Есть до сихъ поръ среди насъ чудаки, которые считаютъ излишнимъ праздновать въ эмиграціи свои именины.

Говорятъ, будто не до того теперь. И Россія въ несчастьи. И мы сами едва дышимъ.

Помню, этимъ лѣтомъ, наканунѣ святого Владимира, я горячо убѣждалъ Владимира Михайловича отпраздновать день своего Ангела. Убѣждалъ, приводилъ примѣры, разжигалъ уснувшія чувства воспоминаніями о старой Россіи. И ничто не помогло.

Уперся на своемъ. И только твердилъ:

— Что въ имени тебѣ моемъ?

Въ этомъ отношеніи дамы-именинницы куда покладистѣе мужчинъ. Хотя онѣ тоже каждый годъ категорически рѣшаютъ не праздновать именинъ, однако женское тщеславіе, въ концѣ концовъ, беретъ верхъ. Какъ никакъ именинница всегда становится центромъ вниманія. Другія дамы въ это время отходятъ на второй планъ, стушевываются, о нихъ перестаютъ думать, интересоваться. А она — царитъ. «Софія Ивановна, поздравляю», «Софія Ивановна, вашу ручку», «Софія Ивановна, желаю успѣха».

Пріятно женщинѣ хоть разъ въ году почувствовать себя именинницей, если всѣ остальные дни приходится чувствовать себя машинисткой.

Притомъ у мужчинъ хоть юбилеи бываютъ. А какіе юбилеи у дамъ? И къ чему хронологія?

Вотъ, вчера, напримѣръ. Хотя, по случаю будняго дня, мнѣ не пришлось поздравить всѣхъ своихъ милыхъ знакомыхъ (18 Софій, 22 Вѣры, 15 Любовей и 11 Надеждъ), однако вечеромъ удалось, все-таки, побывать у Софіи Алексѣевны.

И какъ мило провели время!

Насъ, визитеровъ, собралось человѣкъ двѣнадцать на лѣстницѣ, въ ожиданіи, пока именинница придетъ со службы. Сначала, конечно, нервничали, волновались. Выражали неудовольствіе.

— И чего она не идетъ? Безобразіе! Уже четверть восьмого!

— Въ самомъ дѣлѣ: что за манера заставлять людей ждать?

Но вотъ въ половинѣ восьмого, наконецъ, послышались внизу мелкіе торопливые шаги. Стукъ каблучковъ…

— Софья Алексѣевна! А мы уже здѣсь!

— Въ самомъ дѣлѣ? — Софья Алексѣевна поблѣднѣла. — Очень рада.

— Да, да. Пришли пирога отвѣдать. А что это вы, миленькая, такъ тяжело дышите? И почему вообще такой изнуренный видъ?

— Ничего не подѣлаешь. Устала. Навалили, какъ назло, массу работы. Разрѣшите, господа, протиснуться. Открою дверь.

— А вы позвольте мнѣ ключикъ. Я помогу. Ну, ничего. Вотъ, сейчасъ войдемъ всѣ, отдохнете, какъ слѣдуетъ, переведете духъ. Главное, знаете, въ нашей жизни — не утомляться. Беречь легкія. Иначе долго ли до туберкулеза?

Мы всѣ двѣнадцать вваливаемся въ крохотную комнатку, разсаживаемся, кто на чемъ можетъ, закуриваемъ. Хозяйка же, какъ пойманная птичка, мечется изъ угла въ уголъ, вспархиваетъ къ верхней полкѣ буфетнаго шкапа, опускается, шаритъ возлѣ одной стѣны, возлѣ другой.

— Разрѣшите, Софья Алексѣевна, поднести вамъ цвѣты.

— Ахъ, благодарю. Положите тамъ. Я найду вазу.

— А это отъ меня. Вы, кажется, любите гвоздики.

— Да, да. Мерси.

— А я, знаете, рѣшилъ сдѣлать полезный подарокъ: тюбикъ съ пирамидономъ. Вотъ, извольте. У васъ часто головка болитъ, такъ что иногда пригодится.

— Господа! — держа въ рукахъ нѣсколько свертковъ и мѣшечковъ съ продуктами, устало говоритъ Софья Алексѣевна. — Вы простите, что изъ-за службы я не успѣла сдѣлать имениннаго пи рога. Но ничего. Спечемъ его сейчасъ. Нужно только растереть масло, сварить яйца, нашинковать капусту…

Оживленіе, которое вспыхнуло среди насъ послѣ этихъ привѣтственныхъ словъ, не поддается описанію. Давно такого непринужденнаго веселія я не наблюдалъ на именинахъ со времени Beликой войны. Скатерть со стола была сдернута: на одномъ концѣ Кириллъ Николаевичъ принялся за шинкованье капусты; на другомъ Павелъ Андреевичъ, заливаясь слезами, крошилъ лукъ; посреди Софья Алексѣевна на доскѣ валяла въ мукѣ пухлое тѣсто. А Иванъ Петровичъ сидѣлъ сбоку и напряженно растиралъ на тарелкѣ масло, тревожно вскрикивая каждый разъ, когда оно соскальзывало и валилось на полъ.

Отовсюду раздавались заздравные тосты:

— Софья Алексѣевна! А яйца должны быть крутыми?

— Софья Алексѣевна! А на чемъ лукъ поджаривать?

Въ промежуткахъ между работой, въ ожиданіи пирога, хозяйка умудрилась кое-кому изъ насъ предложить чаю. Постепенно, пока пирогъ пекся, на туалетномъ столикѣ появились закуски, маленькая бутылка зубровки, наливка, черный хлѣбъ… Возлѣ газовой плиты, стоявшей въ углу, толпился народъ, слѣдя за постепеннымъ подрумяниваніемъ тѣста. Въ другомъ углу, возлѣ зубровки, тоже толпился народъ, поглядывая на бутылки. У стола, съ котораго счищалась мука и шли приготовленія къ пиршеству, тоже толпился народъ, поглядывая по сторонамъ вообще.

Засидѣлись мы у Софьи Алексѣевны до полуночи. Ѣли, пили, курили, бесѣдовали, пока вдругъ хозяйка не покачнулась и, взявшись за голову, съ виноватой улыбкой не сказала:

— Господа! Мнѣ нехорошо…

Конечно, ничего особеннаго съ ней не случилось. Просто головная боль, шумъ въ ушахъ, легкое головокруженіе. Уложивъ ее на постель и давъ принять пирамидона, мы усѣлись вокругь кровати съ рюмками въ рукахъ, съ тарелочками для пирога, начали подбодрять больную, стараясь развеселить ее, занять смѣшными исторіями, анекдотами.

А когда уходили, долго дружески трясли ее за руку, совѣтовали держаться молодцомъ, не болѣть. А она попрежнему виновато улыбалась, слабымъ голосомъ благодарила за посѣщеніе. И, протягивая руку Павлу Андреевичу, растроганно произнесла:

— А вамъ, Павелъ Андреевичъ, особенно благодарна я за пирамидонъ.

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №1947, 1 октября 1930.

Visits: 17