Отъ редактора. — Эта статья, какъ кажется, скорѣе памятникъ любопытныхъ заблужденій эпохи. Хотя мысль о томъ, что нѣмецкій консерватизмъ могъ пройти какимъ-то инымъ, не хитлеровскимъ путемъ — заманчива.
Пишущему эти строки пришлось недавно совершитъ кратковременную поѣздку по Германіи, и эта поѣздка, давъ новый матеріалъ къ затронутой уже въ «Возрожденіи» темѣ крушенія и возстановленія Европы, доказала вмѣстѣ съ тѣмъ лишній разъ, насколько эта тема въ наши дни актуальна. Она чувствуется и во Франціи, и въ Англіи — не говоря уже объ Италіи, гдѣ она составляетъ главнѣйшее содержаніе національной жизни. Но угроза крушенія и воля къ возстановленію особенно рѣзко бросаются въ глаза именно въ Германіи. Именно то, какъ слагается въ Германіи борьба между этими угрозою и волею, и показываетъ, что заключенная въ ней сила европейскаго консерватизма есть сила отнюдь не реакціонная. Ея главнѣйшимъ символомъ и выразителемъ являются настроенія, чаянія, устремленія, а также и непосредственная работа молодого поколѣнія.
«Мы чувствуемъ всѣми атомами нашего существа, — сказалъ намъ одинъ изъ представителей молодого поколѣнія, — разложеніе уходящей эпохи, чувствуемъ, что эта эпоха минула безвозвратно и ясно сидимъ глубокую черту, отдѣляющую людей «вильгельмовской эры» отъ поколѣнія, пережившаго войну. При этомъ и соціалъ-демократія является съ нашей точки зрѣнія дѣтищемъ вильгельмовской эры. И ничего мы не ожидаемъ отъ тѣхъ или иныхъ измѣненій въ соотношеніи партійныхъ силъ.
Близкія къ вышеизложеннымъ мысли были недавно высказаны и въ обратившей на себя вниманіе статьѣ Эдгара Юнга (въ «Мюнхенеръ Нейесте Нахрихтенъ»). Отмѣчая глубокое буржуазное перерожденіе соціалъ-демократіи (кстати сказать, это тоже одна изъ формъ проявленія европейскаго консервативна, хотя и наименѣе творческая), авторъ объясняетъ сравнительный успѣхъ соціалистовъ на недавнихъ выборахъ тѣмъ, что у соц.-демократіи все же сохранился еще нѣкоторый остатокъ революціонной энергіи, который, по старой памяти, еще дѣйствуетъ на массы, и, въ частности, на молодежь. Нынѣ, болѣе чѣмъ когда-либо, массы и особенно молодое поколѣніе ищутъ водительства, т. е. ощущаютъ потребность въ вождяхъ. Безыдейность, отсутствіе творческихъ идей въ правомъ и вообще буржуазномъ партійномъ лагерѣ ведетъ къ тому, что отъ его вліянія ускользаютъ весьма широкіе круги, настроенное въ наши дни скорѣе консервативно и національно.
Молодое поколѣніе видитъ во всякомъ провалѣ и неудачѣ, вообще во всякимъ ослабленіи существующей системы — путь къ исцѣленію. Въ нѣкоторыхъ своихъ теченіяхъ этотъ нео-германскій консерватизмъ не чуждъ радикализма. Онъ не хочетъ «заплатъ» и компромиссовъ и жаждетъ полнаго обновленія всей національной жизни.
Однимъ изъ основныхъ пунктовъ кристаллизаціи мысли молодой Германіи являются страстныя исканія, направленныя въ сторону созданія «избранныхъ», т. е. органическихъ и жизнеспособныхъ, творческихъ соединствъ, предназначенныхъ замѣнить оказавшуюся въ Германіи мертворожденной «демократію». Такая квинтэссенція всего лучшаго, что есть въ странѣ, — понимается не въ смыслѣ прежней родовой аристократіи, но ея функціи намѣчаются по аналогіи съ функціями послѣдней. «Среди нашихъ правителей», заключаетъ Юнгъ свою статью, «есть немало цѣнныхъ и серьезныхъ людей. Но надъ ними тяготѣетъ законъ массы. Нашъ духовный кризисъ есть вмѣстѣ съ тѣмъ кризисъ народно-біологическій. Рѣчь идетъ о томъ, чтобы какъ-то охватить и выдѣлить кругъ людей, готовыхъ и способныхъ отдать себя, до послѣдняго дыханія, дѣлу новаго формованія нашей національной жизни. Горе нѣмецкому народу — если при наступленіе окончательнаго развала нынѣшней системы у насъ не окажется ни новыхъ людей, ни новыхъ идей и цѣлей, ни, наконецъ, новой воли, чтобы заполнить образовавшійся провалъ».
Однако не слѣдуетъ забывать, что, какъ ни безплодно содержаніе современной политической жизни Германіи (въ узкомъ смыслѣ партійной политики), страна, особенно въ послѣдніе годы, работаетъ не покладая рукъ и, вѣроятно, быстрѣе своихъ сосѣдей идетъ впередъ по пути улучшенія производства и вообще организаціи во всѣхъ ея видахъ. И какъ разъ въ этой неустанной работѣ, въ этомъ пафосѣ національнаго строительства, нетлѣнномъ наслѣдіи заключенной въ странѣ консервативной и творческой силы, консервативныхъ традицій, — и заключается одинъ изъ главнѣйшихъ залоговъ возможнаго оздоровленія ея политической жизни и внесенія въ нее новыхъ творческихъ импульсовъ. Пусть много еще неяснаго, много «туманнаго» заключено въ порывѣ ея консервативныхъ устремленій, эта «туманность», столь пагубная для насъ, русскихъ, какъ-то не мѣшаетъ нѣмцамъ созидать и итти по вполнѣ реальному пути.
Германскій неоконсерватизмъ есть проявленіе воли къ возстановленію. Дѣйствительно, это есть новый консерватизмъ. Онъ не заключаетъ въ себѣ ни вожделѣній стараго юнкерства, ни — также, въ сущности, достаточно устарѣлыхъ настроеніи широкихъ круговъ прежняго бюргерства. Консерватизмъ вообще не есть сохраненіе — во что бы то ни стало — стараго только потому, что оно есть старое. Живой источникъ консерватизма отнюдь не въ старости, а, напротивъ, въ «вѣчной молодости» старины. Но сохраняя то, что въ ней дѣйствительно есть вѣчно-молодого, онъ отметаетъ то, что уже умерло, и прежде всего то, что вообще никогда не было живымъ, а вошло въ исторію случайно и извнѣ, какъ нѣкая посторонняя примѣсь.
Вотъ съ этими-то посторонними примѣсями и, въ частности, съ уже обветшавшимъ, не успѣвъ расцвѣсть, партійнымъ государствомъ — и борется новый германскій консерватизмъ. Національный соціализмъ Хитлера, «нѣмецкій фашизмъ», былъ въ этомъ отношеніи только пробою пера. Германія не заключаетъ въ себѣ той тысячелѣтней традиціи, къ которой сумѣлъ
прицѣлиться фашизмъ итальянскій, да и вообще фашистскіе методы не въ нравахъ и не въ духѣ Германіи… Но если нынѣшній германскій неоконсерватизмъ и представляетъ собою нѣчто специфически и сугубо нѣмецкое, то это отнюдь не значитъ, что онъ не дѣлаетъ обще-европейскаго дѣла и не идетъ по обще-европейскому пути. Германія, испытавшая на войнѣ колоссальное пораженіе — и не только военное, но и духовное — почувствовала больнѣе и острѣе другихъ націй рядъ послѣдствій нынѣшняго «амальгамическаго» строя европейской жизни. И поэтому она раньше другихъ націй встрепенулась и начала реагировать на эти послѣдствія. Въ другихъ странахъ эти послѣдствія часто кажутся лишь легкимъ недомоганіемъ, и даже не вполнѣ ясна ихъ связь съ амальгамическимъ, лишеннымъ внутренней цѣлостности и гармоніи, строемъ ново-европейской жизни. Въ Германіи же, какъ съ небесъ упавшей съ блестящихъ высотъ вильгельмовской эры въ чистилище національнаго униженія и голода, въ Германіи, едва избѣжавшей «соціальную революцію» на восточный манеръ, въ туманной Германіи это легкое недомоганіе, эти досадныя тренія духовнаго самочувствія и соціальнаго уклада, — принимаютъ порою трагическіе размѣры національной катастрофы. Тѣмъ не менѣе и Германія страдаетъ въ данномъ случаѣ не специфически-нѣмецкою, а обще-европейскою болѣзнью. И не специфически-нѣмецкимъ, а въ основномъ своемъ существѣ обще-европейскимъ является и ея новый консерватизмъ. Что это именно такъ, — покажетъ лучше всего живой источникъ этого консерватизма, его подлинная преемственная связь съ историческимъ прошлымъ всей Европы.
Не случайно повышеніе въ наши дня интереса — оно особенно замѣтно въ Германіи — къ среднимъ вѣкамъ. XIX, ХѴІІІ и даже ХѴII столѣтія, ближайшіе наши наслѣдодатели, какъ-то поблѣднѣли въ европейскомъ сознаніи, и, напротивъ, съ новымъ блескомъ оживаетъ въ немъ Средневѣковье. Оно неудержимо привлекаетъ насъ къ себѣ и уже не представляется намъ такимъ, какимъ представлялось предшествовавшей намъ «просвѣтительной» эпохѣ: царствомъ отсталости и тьмы. Напротивъ, мы чувствуемъ въ немъ присутствіе чрезвычайно интенсивной жизни, настоящій расцвѣтъ и даже болѣе того: мы чувствуемъ въ самихъ себѣ извѣстнаго рода духовную близость къ среднимъ вѣкамъ.
И все это — несмотря на специфически «цивилизаторскій» (въ смыслѣ Шпенглера) характеръ нашего времени, несмотря на чрезвычайное развитіе въ немъ техники, несмотря на «завоеваніе воздуха» и необыкновенныя открытія во всѣхъ областяхъ знанія. Впрочемъ, и всѣ эти разнообразныя открытія, эта живущая въ нихъ воля и стремленіе къ освобожденію отъ земныхъ узъ, это присущее современному человѣку нетерпѣливое требованіе все новыхъ достиженій, вовсе не отдѣляютъ насъ столь же рѣзко отъ людей средневѣковья, какъ это можетъ показаться на первый взглядъ.
Именно порывъ и стремленіе, близкіе къ современнымъ — если и не по точкамъ ихъ приложенія, то по заключенному въ нихъ ритму — составляли и характеристическую особенность среднихъ вѣковъ. Да и даже въ области техники: средневѣковье не знало ни аэроплановъ, ни современнаго примѣненія электричества, но достаточно вспомнить о готич<ескихъ> соборахъ и о высокой техникѣ старинныхъ мастеровъ, чтобы ясно увидать, что средніе вѣка не пренебрегали послѣднею.
И еще одна черта нашего времени — изъ области національнаго и международнаго — сближаетъ насъ съ средневѣковьемъ. Европа переживаетъ нынѣ кризисъ націи и одновременно — глубокій кризисъ международныхъ отношеній. Этотъ кризисъ проявляется многообразно, въ частности, и въ «правѣ самоопредѣленія» и цѣломъ рядѣ вопросовъ, связанныхъ съ требованіями національныхъ меньшинствъ. Кризисъ проявляется также въ общей напряженности международной атмосферы. Но въ самомъ этомъ двойномъ кризисѣ націи и международныхъ отношеній, наслѣдіи предшествовавшей эпохи, ярко обнаруживается стремленіе отстоять во что бы то ни стало и націю, и европейскій миръ [(что вмѣстѣ съ тѣмъ значитъ отстоять европейскій міръ) — слова въ квадратныхъ скобкахъ явно мѣшаютъ связности рѣчи]. Нынѣ многимъ еще представляется, что есть какое то противорѣчіе между интересами націи и интересами международнаго соединства Европы, болѣе того: между самими концепціями націи и международнаго единства.
Достойно вниманія, что участники Крестовыхъ походовъ и вообще рыцари эпохи Гогенштауфеновъ были космополитами — не въ томъ дурномъ смыслѣ національнаго нигилизма, какой это слово пріобрѣло въ XIX вѣкѣ, но въ томъ смыслѣ, что будучи вѣрными вассалами своего императора или короля и кровными представителями своей «земли», они были вмѣстѣ съ тѣмъ и гражданами Европы, христіанской вселенной. И вотъ — если и не самое чувство такого истиннаго космополитизма, то его предчувствіе, предчувствіе его возможности — живетъ уже въ насъ самихъ. Мы уже тоскуемъ по немъ, стремимся къ нему. И вообще мы тоскуемъ и стремимся ко многому, что было живымъ явленіемъ въ средніе вѣка, и уже этимъ обнаруживаемъ свое сродство съ ними. Мы стремимся къ ихъ необыкновенной жизненной энергіи и гармоніи, къ цѣлостности ихъ духа, въ ясной очерченности всего строя жизни средневѣковаго человѣка, къ этому отсутствію въ немъ колебаній между тысячью различныхъ проблемъ и прежде всего къ ясности и свободной законченности его отношенія къ Богу и къ міру.
Вотъ это то стремленіе къ оздоровляющимъ идеаламъ и жизненному ритму средневѣковья и является глубоко характернымъ для той «молодой Германіи», картину которой я бѣгло намѣтилъ. Средневѣковье и является однимъ изъ главнѣйшихъ источниковъ, въ которомъ черпаетъ свое вдохновеніе германскій нео-консерватизмъ. Какъ свойственно нѣмцамъ, современное молодое поколѣніе стремится систематизировать черты, сближающія нашу эпоху со средними вѣками и тѣмъ самымъ дающія возможность ввести ихъ, въ качествѣ живого творческаго фактора, въ современную жизнь. И это завершаетъ картину нѣмецкаго нео-консерватизма, какъ одновременно консервативнаго и прогрессивнаго теченія.
Александръ Салтыковъ
Возрожденіе, №1215, 29 сентября 1928
Visits: 24