Вопросъ о политическихъ настроеніяхъ, преобладающихъ въ странѣ, всегда очень труденъ. Тѣмъ болѣе спорными являются наблюденія, которыя можно производить надъ политическими симпатіями и антипатіями населенія большевицкой Россіи. Не только потому, что населеніе Совдепіи прошло исключительную политическую школу и въ совершенствѣ научилось молчать и скрывать свои мысли, такъ что вытянуть человѣка на откровенный разговоръ въ этой ужасающей средѣ доносовъ, провокаціи и чекистскаго произвола почти невозможно, но и потому, что при такой трудности веденія наблюденія никогда нельзя поручиться, что твои наблюденія охватываютъ типичные случаи, что ты сумѣлъ дѣйствительно замѣтить, чѣмъ живутъ широкія массы, а не отдѣльныя единицы, что ты сумѣлъ схватить и учесть не то показное, что сейчасъ такъ распространено въ большевицкой Россіи, въ силу необходимости политической мимикріи, а то сокровенное и затаенное, что составляетъ сущность политическихъ взглядовъ и настроеній широкихъ массъ населенія.
Если бы я располагалъ только отрывочными личными наблюденіями, я бы не взялъ на себя смѣлости дѣлиться съ эмиграціей своими выводами при помощи печати. Ужъ очень это были бы субъективные выводы. Кромѣ того, общеизвѣстно, что очень часто наблюдатель въ такихъ случаяхъ видитъ то, что хочетъ видѣть.
Подѣлиться съ читателемъ нѣкоторыми свѣдѣніями по этому вопросу, такому интересному и жизненно-важному, я рискую только потому, что въ теченіе ряда лѣтъ я располагалъ совершенно особаго рода информаціей о политическихъ настроеніяхъ въ Россіи, которая достаточно далека отъ неизбѣжно узкихъ и бѣдныхъ впечатлѣній одинокаго наблюдателя.
Огромная информаціонная сѣть ГПУ на всемъ пространствѣ большевицкой Россіи безпрерывно регистрируетъ самые разнообразные факты политической жизни населенія и систематически ставить о нихъ въ извѣстность высшіе партійные органы. Въ теченіе всѣхъ послѣднихъ лѣтъ я имѣлъ возможность регулярно знакомиться съ этими сводками и матеріалами, поступавшими въ ЦК. Если отбросить выводы ГПУ (которое вѣдь можетъ и ошибаться въ оцѣнкѣ наблюдаемыхъ имъ политическихъ явленій), то все же въ моемъ распоряженіи оказывался чрезвычайно интересный и цѣнный матеріалъ двухъ сортовъ: во-первыхъ, огромное количество фактовъ, отражающихъ политическую жизнь страны, во-вторыхъ, оцѣнка политической обстановки политбюро.
То огромное количество наблюденій, которое ГПУ представляетъ въ распоряженіе политбюро, позволяетъ послѣднему безъ особеннаго труда оріентироваться въ основныхъ чертахъ происходящихъ въ странѣ сдвиговъ.
Если говорить пока только объ активныхъ политическихъ слояхъ страны, то бросается въ глаза одинъ огромный процессъ, колоссальной важности, заполняющій всѣ послѣдніе годы исторію большевицкой Россіи. Онъ станетъ особенно
ясенъ, если внимательно и критически присмотрѣться къ тому, гдѣ политбюро искало главнаго политическаго врага въ странѣ въ эти годы.
Общеизвѣстно, что въ первые годы послѣ революціи, ведя безпрерывную войну на гражданскихъ фронтахъ, большевики разсматривали бѣлыя арміи преимущественно какъ военную силу, чрезвычайно низко расцѣнивая политическую умѣлость руководителей бѣлаго движенія и ни во что <не> ставя политическія платформы воевавшихъ съ ними бѣлыхъ армій, если оцѣнивать эти платформы какъ центры политическаго притяженія для широкихъ массъ страны.
И ведя съ бѣлыми военную борьбу, порой очень напряженную и опасную, большевики въ то же время считали для себя политически болѣе опасными эсеровскія и эсдековскія группировки. Сильное вліяніе эсэровъ въ деревнѣ и меньшевиковъ въ городѣ считалось ими опаснѣйшимъ и серьезнѣйшимъ симптомомъ вліянія враждебныхъ силъ въ странѣ.
Но время шло, кончились фронты гражданской войны, наступило время «мирнаго строительства». Произошли огромные сдвиги въ интеллигенціи. ГПУ, продолжавшее видѣть главнаго врага и соперника власти въ соціалистическихъ партіяхъ, скоро убѣдилось, что оно машетъ кулаками послѣ драки, такъ какъ этотъ врагъ уже ничего опаснаго не представлялъ. И не только потому, что полицейскій режимъ, созданный большевиками, меньше всего содѣйствовалъ развитію политической акціи, но и потому (и это было самое важное), что соціалистическія партіи совершенно перестали пользоваться сочувствіемъ и поддержкой широкихъ массъ.
Внимательно изучая, кто же изъ враговъ сконцентрировалъ въ странѣ основныя симпатіи населенія, Ленинъ и его школа безъ труда замѣтили, что въ странѣ идетъ огромный процессъ, такъ сказать, «поправѣнія» (употребляю этотъ терминъ, несмотря на его несомнѣнную неопредѣленность). Тогда былъ данъ лозунгъ перенесенія огня на группировки центристскія. Именно тогда начались длинныя истерики Зиновьева противъ смѣновѣховцевъ, перешедшія затѣмъ въ формулировки, гласившія, что «основной врагъ — устряловщина» и т. д.
И въ соотвѣтствіи съ этимъ общимъ взглядомъ, правильно оцѣнивая симпатіи и настроенія русской интеллигенціи, политбюро въ 1923 — 1924 гг. видѣло главнаго врага въ тѣхъ политическихъ группахъ, которыя находились въ центрѣ политическаго спектра русской эмиграціи. Тогда Милюковъ и объединяемыя имъ теченія считались едва ли не главнымъ врагомъ. Процессъ ЦК эсэровъ, подтвердившій полную холодность страны къ эсэровской и вообще къ соціалистическимъ партіямъ, еще больше укрѣпилъ политбюро въ его увѣренности, что новая политическая установка правильна.
Но между тѣмъ время шло и неудержимо шелъ процессъ дальнѣйшей эволюціи политическихъ взглядовъ страны. Онъ выражался, главнымъ образомъ, въ безпрерывномъ поправѣніи. Уже въ началѣ 1925 г. ГПУ снова увидѣло, что указанная ему политбюро линія огня часто начинаетъ приводить къ ударамъ въ пустое пространство. 1925 годъ далъ множество доказательствъ тому, что и центристскія группировки постепенно потеряли симпатіи населенія. Все чаще и чаще ГПУ стало сообщатъ въ политбюро, что все правѣе и правѣе находятся тѣ политическія группы, которыя пользуются поддержкой населенія и благодаря этому могутъ хоть что-нибудь дѣлать въ трудной совѣтской обстановкѣ.
Это привело въ концѣ 1925 года политбюро въ нѣкоторый политическій тупикъ. Факты недвусмысленно говорили о рѣзкомъ и непрекращающемся поправѣніи страны. Признать это во всеуслышаніе было политически невозможно. Въ самомъ дѣлѣ, если 8 лѣтъ революціи привели страну далеко вправо, то какое нужно еще доказательство полнаго политическаго провала большевицкой революціи? Но что же было дѣлать?
Въ это время Зиновьевъ, отстраняемый Сталинымъ организаціонно отъ власти, еще считался основнымъ стратегомъ большевизма. Желая найти выходъ изъ этого величайшаго политическаго конфуза, а также желая не выпускалъ изъ своихъ рукъ руководство большевицкой стратегіей, онъ написалъ брошюру «Философія эпохи», которая должна была быть ключемъ къ политическому положенію.
Это — изумительное произведеніе. Кажется, заграницей оно не было по достоинству оцѣнено. Вся никудышность Зиновьева какъ политика отразилась въ этомъ трудѣ, какъ солнце въ малой каплѣ воды.
По Зиновьеву, философія, смыслъ переживаемой эпохи (въ Россіи, но и не безъ нѣкоторыхъ претензій на всемірное распространительное толкованіе) заключался въ томъ, что всѣ, вся страна хочетъ… чего бы вы думали? — Равенства. Оказывается, всѣ только и мечтаютъ о равенствѣ. Дѣйствительно, для дѣла соціальной міровой революціи въ Россіи по такому толкованію все обстоитъ благополучно.
Меня по человѣчеству заинтересовало, какъ Зиновьевъ могъ притти къ такой поразительной слѣпотѣ и додуматься до такого вывода. Изъ разговоровъ съ зиновьевскимъ окруженіемъ я легко выяснилъ эту механику. Когда Зиновьевъ рѣшилъ спуститься съ высотъ заоблачной политики на грѣшную землю и пощупать, чѣмъ живетъ страна, онъ не пошелъ дальше интеллигентовъ, служащихъ совѣтскаго аппарата. И когда Зиновьевъ, подойдя къ нимъ, началъ, какъ гоголевскій герой, разспрашивать: «А чего бы вамъ еще хотѣлось?», то эта стрѣляная и умная публика, конечно, не сказала ему того, что она думала: «Хотимъ уничтоженія современнаго строя, то есть диктатуры коммунистической партіи», а ту же самую мысль изложила изумительно дипломатично. Желая сказать, что ей больше всего хочется уничтоженія политическихъ и экономическихъ привилегій партіи, обезпечивающихъ ея власть, она мягко отвѣтила: «Видите ли, товарищъ Зиновьевъ, больше всего всѣмъ хочется равенства, настоящаго равенства». Зиновьевъ не понялъ своихъ умныхъ собесѣдниковъ. Такъ вотъ, чего хочетъ страна — удивился и обрадовался Зиновьевъ — равенства! Это изумительно!
Прочтя брошюру Зиновьева, практики изъ политбюро пожали плечами. Какъ ни слабы они въ теоріи, но зиновьевское открытіе слишкомъ явно противорѣчило до смѣшного ясной картинѣ жизни страны. Всякій ребенокъ могъ понятъ, что рабочій хочетъ повышенія заработной платы, крестьянинъ хочетъ хозяйственнаго роста, работникъ умственнаго труда живетъ борьбой за поднятіе своего невиданно упавшаго матеріальнаго положенія, наконецъ, членъ партіи, совѣтскій бюрократъ и чиновникъ, всѣ, буквально всѣ, кулаками и зубами, всѣми доступными средствами борются за привилегіи, за увеличеніе своего благосостоянія. Въ этой звѣриной борьбѣ только сумасшедшій или слѣпой могъ видѣть какіе-нибудь слѣды идеи равенства какъ идеологіи ея участниковъ.
Политбюро отклонило и осмѣяло попытку Зиновьева.
Но что же тогда дѣлать? — Расписаться въ своемъ идейно-политическомъ провалѣ?
Этого они тоже не могли сдѣлать.
Б. Бажановъ
Возрожденіе, №1310, 2 января 1929
(Продолженіе слѣдуетъ)
Visits: 18