Опять очередная непріятность: подъ окномъ у меня распустилась сирень.

Нѣсколько лѣтъ назадъ это былъ милый небольшой кустикъ, не вызывавшій никакого раздраженія. Поднимался онъ чуть-чуть выше подоконника, цвѣлъ скромно, умѣренно, всего тремя-четырьмя гроздьями.

И когда я писалъ очередную статью «Близкій конецъ большевизма», сирень эта не заслоняла мнѣ общаго вида нашего сада.

Такъ хорошо было — смотришь вдаль, задумаешься и начнешь выводить:

«Нынѣшній хозяйственный кризисъ въ совѣтской Россіи несомнѣнно указываетъ, что»…

Но воть прошло два года. Сирень добралась до середины окна, прикрыла виднѣвшуюся въ глубинѣ сада черешню, отхватила часть яблони. Опять зацвѣла. А я, помню, писалъ:

«Небывало-тяжкое финансовое положеніе Кремля съ неопровержимой ясностью указываетъ, что…»

Еще два года проскочило. Съ какой-то изумительно-бѣшеной скоростью, соединенной съ монотонностью жизни. Сирень уперлась въ небо, прикрыла верхнее стекло, гдѣ въ русскихъ окнахъ полагается форточка. Бѣлыя вѣтки цвѣтовъ облѣпили деревцо со всѣхъ сторонъ, превратились въ сплошные букеты…

А я сидѣлъ и писалъ:

«Волна негодованія, охватившая все россійское населеніе, съ несомнѣнностью указываетъ…»

Въ этомъ году, сейчасъ, изъ-за листьевъ сирени я уже не вижу не только яблони, черешни и сосны, но даже высокаго окна сосѣдняго дома, откуда на меня любить поглядывать старушка Бине, думая, что я занимаюсь бухгалтеріей. Сквозь цвѣты, когда ихъ раскачиваетъ вѣтеръ, можно замѣтить просвѣты неба, будто кто-то вышивастъ капризную голубую мережку. И при открытомъ окнѣ настойчивый ароматъ ходить вокругъ моей головы, забирается въ ноздри, мѣшаетъ работать.

А между тѣмъ, время не ждетъ, нужно спѣшно писать, въ связи съ проваломъ колхозовъ:

«Нелѣпая политика въ деревнѣ, въ связи съ грознымъ недосѣвомъ, съ несомнѣнностью указываетъ…»

Я-то хорошо знаю, что россійская исторія ничего общаго не имѣетъ съ логикой и потому не особенно огорчаюсь неудачѣ своихъ предсказаній. Но сколько, все-таки, весенъ промелкнуло! Сколько сирени отцвѣло и зацвѣло снова!

А мы все сидимъ.

И главное, какъ время бѣжитъ!

Будто не движеніе величавой колесницы исторіи, а ипподромъ.

Только что была прошлогодняя весна. Совсѣмъ недавно цвѣли черешни, яблони. Недавно по-весеннему щебетали птицы. Случайный гастролеръ соловей пѣлъ что-то по-французски, не то въ стилѣ Дебюсси, не то въ стилѣ Равеля.

И вотъ опять.

Чортъ побери!

Имъ, этимъ кустамъ и деревьямъ, хорошо: цвѣтутъ каждый годъ. Принарядятся. одѣнутся, напудрятъ парики, распустятъ бѣлоснѣжные кринолины. А я?

Каждую весну подхожу къ зеркалу, заглядываю въ него и противно становится.

Въ маѣ 22-го года, при совѣтскомъ экономическомъ кризисѣ, было всего нѣсколько сѣдыхъ волосъ. Въ маѣ 27-го, при финансовыхъ затрудненіяхъ, — около сотни. Въ 28-мъ, при всеобщей разрухѣ, на вискахъ побѣлѣло. А теперь, при народномъ возмущеніи, цѣлые бѣлые пучки въ разныхъ мѣстахъ.

Правда, здѣсь, въ Европѣ, на возрастъ смотрятъ иначе, чѣмъ у насъ. Человѣкъ въ пятьдесятъ лѣтъ у нихъ еще добрый молодецъ, л-омъ а маріе. Мужчина сорока лѣтъ, хотя и не молодой человѣкъ, но человѣкъ молодой.

А все-таки, куда несется проклятое время? Сережка, котораго я зналъ въ Болгаріи дряннымъ мальчишкой въ короткихъ штанишкахъ, уже бреется, негодяй, кончаетъ высшую школу. Малютка Женя въ прошломъ году вышла замужъ, Наташа не только научилась говорить, но печатаетъ уже на машинкѣ въ бюро. И всѣ эти крошечныя милыя существа на глазахъ превращаются въ здоровенныхъ дѣтинъ, выпираютъ насъ, взрослыхъ, толкаютъ неизвѣстно куда…

А сирень цвѣтетъ, цвѣтетъ да цвѣтетъ. Сначала доходила до подоконника, теперь заняла все окно, заслонила садъ, небо, чужой домъ, откуда мадамъ Бине наблюдала, какъ я за письменнымъ столомъ занимаюсь бухгалтеріей.

Господи! Какихъ же предѣловъ достигнетъ дерево, когда всеобщее возмущеніе, финансовый кризисъ и экономическая разруха возымѣютъ, наконецъ, свое дѣйствіе?

Неужели такъ мы съ нимъ и засохнемъ?

А. Ренниковъ.
Возрожденіе, №1800, 7 мая 1930.

Views: 9