Авторъ. Въ концѣ декабря 1786 года, въ тринадцатый годъ царствованія Лудовика XѴI, былъ сдѣланъ шагъ вели­кой важности. Рѣшено было созвать собраніе нотаблей, нѣ­что въ родѣ собора именитыхъ людей. Въ составъ его вхо­дили принцы крови, приглашенные королемъ представители высшаго дворянства, духовенства, магистратуры, далѣе члены королевскаго совѣта (conseil du roi), депутаты отъ провинцій, гдѣ были сословныя собранія (paye d’états), купеческіе старши­ны (городскія головы, prévôts de marchands) Парижа и Ліона и меры двадцати двухъ другихъ городовъ изъ остальной Франціи (списокъ нотаблей см. Archives parlem. 1,182). Дѣло держалось въ секретѣ и было рѣшено неожиданно для всѣхъ (Bezenval, Мет. II, 204) въ совѣщаніи короля съ тремя ми­нистрами: Калономъ, хранителемъ печатей Мироменилемъ и министромъ иностранныхъ дѣлъ Верженомъ (de Vergennes). Другіе ближайшіе совѣтники короля узнали волю его въ за­сѣданіи совѣта депешъ (conseil des dépêches), изъ котораго должно было послѣдовать объявленіе о созывѣ. О тайнѣ не знали даже королева и близкія къ вей лица (Droz, 168). Ма­ло впечатлительный король подъ конецъ такъ увлекся мы­слію такого обращенія къ націи что на другой день послѣ объ­явленія въ совѣтѣ своего рѣшенія писалъ къ Калону: „я не спалъ эту ночь, но отъ удовольствія“. Немедленно разосла­ны были приглашенія и собраніе назначено на 29 января 1787 года. Подборъ членовъ былъ сдѣланъ тщательно и без­пристрастно. Калонъ, двигатель всего предпріятія, не устра­нилъ даже явныхъ своихъ враговъ, какъ архіепископа Ту­лузскаго Ломени де Бріена, своего будущаго преемника. Въ безпристрастіи выбора Калону отдавали справедливость даже его порицатели (Неккеръ De la révol franç., I, 22; Paris 1797). Члены за немногими исключеніями принадлежали къ двумъ высшимъ классамъ, дворянству и духовенству, къ послѣднему въ лицѣ высшихъ его представителей, вышедшихъ также изъ дворянскаго сословія. Собраніе не было выборнымъ, но го­сударственныя силы страны въ ихъ высшемъ элементѣ были представлены достаточно и внушительно: это были тѣ силы въ которыхъ монархическое начало должно было, казалось, найти наиболѣе прочную опору. И что же? Собраніе послужило не дѣлу укрѣпленія и возвышенія пошатнувшейся вла­сти, а дѣлу революціи; шагъ оказался роковымъ. Знамена­тельный фактъ заслуживающій внимательнаго разбора.

Пріятель. Король не спалъ ночь отъ удовольствія. Не­льзя не признать что въ этой идеѣ собрать именитыхъ лю­дей было не мало привлекательнаго. Не мудрено что Калону удалось прельстить короля мыслію созвать въ минуты затруд­неній лучшихъ людей страны и на нихъ опереться чтобы про­извести широкія реформы для блага народа. Положеніе дѣлъ было дѣйствительно трудное. Въ финансахъ значительный дефицитъ, авторитетъ власти въ паденіи, въ умахъ безпо­койство неспособное ничѣмъ удовлетвориться, породившее всеобщее критиканство. Надо же было что-нибудь предпри­нять! Какая мѣра могла бытъ дѣйствительнѣе собора лучшихъ людей? Еслибы собраніе оказалось на высотѣ своего призна­нія, овладѣло бы положеніемъ, вошло бы въ преобразователь­ные виды правительства, поддержало бы ихъ своимъ автори­тетомъ, сдѣлалось бы опорой монархіи,—ходъ событій могъ быть совсѣмъ иной. Получи мѣра успѣхъ,—она бы въ вѣкахъ прославлялась какъ актъ государственной мудрости. Успѣха не было, и мы зовемъ ее роковою ошибкой.

Авторъ. И мы правы. Одинъ и тотъ же актъ можетъ быть и дѣломъ мудрости, и ошибкой, смотря по условіямъ въ какихъ онъ предпринимается. Послѣ событія не трудно вы­яснить обстоятельства опредѣлившія его ходъ. Трудно разчитать ихъ предъ событіемъ. Тутъ-то и познается го­сударственный умъ. Былъ ли созывъ собора нотаблей удо­влетвореніемъ вѣрно угаданной дѣйствительной потребно­сти страны въ тѣ минуты? Въ общественномъ настроеніи было безпокойное чувство неудовлетворенности, но безъ созна­нія какихъ-либо практическихъ мѣръ способныхъ прекратить огульное порицаніе существующаго порядка. „Мнѣніе“ громко чего-то требовало, чего-то свободнаго, лучшаго, имѣющаго смѣнить безаппелляціонно негодный источникъ всего зла: су­ществующій порядокъ, но чего именно требовало, это остава­лось въ густомъ туманѣ отвлеченныхъ идей о естественныхъ правахъ человѣка, верховенствѣ націи, о свободныхъ учрежде­ніяхъ, истребленіи злоупотребленій и предразсудковъ и т. д.

Пріятель. Не въ родѣ ли того какъ у насъ по вопросу о „правовомъ порядкѣ“? Одному мерещится земскій соборъ именитыхъ людей отъ митрополита до крестьянина, другому собраніе выборныхъ людей отъ земствъ, третьему англійскій парламентъ, тому конвентъ гдѣ онъ засѣдаетъ, этому феде­рація, всѣмъ благодѣтельная конституція, улыбающаяся каж­дому пріятною улыбкой.

Авторъ. Общественный говоръ, хотя бы онъ громко за­являлъ себя какъ общественное мнѣніе, и интересы страны суть двѣ вещи далеко не совпадающія. Благо для страны когда интересы ея совпадаютъ съ ея общественнымъ мнѣні­емъ. Это плодотворные историческіе моменты подъема на­роднаго духа. Бываютъ, напротивъ, эпохи замутившагося об­щественнаго сознанія, разнородныхъ требованій не считаю­щихся съ дѣйствительностію, въ дѣйствительности неосу­ществимыхъ, но пораждающихъ за то отрицаніе всего суще­ствующаго въ дѣйствительности какъ подлежащаго смѣнѣ. Общество является потерявшимъ голову. Если при этомъ теряетъ голову и правительство, то исходъ одинъ — рево­люціонное крушеніе.

Чѣмъ характеризовалась эпоха созванія нотаблей? Государ­ство находилось въ состояніи скрытой анархіи, чрезъ два го­да поразительно обнаружившейся явными признаками такъ хорошо описанными Теномъ: anarchie spontanée. При неограниченномъ правленіи и крайней административной центра­лизаціи, власти на дѣлѣ не было. Правительство дѣйствовало въ разбродъ, безъ системы. Произволу управляющихъ от­вѣчалъ произволъ управляемыхъ. Правительство въ борьбѣ съ парламентами то пассовало, то прибѣгало къ крутымъ мѣ­рамъ, до конца недоводимымъ. Въ позднѣйшее время, въ эпоху Наполеона III, во французскихъ законахъ о печати говорилось о преслѣдованіи за возбужденіе „ненависти и презрѣнія къ правительству“. Меня какъ-то коробило это выраженіе, казавшееся черезчуръ откровеннымъ со стороны правительства, долженствовавшаго, казалось бы, не допускать и мысли о возможности презрѣнія къ нему. Не изъ эпохи ли предреволюціоннаго паденія власти пришла эта идея? Прави­тельство поставившее себя одинаково противъ оппозиціи, сдѣлавшейся мало-по-малу всеобщею, дѣйствительно было въ презрѣніи. Презрѣніе это у однихъ боролось съ завѣ­щанною преданіемъ преданностію королю, у другихъ — бо­лѣе или менѣе переходило въ ненависть. Еслибы могло подняться достоинство власти, Франція была бы спа­сена отъ революціи. Оно поднялось послѣ страшныхъ бѣд­ствій, когда на изящныя лиліи древняго трона королей сту­пила одѣтая въ ботфорту нога полководца захватившаго власть. Чѣмъ болѣе вглядываюсь въ событія, тѣмъ болѣе убѣждаюсь что революція во Франціи не была явленіемъ исторической необходимости. Она стала необходимостью съ момента роковаго шага 1787 года. Обычный выводъ необ­ходимости революціи изъ свойствъ стараго порядка вещей есть система прилаженная къ событіямъ. Если требуется отыскать виновника совершившагося, то виновникъ этотъ правительственныя мѣропріятія. Можно прослѣдитъ шагъ за шагомъ какъ правительство дѣлало революцію, роняя власть изъ рукъ. Это паденіе съ минуты созыва нотаблей стало уже дѣйствительно роковымъ.

Починъ въ дѣлѣ созванія нотаблей принадлежитъ Калону. Если бытъ первымъ виновникомъ Французской революціи естъ честь, то честь эта должна принадлежать этому министру. Въ послѣдствіи, въ сочиненіи О современномъ и будущемъ положеніи Франціи (De l’état de la France présent et à venir) изданномъ въ 1790 году въ Лондонѣ (послѣ паденія сво­его Калонъ переселился на житье въ Англію), разбирая дѣйствія Конститюанты и вѣрно предвидя грозившія странѣ бѣдствія, онъ съ горечью, но и не безъ оттѣнка гор­дости вспоминалъ что первый двинулъ Францію на путь переворота. „Еслибы не имѣлъ я, пишетъ онъ (préface, 2), важнаго личнаго повода съ участіемъ слѣдитъ за событія­ми, которыхъ быть-можетъ буду сочтенъ первою причиной, такъ какъ я побудилъ возобновитъ національныя собранія, то достаточно быть Французомъ по рожденію чтобы быть глубоко взволнованнымъ и постоянно заниматься этими со­бытіями“. Въ февралѣ 1787 году Калонъ написалъ обширное письмо къ королю, изданное также въ Лондонѣ (Lettre ad­ressée au Roi par M. de Calonne, le 9 février 1789). Въ кон­цѣ этого любопытнаго письма онъ говоритъ: „не могу не признать что я возродилъ идею о національныхъ собраніяхъ и былъ первою причиной ихъ возвращенія“.

Пріятель. Это впрочемъ не пріобрѣло ему милости со стороны историковъ, приверженцевъ революціи. За нимъ осталось имя министра хищника и расточителя, разстроивша­го финансы Франціи легкомысленными операціями. Ему противополагаютъ честность и экономію заклятаго врага его, Неккера.

Авторъ. Преувеличенно дурная репутація Калона есть историческая несправедливость, какъ и преувеличенное вос­хваленіе Неккера: печальное свидѣтельство что популярничаньемъ и умѣньемъ составить кружекъ приверженцевъ пріобрѣтается не только восхваленіе при жизни, но и при­страстіе на судѣ исторіи. Историкъ, имѣя предъ глаза­ми неумолкаемыя похвалы или порицанія современниковъ, невольно и самъ становится ихъ отголоскомъ, и прогляды­ваетъ чѣмъ были куплены похвалы и изъ какого источника вышли порицанія. Калонъ вовсе не былъ хищникомъ какъ обвиняли его враги; удалившись отъ дѣлъ, онъ оказался не имѣющимъ состоянія и получилъ средства къ жизни лишь благодаря женитьбѣ на богатой вдовѣ (Biographie Universelle). Человѣкъ безспорно талантливый, увлекательный въ обра­щеніи, чаровавшій женщинъ, игрокъ въ политикѣ, со вспышками вдохновенія и труда, съ небрежностью и лѣнью свойственными артистическимъ натурамъ, онъ былъ роко­вымъ человѣкомъ для предреволюціонной Франціи. Ловкость и отвага были недостаточны тамъ гдѣ требовались или гені­альность, или высокая нравственная сила. Но онѣ были до­статочны чтобы двинуть страну на путь революціи. Веберъ въ своихъ Мемуарахъ (I, 151) такъ характеризуетъ Калона „Всѣ безпристрастные люди отдавали ему справедливость въ разнообразныхъ административныхъ позваніяхъ и при­знавали что онъ обладаетъ умомъ плодовитымъ въ изобрѣ­теніи путей, замѣчательною легкостію пониманія, работы, слова; личнымъ безкорыстіемъ, то-есть честолюбіемъ безъ алчности. Въ способѣ вести дѣла, онъ отличался благо­родствомъ, пріятностію, гладкостью. Его самоувѣренность доходила до небреженія, и тутъ начиналась опасность. Онъ обладалъ сильнымъ желаніемъ нравиться, что дѣла­ло для него всякій отказъ труднымъ, и воображеніемъ безъ границъ, заставлявшимъ его вѣрить неосуществимымъ надеж­дамъ“. Онъ всегда игралъ игру, и его политика была одна изъ формъ политики обмана. Это была впрочемъ еще наименѣе подлежащая осужденію форма этой пагубной политики, ибо пользовавшійся ею самъ увлекался своими иллюзіями, желалъ добра своей странѣ и былъ все-таки вѣрнымъ слугой короля.

Что побудило Калона предложить созваніе нотаблей, о ко­торомъ никто въ то время не думалъ? Игра имѣла такой расчетъ. Каловъ задумалъ широкій планъ реформъ, имѣвшій, съ одной стороны, удовлетворить либеральнымъ идеямъ вре­мени, съ другой покрыть значительный дефицитъ, невѣдо­мый публикѣ, составлявшій государственную тайну и самая цифра котораго при тогдашнемъ счетоводствѣ не могла быть точно опредѣлена, и возстановить порядокъ въ финансахъ разстроенныхъ Американскою войной, многочисленными пред­пріятіями и системой финансовой игры, давшей въ началѣ блестящіе результаты, во въ концѣ грозившей банкротствомъ. Какъ было провести этотъ планъ? Надлежало ждать сильнаго противодѣйствія парламентовъ, находившихся въ постоян­ной борьбѣ съ правительственными мѣрами. На соглаше­ніе съ парламентами для Калона не было никакой надежды. Еще въ свѣжей памяти было столкновеніе по случаю займа въ концѣ 1785 года, когда Калонъ одержалъ верхъ и побудилъ короля обратиться къ призваннымъ въ Версаль представи­телямъ парижскаго парламента со словами: „знайте что я доволенъ моимъ генералъ-контролеромъ и не потерплю чтобы возбужденіемъ неосновательнаго безпокойства мнѣ мѣшали въ исполненіи плановъ направленныхъ ко благу моего государ­ства и облегченію моихъ подданныхъ“. Теперь, когда опасе­нія надлежало призвать основательными, Калонъ задумалъ мѣру которая шла бы на встрѣчу либеральнымъ вожделѣні­ямъ общественнаго мнѣнія, сдѣлала бы планъ министра и пра­вительства популярнымъ и побѣдила бы сопротивленіе пар­ламентовъ. Мѣра эта—созваніе нотаблей. Въ обществѣ хо­дило не мало толковъ о представительствѣ и участіи націи въ правленіи, о парламентѣ по англійскому образцу, объ амери­канской конституціи, но все это были неясныя теоретическія представленія, не сложившіяся въ форму обращеннаго къ правительству практическаго требованія или хотя желанія. Тамъ и сямъ говорилось о собраніи государственныхъ сосло­вій (états généraux), какъ формѣ представительства имѣющей историческіе корни во Франціи; слово упоминалось въ пред­ставленіяхъ нѣкоторыхъ провинціальныхъ парламентовъ. Но всякій звалъ что отмѣна этого рода собраній требова­лась установленіемъ неограниченной монархіи послѣд­нихъ столѣтій. Это было бы шагомъ наперекоръ всѣмъ пре­даніямъ завѣщаннымъ Лудовику XѴI его предшественниками и едва ли кому приходило въ голову чтобы король собствен­нымъ движеніемъ могъ рѣшиться на такой шагъ. Дѣйстви­тельно, Лудовикъ XѴI былъ, казалось, еще безконечно далекъ отъ этой мысли и склонить его на такое собраніе было бы невозможно. Калонъ нашелъ переходный мостъ въ собраніи нотаблей.

Въ Письмѣ къ королю Калонъ припоминаетъ Лудовику XѴI какъ склонялъ его къ собранію нотаблей, о которомъ ни­кто не думалъ. „Любитъ часто вступать въ отеческія совѣща­нія съ подданными, стягивающія узы привязанности и укрѣп­ляющія узы повиновенія, что могло быть достойнѣе добро­ты вашего сердца! Такъ дѣлалъ Лудовикъ XII, такъ дѣлалъ Генрихъ IѴ, и они заслужили обожаніе націи подчиненной ихъ законамъ. Вы знаете, государь, что таковъ всегда былъ мой языкъ, что я такъ говорилъ вамъ склоняя васъ собрать нотаб­лей, когда такія собранія было потеряны изъ виду“ (Lettre, 49). Еще полнѣе въ другомъ мѣстѣ письма (73) высказываетъ Ка­ловъ что возобновленіе національныхъ собраній было дѣломъ правительства не вынужденнаго къ тому обстоятельствами. „Вы не были, государь, вынуждены созывать собраніе сословныхъ представителей (assemblée des états généraux), хотя такое собраніе само по себѣ и казалось мнѣ желательнымъ когда я предложилъ вамъ только собраніе нотаблей. Я думалъ тогда что этого перваго шага будетъ достаточно. И его было бы достаточно еслибы планъ принятый вашимъ величествомъ былъ исполненъ въ цѣлости. Безъ сомнѣнія было бы пред­почтительнѣе еслибы возрожденію великихъ національныхъ собраній въ собственномъ смыслѣ предшествовало возста­новленіе финансовъ помощію преобразованія вредныхъ при­вилегій, осуществленіе экономическихъ сокращеній рѣшен­ныхъ вашимъ величествомъ и окончательное устройство про­винціальныхъ собраній во всемъ королевствѣ. Нельзя было бы подумать что возвращеніе собраній есть слѣдствіе необходи­мости“. Неисполненный въ цѣлости планъ былъ именно тою опасною игрой въ которой Каловъ рискованно надѣялся вы­играть и съ помощію собранія нотаблей вывести государствен­ный корабль въ открытое море, ловко обойдя подводныя скалы. Вопреки рискованному расчету, корабль, въ силу естественной необходимости, вошелъ въ водоворотъ.

Есть два любопытные документа разъясняющіе практиче­скія побужденія руководившія Калономъ когда онъ предлагалъ собраніе нотаблей. Это два секретныя донесенія представлен­ныя имъ королю предъ созывомъ. Ихъ можно найти въ книгѣ Soulavie, Мémoires du règne de Louis XѴI (T. ѴI, 120, Paris, 1801). Въ первомъ изъ нихъ читаемъ такое замѣчательное признаніе министра въ рукахъ котораго были главныя нити управленія: „Надо сознаться, государь, что Франція въ настоя­щую минуту поддерживается въ вѣкоторомъ родѣ искусствен­ными средствами (ne sе soutient en ce moment que par une espèce d’artifice). Еслибы замѣняющая дѣйствительность иллю­зія и довѣріе нераздѣльное нынѣ съ личнымъ составомъ (упра­вленія) вдругъ исчезли—что бы тогда дѣлать съ каждогод­нымъ дефицитомъ во сто милліоновъ ливровъ?“ Якорь спа­сенія отъ банкротства, какимъ пугалъ онъ короля, министръ указывалъ въ своихъ широко задуманныхъ планахъ, для осу­ществленія которыхъ прежде всего требовалось побѣдить не­избѣжное сопротивленіе парламентовъ. Что собраніе нотаблей охотно явится въ придуманной для него министромъ парад­ной роли націи ободряющей и поддерживающей мѣропріятія правительства, въ этомъ отважный Калонъ повидимому не со­мнѣвался и ва этомъ камнѣ строилъ свои надежды. „Планъ правительства, говоритъ онъ во второмъ мемуарѣ, долженъ быть представленъ въ формѣ наиболѣе способной оградить его ото всякаго замедленія и придать ему непоколебимую силу голосомъ всей націи. Только собраніе нотаблей можетъ исполнить такую цѣль. Это единственное средство предупредить всякое сопротивленіе парламентовъ, внушительно подѣйствовать на претензіи духовенства и такъ укрѣпить общественное мнѣніе что частный интересъ не осмѣлится поднять голосъ противъ непререкаемаго свидѣтельства общаго интереса“. Нотаблей такимъ образомъ имѣлось въ виду созвать не для серіознаго участія въ рѣшеніи трудныхъ вопросовъ, а чтобы служить ширмой для проведенія рѣшеній уже условленныхъ между министромъ и королемъ.

Пріятель. Не такъ дѣйствовалъ Генрихъ IѴ когда обстоятельства побудили его въ 1596 году, въ эпоху труд­наго финансоваго положенія, собрать нотаблей. „Я собралъ васъ, говорилъ король, не для того чтобъ обязать васъ слѣпо одобрить то чего я желаю. Я собралъ васъ чтобы получить ваши совѣты, повѣрить имъ, послѣдовать имъ, сло­вомъ, чтобъ отдать себя подъ вашу опеку. Не пристало такое желаніе королю съ сѣдою бородой и побѣдоносному какъ я. Но любовь какую чувствую къ моимъ подданнымъ и крайнее желаніе охранитъ мое государство заставляютъ меня все находить легкимъ и почетнымъ“. Эти слова не безъ искусства эксплуатируются въ статьѣ Энциклопедіи XVIII вѣка: „Autorité“.

Авторъ. Великій король могъ вести такую рѣчь не роняя своей власти. Это былъ тотъ же король который въ эпоху утвержденія Нантскаго эдикта, встрѣтивъ противодѣйствіе со стороны парламента, духовенства и университета, на пред­ставленіе парламента твердо отвѣтилъ: „противящіеся эдикту хотятъ чтобы была война. Я объявлю ее завтра, но не поведу, а ихъ пошлю вести ее. Я выдалъ эдиктъ, хочу чтобъ онъ соблюдался. Моя воля будетъ его оправданіемъ. Пови­нующееся государство не спрашиваетъ резоновъ отъ госу­даря. Я король. Говорю вамъ какъ король. Требую повино­венія“. И искреннее желаніе имѣть отъ собранія 1596 года полезныя указанія не помѣшало Генриху IѴ сохранить пол­ную свободу дѣйствій и, когда поданные совѣты оказались не практическими, послѣдовать указаніямъ великаго Сюлли. Но можно ли было при безпомощномъ Лудовикѣ XѴI успокоивать себя мечтаніемъ что нотабли примутъ намѣченную имъ министромъ пассивную роль, и собраніе послужитъ къ укрѣ­пленію королевской власти, а не будетъ шагомъ къ отреченію отъ нея? Свободное обращеніе къ поддержкѣ націи весьма скоро созналось какъ вынужденное обстоятельствами при­званіе правительства въ ничтожествѣ и неумѣлости. „Ничего сдѣлать не можемъ и не умѣемъ: помогите“. Отвѣтъ исторіи не замедлилъ: „Не умѣете, ступайте прочь, передайте дѣло другимъ“. Другіе нашлись; но новые дѣльцы оказались хуже прежнихъ. Настоящихъ ищутъ до сихъ поръ…

Пріятель. Но еслибы въ собраніи нотаблей нашлось довольно патріотизма и государственной мудрости чтобы помочь королю, вывести финансы изъ разстройства и дать трону настоящихъ совѣтниковъ, не было ли бы дѣло спасено и государственная власть поднята на новую высоту?

Авторъ. Вернусь къ этому вопросу когда коснемся раз­бора силъ дѣйствовавшихъ въ собраніи нотаблей.

Отсутствіе внутренней правды въ дѣлѣ не замедлило ска­заться. Государственные интересы отошли на задній планъ, дѣйствующими пружинами явились личные и сословные интересы. Задачей собранія призваннаго поддержать прави­тельство въ его мѣропріятіяхъ сдѣлалась ожесточенная борьба съ этимъ самымъ правительствомъ въ лицѣ министра затя­нувшаго короля въ свое предпріятіе. Расчетъ на поддержку нотаблей оказался громадною ошибкой.

Пріятель. Надо призваться что иллюзіей оказался и расчетъ та поддержку общественнаго мнѣнія. Въ легкомыс­ленномъ обществѣ серіознѣйшее дѣло двинутое министромъ…

Авторъ. Которому, ве забудь, враги успѣли сдѣлать, и не совсѣмъ безосновательно, репутацію политическаго шар­латана.

Пріятель. …встрѣтило тысячи насмѣшекъ (Grimm, ѴI, 157). Появилось объявленіе прибитое къ дверямъ жилища Ка­лона: „большая труппа г. Калона дастъ сего 29 января 1787 года первое представленіе піесъ: Обманчивая наружность, Долги и Промахи“. Было прибавлено: если актеры запнутся въ роли, авторъ берется подсказывать. Острили что самое любопытное въ предстояще» собраніи будетъ рѣчь герцога Шабо объ экономіи, переведенная на французскій герцогомъ Лавалемъ (герцогъ Шабе славился расточительностію, а Лавалъ — оригинальнымъ жаргономъ всѣхъ потѣшавшимъ, такъ какъ у него идеи и ихъ выраженіе никогда не были въ согласіи). Одинъ знакомый герцогини Д’Аквиль писалъ къ ней: что думаете вы о собраніи нотаблей? Она отвѣчала стихомъ изъ піесы La fausse magie:

Moi, je n’augure рas bien
D’un choix qui n’est pas le mien.

Въ Версалѣ на городскою театрѣ давали, въ присутствіи королевы, оперу Паезіэлло Roi Théodore. Когда король въ піесѣ говорилъ о затрудненіяхъ въ какихъ находится, изъ партера раздало громкій голосъ: „что же вы не соберете нотаблей“. Королева приказала не преслѣдовать кричавшаго. Былъ пере­печатанъ протоколъ собранія нотаблей въ 1626 году при Лудовикѣ XIII. Много смѣялись надъ пышнымъ краснорѣчі­емъ тогдашняго хранителя печатей Маривьяна въ длинномъ сравненіи уподоблявшаго (Arch. parlem. I,75) головы короля и его совѣтниковъ головѣ статуи Мемнона звучавшей подъ лу­чами небеснаго свѣта; но не знаю обратили ли достаточно вниманія на замѣчательную рѣчь Ришелье, въ которой онъ совѣтовалъ „поменьше словъ и больше дѣла“, и пояснялъ что для поднятія государственнаго благосостоянія требуется не обиліе указовъ, а ихъ дѣйствительное исполненіе. Гриммъ впрочемъ отдаетъ справедливость этой рѣчи великаго госу­дарственнаго человѣка.

Чтобы привлечь умы, изъ правительственныхъ сферъ рас­пространялась въ публикѣ замѣтка (la note) пояснявшая зна­ченіе созыва нотаблей (Гриммъ, Correap. IV, 156). „Собраніе нотаблей не созывавшихся въ теченіе почти двухъ вѣковъ будетъ событіемъ великаго интереса для Франціи. Король созываетъ ихъ не для того чтобы получить чрезъ нихъ де­нежную помощь. Напротивъ, онъ дѣйствуетъ какъ благодѣ­тельный отецъ желающій посовѣтоваться со своимъ наро­домъ о мудромъ и обширномъ планѣ долженствующемъ облагодѣять націю. Основныя положенія плана суть: 1) сложеніе болѣе пятидесяти милліоновъ ливровъ податей съ бѣднѣйшаго класса, 2) болѣе равномѣрное распредѣленіе на­логовъ, 3) большое сокращеніе издержекъ взиманія, 4) уни­чтоженіе безчисленныхъ препятствій и частныхъ правъ коими усѣяна страна, а также значительное улучшеніе въ соляномъ налогѣ. Собраніе утвердитъ національною санкціей государ­ственный долгъ. Таблица которая будетъ предъявлена собра­нію предложитъ уравновѣшеніе прихода и расхода, хотя въ послѣдній будутъ включены шестьдесятъ милліоновъ ежегодной уплаты, каковой чрезъ двадцать лѣтъ уже не будетъ, а также пожизненныя ренты, погасимыя на по­добную же сумму въ тотъ же срокъ времени. Событіе будетъ одномъ изъ прекраснѣйшихъ о трогательнѣйшихъ въ нынѣшнее царствованіе и покажетъ мудрость и превосход­ство нынѣшняго министра финансовъ“. Сомнительно чтобы такое офиціозное восхваленіе произвело какое-нибудь дѣй­ствіе.

Наиболѣе сочувствія принятой мѣрѣ обнаруживали люди которыхъ по нынѣшней терминологіи надлежало бы назвать умѣренно-либеральными. Эти искренно привѣтствовали шагъ сдѣланный королемъ и вѣрили что собраніе именитыхъ лю­дей выведетъ страну изъ затрудненій.

За границей люди находившіеся подъ вліяніемъ француз­скихъ писателей, тогда столь распространеннымъ, также сочувственно отнеслись къ созыву нотаблей, какъ къ мѣрѣ великодушной и либеральной. Сегюръ, находившійся тогда посланникомъ въ Россіи и получившій въ Кіевѣ извѣ­стіе о рѣшеніи короля, пишетъ въ Запискахъ своихъ (III, 71) что императрица Екатерина выразила по этому по­воду большое свое удовольствіе, говорила о собраніи но­таблей съ энтузіазмомъ и видѣла въ этомъ собраніи вѣр­ный залогъ возстановленія финансовъ и укрѣпленія го­сударственнаго порядка. „Не могу“, сказала она, „прибрать достаточно похвалъ для молодаго короля становящагося въ сердцѣ Французовъ достойнымъ соперникомъ Генриха IѴ“. „Всѣ иностранцы находившіеся въ Кіевѣ, къ какой бы націи ни принадлежали, поздравляли меня съ собы­тіемъ“, говоритъ Сегюръ, и cо своей стороны прибавляетъ: „счастливые дни, уже не вернувшіеся! сколько благороднѣй­шихъ иллюзій увлекали насъ въ это время неопытности“! За­мѣчательно что отецъ Сегюра, военный министръ, смотрѣлъ на событіе совсѣмъ иными глазами и не сочувствовалъ увлече­нію сына. „Я раздѣлялъ искренно, говоритъ по этому пово­ду Сегюръ-сынъ, блестящія надежды большинства людей мо­его времени и почти понять не могъ мрачныхъ предчувствій какія это знаменитое собраніе нотаблей внушало, казалось, моему отцу. Въ письмахъ своихъ онъ только и говорилъ что о грядущихъ бѣдствіяхъ которыхъ надо страшиться и объ об­щемъ разстройствѣ сдѣлавшемся почти неизбѣжнымъ. „Когда король, писалъ онъ мнѣ, спросилъ мое мнѣніе о совѣтуемомъ ему собраніи нотаблей, я умолялъ его взвѣсить послѣдствія такого рѣшенія, ибо въ настоящее время, когда всѣ умы въ такомъ броженіи, собраніе нотаблей должно сдѣлаться лишь зародышемъ собранія сословныхъ представителей (n’être que de la graine d’états généraux). A кто можетъ исчислить теперь всѣ послѣдствія которыя отъ него произойдутъ“. Событія оправдали предсказанія стараго мини­стра, но мнѣ тогда казались они продиктованными духомъ рутины и предразсудковъ, опасающимся всякаго нововведенія даже полезнѣйшаго“.

Не одинъ старый министръ имѣлъ опасенія. Въ письмѣ барона Безанваля къ Сегюру-сыну, помѣченномъ 6 марта 1783 года, читаемъ интересныя сужденія на ту же тему (Besenval, Mémoires, II, 204). „Не трудно было, пишетъ онъ, проникнуть что побудило прибѣгнуть къ собранію нотаблей. Этимъ средствомъ надѣялись оградить себя отъ сопротивле­нія парламентовъ всегда противодѣйствовавшихъ желаніямъ двора и лично ненавидѣвшихъ Калона. Хотѣли заставить ихъ сдаться предъ санкціей нотаблей, которую надѣялись легко получить. „Расчетъ былъ столь же ошибоченъ, какъ дурно задуманъ. Легко было предвидѣть что парламенты обопрутся на мнѣніе нотаблей если оно будетъ согласно съ ихъ образомъ мыслей, и не признаютъ его если рѣшеніе нотаблей будетъ противъ нихъ, ссылаясь что нотабли не снабжены никакими полномочіями провинцій или обществъ. Созванные непо­средственно королемъ, они въ сущности должны разсма­триваться какъ расширеніе королевскаго совѣта. Расчетъ былъ слѣдовательно невѣренъ въ этомъ отношеніи. Кромѣ того, собраніе нотаблей всегда опасная вещь въ странѣ такой какъ Франція, гдѣ все есть обычай и преданіе, гдѣ никогда не было никакого кореннаго закона доподлинно установленнаго и сохранившагося (authentiquement établie et conservée). Въ архивахъ находятся только хартіи и жалованныя грамоты разныхъ королей то въ собственную выгоду, то въ выгоду подданныхъ, смотря по обстоятельствамъ и степени власти какою короли обладали. Хартіи эти противорѣчатъ однѣ дру­гимъ. Присоедините къ неопредѣленности началъ невѣжество дворянства относительно администраціи, злоупотребленіе ка­кое духовенство и судейское сословіе могутъ сдѣлать изъ своего образованія; духъ независимости и желаніе участво­вать въ правительствѣ, внесенныя философами и заимство­ваніемъ англійскихъ нравовъ. Прибавьте могущество лич­ныхъ интригъ и власть какую суетность имѣетъ надъ французскими головами, и не трудно постичь чего надлежитъ ждать отъ собранія нотаблей. Виконтъ Сегюръ, вашъ братъ, забавляющійся сложеніемъ остротъ надъ дѣлами вмѣсто того чтобы въ нихъ участвовать, можетъ-быть правъ сказавъ что король, созвавъ нотаблей, подалъ въ omcmaвкy (avait donné sа démission)“.

Авторъ. Отзывъ Сегюровъ заслуживаетъ всякаго вниманія. Собраніе нотаблей при тогдашнемъ настроеніи не могло быть ничѣмъ инымъ какъ первымъ шагомъ къ собранію выборныхъ представителей, быть, какъ выразился Сегюръ-министръ, „зерномъ собранія сословныхъ представителей“, совершившаго революцію. При возбужденномъ и неспокойномъ состояніи „мнѣнія“, когда все куда-то стремилось, не давая ясна­го отчета куда именно, могло ли его удовлетворить со­званіе нотаблей изъ высшихъ классовъ съ совѣщатель­нымъ голосомъ, „имѣющее, какъ выражается г-жа Сталь (Consid. sur la rév. franç, Oeuvres, XII, 121. Paris, 1820), одно право высказывать королю свои мнѣнія на вопросы ка­кіе министры сочтутъ удобнымъ имъ предложить“. „Ни­чего, продолжаетъ г-жа Сталь, нельзя было неудачнѣе приду­мать въ эпоху когда умы были такъ возбуждены какъ это собраніе людей которыхъ все дѣло ограничивается тѣмъ чтобы говорить. Мнѣніе возбуждается тѣмъ болѣе что ему не дается исхода“. Такъ въ ту эпоху, нѣтъ сомнѣнія, раз­суждало огромное большинство. Но исходъ мнѣнію былъ именно данъ. Правительство, хотя и съ особымъ расче- томъ, но вмѣстѣ и въ удовлетвореніе мнѣнія, устроило само, въ той ли другой ли формѣ, національное собраніе не вы­зывавшееся необходимостію минуты. Вступивъ на этотъ путь удовлетворенія мнѣнію, остановиться было уже нельзя. Между тѣмъ требовалось не то что удовлетвореніе мнѣнія; требова­лось овладѣть этимъ мнѣніемъ. На это у правительства не достало способности и силы. Ближайшею задачей было выйти побѣдителемъ изъ борьбы съ парламентами, устроить земство и заняться улучшеніемъ финансоваго положенія. Съ этими нелегкими задачами правительство оказалось неспособнымъ справиться и отдало страну на волю всѣхъ вѣтровъ. Хлопоты объ удовлетвореніи „мнѣнія“ въ такую эпоху когда власть поколебалась, это означало безсиліе, и не могло не считаться какъ уступка, первая уступка, необходимо ведущая за собою вторую. Обращается правительство къ націи, созываетъ соборъ лучшихъ людей. Тотчасъ раждается требованіе, зачѣмъ созывъ происходитъ не по выбору самой націи. Это де не истинные представители. Съ такимъ представительствомъ стыдно де идти на сравненіе съ англійскимъ парламентомъ. Громче и громче становится рѣчь, обращающаяся наконецъ въ общій кликъ о созваніи выборныхъ чиновъ. Уступаетъ прави­тельство. Созываются чины. Удовлетворяется ли этимъ „мнѣ­ніе“? Напротивъ, требованія растутъ. Прежняя сословная форма подобныхъ собраній должна де быть отмѣнена. Собраніе чиновъ обращается въ національное собраніе съ задачей дать странѣ конституцію. Предлагается конституція по образцу англійской. „Мнѣніе“ ее отвергаетъ какъ неудовлетворитель­ную и недостаточную. Дѣло кончается полнымъ перемѣще­ніемъ власти, республикой, конвентомъ и терроромъ…

Русскій Вѣстникъ, 1881.

Visits: 2