Библіотекари въ совѣтской Россіи жалуются на чрезвычайно пренебрежительное отношеніе читателей къ книгѣ. Абоненты не только вырываютъ иллюстраціи, ломаютъ переплеты и кладутъ на развернутую книгу куски чайной колбасы или бутерброды съ сардинами. Очень часто книгу послѣ третьяго-четвертаго читателя приходится выкидывать изъ-за надписей, сдѣланныхъ чернилами на поляхъ.

Дѣло подчасъ доходитъ до того, что завѣдующіе библіотеками идутъ въ красильныя заведенія и совѣщаются: нельзя ли отдать книги въ химическую чистку?

«Рабочая Газета» недавно приводила примѣръ, какъ читатели испещрили своими примѣчаніями одинъ изъ новыхъ совѣтскихъ романовъ. Въ самомъ дѣлѣ, чего только люди не написали!

«Мнѣ понравился герой, замѣчательной человѣкъ! — сообщаетъ на поляхъ одна изъ читательницъ. — Какъ бы я хотѣла, чтобы Митька Жукинъ былъ похожъ на него!»

«Писавшая эти строки глупа, — замѣчаетъ слѣдующій абонентъ, человѣкъ, очевидно, желчный и раздражительный. — Въ литературѣ ничего не смыслитъ, а туда же лѣзетъ».

И затѣмъ, въ видѣ развитія затронутой мысли, дальнѣйшія сентенціи читателей:

«Съ оболтусовъ мало спрашиваютъ», — говоритъ одинъ.

«Кто это спрашиваетъ, тотъ самъ оселъ», — добавляетъ другой. Въ общемъ, изъ каждой совѣтской книги такимъ путемъ, въ концѣ концовъ, получаются двѣ: одна — посрединѣ, печатная, большей частью тенденціозная, сухая, фальшивая. Другая — по краямъ — рукописная, живая, темпераментная, чутко отвѣчающая запросамъ текущей жизни.

Очень часто, должно быть, приписки на поляхъ становятся настолько интереснѣе самихъ авторовъ, что абоненты, приходя въ библіотеку, спрашиваютъ:

— Не найдется ли у васъ чего нибудь новенькаго, свѣжаго, сильно исписаннаго?

Наши эмигранты-читатели, ознакомившись съ указаннымъ явленіемъ въ развитіи совѣтской литературы, очевидно, подумаютъ, что въ обиліи приписокъ на поляхъ виновата большевицкая цензура.

Что задушенная свободная мысль стремится найти отдушину, если не въ текстѣ, то хотя бы между строкъ.

Однако въ большинствѣ случаевъ, какъ видно изъ приведенныхъ примѣровъ, никакой политики на поляхъ нѣтъ. Просто русскому человѣку, какъ всегда, при всѣхъ условіяхъ, пріятно показать, что у него даже теперь есть свои мысли, свои парадоксы. Что онъ, по русской привычкѣ, не можетъ молчать, когда другіе пишутъ или говорятъ.

Вѣдь даже и безъ коммунистовъ, до революціи, или здѣсь, въ эмиграціи, отношеніе русскихъ читателей къ книгѣ никогда не было и не бываетъ черезчуръ деликатнымъ.

Помню вотъ, въ 1906 или въ 1907 году… Возьмешь въ библіотекѣ книгу, самую невинную. Хотя бы «Мірозданіе» Мейера. Развернешь…

И вдругъ, черезъ всю страницу:

«Долой самодержавіе!»

Эмигрантскіе библіотекари сейчасъ тоже жалуются, что читатели всякими приписками, восклицательными знаками, отчеркиваніями, подчеркиваніями и прочимъ сотрудничествомъ съ авторами сильно грязнятъ и засоряютъ книги.

Иногда приписки, правда, бываютъ существенными.

Знакомый владѣлецъ одной изъ библіотекъ показалъ мнѣ, напримѣръ, нѣкоторыя наиболѣе характерныя:

«Дворянское Гнѣздо». Въ концѣ примѣчаніе карандашемъ:

«Прочелъ, но за Лизу ничуть не огорчаюсь. И въ монастыряхъ люди живутъ. Самъ вотъ четвертый годъ собираюсь на Афонъ, да денегъ, къ сожалѣнію, нѣтъ».

Приписка къ «Вишневому саду»:

«Дураки! Имѣнье продали за наличныя, спокойно уѣхали и еще горюютъ!»

Примѣчаніе «юной читательницы» къ «Евгенію Онѣгину»:

«По-моему, романъ совсѣмъ не оконченъ. Навѣрно, самое пикантное, во французскомъ духѣ, было послѣ».

На поляхъ толстовскаго «Воскресенія»:

«Развѣ судъ такъ засѣдаетъ? Чепуха! Товарищъ прокурора, нынѣ шофферъ же-сетъ А. М.»

Резюме къ «Братьямъ Карамазовымъ»:

«Для блага Россіи я бы всю семью немедленно разстрѣлялъ, оставивъ только Алешу. Генералъ отъ инфантеріи К.»

Но это все приписки серьезныя, по существу, А что можно сказать про тѣ, въ которыхъ нѣтъ ни принципіальныхъ сужденій, ни фактическихъ опроверженій?

Это дѣйствительно, уже вопіющее безобразіе, когда видишь, напримѣръ, на поляхъ «Жизни Арсеньева» какое-то вычисленіе:

«Прачкѣ — 20.
За хлѣбъ — 52.
Ивану П. — 15.
Хозяйкѣ — 175…»

Или въ концѣ романа Одоевцевой: «Мадемуазель! Предлагаю серьезный бракъ, переписка съ гарантіей тайны. Сорокъ лѣтъ, брюнетъ, высокій, работаю на заводѣ по 6 франковъ въ часъ — въ мѣсяцъ 1400—1500. Адресъ такой-то».

А. Ренниковъ
Возрожденіе, №1752, 20 марта 1930.

Visits: 26