Дубравы, гдѣ въ тиши свободы
Встрѣчалъ я счастьемъ каждый день…

Пушкинъ.

Дубъ,
Кленъ черно,
Илимъ,
Вязъ толстой,
Карагачъ черно,
Лиственица черно,
Сосна,
Дубъ всякой, илимъ, вязъ и сосну толстую, кромѣ самой нужды не рубить. А буде на какіе заводы дубъ понадобитца или въ алтилерію, брать указы изъ адмиралтейства.

Эту торопливую замѣтку 1719 года подтверждали десятки указовъ: при Петрѣ дубъ сталъ въ Россіи древомъ священнымъ.

Два старыхъ дуба росло въ Кроншлотѣ. Петръ повелѣлъ обнять ихъ рѣшеткой и въ любую погоду навѣщалъ свой дубовый шатеръ.

— Если бы вся Россія такъ же покрылась дубами, — говорилъ Петръ. — Я желалъ бы видѣть въ Россіи такъ много дубравъ, какъ на сихъ двухъ желудей и листвы.

Дубовая роща въ Сестербекѣ, Дубки подъ Петергофомъ, заповѣдники, гдѣ самъ Петръ обрѣзалъ молодыя деревья. Прохожая сволочь обломала и осквернила дубовую рощу подъ Петергофомъ. Пойманныхъ отдали подъ кнуть, на площадь, подъ барабаны. Барабанъ сзывалъ всѣхъ на площадь, чтобы свидѣтельствовать нещадную казнь тѣмъ, кто повреждаетъ священные дубы.

Дубы Петра въ Кіевѣ, въ Ригѣ, въ Ревелѣ, въ Олонцѣ. Петръ сѣялъ Россію желудями и лопата государя, гдѣ только ни бывалъ онъ, рыла землю подъ дубы. На владычной дачѣ подъ Ригой и я сидѣлъ подъ дубомъ Петра, точно подъ громадной колонной. Дубъ Петра сквернили бунтовавшіе солдаты, его жгли съ корней, ему разворотили дупло. Рижскій владыка Іоаннъ самъ обилъ дубъ желѣзными скобами, дупло завалилъ кирпичинами и теперь торжественно шумитъ темнозеленая Петровская листва. Петръ любилъ дубъ, и еще кленъ.

Изъ Варшавы, въ 1707 году, Петръ писалъ минъ геръ гротфадару Кикину: По письму вашему увѣдомилисъ мы о дубовой рощѣ, которой большая часть посохла, того ради нынѣшнею осенью заранѣе присмотри нѣсколько небольшихъ дубовыхъ, а лучше кленовыхъ деревъ молодыхъ.

Указомъ 1721 года всѣмъ жителямъ Санктъ-Питербурха повелѣно «садить клены по улицамъ и тѣ клены огораживать ящиками такими обрасцомъ, какъ сдѣлано на Адмиралтейскомъ Острову, противу мытнаго двора».

Клены, каштаны, но всего чаще дубы, мелькаютъ въ замѣткахъ, запискахъ и указахъ Петра, какъ бы осѣненныхъ и перевитыхъ дубовыми лаврами.

Свѣжій шумъ, звонъ дубовъ, бодрый гулъ верфей, просторный свѣтъ моря съ удивительной силой таятся въ любой замѣткѣ государя. Петръ, съ его учащеннымъ дыханіемъ, съ острыми глазами, заливаемыми быстрымъ каримъ свѣтомъ, Петръ, задыхавшійся отъ бѣга и всѣхъ торопящій, со страшной силой встаетъ въ самыхъ обиходныхъ запискахъ своихъ, нацарапанныхъ рѣзко и наспѣхъ гротфадарамъ, и точно бы слышенъ сквозь вѣка мужественный и крѣпкій голосъ Петра, его радостный клекотъ, трубный гласъ Россіи:

Господамъ оѳицерамъ морскимъ и сухопутнымъ и солдатомъ и матрозомъ мой должной поклонъ отдать и сею викторіей поздравить.

***

Швецкую шлюпку, которая прежде у насъ бывала, пришли нынѣ сюды немедленно, да краснаго сукна на мѣсто, гдѣ сидѣть, аршина два или три.

***

Не забудь о ѳонтаннахъ такожъ трубъ на третью ѳонтану вели изготовить, которыя дѣлалъ Ѳедоръ Васильевъ орденомъ коринти.

***

Сего моменту, пріѣхалъ я на корабль адмиральской, на которомъ многово не обрѣлъ, что потребно, а именно: большого котла, аконницы ни единой, столяра и плотника такоже ни однаго, ниже доски сухой для забранія шхоту, такоже ни стола, ни стула, въ чемъ мнѣ не безъ стыда будетъ тако корабль адмиралу представить, въ чемъ будете вы отвѣтъ въ семъ просмотрѣніи дать.

***

Я при отъѣздѣ своемъ позабылъ вамъ отдать чертежи кораблю 80 пушекъ для посылки къ Гарлею и оный чертежъ у меня въ токарни, и чтобы время не терять, возьми ево и пошли въ Казань, только не ошибитесь, моево не пошлите, а лежатъ вмѣстѣ.

***

У господина Ѳилатьева возьми пропорціональной циркуль и пришли сюды. Также купи простыхъ цыркулей десятка два или три и пришли сюды купно съ мѣдными перышками, которыми рисуютъ.

***

Великую нужду имѣемъ, а наипаче въ смолѣ, салѣ и веревкахъ, ибо два корабля здѣсь валяемъ: Аксѳортъ и Арондель, а смолить и подмазать нечѣмъ.

***

Поищи какова малова, который бы умѣлъ горазда по-галански и по-русски и чтобъ не очень глупъ былъ, и привези его съ собой.

***

Сыскать бухгалтаря, чтобы училъ протчихъ…

***

Утромъ я нашелъ на моемъ столѣ кленовый листокъ. Покоробленный и высохшій, онъ движется по столу туда и сюда, какъ коричневый корабликъ, даже отъ дуновенія страницъ книги, перекидываемыхъ мною. Разсматривая мѣдный листокъ, я думалъ о моемъ государѣ Петрѣ, который любилъ дубы и еще клены.

Самъ Петръ, его бурный и грубый языкъ показались мнѣ тогда похожими на бодрую осень, съ ея мѣдными гроздьями, ядреной свѣжестью, великолѣпіемъ холоднаго буйства. Никто ни до Петра, ни послѣ Петра не говорилъ такимъ могучимъ языкомъ въ Россіи. Языкъ Петра какъ каленая мѣдь или какъ чудовищная ода человѣческой стремительности, силѣ, дѣлу, побѣдѣ…

Пожухлый листъ шуршитъ на моемъ столѣ отъ легчайшаго дуновенія, и когда я касаюсь его хрустящихъ концовъ, онъ кажется мнѣ сгорѣвшимъ свидѣтелемъ небывалыхъ сновъ, несбывшихся сновъ Петра о дубравной державѣ россійской, которой должно было воздвигнуться, какъ новой Элладѣ, среди верфей и мачтъ, подъ звонкой колоннадой дубовъ и кленовъ.

Развѣтвленія крутыхъ жилъ трехлапчатаго листка точно бы ведутъ меня по мѣднымъ тропамъ въ бурыя поля, въ мурчуги и колдобины, въ болота и боры и кажется, что свѣтитъ надо мною холодно-алое русское небо.

Завѣшанные холоднымъ туманомъ перелѣски открываютъ мнѣ нечаянное путешествіе по кленовому листу и вижу я русскій листопадъ.

Я вижу, какъ въ бурую балку скатываются красныя и желтыя вершины деревъ, точно курчавыя волны, замершія на дикомъ разбѣгѣ. Я стою въ тишинѣ. Слетаетъ желтый листъ березы, движется косо едва кружась, и его легкій полетъ кажется таинственнымъ и живымъ. Листокъ едва коснулся моей шляпы, пощекоталъ щеку и припалъ къ рукаву: онъ почему-то выбралъ меня для вѣчнаго покоя. Я вижу теперь, что мокрый листъ какъ желтое сердце и его изъѣденный кончикъ похожъ на тончайшее кружево, сквозящее на моемъ рукавѣ коричневой паутиной.

Мой слѣдъ на тропѣ наливается стылой водой, я проваливаюсь въ мокрыя груды прѣли. Свѣжо, кисло и пряно дышитъ сырая земля осенней ярью. Въ ельникѣ сразу меркнетъ свѣтъ, дымно отъ росы въ темно-зеленомъ сумракѣ, свѣтлыя капли дрожатъ на развешанной паутинѣ, а когда продерешься изъ ельника, еще долго будешь сдувать съ губъ и съ лица мокрыя нити.

Видна съ обрыва осенняя багряница, лѣса, курящіеся туманомъ. Точно въ великолѣпіи недвижной бури, замерли восхищенные бурей лѣса, поваленные черные стволы, сломленные аркады вѣтвей, вершины, бьющія багряными вихрями. За балкой, за ямищей дымнаго яра, заваленнаго палью, лѣса стоятъ стѣной красной мѣди, сотрясаемой листопадомъ. Они пылаютъ яро и холодно, и чудится вотъ-вотъ услышишь трубный ихъ гласъ, пронзительную мѣдь.

Шумитъ за балкой дубрава. Тамъ были дуплистые суходольные дубы во мхахъ, съ сухими вершинами, которыя скрежетали подъ вѣтромъ, были дубы желѣзные, низкіе и широкіе, въ заржавѣвшей корѣ, густолиственные и вѣчно шумящіе, тамъ были высокіе вязы и ясени съ блистающей листвой, была рудовая сосна. Священный сумракъ былъ въ дубравѣ за балкой, какъ въ громадномъ храмѣ, подъ языческой колоннадой, и мнѣ казалось тамъ, что я несу невидимую лиру, я бряцалъ на невидимыхъ, туго натянутыхъ струнахъ и пѣлъ безсвязные гимны и оды… Кленовый листъ пошевелился на моей рукѣ: вѣроятно кто-то открылъ за мною дверь.

Мѣдный листокъ, точно бы хваченный съ исподу вишневымъ огнемъ, куда, въ какіе русскіе дубравы завелъ онъ меня? Въ тѣ дубравы мнѣ уже не вернуться, да ихъ больше и нѣтъ. Давно измельчали дубравы, поросли глухой болотной березкой, осинникомъ, и ржавыя болота стынутъ на выгорѣвшихъ пустыряхъ.

Ржавыя болота, мельчающія рѣки, пески, перекаты, мелкій мочажинникъ, ничтожество голой равнины, гдѣ копается въ суглинкѣ подъ сквозными вѣтрами измельчашій и ничтожный человѣкъ.

Желуди, посѣянные Петромъ, не взошли въ силѣ и не взросли въ мощи его, дубы и клены его не осѣнили Россіи.

Не осѣнили. Я сталъ дуть на кленовый листокъ и онъ тронулся, сухо шурша, по моей ладони, палъ съ моей руки на книгу, повлачился по ея листу, какъ горбатый полузатонувшій корабликъ, терпящій крушеніе, заскребъ по столу и зацѣпился на самомъ краю, точно пытаясь вскарабкаться.

Я сдунулъ его.

Иванъ Лукашъ.
Возрожденіе, №1993, 16 ноября 1930.

Visits: 13