Въ это время, около четырехъ часовъ пополудни, длинные ходы метро пустынны, гулки. Влажнымъ отблескомъ отвѣчаетъ огнямъ электрическихъ лампочекъ изразцовая облицовка широкихъ сводовъ. Воздухъ густъ и тяжелъ въ подземной прохладѣ. Ѣдкій запахъ идетъ отъ мокраго каменистаго пола, надъ которымъ со швабрами въ рукахъ лѣниво шевелятся уборщицы, напоминая своимъ страннымъ нарядомъ форму женскаго ударнаго батальона. И внизу возлѣ рельсъ тишина, тотъ же безжизненный отблескъ, сѣрая полоса свободной платформы съ грудами наметанныхъ у стѣнъ разноцвѣтныхъ билетиковъ.

Иногда гдѣ-то сверху загрохочетъ, пробѣжитъ дрожью надъ сводами… Это линія корреспондансъ. У входа зѣвающая амазонка, сидя на стулѣ верхомъ, вдругъ протяжно спроситъ о чемъ-то подругу съ сосѣдняго перрона, сладко зѣвнетъ, щелкнетъ по привычкѣ зубами контрольныхъ щипцовъ. И снова тихо.

Въ этотъ часъ, когда нѣтъ пассажировъ, и отдѣльныя фигуры людей тонутъ въ кафельномъ просторѣ, будто погруженные въ пустую гигантскую ванну, — ярче выделяются надписи, громче кричатъ беззвучные объявленія-плакаты. Гуси съ неуклюжими оранжевыми лапами безпечно глядятъ на коробку съ пате де фуа гра, не подозрѣвая, что тамъ, внутри, таятся ихъ собственные потроха. Какая-то пресыщенная дама типа царицы Тамары флиртуетъ съ добродушнымъ медвѣдемъ, кормя его лучшими въ мірѣ бисквитами. Тамъ и сямъ со стѣны глядятъ круглыя рожи луны, то искренне плачущей отъ отсутствія крема для своего мѣднаго лика, то съ вожделѣніемъ выглядывающей вдругъ изъ-за занавѣски окна на аппетитныя итальянскія макароны. Нѣсколько взрослыхъ безнадежныхъ идіотовъ, расположившихся между луной и шоколаднымъ земнымъ шаромъ, торопливо дѣлаютъ масляной краской надписи на пиджакахъ одинъ у другого; какая-то истерическая женщина, поднявъ руку къ небу, надъ которымъ прибита таблица «дефансъ де краше», благимъ матомъ извѣщаетъ вселенную о ежедневномъ выходѣ «Котидьенъ»; а вслѣдъ за нею лучшія во вселенной консервы, вина, ликеры, сыры; пилюли для борьбы съ этими ликерами, винами, сырами. И на скамьяхъ вмѣсто забытаго гимна: «Allons enfants» въѣвшаяся глѵбоко въ сознаніе гражданъ реклама: «Allez frères».

***

Я вхожу въ почти пустой вагонъ, блещущій ненужными огнями. Тамъ, гдѣ-то въ глубинѣ, сидитъ одинокій господинъ, уныло смотритъ на сѣрыя стѣны тунеля, съ сопровождаюшимъ поѣздъ назойливымъ Дю Бонне; возлѣ входа на скамьяхъ — двѣ дамы. Говорятъ повышенно громко, не стѣсняясь, будто переговариваются съ противоположныхъ береговъ бурной горной рѣки. И не знай я русскаго языка, я все равно догадался бы, кто эти иностранки.

Вѣдь только русскіе бѣженцы чувствцуютъ себя въ мечущихся вагонахъ Европы совершенно свободно, какъ дома. Другіе народы пока еше не привыкли.

— И что же, дорогая? Устроился?

— Ну да. Превосходно! Второй годъ служитъ въ Шарлоттенбургѣ приказчикомъ. А главное — за квартиру ни одной марки не платитъ. Вы представляете, милочка, какое это преимущество — не платить за квартиру?

— Ахъ, дорогая моя! Кто же можетъ это себѣ не представить? У насъ съ Котикомъ на комнату треть денегь уходитъ… И то считаемъ, что очень удачно нашли. А какъ онъ? Въ долгъ зачисляетъ? Или принципіально кочуетъ?

— Кочуетъ? Совсѣмъ не кочуетъ. И совершенно не въ долгъ. Жоржъ такъ всегда щепетиленъ, онъ во всемъ всегда такъ деликатенъ… Но развѣ его вина, если нѣмка-хозяйка вздумала на старости лѣтъ сдѣлаться русской помѣщицей? Узнала, что у Жоржа въ Воронежской губериіи 4000 десятинъ, и сама предложила: она не беретъ ничего за комнату, а онъ каждые три мѣсяца взамѣнъ платы даритъ ей по сто десятинъ.

— По сто? Да что вы, дорогая моя? Но вѣдь это грабежъ!

— Что подѣлаешь, милочка. Жоржъ самъ сознаетъ, что дорого. Но если не хватаетъ на жизнь?

— Да, но это шантажъ! Это мошенничество! Намъ самимъ съ Котикомъ деньги нужны. Очень нужны… Но сто десятинъ — это безразсудно, дорогая моя! Вы посчитайте — сто въ три мѣсяца — это четыреста въ годъ? Значитъ, въ десять лѣтъ — все имѣніе? А потомъ что?

Разореніе полное? Ни кола, ни двора? Безъ угла, гдѣ можно приклонить голову на старости лѣтъ?

Дамы смолкли на время. Одна, негодующая, строго посмотрѣла на промелькнувшій перронъ, презрительно произнесла вслухъ названіе станціи. Другая, задумчивая, осторожно скосила на меня глаза и, догадавшись, что я англичанинъ, громко заговорила опять:

— Ну, а какъ Константинъ Сергѣевичъ? Здоровъ? Ѣздитъ по-прежнему?

— Спасибо. Мотается.

— Лѣтомъ, навѣрно, затишье съ такси?

— Нѣтъ, не скажите… Какъ когда. Иногда даже случается вдругъ и хорошо привезетъ. Вотъ позавчера, напримѣръ, сто франковъ заработалъ сверхъ таксы.

— Въ самомъ дѣлѣ? Отъ кого же? Отъ кутящихъ монмартрцевъ?

— Нѣтъ… отъ американца-туриста.

— Ахъ эти американцы! Послѣ налога на картъ д-идантитэ видѣть ихъ не могу! [1] Все изъ-за нихъ, этихъ негодныхъ… А почему раскошелился? Пьянъ былъ? Или бумажникъ на сидѣньи забылъ?

— О, нѣтъ, никакого бумажника. И трезвъ совершенно, днемъ дѣло было. Когда, понимаете, узналъ, что Котикъ говоритъ по-англійски, страшно обрадовался. Влѣзъ въ автомобиль, предлагаетъ, скажите мнѣ все, что есть интереснаго и городѣ. Только обо всемъ разскажите подробно: объ исторіи, о географіи, объ архитектурѣ. Я, говоритъ, за исторію и архитектуру отдѣльно плачу. Котикъ, вы сами понимаете, хотя и генералъ, но совершенно не обязанъ знать подробности французской исторіи. Кое-что про Людовика помнитъ, конечно, кое-что про Генриховъ, про Наполеона… Но детали… Сначала хотѣлъ даже отказаться, а потомъ совершенно справедливо рѣшилъ: съ какой стати? Изъ-за американцевъ дороговизна, изъ-за нихъ 375, изъ-за нихъ два блюда въ ресторанѣ, нашей союзницѣ Франціи они даже пустяшнаго долга простить не хотятъ, а Котикъ будетъ вдругъ джентльмена разыгрывать? Посадилъ онъ американца рядомъ съ собой и давай болвана возить. «Это что»? — спрашиваетъ тотъ. «Это — пласъ де ла Конкордъ». «Чѣмъ замѣчательна»? «Людовика казнили здѣсь». «Въ самомъ дѣлѣ? Въ какой именно точкѣ»? «Вотъ въ этой. У входа въ метро». «Ага! Отлично. Ѣдемъ дальше». Останавливаются у Опера. «Это что»? «Опера». «Когда построена»? Котикъ сначала задумался, а потомъ припомнилъ 375 и со злостью говорить: «Въ 375-мъ». «Что вы? Такъ давно? Кто строилъ?» «Пипинъ Короткій». «Ого! Короткій, а какое огромное зданіе! Какой стиль?» «Ампиръ съ рококо». «Дальше!»

Возилъ такъ мой Котикъ дурака этого часа два, если не три, вездѣ побывалъ. И говоритъ, что только первые полчаса было немного неловко. А затѣмъ, какъ пошелъ, какъ пошелъ!.. Самъ даже сталъ удивляться, откуда только факты берутся? Чего онъ ему не показалъ, дорогая моя! У парка Монсо подробно разсказалъ, какъ Генрихъ Птицеловъ силками скворцовъ ловилъ; въ паркѣ Шомонъ про Филиппа Красиваго и про всѣ его свиданья вспомнилъ. Относительно Наполеона десять домовъ показалъ наудачу: здѣсь съ мадамъ Санъ-Женъ познакомился, тутъ съ Жозефиной поцѣловался, въ этомъ мѣстѣ задумалъ африканскій походъ. А у плошали Клиши, когда американецъ уже разсчитывался, Котикъ такъ разошелся, представьте, что пуръ ла бонъ бушъ самъ на прощанье сказалъ: «видите, сэръ, это мѣсто, гдѣ автобусъ стоитъ? Тутъ король Людовикъ Четырнадцатый свою знаменитую фразу сказалъ: «Л-эта сэ муа». Компренэ ву?»

Дамы вышли на конечной станціи и вмѣстѣ со мной. Шли по длинному корридору бодро, увѣренно, громко стуча каблучками. Говорили о томъ. что хорошо было бы открыть мэзонъ де кутюръ, а для фирмы пригласить мадемуазель Полежаеву, такъ какъ теперь ее вся публика знаетъ. Перешли съ мэзонъ де кутюръ на автоматическія спичечницы, который удачно дѣлаетъ знакомый полковникъ. И когда, наконеиъ, выбрались въ вестибюль, одна съ завистью оглянула огромный залъ, съ многочисленными входами въ разныя стороны, вздохнула, произнесла:

— Неправда-ли глупо, милочка, что столько свободнаго мѣста пропадаетъ?

И не ожидая отъ сосѣдки вопроса, добавила:

— Изъ каждаго такого входа въ метро я бы десять уютныхъ квартирокъ устроила!

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №482, 27 сентября 1926.

[1] Carte d’identité (фр.) — видъ на жительство. Въ 1926 г. видъ на жительство былъ обложенъ налогомъ въ 375 франковъ — одинаково для, скажемъ, американцевъ и русскихъ бѣженцевъ.

Visits: 17