Путешествуя по «революціонной» Испаніи, я неоднократно слышалъ о ней одно и то же выраженіе:
— Нищая страна.
То же самое когда-то, передъ войной, было принято говорить и о Россіи. Только послѣ революціи выяснилось, что Россія являлась одной изъ богатѣйшихъ странъ міра. Очевидно легенда «нищеты» творилась въ упрекъ «режиму».
Кочуя по Испаніи въ теченіе почти двухъ мѣсяцевъ, присматриваясь къ ея народу, жизни, быту, я тоже никакъ не могъ понять: въ чемъ и гдѣ таится ея нищета?
Народъ здоровъ, крѣпокъ, и, почти всегда, веселъ, прекрасно одѣтъ. Испанецъ счастливо избѣжалъ участія въ войнѣ и сохранилъ всѣ признаки довоеннаго человѣчества: здоровые нервы, отсутствіе непріязни къ иностранцамъ, доброжелательное отношеніе ко всякому, приходящему въ его страну.
За время путешествія мнѣ приходилось останавливаться и въ первоклассныхъ отеляхъ, и въ скромныхъ «фондахъ». Я видѣлъ, какъ ѣдятъ въ Испаніи и пришелъ къ выводу,что испанскій столъ можетъ быть и уступаетъ французскому въ смыслѣ утонченности, но въ смыслѣ обилія несомнѣнно превосходитъ его и приближается къ довоенному русскому столу. Я видѣлъ, какъ ѣдятъ рабочіе. На постоялыхъ дворахъ, часто сервантесовскаго облика, видѣлъ, какъ ѣстъ испанскій мужикъ. Да, это тяжеловато, много сала и жировъ, но нашъ хохолъ, напримѣръ, привѣтствовалъ бы такое меню съ энтузіазмомъ.
Жизнь въ Испаніи много дешевле французской. За семь пезетъ, т. е. за двадцать франковъ по среднему счету, вы повсюду, даже въ большихъ городахъ, можете имѣть совершенно приличный пансіонъ. За эту скромную для Франціи цѣну вамъ дадутъ чистую, просторную комнату съ хорошимъ постельнымъ бѣльемъ, утренній кофе и два «repas», и каждое «repas» изъ четырехъ блюдъ съ обязательными рыбою и мясомъ и съ бутылкою вина, какого ужъ навѣрное не пьетъ даже выше-средній французскій буржуа.
Магазины испанскіе буквально завалены товарами, и обувь, за которую въ Парижѣ нужно платить 100-115 франковъ, вы покупаете здѣсь за 45-50 франковъ. То же и съ бѣльемъ: оно всегда на 40 проц. дешевле французскаго. По части кондитерскихъ издѣлій Испанію можно сравнивать только съ Австріей и Чехословакіей. Здѣсь необычайно вкусны и дешевы торты, печенья и пирожныя, и при томъ надо видѣть, какую внѣшнюю форму все это имѣетъ!
Рѣдко можно найти такія театральныя помѣщенія, какія я видѣлъ въ Испаніи. Каждый маленькій городишка, имя котораго найдешь только на самой подробной картѣ, имѣетъ большой и прекрасно оборудованный театръ. Какая-нибудь крошечная Жерона выстроила театръ, мѣсто которому въ любомъ изъ на шихъ университетскихъ городовъ. За нѣсколько часовъ боя быковъ Валенсія, не моргнувъ глазомъ, платитъ свыше полумилліона франковъ и въ тотъ же вечеръ до отказа наполняетъ, по огромнымъ цѣнамъ, русскій оперный спектакль. Кромѣ этого, учтите безчисленное количество кинематографовъ, всегда дающихъ битковые сборы.
Газеты, и утреннія, и вечернія, предстаівляютъ собой огромныя простыни, почти всегда — на восьми страницахъ, съ очень высокимъ тарифомъ объявленій и съ продажной цѣной по десяти сантимовъ за номеръ.
Деревня испанская — почти всегда электрифицирована. Но, наряду съ «завоеваніями» цивилизаціи, она сохранила трогательно пра-прадѣдовское отношеніе къ старшимъ, къ церкви, къ семьѣ и къ женщинѣ. Старикъ всегда въ почетѣ и, при его появленіи, молодежь встаетъ на ноги. Дѣтей многое множество и всегда это — даже на улицѣ — превеселый и совсѣмъ не наглый народъ.
Денежный счетъ ведется полновѣснымъ серебромъ и въ самой неказистой лавченкѣ вамъ не откажутъ въ размѣнѣ стопезетовой кредитки.
Нищіе? На церковной паперти вы всегда увидите двухъ-трехъ старухъ; на улицѣ — вы съ удовольствіемъ послушаете слѣпого гитариста, — но я просилъ бы указать мнѣ страну, гдѣ этого нѣтъ.
И посему я никакъ не могу понять выраженія о нищетѣ Испаніи. Начинаю думать, что это обычный «поэтическій» упрекъ «старому режиму».
***
Гнѣздомъ испанской контръ-революціи считается не Кадиксъ, какъ я сначала ошибочно предполагалъ, а Аликантэ, городъ, знаменитый своимъ виномъ, похожимъ на сантуринское. Революціонное правительство прислало сюда два легкихъ крейсера, чтобы вѣрнѣе оберечь свои завоеванія.
Аликантэ — испанская Ницца, но съ такимъ пальмовымъ бульваромъ на набережной, какого французская Ницца и во снѣ не видѣла.
Аликантійцы говорятъ:
— Выбравъ Карфагенъ мѣстомъ своего отъѣзда, король Альфонсъ зналъ, что онъ дѣлаетъ. Аликантэ сумѣло бы убѣдить его въ ненужности этого шага.
Почти всѣ аликантійцы надѣли трауръ и убѣжденно говорятъ, что онъ, этотъ трауръ, недолговѣченъ.
Именно въ этомъ городѣ я попалъ на сервантесовскій постоялый дворъ, — такой, какимъ онъ описанъ въ «Донъ Кихотѣ». Утромъ я проснулся отъ ржанія муловъ. Выйдя на дворовую терассу, я увидѣлъ мирную «довоенную» человѣческую утреннюю жизнь. Изъ окрестностей пріѣхали люди на мулахъ и осликахъ, не спѣша располагались таборомъ на огромномъ постояломъ дворѣ, отводили своихъ животныхъ подъ навѣсы, любовно задавали имъ корма, потомъ сами тутъ же принимались за ѣду, завернутую въ холщевые мѣшки, пили вино изъ огромныхъ флягъ, не касаясь губами горлышка, и, какъ однажды написалъ Сервантесъ про Санхо-Пансо, минуть по пяти, не отрываясь отъ винной струи, смотрѣли на небо. Ослики мирно пережевывали свой овесъ, на дворъ приходили коновалы съ инструментами у пояса, какія-то веселыя и игривыя бабы продавали лепешки, выпеченныя въ сметанѣ, и какъ-то особенно вкусно, заскорузлыми и загорѣлыми пальцами, сдавали сдачу съ серебряныхъ пезетъ… И надъ всѣмъ этимъ, четко и прелестно выдѣляясь на янтарно-голубомъ небѣ, летали безконечныя вереницы степенныхъ сизыхъ голубей — «кіюковъ» какъ звали ихъ на Кавказѣ. А вечеромъ съ сѣноваловъ слышались аккорды десятиструнныхъ гитаръ и гортанные тенора пѣли непонятныя, но милыя пѣсни, сложенныя по четвертямъ тона.
Невольно зарождался въ умѣ вопросъ:
— Долго ли продолжится еще эта счастливая и такая безхитростная жизнь?
***
Въ газетахъ стали писать о чудесахъ въ Испаніи. Дѣйствительно, была такая полоса, послѣ церковныхъ пожаровъ, когда народъ ждалъ чуда и грознаго указующаго перста.
Но вотъ что говорилъ, въ переводѣ моего спутника, уважаемый и высокочтимый падре, старый-престарый отецъ Хозе Сантонія, на праздникѣ валенсійскихъ цвѣточницъ, въ часовнѣ валенсійской Иверской, Мадонны des Desamporados, по-русски: «Мадонна Всѣхъ Покинутыхъ».
— Глупые люди въ нѣкоторыхъ нашихъ церквахъ пожгли крыши и скамейки и думали, что этимъ они могутъ сжечь вашу вѣру, вашу душу и ваше сердце. И что же въ результатѣ? Я задыхаюсь, мнѣ трудно дышать и я не знаю отчего: не то отъ запаха вашихъ лилій и розъ, которыми вы засыпали подножье Мадонны, не то отъ счастья. Но на вашихъ исповѣдяхъ я слышалъ, что вы горите гнѣвомь и ждете, что Богъ испепелитъ поджигателей. А развѣ вы забыли, какъ на дворѣ у Пилата били Христа по щекамъ, плевали Ему въ лицо, издѣвались надъ нимъ и Онъ, ходившій по водамъ, только молился за своихъ оскорбителей? Неужели вы думаете, что Онъ, льна курящагося не угасающій и трости надломленной не преломляющій, станетъ мстить за какія-то старенькія скамейки? Вы хотите чуда? Я вамъ сейчасъ его дамъ…
И уже не торжественно проповѣдническимъ, а самымъ обычнымъ, немножко скрипучимъ тономъ, отецъ Хозе сказалъ:
— Микеле!
И откуда-то изъ сосѣдней алтарной ниши вышелъ сгорбленный и сердитый старикъ, церковный сторожъ, похожій на нашихъ николаевскихъ денщиковъ.
Наклонившись съ кафедры, отецъ Хозе сказалъ ему:
— Микеле! Возьми твою самую большую кружку и походи среди этихъ людей. Они сейчасъ построятъ и новую крышу, и новыя скамейки.
И человѣческая масса, преимущественно женщины, буквально взвыли воемъ. Въ кружку посыпалось серебро, и малое, и большое. Скоро одной кружки стало мало, старикъ схватилъ другую, но и та переполнилась.
Думаю, что не безъ лукавства о. Хозе сталъ кричать съ кафедры:
— Довольно, братіе. Довольно, сестры.
Но возбужденіе было такъ велико, что какая-то торговка, вѣсомъ на полтораста кило, схватила съ головы вышитый чепецъ и онъ скоро наполнился деньгами, браслетами, кольцами и серьгами.
— Довольно! — кричалъ о. Хозе, но чѣмъ больше онъ выкрикивалъ это слово, тѣмъ возбужденіе дѣлалось больше, и люди во второй, въ третій и въ четвертый разъ развязывали свои кошельки.
— Довольно! — крикнулъ, уже cepдито, о. Хозе и хлопнулъ рукой по кафедрѣ.
И все замерло, — жили только глаза, всюду полные счастливыхъ слезъ.
— Я просилъ у васъ денегъ на крышу и скамейки, а вы хотите построить цѣлый монастырь. Не надо, въ Валенсіи хватитъ монастырей.
И потомъ, выждавъ паузу, о. Хозе спросилъ:
— Ну вотъ. А теперь скажите: видѣли вы чудо или нѣтъ?
И кругомъ вспыхнули горячіе отвѣты:
— Видѣли, падре! Видѣли!
— То то и оно, — наставительно сказалъ о. Хозе, и, уже по-латыни добавилъ: — Oremus!
И, словно ожидавшій своей очереди, вступилъ органъ въ неописуемо восторженномь аккордѣ.
— Ave, Maria, gratia рlena… — затянулъ, становясь на колѣни, о. Хозе, и по-старчески суровымъ басомъ ему повторилъ сначала Микеле, а потомъ подхватилъ и весь народъ…
И Мадонна, Мадонна всѣхъ покинутыхъ, покровительница Валенсіи, вылѣпленная въ 1416 году святымъ Викентіемъ, казалось еще внимательнѣе склонила Свою небесной короной вѣнчанную голову.
Можетъ быть, чуда и не было, но атмосфера чуда была подлинная и воистину волнующая.
Илья Сургучевъ.
Возрожденіе, № 2196, 7 іюня 1931.
Views: 19