Гетто въ поѣздѣ. — Разговоры изъ другого міра. — Рабочіе дома подъ Берлиномъ. — «Пиво, лемоняда». — Познанскіе офицеры. — Пилсудскій и Богъ.
Польша начинается уже въ Парижѣ съ Сѣвернаго вокзала — лишь попадаете въ поѣздъ. Польская рѣчь и еврейская. Въ третьемъ классѣ настоящее гетто. На лѣто ѣдутъ въ родныя мѣста.
Поѣздъ двигается. Черезъ окна — парижскіе пригороды, а въ душныхъ, пыльныхъ вагонахъ — восточная Европа. Въ Варшаву, въ Краковъ, дальше еще въ Луцкъ, въ Пинскъ, въ Ковель ѣдутъ эти люди. Разговоры ихъ напоминаютъ о другихъ поѣздкахъ, въ тѣ же мѣста, въ другie годы. Приближаешься словно къ Россіи. Но здѣсь же въ вагонахъ чувствуешь уже тотъ далекій, будто потусторонній міръ, который лежитъ за послѣднимъ на востокѣ государствомъ европейской культуры.
Въ этотъ міръ, на мгновеніе, вводятъ насъ вдругъ услышанные обрывки фразъ. Вотъ усѣлась въ купэ полная, рыхлая женщина, немолодая, съ хорошимъ, такимъ явно русскимъ лицомъ. Возвращается въ Саратовъ и скучно ей ѣхать туда. «Охъ, еще побыла бы заграницей, да мужъ зоветъ, нельзя, служитъ онъ тамъ».
Нѣсколько мѣсяцевъ жила она на Западѣ и все еще не перестала удивляться. Вынимаетъ большой хлѣбъ и ѣстъ его, словно хочетъ на многіе, многіе дни наѣсться бѣлой, вкусной мякины. Говорить странныя здѣсь слова:
— Боже, какой у васъ чудный хлѣбъ! — видно урожай быль хорошій.
И столь же странныя слова произносить спокойнымъ голосомъ, словно самыя обыкновенныя вещи говорить, толстый, румяный американецъ.
— Черезъ два дня будемъ въ Москвѣ, комнату съ ванной заказалъ, все въ порядкѣ.
Германія. Опять новый міръ. Предмѣстья Берлина. Читаю въ Парижѣ купленный журналъ: сплетни о людяхъ тамъ знаменитыхъ, сплетни изъ кулуаровъ палаты и изъ кулисъ «Французской Комедіи». Смотрю въ окно, сверкающія бѣлизной, съ цвѣтными крышами, съ балконами въ зелени огромныя, великолѣпныя зданія, а за ними красныя, сѣрыя, гладкія громады заводовъ. Всего этого не было еще шесть лѣть назадъ.
Мнѣ говорятъ — это дома для рабочихъ, совершеннѣйшіе въ Европѣ.
И исчезаетъ увѣренность, подсознательная, въ каждаго, кто свыкся съ Парижемъ, вошедшая, будто люди, идеи, теченія и сплетни, о которыхъ я какъ разъ читалъ въ журналѣ — самое замѣчательное, самое достойное вниманія изъ всего, что есть въ мірѣ.
А на вокзалахъ нѣмецкихъ городовъ смотрятъ на поѣздъ загорѣлые юные люди въ открытыхъ рубашкахъ и столь же крѣпки, краснощеки и радостны ихъ улыбающіяся намъ юныя подруги.
«Пиво, лемоняда!» — протяжный крикъ нараспѣвъ. Въ крикѣ — дѣтская удаль, безпечность и такая близкая намъ мелодія. Збоншинъ — польская граница. Мальчикъ кричитъ, суетится, глаза у него хитрые, бѣгающіе.
«Панъ директоръ, — пиво, лемоняда!» Вспоминаю, — уличные торговцы и извозчики всякаго кліента называютъ въ Польшѣ «директоромъ»: чисто національная страсть къ титулованію и врожденная почтительность.
Въ вагонъ входятъ люди въ синихъ мундирахъ, въ фуражкахъ съ широкими ремнями на подбородкахъ. Роются въ вещахъ внимательно, со страстью…
Ночь, кое-какъ заснули. Вдругъ шумъ въ коридорѣ. Громкіе голоса, звенятъ шпоры. Мы въ Познани. Кондукторъ отворяетъ дверь.
— Потѣснитесь, панове.
— Да намъ и такъ тѣсно!
— Но это господа офицеры. Пане капитане, пане поручнику — пожалуйте сюда, здѣсь для васъ потѣснятся.
Входятъ, прикладываютъ два пальца къ козырьку. Познанская пѣхота — въ тусклыхъ мундирахъ, коренастые и жилистые, лица усталыя, невеселыя. Сколь отличны эти люди отъ загорѣлыхъ нѣмецкихъ юношей…
Польша — особое государство и въ Польшѣ особый образъ правленія — объ этомъ вспомнилъ я при видѣ познанскихъ офицеровъ, а впервые ощутилъ отчетливо, взглянувъ на валявшійся рядомъ журналъ: снимокъ — маршалъ Пилсудскій на отдыхѣ, въ Друскеникахъ, гуляетъ въ лѣсу, надо думать, любуется природой. Подъ снимкомъ читаю: «творецъ бесѣдуетъ съ Творцомъ».
Пыльнымъ, обветшалымъ показался мнѣ Варшавскій вокзалъ.
— Пожалуйте, господинъ, — говорить носильщикъ. Онъ сразу понялъ по выговору, что я русскій. Но по-русски не заговорилъ бы лѣтъ десять назадъ.
Передъ вокзаломъ — хаосъ. Груды камней и изнуренные жарой рабочіе. — Это строятъ туннель, — объясняетъ носильшикъ. — На тринадцать километровъ сократить онъ желѣзнодорожную линію. Не будь кризиса, навѣрно бы, уже кончили.
О кризисѣ я уже наслышался въ поѣздѣ. Напуганно о немь разсказывали побывавшіе въ Польшѣ евреи. — Лодзинская промышленность почти стала, дѣлъ никакихъ, хлѣба мужикъ даромъ сбыть не можетъ, царить вексельная вакханалія, а налоги губятъ всякое предпріятіе.
Можетъ быть, это отъ усталости, но Варшава не радуетъ меня, какъ и вокзалъ, городъ кажется ветхимъ, нечищеннымъ.
Гостиница съ длинными темными коридорами, темными комнатами съ плюшевой мебелью въ пятнахъ. Ничего словно не изменилось — типичная вокзальная гостиница русскаго провинціальнаго города…
(Продолженіе слѣдуетъ.)
Л. Любимовъ.
Возрожденіе, №1874, 20 іюля 1930.
Views: 22