обстоятельствами собирать нотаблей, что собраніе это было свободнымъ дѣйствіемъ предпринятымъ для осуществленія рискованнаго плана мини­стра и для привлеченія на свою сторону „мнѣнія“, а не въ удовлетвореніе дѣйствительной потребности страны въ ту минуту.

Пріятель. А дефицитъ съ которымъ правительство сво­ими средствами оказалось безсильнымъ справиться? Могъ ли быть другой исходъ?

Авторъ. Слово дефицитъ сдѣлалось пугаломъ и главнымъ свидѣтельствомъ негодности всей правительственной системы съ той минуты когда на первомъ засѣданіи созванныхъ но­таблей Калонъ объявилъ о его существованіи и значитель­ныхъ размѣрахъ. Состояніе финансовъ въ ту эпоху храни­лось въ тайнѣ. Финансовый отчетъ Неккера за 1781 годъ былъ первый публичный отчетъ о состояніи казначейства. Это не мало содѣйствовало популярности Неккера. Калонъ же держался системы обмана, всѣми мѣрами старался заставить думать о положеніи финансовъ лучше чѣмъ было въ дѣстви- тельности, разчитывая поддержать этимъ кредитъ и помощію его вывернуться изъ затрудненій. Чтобъ убѣдиться что ужасъ внушавшійся дефицитомъ былъ раздутымъ, достаточно припомнить какъ въ революціонную эпоху о немъ перестали и думать и онъ утратилъ силу страшнаго аргумента противъ дѣйствующей правительственной системы, хотя возросъ до высшей степени. Положеніе казначейства было дѣйствительно трудное, но не должно забывать обстоятельства капитальной важности: богатство страны расло и, съ устраненіемъ приви­легій, податныя силы могли возвыситься. Безанваль (Mem, II, 230) говоритъ: „Поразительное зрѣлище: король близокъ къ банкротству въ то время какъ Франція процвѣтаетъ, населеніе находится въ состояніи вполнѣ удовлетворительномъ; земле­дѣліе, промышленность доведены до высшей степени, Парижъ переполненъ деньгами. Таково неизбѣжное послѣдствіе дурной администраціи безъ принципа и послѣдовательности, хищеній всякаго рода, слабаго правительства не представляющаго точки соединенія“. „Думаютъ, читаемъ въ статьѣ Взглядъ на причины нынѣшней революціи (апрѣль 1787 года, Correspond. Гримма, Ѵ, 90) что нація обѣднѣла; напротивъ, никогда не была она такъ богата! Государь кажется никогда не былъ такъ богатъ, ибо доходы его огромны: на дѣлѣ никогда не былъ онъ такъ бѣденъ. Бѣднѣйшій зависитъ отъ болѣе бо­гатаго. Отъ націи, значитъ, отнынѣ будетъ зависѣть мо­нархъ“. Въ матеріальномъ отношеніи Франція предъ ре­волюціей вовсе не была въ разстройствѣ. Она вынесла революціонное разореніе, выйдя изъ него все-таки богатою страной, конечно, не вслѣдствіе революціонныхъ благодѣяній. Но къ дефициту мы еще вернемся. Теперь пополнимъ по­казаніе Калона о томъ какъ возникла въ правительствѣ мысль о созваніи нотаблей нѣкоторыми другими свидѣтель­ствами.

При закрытіи собранія нотаблей, въ седьмое засѣданіе, хранитель печатей Ламуаньйонъ особенно выставлялъ на видъ то что созывъ нотаблей былъ дѣломъ совершенно свободной правительственной иниціативы и не вызывался никакими особыми обстоятельствами. Ламуаньйонъ указывалъ что пред­шественники Лудовика XѴI неоднократно „собирали вкругъ трона представителей или отборныхъ людей страны (repré­sentants ou l’élite de leur empire) чтобы совѣщаться о законахъ, принимать мѣры противъ злоупотребленій, успокоивать волне­нія, предотвращать бури“. Но слишкомъ часто, прибавляетъ онъ, оказывалось, къ сожалѣнію, что національныя совѣщанія теряли время въ пустыхъ спорахъ и химерическихъ планахъ. „Государственныя корпораціи почти всегда соединялись лишь затѣмъ чтобъ еще болѣе разъединиться“. Печальный опытъ, казалось, осудилъ эта бурныя собранія и отъ нихъ отвыкли въ теченіе полутора столѣтія какъ королевская власть не­зыблемо утвердилась. „Но король въ мудрости своей обра­тилъ вниманіе на перемѣны внесенныя распространеніемъ образованія, развитіемъ общественныхъ отношеній и при­вычкой къ повиновенію (!). Все было спокойно внутри и внѣ его государства, когда его величество, въ тишинѣ своихъ совѣтовъ, поражаясь массой злоупотребленій требующихъ бы­стрыхъ и сильныхъ средствъ, возымѣлъ мысль спросить от­борнѣйшихъ членовъ разныхъ сословій государства, повѣ­ривъ имъ горестную тайну своего сердца и предъявивъ имъ таблицу его финансовъ“.

Можно возразить что рѣчь Ламуаньйона не была откровеннымъ изображеніемъ положенія дѣла, и что указывая на ко­ролевскій починъ онъ имѣлъ въ виду по возможности уда­лить мысль о томъ что созывъ былъ вызванъ обстоятельства­ми и давленіемъ общественнаго мнѣнія. Но есть свидѣтель­ства и кромѣ Ламуаньйона, показывающія что собраніе но­таблей, рѣшенное въ самомъ тѣсномъ королевскомъ совѣтѣ, было для всѣхъ неожиданностію. Салье (Sallier, Annales franç. III, 51. Cassagnac Hist. des causes, I, 5) говоритъ: „Возвѣщенное въ послѣдній день 1786 года собраніе нотаблей поразило не­ожиданностію всѣ умы (vint surprendre tous les esprits)“. „Я былъ пораженъ“, говоритъ въ свою очередь Бальи разсказывая какъ въ первый разъ на обѣдѣ у маршала Бове услыхалъ о предстоящемъ созывѣ нотаблей. Декламацій о верховномъ зна­ченіи націи, объ ограниченіи власти, благодѣтельномъ значеніи англійскаго парламента; рѣзкихъ возгласовъ о министерскихъ злоупотребленіяхъ была масса, но какого-нибудь опредѣленна­го плана и желанія, которые можно было бы предъявить правительству какъ общественное требованіе, не было. Планъ опредѣлился послѣ того какъ правительство само сдѣлало первые практическіе шаги, созвавъ нотаблей. До того времени безпокойство возбужденныхъ умовъ находило исходъ въ сочувственномъ отношеніи къ борьбѣ парламентовъ съ пра­вительствомъ, въ рукоплесканіи всякому изобличенію зло­употребленій власти и неудержимомъ критикованіи всего про­исходящаго и предпринимаемаго. Послѣ созванія нотаблей требованіе опредѣлилось и явился громкій общій кликъ — созваніе сословныхъ представителей. Тогда и началось въ полномъ смыслѣ революціонное движеніе. Какъ мало было у правительства предвидѣнія грозящаго переворота можно видѣть изъ той же рѣчи Ламуаньйона. Восхваляя нотаблей за ихъ содѣйствіе по вопросу объ уменьшеніи расходовъ и разложенію податей, онъ говоритъ: „Такимъ образомъ вы составили собою совѣтъ вашего короля и подготовили  и облегчили самую желанную революцію (vous avez préparé et fa­cilité la révolution la plus désirable), обладая однимъ авторите­томъ довѣрія, главнѣйшею силой въ управленіи государствъ“.Вотъ еще въ какомъ смыслѣ употребляли лотомъ ставшее столь страшнымъ слово революція!

Пріятель. Во Франціи собранія нотаблей были не разъ. Почему же собраніе 1787 года сдѣлалось роковымъ? Почему должно оно было необходимо вести за собой собраніе сослов­ныхъ представителей и съ ними революцію? Не могло ли пра­вительство остановиться на этомъ первомъ шагѣ и не пере­ходить къ выборному собранію? Да почему же и выборное собраніе должно было непремѣнно сдѣлать революцію? Не противорѣчимъ ли мы себѣ высказываясь противъ историче­скаго фатализма и въ то же время указывая на собраніе но­таблей какъ на шагъ неминуемо ведшій къ революціонному крушенію?

Авторъ. Возможно ли было, послѣ того какъ рѣшенъ былъ вопросъ объ обращеніи къ націи, остановиться на собра­ніи нотаблей, когда во всѣхъ умахъ же не въ обществѣ только, но и въ правительствѣ, идея участія націи въ управленіи необходимо соединялась съ идеей выбора. Могла ли эта идея не сообщиться и слабому королю когда въ самомъ его прави­тельствѣ собраніе нотаблей считалось полумѣрою, первымъ тагомъ въ дѣлѣ призыва націи къ участію въ правленіи. Мы видѣли какъ думалъ объ этомъ двигатель предпріятія Калонъ, полагавшій что собраніе нотаблей достаточно на первый слу­чай и что на немъ пока можно остановиться. „Мнѣніе» имѣ­етъ значеніе не чрезъ то только что покоряетъ себѣ умы въ обществѣ: главную силу оно получаетъ когда покоряетъ умы въ правительствѣ. Оно становится всемогущимъ когда, какъ при второмъ назначеніи Неккера министромъ, само дѣлается правительствомъ. И для Калона было аксіомой что выборъ есть единственный истинный источникъ національнаго представительства. Надъ кѣмъ не продѣлано таинство избра­нія, тотъ не есть представитель націи. Въ запискѣ объ устройствѣ провинціальныхъ собраній, представленной но­таблямъ, Каловъ выставляетъ преимущества выборнаго по­рядка, предлагаемаго въ его проектѣ, надъ порядкомъ назна­ченія, имѣвшимъ мѣсто въ собраніяхъ какія уже были въ то время въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, и указываетъ что назначен­ные члены не имѣютъ великаго достоинства какимъ обла­даютъ выборные „представлять всю совокупность собственниковъ данной провинціи и внушать полное довѣріе, каковое было бы имъ оказано еслибы наименованіе ихъ было дѣломъ свободнаго голосованія ихъ согражданъ“. Министръ проговорился. Значитъ правы были не хотѣвшіе признавать нотаб­лей за истинныхъ представителей націи.

Съ предреволюціонной эпохи понятіе самоуправленія во Франціи, повидимому, навсегда соединилось съ идеей вы­бора. Французскихъ писателей и нынѣ крайне удивляетъ что въ классической странѣ самоуправленія, Англіи, выборъ вовсе не есть его существенный элементъ. Столбы само­управленія,—мировые судьи съ обширною властію,—назнача­ются отъ короны. Дюпонъ Уайтъ (Dupon White) въ статьѣ объ администраціи во Франціи и въ Англіи (Révue des deux Mondes, 1862, mars, стр. 291), перечисляя англійскія уѣздныя власти (въ графствахъ), не безъ изумленія восклицаетъ: „и во всемъ этомъ ничего выборнаго“ (rien d’éléctif dans tout cela) и прибавляетъ что на французскій взглядъ совсѣмъ не понятно соединеніе чрезвычайнаго разнообразія власти въ рукѣ миро­ваго судьи.

На то къ чему должно было вести собраніе нотаблей есть вѣское указаніе въ свидѣтельствѣ идущемъ изъ перваго источника: отъ самой революціи. Это свидѣтельство Мирабо, который есть живое воплощеніе революціи перваго періода. Изъ писемъ революціоннаго вождя (Mémoires biographe., litté­raires et polit. de Mirabeau, écrits par lui même, par son père, son oncle et son fils adoptif, Paris 1834, T. IѴ, 339, 340) слѣ­дуетъ заключить что самая идея собранія нотаблей принад­лежала Мирабо и имъ внушена Калону. „Совѣтъ который вы называете превосходнымъ, читаемъ въ письмѣ Мирабо къ Мовильйону, идетъ отъ меня. Я далъ его идею, планъ, со­ставилъ записку… Это чисто моя мысль“. „Мое сердце,—го­воритъ онъ въ офиціальномъ почти письмѣ къ его посред-никамъ въ сношеніяхъ съ Калономъ, аббату Перигору и гер­цогу Лозӭнскому (duc de Lauzun), изъ Берлина (гдѣ онъ имѣлъ правительственное порученіе, въ концѣ 1786 года когда было объявлено о созваніи нотаблей), — не соста­рилось и если энтузіазмъ мой и ослабъ, то онъ не погасъ. Я считаю одномъ изъ лучшихъ въ моей жизни день когда вы сообщили мнѣ о созваніи нотаблей, за которымъ, безъ сомнѣнія, очень скоро послѣдуетъ національное собраніе. Я усматриваю въ этомъ новый порядокъ вещей могущій возро­дить монархію. Считалъ бы себя тысячу разъ польщеннымъ еслибы былъ сдѣланъ послѣднимъ секретаремъ нынѣшняго собранія, котораго имѣлъ счастіе датъ идею“. Стремясь вся­чески добиться политической роли, Мирабо яснѣе Калона пони­малъ куда долженъ былъ вести путь на который въ честолюби­выхъ замыслахъ стремился направить правительство. Для Мирабо собраніе нотаблей было первою частью революціон­наго плана. Неосторожный Калонъ, отклонивъ услуги Мирабо, создалъ себѣ въ немъ яростнаго врага, особенно съ тѣхъ поръ когда не сдерживаясь по обычаю въ словахъ сказалъ прія­телямъ Мирабо указывавшимъ что невыгодно раздражать такого человѣка: „я улажу все это деньгами“, намекая ва продажность пера честолюбца (Mém., IѴ, 362). Мирабо, же­лавшій показать что если „хорошо бы было его взять, то дурно было покинуть“ (si j’étais bon à prendre, je n’étais pas bon à laisser), написалъ длинное, въ цѣлый печатный томъ, обличительное письмо къ Калону, но оставилъ его въ руко­писи и издалъ искусно составленную, въ свойственномъ ему декламаторскомъ тонѣ, брошюру Обличеніе биржевой игры (Dénonciation de l’agitotage\ обращенную къ королю и нотаб­лямъ. Мирабо заключаетъ брошюру слѣдующею рѣзкою вы­ходкой противъ Калона:

„Вы, говорить онъ, обращаясь къ нотаблямъ,—кого отецъ отечества созвалъ для обсужденія государственныхъ дѣлъ, вы его старшіе сыны, ахъ! не считайте моихъ ужасныхъ предсказаній пустымъ химерическимъ страхомъ. Дерзайте показать королю ихъ вѣроятность во всей ширинѣ. Дерзайте сказать ему что въ эти три года обнаружились слишкомъ ясные признаки чего должны мы ожидать отъ финансовой системы при которой живемъ… Скажите ему, а его доб­родѣтельное сердце легко вамъ повѣритъ, что въ дѣлѣ прав- ленія искусство исключаетъ нечестность, что государствен­ные люди, нравственность коихъ всѣмъ ненавистна, должны быть извергнуты какое бы тамъ мнѣніе ни составилось объ ихъ мнимыхъ талантахъ; что хорошо говорить не освобож­даетъ отъ обязанности хорошо дѣлать; что гибкость ума, легкость въ работѣ, красота слога, изящныя вступленія, красныя рѣчи, суть обличительные документы противъ ми­нистра, который такъ искусно излагаетъ начала и отступаетъ отъ нихъ, оскорбляетъ ихъ въ исполненіи“. (Grimm, IѴ, 211).

„Книга, говоритъ о своемъ Обличеніи Мирабо въ письмѣ къ г-жѣ Нера (de Nehra) отъ 17 марта 1787 года (Mém., IѴ, 404), имѣла громадный, безпримѣрный успѣхъ, какого далеко не за­служивала какъ сочиненіе, но можетъ-быть достойна была какъ услуга оказанная съ мужествомъ и достоинствомъ“. Нотабли, по большей части стоявшіе во главѣ разныхъ корпорацій, по­чтенные люди изо всѣхъ классовъ, поздравляли, благодарили меня. Отъ конторъ нотаріусовъ до будуаровъ прекрасныхъ дамъ меня читали, хвалили, превозносили“. Одинъ пріятель сказалъ Мирабо: „вотъ какъ пріобрѣтается великое уваженіе, но какъ и теряется все“. (Письмо къ г-жѣ Нера 19 марта 1787 г.). Мирабо отвѣтилъ: „а развѣ великое уваженіе ничего уже не значитъ?“ Въ болѣе откровенномъ письмѣ къ Мовильйону онъ такъ развиваетъ свой отвѣтъ: „то что говори­те вы мнѣ заключаетъ въ себѣ противорѣчіе, ибо высокое уваженіе есть почти все; но отрицаю чтобы такимъ образомъ все терялось даже въ вашемъ смыслѣ. Вашъ герой (Калонъ) слишкомъ безуменъ чтобъ имѣть продолжительный успѣхъ. Такой успѣхъ даютъ только послѣдовательность, характеръ, истинные таланты. Въ тотъ день когда онъ падетъ или когда приведетъ васъ къ банкротству, увидите на какомъ разстояніи буду я отъ него!“ Завтрашній двигатель зачинавшагося пере­ворота проницательно усматривалъ будущее которое призы­валъ всею душой.

Повторяю, если рѣшенъ былъ правительствомъ вопросъ объ обращеніи къ націи, то выборная форма этого обращенія была уже неизбѣжностію. Еще неизбѣжнѣе было революціон­ное крушеніе какъ послѣдствіе созыва представителей из­бранныхъ по теоретически, казалось, наилучшему плану. На этомъ надѣюсь еще внимательно остановиться, теперь же ограничусь однимъ замѣчаніемъ.

Привлекательность теоретическихъ идей одна изъ главныхъ опасностей и нерѣдко одно изъ первыхъ золъ въ политиче­скихъ дѣлахъ. Выборное начало есть одна изъ такихъ идей. Оно, по теоріи, должно доставлять наилучшихъ людей для вся­каго дѣла. Практика убѣждаетъ что въ громадномъ числѣ случаевъ далеко не такъ. Предлагаютъ утѣшеніе что въ та­кихъ случаяхъ избиратели сами виноваты и ни на кого не должны пенять кромѣ самихъ себя, какъ будто отъ этого кому-нибудь лучше и дѣло этимъ сколько-нибудь поправится. Теоретическое тупоуміе не сдается на указаніе практики. Начало де непогрѣшимо, зло единственно отъ неправильнаго его приложенія: требуется только устранить злоупотре­бленія въ приложеніи. Какъ будто это возможно! Госу­дарственный умъ тѣмъ и отличается отъ доктринеровъ что ясно прозрѣваетъ въ условія дѣйствительности и считается съ дѣйствительными людьми во всемъ ихъ живомъ много­различіи, а не съ отвлеченными образами произвольно од­нихъ качествъ лишенными, другими надѣленными. Честный Малербъ (Malesherbes), другъ Тюрго, въ 1792 году такъ говоритъ о дѣятельности своей и своего друuа, отмѣченной печатью доктринерства. „Тюрго и я, мы имѣли наилучшія намѣренія; и между тѣмъ оба были въ заблужденіи. Мы хо­тѣли управлять Французами не такими каковы они на самомъ дѣлѣ, а такими какими Желали ихъ видѣть и какими пред­ставляло намъ ихъ наше сердце. Самая прямота наша была несправедливостію по отношенію къ нашимъ современникамъ, которые свободны же были жить какъ воспитаны и думать какъ желали; тогда какъ мы не имѣли права подчинять ихъ ни нашей строгости поведенія, ни нашей независимости мнѣній. Насъ ввело въ заблужденіе ваше рвеніе…. Не знаю куда приведутъ теперешнія событія. Но должно признать что отъ усовершенствованія къ усовершенствованію мы до­шли до нынѣшняго положенія. И заблуждающаяся нація думала идти къ благу одобряя ихъ“ (Soulavie, ѴI, 101).

По отношенію къ выбору дѣлается, между прочимъ, одна, такъ сказать, математическая ошибка. Имѣемъ сто избирате­лей. Каждый представляется единицей точно такою какъ дру­гой. Такъ ли на дѣлѣ? Всѣ ли имѣютъ равную величину, равный вѣсъ по отношенію къ рѣшаемому вопросу? Во Франціи на нѣ­которыхъ экзаменахъ по каждому предмету дѣлаютъ отмѣтки баллами, употребляя ихъ одинакое число, но потомъ, чтобы различить предметы по степени важности, каждый баллъ множится на коеффиціентъ соотвѣтствующій предмету и тѣмъ большій чѣмъ болѣе вѣса желаютъ придать значенію этого предмета при испытаніи. Слѣдовало бы и каждаго избирателя по­множить на коеффиціентъ соотвѣтствующій дѣйствительному значенію его голоса. Но кто и какъ можетъ опредѣлить эти коеффиціенты? И приходится довольствоваться теоріей что всѣ равны, зная очень хорошо что этимъ только обманыва­емъ себя. Это теоретическій недостатокъ системы. Не говорю о злоупотребленіяхъ. И выходитъ въ результатѣ, какъ ни чудовищнымъ это можетъ инымъ показаться, что шансъ вы­брать наилучшаго путемъ голосованія во многихъ случаяхъ не превышаетъ шанса простаго выдергиванія жребія и мо­жетъ быть много ниже шанса прямаго назначенія, хотя бы оно было поручено первому встрѣчному на улицѣ. Выборъ форма во многихъ случаяхъ хорошая, но никакъ не чудо­дѣйственная. Въ приложеніи ко Франціи 1789 года она была роковою. Мы видѣли какую палату доставилъ странѣ вы­боръ произведенный въ самыхъ либеральныхъ условіяхъ, по наилучшему, казалось, плану и, надо призвать, безъ избира­тельныхъ злоупотребленій.

Ты догадываешься, полагаю, по какой причинѣ стараюсь я особенно внимательно остановиться на разъясненіи неиз­бѣжности революціи вслѣдствіе шага сдѣланнаго Француз­скимъ правительствомъ въ 1787 году. Мы только-что пережили историческій моментъ представляющій нѣкоторое сходство съ тѣмъ какой рѣшилъ судьбу королевской власти во Франціи. Къ счастію, Провидѣніе хотѣло чтобъ исходъ правительствен­наго рѣшенія у насъ былъ другой. Насъ усиленно, чрезъ агитацію печати, интриги въ правительственныхъ сферахъ, смущеніе общественнаго мнѣнія, разложеніе университе­товъ (оригинальный пріемъ исключительно принадлежа­щій нашему „движенію“) приглашали на путь долженство­вавшій необходимо вести къ революціи. Партія кото­рая у васъ зоветъ себя либеральною присвоиваетъ себѣ не точное названіе. Точное для нея названіе—партія государ­ственнаго переворота, попросту, революціонная. Конечно, дѣйствующія въ ея интересѣ лица далеко не всѣ революціо­неры, даже большинство вовсе не революціонеры, по крайней мѣрѣ никакъ не чувствуютъ себя таковыми. Но дѣйствовать въ интересѣ данной партіи значитъ, хотя бы и косвенно, къ ней принадлежать. Одно изъ главныхъ нашихъ золъ то что люди сановные, власть имѣющіе, въ совѣтахъ участвующіе, у насъ не рѣдко суть люди скуднаго ученія, а потому къ дѣлу требующему серіозныхъ усилій развитаго ума неспособные, а простой смыслъ, остающійся въ кругѣ немногочисленныхъ, но ясныхъ и здравыхъ понятій, утратившіе, о послѣднихъ словахъ науки и политической мудрости поучающіеся изъ фельетоновъ и статей популяризующихъ якобы выводы цивили­заціи. Въ туманѣ жалкаго умничанья легіоны людей утра­тившихъ способность мыслить самостоятельно, но мнящихъ себя представителями интеллигенціи чиновной, учебной, су­дебной, проглядываютъ что дѣло идетъ не о теоретиче­скихъ вопросахъ о значеніи власти, или участіи народа въ дѣлѣ управленія, а о вопросѣ весьма практическомъ— революціонной программѣ направленной противъ вашего оте­чества, имѣющей цѣлью его ослабленіе и разложеніе. Програм­ма эта не тайна. Послѣ періода „хожденія въ народъ“, окон­чившагося неудачей, революціонная партія, какъ сама заявила, вступила на поприще политической дѣятельности. Она сосре­доточила силы на правительственныхъ сферахъ, не скрыва­ясь поставила своею цѣлью покушеніями на правительствен­ныхъ лицъ и на главу государства терроризовать правитель­ство и направить всѣ усилія на „перемѣну государственнаго строя“ въ Россіи. Началось „конституціонное движеніе“. „Дайте конституцію и мы стрѣлять не будемъ“, говорили нелегальные. „Дайте конституцію; они стрѣлять не будутъ“, ежедневно подтверждали легальные. Даже не конституцію. Партія не скрывала что каждый шагъ къ этой цѣли направ­ленный, какъ бы скроменъ въ началѣ ни былъ, она зачтетъ въ свое пріобрѣтеніе. Нельзя отрицать что въ „политической“ своей дѣятельности партія имѣла большую удачу. Ея инте­ресы вступали въ союзъ съ ею же раздуваемыми якобы „ли­беральными“ стремленіями. На приманку обѣщаемыхъ правъ и якобы свободы въ разныхъ формахъ пошло не мало умовъ въ игрѣ не участвующихъ. Развилось политическое легко­мысліе котораго главный признакъ неумѣнье различать те­оретическую приманку отъ дѣйствительнаго интереса. Забвеніе дошло до неумѣнія понять что ограниченіе власти, въ эпоху когда требуется вся ея энергія и когда въ отсутствіи этой энергіи все несчастіе, было бы шагомъ самымъ пагуб­нымъ. Истинный, неотложный интересъ минуты не въ осуществленіи чужихъ плановъ, не въ удовлетвореніи таящихся честолюбій, жадно раздающихъ рты на яблоко вла­сти, а въ укрѣпленіи власти расшатанной на всѣхъ путяхъ, возстановленіе исчезнувшей идеи обязанности, устраненіи вопіющихъ злоупотребленій въ дѣйствіи всяческихъ учреж­деній и старыхъ и новыхъ, утвержденіи порядка въ его пер­выхъ, простѣйшихъ основахъ. Главный обманъ будто дѣло идетъ не объ ослабленіи власти, а о вящемъ ея укрѣпленіи. Примѣръ французской революціи весьма поучителенъ для разъясненія и этого обмана. Явно, шагъ за шагомъ власть отни­малась у монарха, а между тѣмъ продолжали пышно говорить о возвышеніи королевскаго достоинства и укрѣпленіи трона си­лою народной признательности за даруемыя якобы вольности.

Когда революціонное движеніе ваше, еще недавно такъ ничтожное по собственнымъ силамъ, слилось на практикѣ въ одинъ потокъ съ „конституціоннымъ“ оно пріобрѣло небы­валую силу. Въ странѣ образовалась дѣйствительно сильная партія перемѣны государственнаго строя. Государство влек­лось на путь неизбѣжно революціонный. Увѣрялось что этимъ будто бы способомъ истребится крамола и указывалось на мнимое умиротвореніе въ роковой періодъ, когда подготовля­лось событіе 1 марта (даже верховная власть была введена въ заблужденіе и въ рескриптѣ графу Лорисъ-Меликову объ умиротвореніи говорилось какъ о совершившемся). Между тѣмъ никогда крамола не дѣлала такого шага впередъ какъ въ эти тринадцать мѣсяцевъ умиротворенія.

Настойчивый обманъ произвелъ такую умственную сбив­чивость что самые поразительные аргументы остаются безъ дѣйствія. Въ самомъ дѣлѣ, какъ возможно, спрашивается, чтобъ и крамола и истребители крамолы могли разсчитывать достичь своихъ противоположныхъ цѣлей однимъ и тѣмъ же средствомъ. Вѣдъ эта задача не легче той какъ въ одномъ и томъ же вагонѣ ѣхать заразъ въ двѣ стороны—и въ Петер­бургъ и въ Москву. Что-нибудь одно—или „движеніе“ должно служить къ торжеству крамолы и слѣдовательно уже никакъ не къ ея истребленію, иди къ торжеству ея истребителей и слѣдовательно никакъ не быть ей желанной. Между тѣмъ оказывается и то и другое. Кто обманываетъ и кто обма­нутъ? Можетъ-быть обманывается крамола непредусмотри­тельно дающаяся въ сѣти. Сомнительно, ея шаги до сихъ поръ такой наивности не показываютъ. Обманываются зна­читъ ея якобы истребители. Сомнительно и это, по крайней мѣрѣ для не малой части: въ ихъ первыхъ рядахъ находит­ся „пресса“; она въ послѣднее время дошла до такой виртуоз­ности въ пріемахъ обманыванія другихъ что едва ли пойдетъ на грубую удочку. Какъ же выйти изъ этихъ противорѣчій? Исходъ, кажется, одинъ: допустимъ что крамола и ея якобы истребители суть взаимныя орудія дѣйствія. Достиженію цѣлей крамолы помогаютъ истребители, для цѣлей истребите­лей полезна крамола. Но орудіе не есть что-либо самосто­ятельное, и если обѣ стороны суть только орудія, то должно быть нѣчто третье управляющее для чего онѣ служатъ ору­діями. Это третье есть нѣкоторый планъ противонаціональный, противорусскій. Кто управляетъ имъ—не знаю. Но онъ дѣйствуетъ и явно и скрытно. Явнымъ орудіемъ онъ имѣетъ крамолу, скрытымъ то что принято нынѣ именовать якобы ли­беральною партіей. Скрытое дѣйствіе творится въ двухъ фор­махъ: отчасти съ сознаніемъ тѣхъ кто дѣйствуетъ, отчасти и можетъ-быть главнымъ образомъ безъ яснаго сознанія, ча­сто вовсе безъ сознанія, со стороны тѣхъ которые даютъ увлечь себя теченіемъ. Обману удалось отчасти овладѣть „мнѣ­ніемъ“. Дѣйствіями доставляющими популярность, вызываю­щими хваленія, предъ чарами которыхъ многіе не въ силахъ устоять, сдѣлались такія которыя направлены на пользу пла­на и его орудій. Составлены рецепты какимъ должны слѣдо­вать судья, профессоръ, сановникъ чтобы стяжать похваль­ный листъ и найти дѣйствительную поддержку въ цѣломъ лагерѣ. Появилось дѣленіе, нелѣпое въ самомъ себѣ, но даю­щее отмѣтку на какихъ-то консерваторовъ и якобы либера­ловъ. Можно было дивиться зрѣлищу партіи противной су­ществующему строю, оппозиціонной по существу и вмѣстѣ правящей. Въ весьма существенномъ „либеральная партія“ находила союзниковъ въ противномъ ей лагерѣ. Люди доктри­нерствующіе, для которыхъ всего дороже усвоенныя ими схе­мы, которые на дѣйствительность могутъ смотрѣть только какъ на матеріалъ для приложенія этихъ схемъ, увѣренные что дѣло остановится именно тамъ гдѣ требуетъ теорія и не осмѣлится ей не подчиниться,—не могли устоять противъ приманки умничанія и выступали съ рекомендаціей своихъ схемъ, не замѣчая что выходя съ противоположной стороны указывали на тотъ же исходъ какого добивались противники. Промыслъ Божій спасъ насъ отъ шага который, при совре- менныхъ условіяхъ, могъ бы быть роковымъ, какъ было ро­ковымъ созваніе нотаблей во Франціи въ условіяхъ 1787 года.

Пріятель. Аминь.

Русскій Вѣстникъ, 1881

Visits: 5