Поговоримъ нѣсколько подробнѣй о человѣкѣ, сдѣлавшемъ фашизмъ и олицетворяющемъ его собою.

Могущество Муссолини заключается въ твердой вѣрности его самому себѣ, въ томъ, что его политика и его существо едино суть. За тридцать (а, пожалуй, и больше) лѣтъ политической жизни Европы онъ — едва ли не первый глава государства, который не обѣщаетъ своему народу больше того, что онъ въ состояніи исполнить, но то, что однажды обѣщалъ, исполнитъ непремѣнно и быстро.

Характеръ Муссолини принадлежитъ къ числу тѣхъ, которые въ концѣ прошлаго вѣка, съ легкой руки Ницше, стали слыть «сверхчеловѣческими». А такіе люди, въ какихъ бы условіяхъ жизни ни были, всегда и всюду суть Цезари, предпочитающіе быть первыми въ деревнѣ, чѣмъ вторыми въ городѣ. Я немного (очень немного) зналъ Муссолини, когда онъ былъ соціалистомъ и редактировалъ «Аванти». Слышать же о немъ въ ту пору отъ товарищей и сотрудниковъ приходилось очень много. И тогда, въ партіи и редакціи, онъ, молодой, едва двадцатипятилѣтній, былъ нисколько не меньше Цезаремъ, чѣмъ теперь, въ римскомъ палаццо Киджи, какъ глава правительства, держатель пяти министерствъ и полный диктаторъ Италіи.

Муссолини человѣкъ желѣзной воли, а потому и желѣзной сдержанности. Но именно въ сдержанности его есть нѣчто, предупреждающее всякаго, кто приходитъ съ нимь такъ или иначе въ соприкосновеніе, о большой осторожности.

Онъ крѣпко закованъ въ дисциплину политическаго дѣятеля большой руки, но не дай Богъ довести «дуче» до такой точки раздраженія, чтобы темпераментъ вырвался наружу и далъ себѣ волю. Подобно Наполеону, который въ такія минуты забывалъ въ себѣ французскаго императора, вновь становится корсиканцемъ и ругался итальянскими площадными словами, Муссолини превращается изъ «кузена короля» съ цѣпью св. Аннунціаты на шеѣ въ бѣшенаго простолюдина-романьола, не стѣсняющагося ни въ выраженіяхъ, ни въ жестахъ.

Когда милые друзья угостили его «ошибкою хуже преступленія», убійствомъ Маттеоти, Муссолини не выдержалъ дикой неожиданности и забушевалъ, какъ раненый вепрь. Наѣзжіе изъ Рима фашисты, смѣясь, разсказывали, что яростный министръ-президентъ нанесъ большой убытокъ казнѣ, такъ какъ, въ ослѣпленіи гнѣвомъ, переколотилъ о полъ неистовое количество чернильницъ въ своей канцеляріи, и на весь день ея персоналъ разбѣжался и попрятался со страха, робко выжидая, когда обезсилѣетъ первый бѣшеный гнѣвъ «цезаря».

Когда молодой Муссолини былъ еще только «первымъ въ деревнѣ», такія же точно сцены съ летающими чернильницами и прессъ-папье повторялись у него время отъ времени и въ соціалистическомъ лидерствѣ и редакторствѣ. И точно такъ же, какъ теперь, принимались съ виноватой покорностью, за должное.

Ему, даже яростному, не измѣняетъ его необыкновенный логическій даръ — освѣтить передѣ виновнымъ сотрудникомъ ли, подчиненнымъ ли, нелѣпость и вредъ, причиненные имъ въ самовольномъ умничаньѣ, — доказать «виноватость». Почему, вслѣдъ за жестокой драмой, слѣдуетъ обычно условное примиреніе на компромиссѣ нѣкоторой кары. Временной, ибо Муссолини своими людьми, способными и преданнными, дорожитъ и терять ихъ не любитъ. [1]

Виноватые (Федерцони, Де-Векки и проч.) сдаютъ посты, на которыхъ они проштрафились, и перемѣщаются на другіе: одинъ получаетъ, вмѣсто портфеля внутреннихъ дѣлъ, министерство колоній, другой ѣдетъ генералъ-губернаторомъ въ Сомалію и т. п. А Муссолини опять входитъ въ колею своей ровной и твердой дѣловитости, привычной смотрѣть на окружающую среду сверху внизъ, съ высоты сознательнаго превосходства, а, слѣдовательно, и съ нѣкоторой снисходительностью.

Послѣ четверти вѣка близкаго созерцанія русскаго революціоннаго движенія и нѣкотораго участія въ немъ, я рѣшительно не въ состояніи припомнить ни одного въ немъ дѣятеля, о комъ можно было бы сказать, что если бы человѣкъ подобнаго ума, дарованій и воли бросилъ революцію и вмѣсто отрицанія и разрушенія посвятилъ себя дѣлу порядка, то оказался бы замѣчательнымъ государственнымъ строителемъ. Какого-нибудь изъ трехъ качествъ не доставало, а случалось, увы, — что и всѣхъ трехъ. И чаще всего — воли.

Самымъ сильными волевымъ явленіемъ русской революціи былъ, конечно, Ленинъ. Но, со своимъ посредственнымъ, несамостоятельнымъ, узкимъ, тупо-педантическимъ умомъ, при полномъ отсутствіи эстетическаго элемента въ натурѣ, онъ никуда не годился, кромѣ революціи, и ни на что, кромѣ разрушеній.

Такихъ революціонныхъ именъ, которыхъ отпаденіе и выбытіе изъ революціи было бы для нея великимъ несчастіемъ, можно насчитать великое множество, но нѣтъ ни одного, которое можно было бы вообразить удачливымъ на созидательной государственной работѣ. И конечно, ужъ въ особенности, въ формѣ диктатуры. Пятилѣтіе 1917 — 1922 года, ликвидировавшее старую русскую революцію, выявило это совершенно наглядно.

Подобно своимъ предкамъ, Цезарю, Кромвелю, Наполеону, Муссолини — сынъ революціи. Но, подобно имъ же, его гармонически цѣльная властность не могла ужиться съ революціей, а тѣмъ болѣе — съ соціалистической. Разрывъ Муссолини съ соціалистами опредѣлила война, поставивъ передъ нимъ выборъ: или — на войну вмѣстѣ съ націей, за Отечество; или съ Циммервальдомъ — противъ войны, противъ націи, противъ Отечества.

Средняго исхода не было. Да и не такой человѣкъ Муссолини, чтобы удовлетворить свою совѣсть располовиненнымъ служеніемъ избранной идеѣ. Онъ остался съ націей, въ культѣ Отечества, и выбросилъ за окно свой соціализмъ.

Для Италіи это было великимъ счастьемъ, а для соціализма итальянскаго не только тяжелымъ ударомъ, но и зловѣщимъ предзнаменованіемъ проигранной кампаніи. Если бы въ 1919 году во главѣ рабочей революціи стоялъ такой исключительно даровитый и энергичный организаторъ, какъ Муссолини, она, пожалуй, не развалилась бы пуфомъ послѣ двухмѣсячнаго торжества, предоставленнаго соціалистамъ старымъ ловкачемъ и политическимъ циникомъ Джолитти. Онъ поставилъ тогда карту большую и, какъ будто, очень рискованную но въ сущности вѣрную, безошибочно расчитавъ, что революція должна истощиться отъ своего, непосильнаго ей, успѣха: рабочіе не выдержатъ долго своей побѣдной самоуправности и самодѣятельности, равносильныхъ полному краху производствъ и пріостановкѣ промышленности въ странѣ.

Италія — не Россія, гдѣ оказалось возможнымъ содержать революцію рабочаго класса, по малочисленности его, на счетъ ограбленія всего прочаго населенія; и гдѣ теперь «диктатуру пролетаріата» окупаетъ годъ за годомъ своею седьмою сдираемою шкурою извѣчный плательщикъ — мужикъ, болЬе, чѣмъ когда-либо, зажатый въ тиски налоговъ: «енъ достанетъ»! «енъ прокормитъ»! Въ Италіи слишкомъ мало этого кормильца-мужика, чтобы соціалистической революціи было выгодно сѣсть ему на шею.

«Пикколи боргези» не русскимъ буржуямъ чета, способность къ мѣстной сплоченности по общности интересовъ у нихъ въ крови, наслѣдственная отъ «колокольнаго патріотизма» коммунъ. Это сословіе, — даже не изъ жадности, а принципіально, именно по вѣковому воспитанію, ни единого сольдо не позволитъ взять у себя иначе, какъ съ бою.

Вѣдь фашизмъ-то, въ антикоммунистической кампаніи своей, а затѣмъ и въ антипарламентарной — опирался всецѣло на симпатіи этого класса и изъ нѣдръ его черпалъ своихъ лучшихъ бойцовъ и энергичнѣйшихъ пропагандистовъ.

Но за всѣми этими соображеніями, я все-таки повторяю: великое счастье Италіи, что большевицкая революція не имѣла здѣсь своего Муссолини, а настоящій Муссолини былъ противъ нея, учредивъ въ мартѣ 1919 года первые «Fasci italiani di combattimento». Найдись тогда у революціи сильный вождь-практикъ, она могла бы, если не побѣдить (этого не допустилъ бы, въ концѣ концовъ, здравый латинскій смыслъ націи), то затянуться гораздо дольше и сдѣлаться чуть ли не перманентною. А слѣдовательно, издырявить государственный порядокъ, бюджетъ, культурный прогрессъ и народное благосостояніе еще большими прорѣхами, чѣмъ тѣ, что теперь чинить приходится правительству фашистовъ съ «цезаремъ» Бенито Муссолини во главѣ.

Ниттіанско-Джолиттіанскій развалъ довелъ Италію до такого жалкаго состоянія, что въ 1921 — 22 гг. среди серьезныхъ и опытныхъ политиковъ-парламентаріевъ уже не находилось ни одного отвѣтственнаго охотника взять на себя организацію новаго правительства, и кормило государственнаго корабля чуть не насильно было всунуто въ руки бездарнѣйшаго и безличнѣйшаго Факта.

Страна, въ глухомъ броженіи, живо напоминала Россію 1917 года въ худшіе лѣтніе мѣсяцы Временнаго Правительства, съ тою разницею, что Италія не имѣла тогда даже и Керенскаго.

Факта держался только общимъ пониманіемъ, что, пади онъ, за спиною его уже и вовсе никого нѣтъ на смѣну. Пустота и — угрожающая тѣнь Нитти, съ большевицкими тенденціями, съ распахнутою дверью въ ленинизмъ, съ поворотомъ опять къ 1919 г. И, въ испугѣ передъ возможностью большевицкаго рецидива, даже соціалисты умѣренныхъ фракцій возлагали единую надежду на противовѣсъ подпольно возраставшаго фашизма, во множествѣ покидали свои партійныя группировки и записывались въ fasci.

Любопытно, что у насъ въ Лигуріи попятное отъ революціи движеніе развивалось особенно между рабочими, отрезвленными безработицей, которую подарили имъ послѣдствія 1919 года. Въ 1916 году, уѣзжая въ Россію, я оставилъ своихъ друзей, рабочихъ въ Спеціи и по левантинскому побережью де Кьявари, сплошь соціалистами. Въ 1922 г., возвратясь, я не нашелъ сохранившими вѣру и 25 процентовъ. Часть (худшая и незначительная) ушла въ коммунисты, — показные, халтурные, разумѣется, — и съ откровеннымъ цинизмомъ хвастала политическою двуличностью: на улицахъ и въ сборищахъ одна пѣсня, дома другая. Часть (большая, наиболѣе дѣльная и вліятельная) поправѣла настолько, что даже на меня, стараго пріятеля, смотрѣла нѣкоторое время (до моихъ публичныхъ выступленій противъ коммунистовъ) не безъ опасенія: не заразился ли синьоръ Алессандро, какъ русскій, будучи въ Россіи, окаяннымъ большевизмомъ?

[1] «Номенклатура», какъ видно, и при фашизмѣ была неприкосновенной и только перетасовывалась.

Александръ Амфитеатровъ.
Возрожденіе, № 843, 23 сентября 1927.

Visits: 25