Случайно познакомился съ извѣстнымъ французскимъ кинорежиссеромъ — мсье Жуэ, большимъ любителемъ фильмъ изъ русской жизни.

Это онъ поставилъ нѣсколько лѣть назадъ нашумѣвшія картины «Княжна Василія» и «Бѣдность не пророкъ» (Ла поврете н-э па з-енъ профэтъ).

Самъ мсье Жуэ въ Россіи никогда не былъ и, какъ видно, при собираніи бытовыхъ матеріаловъ ни съ кѣмъ изъ русскихъ людей не бесѣдовалъ. Однако, какъ онъ говоритъ, у него до сихъ поръ былъ отличный козырь:

Его дѣдъ участвовалъ въ Крымской кампаніи и собственнолично бралъ приступомъ Малаховъ курганъ.

Познакомились мы съ мсье Жуэ, разговорились. И при прощаніи я, по скверной русской привычкѣ, предложилъ ему зайти какъ-нибудь ко мнѣ продолжить бесѣду.

Казалось бы, это была простая формальность. А Жуэ, между тѣмъ, принялъ предложеніе радостно, попросилъ назначить время, когда можно прійти.

— Я бы очень хотѣлъ окунуться хоть разъ къ мистику славянскаго быта, — записавъ день и часъ, пояснилъ онъ.

Я шелъ домой съ тяжелымъ чувствомъ. Во-первыхъ, пропадетъ цѣлый вечеръ. А, во вторыхъ, все равно мсье Жуэ будетъ ставить картины такъ, какъ захочетъ. Объ этомъ говоритъ и чрезвычайное самоудовлетвореніе, разлитое по всему его лицу, и то чисто-европейское упрямство, съ которымъ онъ придерживается взглядовъ покойнаго дѣда.

— Погоди жъ, — злобно бормоталъ я, подходя къ своей квартирѣ, — Будешь ты у меня знать «Бѣдность не пророкъ» и «Княжну Василія»…

Къ четвергу для пріема Жуэ я не поскупился па расходы по устройству русскаго быта. Купилъ водки, налилъ ее въ самоварь, въ самоварную трубу вставилъ цвѣты; въ столовой надъ горячей желѣзной печкой, въ видѣ полатей, протянулъ длинную доску, подперевъ ее съ двухъ сторонъ чемоданами; буфетный шкапъ передвинулъ изъ угла къ окну, а уголъ задрапировалъ красной матеріей; затѣмъ приготовилъ кое-что изъ ѣды и питья: разбавилъ кофе виномъ, въ чайникъ насыпалъ вмѣстѣ съ чаемъ корицы и перца, на столѣ расположилъ два національныхъ блюда: кусокъ сырого тѣста, съ воткнутой въ него свѣчей, и глубокую чашку съ виноградомъ, облитымъ прованскимъ масломъ.

Была не была. Самъ буду ѣсть, самъ буду пить, но покажу ему мистику.

Жуэ явился аккуратно. Минута въ минуту. Вошелъ въ переднюю, самодовольно поздоровался, съ любопытствомъ оглядѣлъ стѣны.

— А пѣтушекъ гдѣ? — дѣловито спросилъ онъ.

— Пѣтушекъ спрятанъ, мсье, — грустно сказалъ я, помогая гостю снять пальто. — На собраніи въ Трокадеро мы, русскіе, поклялись другъ другу, что, пока Россія не возстановится, пѣтушковъ выставлять никто не будетъ.

Затѣмъ я отошелъ въ сторону, поочередно взялъ со столика заранѣе приготовленныя туфли, метлу, ключи, каракулевую шапку, халатъ и торжественно заговорилъ, отвѣсивъ низкій поклонъ:

— Братъ мой, дорогой и любимый! Вступая въ скромное жилище русскаго человѣка, не откажи отнестись съ уваженіемъ къ его священнымъ обычаямъ.

— Съ удовольствіемъ, мсье — растроганно пробормоталъ Жуэ.

— Сначала сними, братъ мой, брюки, пиджакъ и надѣнь этотъ халатъ человѣческой дружбы. Затѣмъ накрой голову шапкой согласія и мира. Пока ты находишься въ домѣ, не снимай ея, прошу, чтобы не оскорбить очага.

— О, мсье. Конечно. Какъ можно!

— Башмаки тоже оставь, брать мой. Надѣнь вмѣсто нихъ туфли мягкой сердечности. Теперь, когда все готово, я передаю тебѣ вотъ эти ключи. Хода по дому, открывай все, что угодно. Не прибѣгай только къ помощи вотъ этого маленькаго ключика. Пользованіе имъ угрожаетъ тебѣ смертью, братъ мой.

— Вотъ этимъ? — поблѣднѣлъ Жуэ, со страхомъ разглядывая ключъ. — Хорошо. А метла на что?

— Эта метла, братъ мой, указываетъ, что ты, какъ гость, можешь вымести изъ квартиры все, что захочешь, не исключая хозяина. Возьми метлу въ руки, братъ мой, и идемъ. Я посажу тебя въ красный уголъ, гдѣ ты вкусишь наше національное питье и ѣду.

Онъ сидѣлъ въ столовой въ углу, задрапированномъ красной матеріей, съ жуткимъ любопытствомъ оглядывался, ожидая, что будетъ. А я, вынувъ изъ кармана платокъ, поднялъ руку, въ легкихъ воздушныхъ па русскаго танца прошелся по комнатѣ и затѣмъ сталъ потчевать гостя.

— Русскій калачъ, — склонившись на одно колѣно, произнесъ я, подавая на тарелкѣ сырое тѣсто. — Ѣшь, братъ мой.

— Мерси бьешь, — пробормоталъ Жуэ, поднося тарелку къ глазамъ. — Только это же сырое, мсье.

— Тотъ, кто въ первый разъ входитъ въ русскій домъ, тотъ ѣсть сырое. Кто входитъ во второй разъ, ѣстъ печеное.

Я зажегъ свѣчу и, держа ее въ рукѣ, терпѣливо ждалъ, пока Жуэ проглотитъ. Затѣмъ поочередно далъ гостю рюмку водки, чашку кофе съ виномъ, чаю съ корицей и перцемъ и, наконецъ, началъ угощать виноградомъ.

— Уиль д-оливъ? — вздрогнулъ онъ, поднявъ кисть и замѣтивъ, что съ нея что-то капаетъ.

— Уиль д-оливъ съ виноградомъ, братъ мой.

— Я не могу ѣсть, мсье. Я очень сытъ.

— Брать мой! Ты оскорбляешь очагъ!

— Мсье! Честное слово не хочется! Дайте лучше водки… Или вина…

Чрезъ полчаса я объявилъ, что офиціальная церемонія окончилась, придвинулъ въ красному углу маленькій столикъ, переставилъ на него самоваръ, самъ легъ на полати надъ желѣзной печкой, и мы стали мирно бесѣдовать.

— Проклятая рана! — потирая лѣвую ногу, со вздохомъ произнесъ я. — Уже пятнадцать лѣтъ прошло, а до сихъ лоръ болитъ мѣсто отъ укуса бѣлаго медвѣдя.

— А гдѣ васъ бѣлый медвѣдѣ укусилъ, мсье?

— Въ Петербургѣ на Невскомъ. Вышелъ, знаете, какъ-то изъ дому и впопыхахъ забылъ взять ружье. А тутъ, какъ нарочно, цѣлая вереница медвѣдей. Идутъ, зубами щелкаютъ. Двѣсти человѣкъ при мнѣ разорвали. А, вотъ хотите, мсье, разскажу случай?… Какъ мы охотились въ Петергофѣ на кабановъ… Было это давно, лѣтъ двадцать назадъ… Въ охотѣ участвовалъ я, графъ Малюта де Скуратовъ и депутатъ Думы Павелъ Милюковъ, прозванный за свою храбрость Николаевичемъ…

Около десяти часовъ въ квартиру ко мнѣ постучали. Пришли неожиданно гости: Кудрявкинъ съ женой.

Ничего не подозрѣвая, Кудрявкины поздоровались, вошли въ столовую… И увидѣли въ красномъ углу мсье Жуэ: въ халатѣ, въ каракулевой шапкѣ, съ метлой въ одной рукѣ, съ рюмкой водки въ другой.

— Это что за чучело? — отступая къ дверямъ, прошептала Кудрявкина.

— Ничего, ничего… Это иностранецъ въ гостяхъ у русскаго варвара…

Остатокъ вечера, какъ легко догадаться, мы провели очень весело. Кудрявкинъ, вспомнивъ свое аристократическое прошлое, громко игралъ на гребешкѣ, приложивъ къ нему папиросную бумагу. Мадамъ Кудрявкина, тряхнувъ стариной и этикетомъ придворнаго быта, бойко хлопала въ ладоши. А мсье Жуэ, несмотря на халатъ и на метлу, лихо танцовалъ русскую…

А. Ренниковъ
Возрожденіе, №1243, 1928

Visits: 26