Отличный способъ укрѣпленія нервовъ рекомендовалъ мнѣ знакомый продавецъ граммофонныхъ пластинокъ.

Такъ оказывается, знаменитый докторъ Куэ въ свое время «наговорилъ» на граммофонь рядъ сакраментальныхъ формулъ внушенія. И теперь любой владѣлецъ аппарата и дисковъ можетъ спокойно лѣчиться у себя на дому.

На случай физическаго недомоганія — будь то ревматизмъ или фурункулъ — есть пластинка, начинающаяся такими словами:

«Успокойтесь! съ каждымъ днемъ вамъ становится все лучше и лучше. Боли ваши стихаютъ. Вы ясно чувствуете улучшеніе во всемъ организмѣ…»

На случай безсонницы запись такая: «Вы ложитесь въ постель безъ боязни, что не заснете. Вы ощушаете необходимость глубокаго сна. Безпокойныя мысли покидаютъ ваше сознаніе. Вѣки тяжелѣютъ. Сонная истома охватываетъ организмъ…»

И, наконецъ, третья, въ видѣ мелодекламаціи подъ аккомпанементъ піанино, на случай общей нервной депрессіи:

«Съ каждымъ днемъ вы становитесь бодрѣе и бодрѣе. Движенія ваши рѣшительны. Ваше сознаніе ясно. Вы увѣрены въ успѣхѣ своего предпріятія. Ваша работа вамъ кажется легкой. Окружающіе васъ не раздражаютъ. У васъ достаточно энергіи для общенія съ міромъ…»

Нашелъ я двухъ поручителей-французовъ, взялъ въ магазинѣ на прокатъ граммофонъ, три пластинки — и рѣшилъ подвинтить себя. Въ самомъ дѣлѣ, надоѣло тянуть эту гнусную лямку: бронхитъ пятую недѣлю не проходитъ, при общеніи съ людьми раздражаюсь отъ всякаго пустяка, а безсонница уже второй <годъ?> не даетъ покоя, со времени кризиса.

Одну ночь думаешь о домохозяинѣ, какъ уплатить «термъ». Думаешь, думаешь… Ничего не выходилъ.

Другую ночь вспоминаешь молочницу. Тоже противно.

Третью ночь прачку… Еще хуже какъ<-то?>.

Иногда начнешь подсчитывать — кому ты долженъ, кто тебѣ долженъ, и <такъ?> до самаго утра ворочаешься: при дебетѣ на правую сторону, при кредитѣ на лѣвую.

Относительно одного только пункта у меня было сомнѣніе, когда бралъ граммофонъ: можетъ ли голосъ гипнотизера дѣйствовать не непосредственно, а пройти черезъ мертвую запись?

Сейчасъ, однако, по прошествіи трехъ недѣль опыта, записи приводятъ меня въ восторгъ. Раньше, до системы Куэ, бронхитъ обычно мучилъ не столько ощущеніемъ боли, сколько тревожнымъ вниманіемъ со стороны родныхъ и сосѣдей. Начнешь кашлять, и сейчасъ же появляется кто-нибудь со стаканомъ воды и кодеиномъ.

— На, прими! Закутай шею!

Теперь же, какъ только чувствую приступъ кашля, сейчасъ же схватываюсь за ручку граммофона. Крякъ, крякъ, крякъ. Ш-ш-ш… И Куэ начинаетъ:

«Успокойтесь! Съ каждымъ днемъ вамъ становится все лучше и лучше Вы ясно чувствуеіе улучшеніе во всемъ организмѣ…»

Говоритъ Куэ, говоритъ. И когда, наконецъ, изъ сосѣдней комнаты слышится озабоченный голосъ:

— Это ты опять кашлялъ?

— Нѣтъ, не я. Докторъ Куэ.

Борьба съ безсонницей при помощи пластинки налажена у меня тоже недурно. Поздней ночью, ложась спать часа въ два, ставлю я аппаратъ на ночной столикъ, тушу свѣтъ и жду часъ или два.

Если сонъ самъ собою приходитъ, Куэ отдыхаетъ. Если же часы на башнѣ мэріи уже бьютъ четыре, а изъ головы не выходятъ домохозяинъ и прачка, я тихо приподнимаюсь, переставляю рычагъ… Куэ начинаетъ увѣренно-громко:

«Вы ложитесь спать безъ боязни… Безпокойныя мысли покидаютъ ваше сознаніе…»

И, о чудо! Все вокругъ во всемъ домѣ почему-то въ движеніи. Двери хлопаютъ. Дѣти плачутъ. Кто-то протяжно стонетъ, бранится, очевидно — семейная сцена.

А я засыпаю. Безъ боязни. Съ отяжелѣвшими вѣками. Съ сонной истомой во всемъ организмѣ.

Недостатокъ мѣста не даетъ, къ сожалѣнію, возможности разсказать во всѣхъ деталяхъ, какъ чудодѣйственно дѣйствуетъ на меня третья пластинка — для общаго укрѣпленія нервовъ при общеніи съ міромъ. Но скажу вкратцѣ — это дѣйствительно, магія. Носишь аппаратъ съ собой всюду, встрѣтишься съ какимъ-нибудь нахаломъ, выслушаешь кучу непріятностей… Въ другое время, при вспыльчивости, Богъ знаетъ, что могло бы произойти.

А тутъ въ отвѣтъ торопливо раскроешь ящичекъ, быстро заведешь: крякъ, крякъ, крякъ. Куэ заговоритъ:

— Ш… ш… ш… Окружающіе васъ не раздражаютъ. Ш.. ш… ш…У васъ достаточно энергіи для общенія съ міромъ…

И сразу негодованье проходитъ Проходитъ не только въ столкновеніяхъ съ грубыми типами, но даже тогда, когда скромная начинающая романистка принесетъ вдругъ тетрадь и попроситъ кое-что внимательно выслушать.

Она читаетъ. Куэ говоритъ. Аппаратъ — ш-ш… Рычагъ время отъ времени «крукъ, крукъ…» А я сижу, покорно улыбаюсь и думаю:

— Нѣтъ, при современномъ состояніи науки обязательно нужно имѣть граммофонъ!

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2469, 6 марта 1932.

Hits: 7

Часъ ночи: слабый шумъ винтовъ по носу. Черезъ нѣсколько минутъ затихъ по тому же направленію.

1 час. 30 мин.: открытъ на 10 минутъ кислородъ.

2 часа 30 мин.: болѣе сильный шумъ винтовъ справа по носу. Быстро приближается. Разбудили командира. Повидимому, большой грузовой пароходъ. Благополучно прошелъ въ нѣсколькихъ стахъ метрахъ по правому борту.

3 час. 16 мин.: едва слышны отдаленные взрывы слѣва по борту.

3 часа 25 мин.: еще нѣсколько слабыхъ взрывовъ по тому же направленію.

3 часа 50 мин.: открытъ на 10 минуть кислородъ.

4 часа: смѣна вахты.

Эти лаконическіе, но для подводника многозначущія строки прочелъ въ вахтенномъ журналѣ только что вступившій на вахту молодой офицеръ германской подводной лодки «U. 62». Послѣ труднаго и опаснаго похода у англійскихъ береговъ лодка проводила ночь на отдыхѣ, лежа на днѣ. Это единственный способъ для подводной лодки, оперирующей у непріятельскихъ береговъ, отдохнуть, т. к. держаться подъ водой утомительно, требуетъ усилій со стороны значительной части немногочисленной команды, уже переутомленной, и траты драгоцѣнныхъ запасовъ электрическаго тока изъ аккумуляторовъ; подняться же на поверхность — это большей частью значитъ уже быть въ бою. Поэтому часто германскіе командиры клали свои лодки на твердое песчаное дно не на слишкомъ большой, но на достаточной глубинѣ, чтобы съ одной стороны лодка не была бы раздавлена на тяжестью, воды, а съ другой не была бы замѣчена съ поверхности дозорными судами, а особенно авіонами, которые своимъ внимательнымъ, пронизывающимъ воду окомъ видятъ насквозь на глубину до 20-30 метровъ, если море спокойно и вода достаточно прозрачна. Вотъ и лежитъ себѣ спокойно, въ полной безопасности уставшая отъ боевъ и походовъ подводная лодка на днѣ моря.

Тутъ вѣчная ночь. Солнце, жизнь, война, весь міръ ушли въ какую-то нирвану. Здѣсь царство сна. Въ полутьмѣ, на тускломъ фонѣ нѣсколькихъ замасленныхъ и закопченныхъ электрическихъ лампочекъ чернѣютъ сложные, замысловатые, для непосвященнаго взора безсмысленные контуры моторовъ, изогнутыхъ трубъ, клапановъ, большихъ и малыхъ манометровъ, всевозможныхъ рычаговъ и разныхъ діаметровъ колесъ, шестерней и валовъ. Воздухъ тяжелый, легкія дышатъ съ трудомъ. Полная, какъ бы сдавленная чѣмъ-то страшнымъ тишина. Тишина гробовая. Но только прислушаешься, начинаютъ пробуждаться какіе-то совсѣмъ неясные, едва слышные звуки. Тикъ, тикъ, тикъ съ каждымъ мгновеніемъ все яснѣе доносится паденіе куда-то въ темноту капель съ влажнаго отъ тяжелаго духа и холодной забортной воды потолка. На носу или на кормѣ — не разберешь — что-то тихо стучитъ, потомъ вдругъ перестаетъ. Все слышнѣе изъ разныхъ угловъ доносится равномѣрное. ускоренное дыханіе спящихъ. Вотъ можно разобрать затаенный, совсѣмъ не человѣческій, а глухой, сдавленный, какъ будто доносящійся изъ преисподней голосъ. То переговариваются вахтенные. Когда глаза привыкнутъ къ полумраку, нетрудно замѣтить ихъ фигуры въ централь номъ посту, въ тѣни у «мамаши», какъ называють на германскомъ подводномъ флотѣ большой электро-жироскопическій компасъ, въ отличіе отъ «дочерей» — такихъ же, но маленькихъ компасовъ, связанныхъ съ нею проводами и послушно повторяющихъ всѣ ея движенія и указанія, безъ которыхъ лодка потерялась бы въ морѣ, какъ въ лѣсу звѣрь безъ инстинкта. «Дочери» разбросаны по всѣмъ частямъ лодки и должны замѣнять «мать», если она будетъ ранена или выведена изъ строя.

— Слышали ли вы, дяденька, разрывы бомбъ до смѣны вахты?

— Ничего не слышалъ, — послѣ нѣкоторой паузы отвѣчаетъ болѣе грубый и низкій голосъ.

— Что могло тамъ гремѣть вдали? — все не унимается первый голосъ.

— Не все ли намъ равно. Одинъ Богъ знаетъ! Эти проклятые британцы день и ночь стараются намъ устроить какую-нибудь неожиданную ловушку. Стоитъ ли на нихъ обращать вниманіе и портить себѣ жизнь, которая можетъ быть болѣе краткой, чѣмъ мы расчитываемъ. А можетъ быть, это какой-нибудь союзный купецъ взорвался на поставленной нами минѣ, а потомъ стали рваться его котлы и палуба *). Или это одна изъ нашихъ сестрицъ такъ успѣшно работаетъ, пока мы отдыхаемъ. Подъ водой всегда что-нибудь случается. Къ этому надо привыкнуть. На первомъ походѣ все кажется страшнымъ.

— Да, дяденька, страшно! Тутъ тихо, какъ въ гробу, а вмѣстѣ съ тѣмъ, какая-то другая жизнь доносится. Какъ будто бы насъ зарыли глубоко, глубоко подъ землю. Отовсюду раздаются таинственные звуки, шумы. Хотя бы знать, откуда они? Не прихлопнутъ ли насъ тутъ?..

— Ты чего добраго полагаешь, что наши друзья англичане какіе-то вездѣсущіе ангелы, которые видятъ и подъ водой. До этого имъ далеко. Повѣрь, что въ эту ненастную ноябрьскую ночь они избѣгаютъ непогоды. Только, конечно, не какъ мы, въ подводной гавани. Они спятъ у себя въ норахъ, и мы тутъ спокойнѣй, чѣмъ въ раю.

— Шиттъ, шиттъ, шиттъ, шиттъ….

Не только молодой матросъ, но и бывалый унтеръ-офицеръ, умолкнувъ, прислушиваются..

— Шиттъ, шиттъ, шиттъ — раздается все сильнѣе, все яснѣе, все ближе рѣзкій, отчетливый шумъ за бортомъ.

— Срочно разбудить командира, справа по борту приближается миноносецъ. Бѣгомъ!.. — уже раздается приказаніе вахтеннаго начальника.

Тутъ и тамъ зажглось нѣсколько электрическихъ лампочекъ. Стало свѣтлѣе и вмѣстѣ съ тѣмъ менѣе страшно. Черезъ минуту мелькнули золотые галуны на рукавахъ. Командиръ уже на своемъ мѣстѣ. Никто ничего не говоритъ.

— Шиттъ, шиттъ, шиттъ… Непріятель скій миноносецъ приближается.

Дѣлать нечего. Надо ждать, пока минуетъ гроза. Онъ вѣдь тамъ наверху ничего
не знаетъ. Какъ можетъ онъ знать, что тутъ въ 40 метрахъ подъ нимъ лежитъ недвижима германская лодка? Если бы онъ узналъ вдругъ почему-либо, тогда все кончено — онъ немедленно забросаетъ ее подводными бомбами, отъ которыхъ спасенія нѣтъ. Подумать только о силѣ разрыва подъ водой 300 фунтовъ наисильнѣйшаго взрывчатаго вещества. Только не двигаться, а то миноносные микрофоны тотчасъ же выдадутъ.

— Принесите карту. Зачѣмъ тутъ шляется миноносецъ въ темную зимнюю ночь?

Карту тотчасъ командиру принесли. Штурманъ отмѣтилъ положеніе лодки краснымъ кружкомъ. Совсѣмъ не мѣсто, гдѣ можно ждать встрѣчи съ миноносцемъ. А онъ тутъ, каналья!..

— Шиттъ, шиттъ, шиттъ… Съ такой силой почти надъ головой гремятъ его винты, что ничего не слышно ни въ рубкѣ, ни въ центральномъ посту. Ну, слава Богу, наконецъ, пошло но убыль, удаляется, все тише, потомъ столь непріятный для уха подводника звукъ утихаетъ вдали. Снова тишина на днѣ моря, лишь остались неразгаданные вопросы: кто это былъ, куда спѣшилъ, съ какими намѣреніями?..

Пять часовъ утра. Побудка. Боевая тревога. На нѣсколько минутъ, какъ растравленный муравейникъ, ожившая, подводная лодка опять погрузилась въ тишину. Заспанные люди замерли по своимъ постамъ. Теперь ярко горитъ свѣтъ. Свѣтло, какъ на солнцѣ. Видны спокойныя, привыкшія ко всему, но утомленныя, блѣдныя лица. «U. 62» сейчасъ поднимется на поверхность, нельзя въ это мгновеніе не быть достаточно осторожнымъ. Нѣсколько секундъ еще слѣпая лодка беззащитна вполнѣ и ей грозитъ смертельная опасность отъ каждаго съ поверхности воды или съ высоты воздуха ее замѣтившаго. Поэтому подъемъ на поверхность въ непріятельскихъ водахъ всегда производится въ полной боевой готовности, чтобы быть въ состояніи, если нельзя уже скрыться, немедленно принять даже неравный бой.

Надо спѣшить. Предстоитъ еще полный опасностей и приключеній боевой день, до разсвѣта необходимо еще хорошенько провѣтрить внутреннія помѣщенія лодки, зарядить аккумуляторы, дойти до мѣста назначенія.

— Продуть 10 тоннъ изъ носовыхъ, — раздается команда, чтобы, облегчивъ лодку, дать ей возможность всплыть.

— Есть продуть 10 тоннъ изъ носовыхъ, — доносится изъ машинныхъ нѣдръ повтореніе приказанія во избѣжаніе всякой ошибки и вслѣдъ за нимъ громкое оглушительное шипѣніе воздушныхъ насосовъ, вытѣсняющихъ воду изъ цистернъ. Но лодка не двигается. Манометръ глубины, упрямо упершись въ цифру 46 метровъ, не сходить съ мѣста. Приходится продуть еще 5 тоннъ. Моторамъ данъ тихій ходъ впередъ. Лодка нервно дрожитъ, а съ мѣста не сходитъ, какъ будто за ночь она приклеилась ко дну, или вся тяжесть лежащаго надъ ней моря не даетъ ей возможности сдѣлать ни малѣйшаго движенія.

— Странно, на картѣ отмѣчено песчаное дно. Неужели насъ засосало иломъ? Всѣ спокойны, молчатъ, но у каждаго невольно промелькнула мысль о той лодкѣ, которую недавно еще засосало иломъ, у себя дома, почти въ порту, и которую, несмотря на всѣ принятыя мѣры, спасти не удалось. Тутъ и мѣръ некому принимать…

Сильнѣе пущены въ ходъ электромоторы, хотя энергіи уже мало въ аккумуляторахъ и ее надо беречь. Стрѣлка манометра глубины дрожитъ, прыгаетъ, но съ 46 метровъ не сходитъ, и хода у лодки нѣтъ.

Кое-кто изъ близъ стоящихъ матросовъ украдкой, съ чуть блестящими глазами поглядываетъ на командира. Онъ спокоенъ, затѣмъ сквозь зубы, едва слышно, процѣживаетъ какое-то сильное морское ругательство. По едва донесшемуся до нихъ шопоту его подчиненные пытаются догадаться, обезпокоенъ ли онъ хоть немного или просто сердится на морской лесокъ. Машины безрезультатно работаютъ уже нѣсколь минутъ, стараясь размыть дно и вырвать лодку изъ засасывающаго ее ила. Продуть еще больше цистерны опасно — того и гляди, какъ мячикъ, выскочишь врагу прямо въ пасть.

— Обѣ машины полный впередъ!

Со все возрастающей силой бьютъ на кормѣ винты о воду. Но смогутъ ли они оторвать лодку отъ засасывавшаго ее морского царства? Не сказочнаго, а темнаго и вѣющаго смертью. Совсѣмъ какъ живое существо «U. 62» тяжело дышетъ, напрягая свои силы, чтобы вырваться на свѣтъ Божій.

Еще нѣсколько усилій и, наконецъ, она оторвалась ото дна, все быстрѣе поднимается; вотъ застучали горизонтальные рули и, сдѣлавъ въ свою очередь немалое усиліе, удержали лодку на глубинѣ въ 20 метровъ. Сигнальщикъ слушаетъ въ подводный микрофонъ. Это — ухо подводной которое замѣняетъ ей подъ водой глазъ. Ничего не слышно, можно подниматься безъ боязни. Стрѣлка ожившаго, радостно запрыгавшаго манометра показываетъ уже 12, 10,8 метровъ. Первая вахта, одѣтая въ непромокаемыя голландки, готова у трапа, какъ только люкъ будетъ отдраенъ, выскочить па палубу и занять свои мѣ
ста у орудій и пулеметовъ.

Люкъ открыть. Живительные потоки свѣжаго морского воздуха врываются въ лодку. Съ ними вмѣстѣ и холодныя струи воды, показывающія, что тамъ на поверхности еще свѣжая погода. Штурманъ быстро поднимается наверхъ, его темная тѣнь на секунду загораживаетъ болѣе свѣтлый фонъ ночи, потомъ быстро исчезаетъ. Съ палубы доносится его бодрый голосъ.

— Кругомъ никого не видно, погода нѣсколько лучше, чѣмъ вчера, нордвестъ 6 балловъ, море волнуется.

Это и чувствуется по начинающейся, еще чуть замѣтной, качкѣ. Командиръ и вся первая вахта уже на мокрой палубѣ. Остальная команда, согласно уставу, должна еще нѣсколько минутъ не покидать своихъ мѣстъ внутри лодки. На случай неожиданной тревоги и необходимости срочно погрузиться. Но на этотъ разъ никакая опасность не грозитъ. Все тихо и пусто вокругъ. Однѣ лишь волны, гонимыя вѣтромъ, безконечной чередой бѣгутъ другъ за другомъ, покрываясь изрѣдка то тутъ, то тамъ серебряными гребешками. Люди расходятся и быстро залѣзаютъ въ свои койки. Мощныя вѣтрогонки уже гонять свѣжій воздухъ по всѣмъ помѣщеніямъ лодки. Отъ него и спится лучше, и отдыха больше. Пущены въ ходъ оба дизельмотора — одинъ для зарядки разрядившихся за ночь аккумуляторовъ, другой для хода. Повернувшись по новому курсу, «U. 62» не спѣша направляется къ назначенному ей для новыхъ боевыхъ операцій мѣсту. Изъ открытаго люка поднимается острый ароматъ варящагося на электрической плитѣ кофе. Въ 7 час. настоящая побудка, уборка, завтракъ. На востокѣ уже алѣетъ первый отблескъ кровавой зари. Сидя у носовой пушки, нашъ ночной пріятель досказываетъ своему юному другу страшную сказку. Какъ прошлой осенью, подъ вечерь, изъ Зеебрюгге одновременно было выслано въ походъ 12 лодокъ. Всѣмъ надо было подъ миннымъ загражденіемъ пройти черезъ Ламаншъ.

— …Только мы опустились подъ воду, по разнымъ направленіямъ, стали мы слышать подводные взрывы. Не то, что въ эту ночь. Чѣмъ дальше, тѣмъ ближе, тѣмъ сильнѣе. Наша маленькая, сама наполненная минами лодка каждый разъ содрогалась. И въ первую минуту не было возможности опредѣлить, мы ли это рвемся на минахъ, или наши сосѣди гибнутъ. Никто не смѣлъ говоритъ, а каждый молча про себя считалъ, сколько уже погибло товарищей… Вдругъ на носу раздается царапаніе. Умолкаетъ. Думаемъ, показалось. Нѣтъ, еще. Сильнѣе. Скользитъ вдоль всего лѣваго борта съ легкимь, но всю душу захватывающихъ шумомъ. Сомнѣній нѣтъ. Мина скользитъ вдоль нашего борта. Машины мгновенно остановлены, чтобы лопасти винтовъ не запутались бы въ минрепѣ *) и не вызвали бы взрыва и нашей мгновенной гибели на днѣ моря…

…Тѣмъ временемъ совершенно разсвѣло. Батареи заряжены, свѣжій запасъ воздуха набранъ, надо спѣшить погружаться.

— А про лодку — въ другой разъ доскажу…

*) Когда тонетъ корабль, котлы рвутся отъ соприкосновенія съ забортной водой, а палубы отъ воздуха, который собирается часто подъ ними.

**) Тросъ, которымъ мина держится на своемъ якорѣ.

Сергѣй Терещенко.
Возрожденіе, № 2507, 13 апрѣля 1932.

Hits: 8

Люди вообще дѣлятся на такихъ, которые знаютъ предметъ, о которомъ они говорять, и на такихъ, которые этого предмета не знаютъ. Первые суть люди труда, вторые — бездѣльники. Въ республикѣ трудящихся командныя должности принадлежать именно бездѣльникамъ. Бездѣльники тамъ всѣхъ громче и всѣхъ больше кричать о Гете, котораго юбилей рѣшили они отпраздновать — по причинамъ, конечно, не имѣющимъ никакого отношенія къ Гете. Луначарскому и Бубнову одинаково легко говорить о чемъ угодно, ибо съ чего угодно можно съѣхать на Маркса, Энгельса, Ленина и тому подобное. Еще городничій жаловался, что въ его городишкѣ стоитъ только поставить памятникъ или просто заборъ, какъ неизвѣстно откуда нанесутъ всякой дряни. Большевики лѣпятъ свою агитку на любой памятникъ и любой заборъ. Памяти Гете они посвящаютъ статьи и рѣчи.

«Мы не имѣемъ счастья располагать какими-нибудь отзывами Ленина о Гете. Я, по крайней мѣрѣ, такихъ отзывовъ не знаю; но за то мы имѣемъ счастье располагать подобными отзывами Энгельса». Такъ говоритъ Луначарскій — а затѣмъ дѣйствительно «располагаетъ» Энгельсомъ съ совершенной непринужденностью. Его статья, напечатанная въ “Извѣстіяхъ”, есть не что иное, какъ размазанный и разжиженный пересказъ одной энгельсовой страницы — изъ довольно плоской статьи «Нѣмецкій соціализмъ въ стихахъ и прозѣ». Въ Москвѣ очень любятъ подшучивать надъ Луначарскимъ — у совѣтскихъ сановниковъ это занятіе давно приняло нѣкоторый оттѣнокъ спорта. Ядовитый редакторъ «Извѣстій» поступилъ презабавно: на той же страницѣ, гдѣ напечатана статья Луначарскаго, помѣщенъ и соотвѣтствующій отрывокъ изъ Энгельса: вотъ вамъ оригиналъ, а вотъ копія.

Оригиналъ, впрочемъ, стоитъ копіи. — Дѣло все сводится къ тому, что Гете, въ ранніе годы выступившій врагомъ реакціонной Германіи, впослѣдствіи былъ ею побѣжденъ и измѣнилъ идеаламъ юности. Это былъ но побѣдитель, а побѣжденный. «Онъ засорилъ свое существо, запачкалъ свой величественный образъ, во многомъ часто испортилъ свои произведенія, иногда глубочайшимъ образомъ изранилъ ихъ въ угоду дворянству, въ угоду своему герцогу, въ угоду господствующимъ силамъ, по отношенію къ которымъ онъ игралъ унизительную роль мажордома, зачастую лакейскую роль, какъ бы густо ни была позолочена его саксенвеймарская ливрея». Такъ пишетъ Луначарскій, пересказывая ня свой ладъ мысли Энгельса. Но такъ какъ Энгельсъ не дожилъ до рабоче-крестьянской власти, то заканчивать статью пришлось Луначарскому отъ себя. Процитировавъ въ довольно плохомъ переводѣ послѣднюю реплику Фауста:

Конечный выводъ мудрости земной:
Лишь тотъ достоинъ жизни и свободы,
Кто каждый день за нихъ идетъ на бой!

отставной наркомъ, не смущаясь, примѣняетъ эти слова къ пролетаріату, ведущему классовую борьбу. Гете, слѣдственно, зачисляется въ ряды провозвѣстниковъ СССР, что и требовалось доказать. Если же и встрѣчаются у него какія-нибудь «неувязки» съ директивами ЦК и ЦКК, то пролетаріатъ ихъ по-своему выправитъ, ибо «именно пролетаріатъ является наслѣдникомъ великихъ мыслителей и поэтовъ, а среди нихъ и Вольфганга Гете».

Тов. Бубновъ тоже ссылается на Энгельса и тоже говорить приблизительно о томъ, что Гете «еще бы болѣ навострился», если бы могъ поучиться у Карла Маркса. Но, къ сожалѣнію, Марксъ нѣсколько опоздалъ родиться: Гете пришлось жить своимъ умомъ. Однако особой бѣды въ томъ нѣть: «Значеніе Гете въ культурномъ развитіи человѣчества безспорно» — это признаетъ самъ тов. Бубновъ. Гете оставилъ наслѣдство, цѣннѣйшіе элементы котораго «будутъ жить въ томъ великомъ зданіи, которое строитъ и построитъ пролетаріатъ», догоняя и перегоняя Америку, выполняя и перевыполняя пятилѣтку. «Мы живемъ въ эпоху имперіализма и пролетарскихъ революцій. На территоріи одной шестой части земного шара побѣдившій пролетаріатъ вплотную подошелъ къ задачѣ построенія безклассоваго соціалистическаго общества… Лучшіе образы и идеи Гете должны войти однимъ изъ элементовъ той великой борьбы, которая предстоитъ пролетаріату въ переживаемую нами замѣчательную эпоху». Какія именно идеи и образы Гете такъ пригодятся пролетаріату — не указано. По этого не знаетъ и самъ тов. Бубновъ.

«Выступленіямъ» Луначарскаго и Бубнова удѣлены самыя почетныя мѣста въ
торжественныхъ собраніяхъ и на страницахъ совѣтскихъ изданій. За ними идетъ рядъ авторовъ положеніемъ пониже: Каменевъ, Петръ Коганъ, Авербахъ, Роменъ Ролланъ, Маріэтта Шагннянъ, Лупполъ и т. п. Эти въ своихъ писаніяхъ проявляютъ уже гораздо большее знаніе предмета, хотя въ конечномъ счетѣ тоже сворачиваютъ на «шестую часть свѣта», революцію. пролетаріатъ. Пересказывать ихъ статьи слишкомъ нелюбопытно. Наконецъ, на совсѣмъ уже скромныхъ мѣстахъ печатаются произведенія людей, робко пытающихся говорить о самомъ Гете, о его творчествѣ, смыслѣ, значеніи. Среди такихъ работъ хочется прежде всего отмѣтитъ скромный, непритязательный, но дѣльный и обильный фактическимъ матеріаломъ обзоръ проф. М. Н. Розанова, посвященный литературной исторіи Гете въ Россіи.

Первымъ русскимъ переводчикомъ Гете былъ одинъ изъ тѣхъ молодыхъ людей, которыхъ Екатерина II послала учиться въ Лейпцигскій университетъ. Это былъ Козодавлевъ, впослѣдствіи, при Александрѣ I, министръ внутреннихъ дѣлъ. Въ 1780 г. онъ напечаталъ въ своемъ переводѣ трагедію «Клавиго», а годъ спустя — «Страданія молодого Вертера». Оба перевода удостоились похвалы Новикова, который въ своемъ «Драматическомъ словарѣ» отозвался о работахъ Козодавлева, какъ о книгахъ «отличныхъ и восхваляемыхъ повсюду».

Появленіе этихъ переводовъ совпало съ нѣкоторымъ охлажденіемъ русскихъ читателей къ французской литературѣ за счетъ литературъ нѣмецкой и англійской. Новиковъ былъ однимъ изъ піонеровъ этой новой оріентаціи. Центромъ движенія было московское Ученое дружеское общество, однимъ изъ молодыхъ членовъ
котораго во второй половинѣ восьмидесятыхъ годовъ состоялъ Карамзинъ. Къ этому времени приблизительно и относится первое знакомство Карамзина съ произведеніями Гете, котораго вліяніе вслѣдъ за тѣмъ сказалось на сентиментальныхъ повѣстяхъ Карамзина. Со своей стороны и Гете заинтересовался Карамзинымъ, но это было уже много позже, въ годы Карамзинской славы. Еще позже, уже послѣ смерти автора «Бѣдной Лизы», канцлеръ фонъ-Мюллеръ выпросилъ у пріѣхавшаго въ Веймаръ А. И. Тургенева автографъ Карамзина для Гете. Это было въ 1827 году.

Рядъ русскихъ писателей, стремившихся завязать съ Гете личныя сношенія, начинается, однако же, только съ Жуковскаго. Въ изобиліи переводя Гете на русскій языкъ и будучи, какъ романтическій поэтъ, многимъ обязанъ Гете въ своемъ собственномъ развитіи. Жуковскій въ 1821 году добился свиданія съ великимъ германскимъ поэтомъ, послѣ чего съ нимъ переписывался. Начиная съ 1827 года ему удалось завязать съ Гете и Веймаромъ довольно длительныя дружескія сношенія.

Въ ту пору Веймаръ привлекалъ литературныхъ паломниковъ изо всѣхъ странъ. Изъ русскихъ, тамъ побывавшихъ, А. И. Тургеневъ оставилъ слѣдующее любопытное разсужденіе: «Гете — истинный представитель не одной только поэзіи нѣмецкой, но и всей германской цивилизаціи. — писалъ онъ въ “Письмахъ изъ Дрездена”, напечатанныхъ въ “Московскомъ Телеграфѣ”. — Онъ ‘живое выраженіе всей ихъ интеллектуальности, болѣе, чѣмъ Шекспиръ англійской, а Вольтеръ французской, ибо онъ выражаетъ нѣмцевъ и въ поэзіи, и въ учености, и въ чувствѣ, и въ философіи, дѣйствуетъ на нихъ, а черезъ нихъ на всю европейскую литературу, служитъ вмѣстѣ и вѣрнымъ, всеобъемлющимъ зеркаломъ германизма, коего онъ самъ есть созданіе».

Къ тому же времени, ко второй половинъ двадцатыхъ годовъ, относится въ Россіи расцвѣтъ вліянія Гете и любви къ нему со стороны поэтовъ, писателей, публики.

«Московскій Вѣстникъ», гнѣздо россійскихъ любомудровъ, былъ и гнѣздомъ «русскихъ гетеанцевъ». Уже въ первой книжкѣ журнала былъ помѣщенъ портретъ Гете работы художника Мальцева, переводы изъ Гете (въ частности, три его статьи) и «Монологъ Фаустовъ въ пещерѣ». «Московскій Телеграфъ», издававшійся Полевымъ, нѣмецкимъ романтикамъ предпочиталъ французскихъ; но и тутъ въ концѣ двадцатыхъ годокъ были помѣщены отрывки изъ «Ифигеніи въ Тавридѣ», изъ записокъ Гете, письмо о Байронѣ и нѣсколько стихотвореній въ русскомъ переводѣ. Въ статьѣ о Пушкинѣ (въ 1833 году) Полевой мимоходомъ отмѣчалъ все упрочивающійся универсализмъ Гете: «Гете всего лучше покажетъ вамъ идею Германіи: онъ все — классицизмъ и Востокъ, Испанія и Англія, трагедія и естествознаніе, романъ и журналъ, пѣсня и критическая статья, Фаустъ и Вильгельмъ Мейстеръ, Вертеръ и Германъ и Доротея, переводчикъ Вольтерова Мухаммеда и стихотвореній Саадія, — Гете все заключилъ въ себѣ, все обнялъ и все сказалъ».

Нѣсколько преувеличивая симпатіи Пушкина къ «Московскому Вѣстнику» и, съ другой стороны, его вліяніе на редакцію журнала, проф. Розановъ тѣмъ не менѣе правильно подчеркиваетъ ихъ согласіе въ отношеніи къ Гете. О довольно раннемъ знакомствѣ Пушкина съ Гете свидѣтельствуетъ его юношескій набросокъ, похожій на программу пьесы «Фаустъ и Мефистофель». Въ 1821 г. онъ беретъ эпиграфомъ къ «Кавказскому Плѣннику» одинъ стихъ изъ «Пролога въ театрѣ». Отголоски мефистофельскаго образа профессоръ Розановъ усматриваетъ въ стих. «Демонъ». (Намъ кажется, что такой отголосокъ съ нѣсколько большими основаніями можно бы усмотрѣть въ наброскѣ «Скажи, какія заклинанья»). Далѣе, проф. Розановъ указываетъ, что въ стихотвореніи «Къ Пушкину» «восторженный Веневитиновъ вызывалъ русскаго поэта на состязаніе съ Гете. Какъ бы отвѣтомъ на этотъ призывъ явилась «Сцена изъ “Фауста». Это не совсѣмъ такъ, потому что стихи Веневитинова (1827) не предшествовали созданію «Сцены изъ Фауста» (1825); такимъ образомъ, они выражали не вызовъ на состязаніе, а лишь поощреніе къ продолженію состязанія, столь блистательно начатаго. Какъ бы то ни было, сама «Сцена» свидѣтельствуетъ о глубокомъ творческомъ импульсѣ, полученномъ Пушкинымъ отъ Гете. Понятно поэтому, что когда на страницахъ «Московскаго Вѣстника» появилось письмо Гете къ Борхарду, Пушкинъ писалъ Погодину: «Должно терпѣніемъ, добросовѣстностью, благодарностью, особенно настойчивостью оправдать ожиданія истинныхъ друзей словесности и одобреніе великаго Гете — честь и слава нашему милому Шевыреву! Вы прекрасно сдѣлали, что напечатали письмо нашего германскаго Патріарха».

Неизмѣнный піэтетъ передъ Гете сохранили и прочіе поэты пушкинской эпохи. Проникновенной любовью къ Гете отмѣчены стихи Боратынскаго на смерть его. Тютчевъ не только переводилъ Гете, но и въ собственномъ своемъ творчествѣ испыталъ сильное вліяніе нѣмецкаго поэта. Алексѣй Толстой побывалъ въ Веймарѣ десятилѣтнимъ мальчикомъ, о чемъ позже разсказалъ въ своихъ воспоминаніяхъ. Алексѣю Толстому мы обязаны однимъ изъ лучшихъ переводовъ Гете: «Коринѳская невѣста» вошла въ сокровищницу русской поэзіи. Гетевское вліяніе несомнѣнно и въ лирикѣ Фета, который перевелъ «Германа и Доротею», обѣ части «Фауста» и рядъ мелкихъ стихотвореній. Переводы эти проф. Розановъ называетъ прекрасными — къ сожалѣнію, въ этихъ словахъ есть большая доля преувеличенія. Далѣе проф. Розановъ указываетъ на слѣды гетевскаго вліянія у русскихъ символистовъ, отмѣчая таковое у Брюсова и Вячеслава Иванова. Онъ могъ бы также назвать и Андрея Бѣлаго, воспринявшаго Гете отчасти черезъ Рудольфа Штейнера, но все-таки неизмѣримо болѣе глубоко и серьезно, чѣмъ воспринятъ Гете у Брюсова.

Проф. Розановъ далѣе указываетъ, что прослѣдилъ вліяніе Гете на русскую прозу труднѣе, чѣмъ на поэзію. Несомнѣнна любовь къ Гете у Тургенева; не столь сильна она у Достоевскаго; что касается Льва Толстого, то кромѣ «Германа и Доротеи» онъ почти ничего не любилъ изъ Гете. «Не люблю я его самоувѣреннаго язычества», — довольно наивно писалъ онъ дочери въ 1891 году.

Что касается нынѣшней Россіи, то, хотя и празднуютъ юбилей Гете, — однако же трудно себѣ представить что либо болѣе чуждое гетевскому духу, нежели совѣтская литература (по крайней мѣрѣ, легальная). Вотъ почему, между прочимъ, такою фальшью, доходящей до издѣвательства, впрочемъ, почти нескрываемаго, звучатъ казенныя рѣчи офиціальныхъ представителей СССР.

Владиславъ Ходасевичъ.
Возрожденіе, № 2508, 14 апрѣля 1932

Hits: 7

Шафранная луна стояла въ чистомъ небѣ.

На колокольнѣ пробило девять, и когда замеръ бой церковныхъ часовъ воздвиглась еще величественнѣе тишина прозрачной лѣтней ночи.

Онъ шелъ изъ Кламара въ Парижъ, съ пріятельской пирушки, его башмаки звонко постукивали о дорогу.

Это былъ молодой человѣкъ съ длиннымъ носомъ и впалыми щеками. Свою оперенную шляпу онъ несъ подъ мышкой. Пряди темныхъ волосъ падали ему на худое лицо, въ его глазахъ печально и нѣжно переливался лунный свѣтъ. Онъ шагалъ такъ сильно, что шпага похлопывала его по икрамъ, на которыхъ неряшливо наморщивались чулки, и отъ ходьбы слышно дышалъ.

Этотъ длинноносый молодой человѣкъ былъ Сирано де Бержеракъ, отставной солдатъ, студентъ, поэтъ, драматургъ, и едва ли не сумасшедшій бѣднякъ, съ головой полной химеръ и галиматьи. Именно такъ, всего въ двухъ строкахъ, отозвался о немъ одинъ изъ цѣнителей искусствъ семнадцатаго вѣка, нѣкій Ро: «Сумасшедшій, подъ именемъ Сирано, состряпалъ для театра трагедію, названную Агрипиной. Это — сущая галиматья».

Но Бержеракъ вовсе не помышлялъ о Ро въ ту ночь, когда шагалъ изъ Кламара въ Парижъ.

Онъ смотрѣлъ на луну, которая уже поблѣднѣла и поднялась въ сіяніи высоко. Онъ думалъ о мерцающихъ мірахъ надъ головою, о невѣдомыхъ существахъ, которыя населяютъ иныя планеты, о таинствѣ жизни, можетъ быть, одинаково свершаемой на лунѣ и на землѣ, во всей вселенной. Онъ думалъ, что если однажды жизнь дана существу, она уже не прервется, а только измѣнитъ свой видъ и потому ему, Бержераку, еще суждено поскитаться по звѣздамъ, когда онъ подымется отъ земли, какъ прозрачный паръ. Такъ онъ думалъ о многихъ любопытныхъ вещахъ.

Это были тѣ чистыя и утѣшающія мысли, какія часто приходятъ въ голову человѣку, идущему въ ночной тишинѣ подъ звѣздами.

Со звѣздной чистотой, отъ которой человѣкъ становится какъ бы прозрачнѣе, де Бержеракъ вернулся въ Парижъ, на Лѣвый Берегъ, въ два своихъ чулана, подъ самыми черепицами.

Луна теплилась на боку мѣднаго таза и свѣтилась на бѣлыхъ листахъ книги, открытой на столѣ. Онъ бросилъ въ уголъ, на табуретъ съ продавленной соломой, шляпу и шпагу.

Луна горѣла бѣлымъ огнемъ въ огромной и прозрачной пустынѣ неба. Бержеракъ толкнулъ окно и высунулся наружу. Онъ такъ перегнулся изъ окна, оперѣвши руки о раму, что темные волосы упали ему на лицо и лунный свѣтъ скользнулъ по его выпирающимъ лопаткамъ.

Парижъ островерхій, черепичный и стиснутый, въ сѣромъ блистаніи, громоздился внизу, такой безмолвный, точно въ немъ не было ни души.

Бержеракъ видѣлъ подъ собою кривую улицу, забирающую вверхъ, съ блюдами серебра, разлитыми по камнямъ, и тѣсную площадь, такую пустую, какъ привидѣніе, по которой прозрачными и торжественными волнами двигался лунный свѣтъ.

Повидимому, именно тогда Сирано де Бержеракъ и рѣшился на свое знаменитое путешествіе, журналъ котораго подъ заглавіемъ «Иной міръ или комическая исторія странъ и государствъ луны», былъ, какъ извѣстно, изданъ въ свѣтъ только черезъ десятокъ лѣтъ послѣ его кончины книгопродавцемъ Христофоромъ Муравьемъ, въ 1663 году, въ Ліонѣ.

Путешествіе на луну, какъ можно предполагать, началось съ холмовъ у Медонскаго лѣса, у Кламара, гдѣ Бержеракъ былъ наканунѣ. Извѣстно, какъ онъ обвязалъ себя аптекарскими пузырьками и стклянками, наполненными до краевъ росою.

На зарѣ роса стала испаряться, и Сирано Бержеракъ поднялся съ утреннимъ паромъ къ перистымъ облакамъ, въ чистое и свѣжее небо. Отъ зари небо прохладно и величественно пылало. Сирано летѣлъ все выше, весь освѣщенный, какъ румяный огонь. Его путевой журналъ не разсказываетъ, былъ ли онъ замѣченъ въ то ясное утро налъ Парижемъ, а между тѣмъ свѣжимъ вѣтромъ его отнесло за Сену и вначалѣ онъ летѣлъ такъ низко, что задѣвалъ башмаками черепицы и закопченные горшки на трубахъ, а позже стукнулся колѣнями о каменный рогъ той Химеры, которая насмѣшливо высовываетъ языкъ на Соборѣ Парижской Богоматери…

Но первый полетъ былъ неудачнымъ, и онъ упалъ, правда, очень далеко отъ Парижа, почти на другомъ концѣ свѣта, около губернаторскаго дворца въ Канадѣ.

Въ Канадѣ ему удалось изобрѣсти свою вторую летательную машину.

Эта машина, похожая, по его описанію на крылатаго желѣзнаго дракона, была системой летучихъ ракетъ. Взрывы ракетъ приводили ее въ движеніе. Словомъ, Бержеракъ, три вѣка тому назадъ, изобрѣлъ ту самую движущуюся взрывами ракету, которую въ точности желаетъ теперь повторить одинъ вѣнскій инженеръ, тоже для полета на луну.

Верхомъ на своей ракетѣ, въ огнѣ и грохотѣ взрывовъ, отважный кавалеръ Бержеракъ, придерживая оперенную шляпу, помчался на луну, какъ вихрь…

На этотъ разъ онъ упалъ со своей ракетой посреди луннаго рая, гдѣ смѣльчака встрѣтилъ пророкъ Илья, одинъ изъ райскихъ обитателей. Тамъ же Бержераку удалось осмотрѣть желѣзную колесницу, въ которой, по его словамъ, Илія поднялся когда-то на небо.

Покинувши вскорѣ рай, безстрашный кавалеръ оказался въ иной лунной странѣ, населенной странными существами.

Это были великаны, ходившіе на четверенькахъ. Объ ихъ ростѣ можно судить по тому, что Бержерака и еще одного испанца, приключившагося въ тѣхъ мѣстахъ, лунные обитатели посадили въ птичью клѣтку и носили ихъ такъ и разглядывали на жердочкѣ, какъ двухъ чижей. Впрочемъ, четвероногіе граждане луны были очень вѣжливы. Они всѣ были философами.

Въ лунномъ королевствѣ кавалеру Бержераку удалось повидать дома на парусахъ, цѣлые лунные города, которые переносились по воздуху съ мѣста на мѣсто, какъ громадные корабли.

Онъ видѣлъ тамъ солнечные лучи, освобожденные отъ ихъ жара и заключенные въ прозрачные шары, которыми граждане луны освѣщали свои дома.

Онъ читалъ тамъ лунную книгу, для чего глаза безполезны, а надобны одни уши: эта книга — чудесная маленькая машина.

— Только повернуть иглу на главу, которую желаешь послушать, — разсказываетъ Бержеракъ три вѣка тому назадъ, — и въ то же мгновеніе слова исходятъ изъ-подъ иглы, какъ изо рта человѣка или изъ музыкальной шкатулки…

Такъ, въ этой «Исторіи странъ и государствъ луны», никѣмъ теперь не читаемой, таятся зловѣще-отчетливыя описанія нашихъ летательныхъ машинъ, электрическихъ лампъ, громкоговорителей…

Сирано де Бержераку, осмѣянному неудачнику, въ его одинокія и сумасшедшія ночи, когда онъ засматривался на глухонѣмую луну, какъ-бы открылось все будущее Европы до самаго нашего времени. Онъ же за тридцать лѣтъ до Ньютона первымъ подалъ мысль о планетномъ притяженіи.

Соблазненный луной, томимый по невѣдомымъ мірамъ мечтатель, оказался пророкомъ современной матеріальной — сумеречно-лунной — Европы, которую онъ описалъ довольно точно въ 1663 году.

Но онъ не только угадчикъ теперешнихъ радіо и вѣнскихъ ракетъ…

II

На лунѣ, коротая время, Бержеракъ велъ длинные философскіе разговоры съ тамошними учеными и мудрецами, чаще всего съ однимъ изъ нихъ, который называлъ себя Демономъ-Сократа.

— Мы извѣстны у розенкрейцеровъ подъ именемъ великихъ маговъ, — признавался ему этотъ Демонъ. — Насъ еще именуютъ на землѣ тѣнями, привидѣніями и призраками…

Философскими діалогами съ тѣнями и въ царствѣ тѣней, громоздкими разсужденіями, при чтеніи которыхъ чувствуешь иногда головокруженіе, — такъ они напряжены, тяжки, подчасъ нелѣпы, — кажется вначалѣ все «Путешествіе на луну». Оно, дѣйствительно, можетъ показаться бредомъ сумасшедшаго, особенно, когда наталкиваешься на такіе, напримѣръ, безумные образы: «глаза неусыпаемыхъ серафимовъ горѣли въ его головѣ», или «наши кишки — это и есть змѣй-соблазнитель, свернувшійся въ каждомъ человѣкѣ…»

Но скоро начинаешь думать, что «Путешествіе на Луну» написано Бержеракомъ неспроста, что вовсе оно не «комическое», а его безхитростная форма лишь прикрываетъ сокровенное содержаніе.

Это не смѣшной и безцѣльный вымыселъ, а странное и полупонятное иносказаніе, это — тайная книга, какъ книги средневѣковыхъ алхимиковъ, и кажется, что луна Бержерака — мистическая луна и его воздушныя скитанія — мистическое странствіе души въ иномъ мірѣ, въ которомъ онъ намѣревался описать еще и «Республику Солнца».

Не былъ ли самъ Бержеракъ розенкрейцеромъ, и не есть ли его путешествіе магическій трактатъ, ключи къ которому намъ неизвѣстны? Все это, разумѣется, однѣ догадки и тутъ необходимъ настоящій слѣдователь.

Но и простой читатель понимаетъ, что его діалоги — доказательство одного, повидимому, розенкрейцеровскаго ученія о жизни и смерти:

— Все во всемъ, — учить Бержеракъ. — Можно сказать, что въ человѣкѣ есть все, что необходимо для состава дерева, и въ деревѣ все, чтобы составить человѣка. Итакъ, глубоко проникая въ натуру, можно понять, что она едина; однако, она, какъ превосходный комедіантъ, разыгрываетъ самыя различныя роли, подъ самыми различными нарядами…

И вотъ Бержераку, какъ будто уже удается разгадать это единое таинство жизни и смерти, какъ будто онъ уже поднялъ руку, чтобы сдернуть послѣднюю маску, онъ уже договариваетъ послѣднія слова разгадки:

— Что касается смерти —

Какъ вдругъ, описываетъ онъ, громадный негръ, эфіопъ (не сама ли смерть?) ворвался къ нему, схватилъ въ охапку и швырнулъ съ луны обратно на землю…

На разсвѣтѣ второго дня онъ сталъ различать землю съ ея Европой, Африкой и Азіей.

Упалъ Бержеракъ благополучно въ Италіи, хотя деревенскія собаки, привыкшія лаять на луну, едва не разорвали его, замѣтивши, что онъ падаетъ съ неба, а, главное, учуявши его лунный запахъ.

На этомъ и кончается карта путешествія на луну Сирано де Бержерака.

III

Странно, что его книга полузабыта. Еще страннѣе судьба самого Бержерака.

Въ лучшемъ случаѣ онъ былъ французскимъ подражаніемъ Донъ-Кихота, только тотъ, отыскивая истину, гонялся за привидѣніями и приключеніями по землѣ, а этотъ отваживался на прыжокъ съ земли на луну.

Есть общее у Бержерака и съ самимъ Сервантесомъ: они оба были солдатами. Сирано девятнадцати лѣтъ дрался въ рядахъ гасконцевъ противъ испанцевъ и получилъ пулю при осадѣ Музона, а въ слѣдующемъ 1640 году, при осадѣ Арраса, въ рукопашной, ему едва не разсѣкло шпагой шею. Гасконцы восхищались юнымъ Бержеракомъ и звали его отчаяннымъ малымъ.

Какъ Сервантесъ, онъ былъ солдатомъ и мечтателемъ. Мечтающимъ солдатомъ былъ и Наполеонъ, на которомъ особенно понятно, какъ иногда мысль, а то и вымыслы, мечтателя могутъ перекраивать весь міръ.

Любопытно еще, что всѣ знаютъ сбывшіяся предсказанія Бержерака о матеріальной Европѣ съ ея граммофонами и аэропланами, но еще никто не разгадалъ его иносказанія, его магическаго ученія и незамѣченнаго откровенія о новой духовной Европѣ, которой, повидимому, суждено придти на смѣну матеріальной.

Забытый кавалеръ Сирано де Бержеракъ, смѣю ли я сказать, что вы кажетесь мнѣ пророкомъ завтрашняго европейскаго дня…

А кто изъ насъ не любилъ съ дѣтства этого незнакомца и странника и кого не влекъ къ себѣ его таинственный полетъ? Мое сердце и теперь сжимаетъ трогательное чувство, когда я всматриваюсь въ ту старинную гравюру, которую такъ часто видѣлъ ребенкомъ: кавалеръ Сирано де Бержеракъ, въ шляпѣ, въ башмакахъ съ пряжками и со шпагой, съ поясамъ, увѣшаннымъ пузырьками, тихо летитъ звѣздной ночью надъ холмами и острыми колокольнями…

Мнѣ и теперь кажется, что на свѣтѣ нѣтъ ничего привлекательнѣе, ничего таинственнѣе, чѣмъ его скитанія по звѣздамъ.

Онъ умеръ очень рано, ему едва минуло тридцать пять лѣтъ. Вечеромъ, когда онъ возвращался въ отель маркиза Северака, который его пріютилъ, онъ былъ убитъ тяжелымъ кускомъ дерева, упавшимъ съ фронтона.

Я желалъ разсказать правдивую исторію мечтателя Бержерака, потому что только мечтатели, какъ я думаю, могутъ еще измѣнить нашу жизнь и этотъ опостылѣвшій міръ. Каждому изъ насъ желалъ бы я стать тѣмъ дерзкимъ мечтателемъ, который могъ бы повести за собою другихъ, — пусть то будетъ хотя-бы отчаянный прыжокъ на луну.

Я желалъ бы каждому изъ насъ призвать къ себѣ въ гости тѣнь безстрашнаго кавалера Бержерака…

На одной изъ старинныхъ гравюръ, онъ изображенъ съ откинутой на шеѣ бѣлоснѣжной рубашкѣ. Темные волосы падаютъ ему на лобъ. У него продолговатое, усталое и очень молодое лицо. У него, дѣйствительно, длинный носъ. Его голова слегка повернута въ сторону. Смотрятъ печально и слегка насмѣшливо глаза, съ капельками свѣта въ зрачкахъ. Полунасмѣшливая улыбка играетъ ни пріятныхъ губахъ. Подъ гравюрой есть такая эпитафія невѣдомаго друга:

«Земля была мнѣ въ тяжесть и я прорвался къ небесамъ, гдѣ видѣлъ луну и солнце, а теперь лицезрѣю Бога».

Вотъ и все о кавалерѣ Бержеракѣ… Что-то очень трогательное и близкое есть въ немъ и что-то недосказанное.

Но скоро, я вѣрю, кто-то доскажетъ о Сирано де Бержеракѣ все.

Иванъ Лукашъ
Возрожденіе, № 2504, 10 апрѣля 1932

Hits: 6

Осенью 1876 года два мальчика случайно столкнулись на залитой солнцемъ мраморной террасѣ, спускавшейся отъ ливадійскаго парка къ волнамъ Чернаго моря. Они исподлобья, по-дѣтски, посмотрѣли другъ на друга и потомъ одинъ изъ нихъ, видимо, чувствовавшій себя дома, протянул другому руку, со слѣдующими словами:

«Ты, должно быть, мой кузенъ Сандро. Я тебя не видѣлъ прошлымъ лѣтомъ въ Петербургѣ: твоя братья говорили, что у тебя была скарлатина. Знаешь ли ты меня? — я Никки. А вотъ моя сестренка Ксенія» — закончилъ онъ, указывая на младенца, котораго держала на рукахъ стоявшая поодаль кормилица. Въ этотъ день завязалась дружба двухъ юныхъ отпрысковъ царскаго дома: великихъ князей Александра Михайловича и будущаго императора Николая Александровича. Ласковые глаза и пріятныя манеры Никки сразу понравились его кузену, выросшему на Кавказѣ и относившемуся съ дѣтскимъ предубѣжденіемъ ко всѣмъ «сѣверянамъ». Онъ навѣки сохранилъ, несмотря на всѣ преходящія разногласія, воспоминаніе объ этой встрѣчѣ съ веселымъ мальчикомъ въ розовой рубашенкѣ, который съ высоты ливадійской террасы протягивалъ руку къ парусамъ на далекомъ горизонтѣ и щурилъ передъ лучами заходящаго солнца свои мечтательные, слегка раскосые глазенки *).

Въ послѣдующіе годы в. кн. Александръ Михайловичъ нерѣдко наѣзжалъ въ Петербургъ изъ своего родного Тифлиса. Вмѣстѣ съ кузеномъ Никки онъ бѣгалъ и рѣзвился по заламъ Зимняго и Аничкова дворца, скатывался со скользкой деревянной горки, глазѣлъ на алмазныя украшенія персидскаго шаха, вмѣстѣ хохоталъ надъ престарѣлой статсъ-дамой, заснувшей во время кадрили, вмѣстѣ молился на колѣняхъ, блѣдный и испуганный, передъ залитымъ кровью тѣломъ Александра II. Послѣ коронаціонныхъ торжествъ 1883 года Никки и Сандро вмѣстѣ съ двумя другими великими князьями отдыхали въ подмосковномъ Нескучномъ. Лежа въ высокой, росистой травѣ и слушая пѣніе соловьевъ, они обсуждали радужныя перспективы, которыя передъ ними открывала жизнь.

«Подумайте только, какой великой страной Россія станетъ къ тому времени, когда мы будемъ вѣнчать Никки на царство въ Успенскомъ соборѣ!», мечтательно промолвилъ великій князь Сергѣй Михайловичъ. Никки улыбался своей обычной, нѣжной, робкой, слегка грустной улыбкой…

Когда Александръ Михайловичъ рѣшилъ выбрать для себя морскую карьеру, онъ, захлебываясь отъ восторга, дѣлился съ Николаемъ Александровичемъ своими первыми впечатлѣніями о службѣ во флотѣ. Шли годы: за долгія странствованія по всѣмъ морямъ и океанамъ, по Бразиліи, Сѣверной Америкѣ и Японіи, вел. кн. Александръ Михайловичъ созрѣлъ и возмужалъ. Въ сестрѣ своего царственнаго друга Никки, нашелъ онъ избранницу своего сердца. Несмотря на сопротивленіе императрицы Маріи Феодоровны, обвинявшей Сандро въ томъ, что онъ хочетъ «украсть у нея дочь», бракосочетаніе Александра Михайловича и Ксеніи Александровны благополучно состоялось въ Петергофѣ, въ іюлѣ 1894 года.

Въ приданое молодая невѣста получила пять различныхъ колье изъ жемчуговъ, брилліантовъ и другихъ драгоцѣнныхъ камней, работы Болина, золотой туалетный приборъ изъ 144 предметовъ, серебряный столовый приборъ на 96 кувертовъ… Она шла къ вѣнцу, разодѣтая по старинному церемоніалу, картинное описаніе коего мы находимъ въ мемуарахъ ея кузины, вел. княгини Маріи Павловны **). На голову надѣвалась діадема императрицы Екатерины съ огромнымъ розовымъ брилліантомъ въ центрѣ и затѣмъ маленькая корона изъ краснаго бархата, сплошь усыпанная брилліантами. Затѣмъ невѣсту облачали въ платье изъ серебряной парчи, расшитое серебряными лиліями и розами и заканчивающееся длиннѣйшимъ треномъ.

Придворныя дамы во главѣ съ оберъ-гофмейстериной украшали голову кружевной вуалью и флеръ д-оранжевымъ вѣнчикомъ. Наконецъ на плечи набрасывалась мантія изъ краснаго бархата, отороченная горностаемъ и пристегнутая огромными брилліантовыми пуговицами. Брачная церемонія и парадный обѣдъ длились настолько долго, что подъ конецъ даже царь-богатырь еле держался на ногахъ. Ксенія Александровна буквально изнемогала подъ тяжестью своего одѣянія.

Ветеромъ новобрачные, переодѣвшись, отправилась, согласно традиціи, на тройкахъ, въ Ропшинскій дворецъ. Подъѣзжая къ Ропшѣ, кучеръ, ослѣпленный яркими огнями иллюминацій, не разглядѣлъ дороги и въѣхалъ въ канаву. Отороченное горностаемъ манто новобрачной и ея шляпа, украшенная страусовыми перьями были сплошь залиты грязью, руки и лицо великаго князя были совершенно черными. Въ такомъ видѣ молодая чета подъѣхала къ крыльцу Ропшинскаго дворца.

Передъ тѣмъ, какъ пройти въ опочивальню къ своей супругѣ, великій князь долженъ былъ согласно традиціи облачиться въ халатъ изъ серебряной парчи, вѣсомъ въ 16 фунтовъ. «У меня былъ видъ восточнаго султана изъ послѣдняго дѣйствія оперы».

Безоблачное счастье молодоженовъ продолжалось недолго. Нѣсколько мѣсяцевъ спустя, послѣ непродолжительной болѣзни, императоръ Александръ III сошелъ въ могилу. «Всѣ мы чувствовали», разсказываетъ великій князь, «что наша страна потеряла послѣднюю опору, удерживающую ее отъ паденія въ пропасть и никто это не понималъ лучше, чѣмъ самъ Никки. Въ первый и въ послѣдній разъ я видѣлъ слезы въ его голубыхъ глазахъ». Онъ просилъ у шурина помощи и поддержки, указывая ему, что онъ не подготовленъ быть царемъ, что онъ никогда не хотѣлъ царствовать и боится за будущность семьи и Россіи.

Воспитаніе молодого Государя дѣйствительно мало подготовило къ выполненію его безконечно тяжелыхъ и отвѣтственныхъ обязанностей. Его учителями были, по словамъ Александра Михайловича, простодушный русскій генералъ, сентименталтный учитель-швейцарецъ и молодой англичанинъ-любитель спорта».

Когда будущій Государь вступилъ въ л.-г. гусарскій полкъ, онъ настолько хорошо говорилъ по-англійски, что оксфордскій профессоръ могъ бы принять его за соотечественника. Столь же превосходнымъ было его знаніе нѣмецкаго и французскаго языковъ. Лекціи лучшихъ профессоровъ университета и академіи дали наслѣднику престола рядъ цѣннѣйшихъ свѣдѣній, но не сведенныхъ въ систему и лишенныхъ особаго практическаго значенія. Будущій царь не могъ восполнить эти проблемы своего воспитанія ни въ гвардейскихъ полкахъ, гдѣ онъ служилъ, ни въ Государственномъ Совѣтѣ, гдѣ онъ два раза въ недѣлю долженъ былъ пассивно выслушивать скучныя рѣчи престарѣлыхъ сановниковъ, ни, наконецъ, въ общеніи съ отцомъ. Императоръ Александръ III, столь ревностно предававшійся государственнымъ дѣламъ, не любилъ говорить о нихъ въ семейномъ кругу. Онъ предпочиталъ строить со своими дѣтьми снѣжныя горки зимой и рубить деревья лѣтомъ, чтобы отдохнуть отъ поглощавшихъ его заботъ. Кругосвѣтное путешествіе, совершенное наслѣдникомъ въ 1890 году, тоже не дало надлежащихъ результатовъ. «Моя поѣздка представляется мнѣ совершенно безсмысленной», говорилъ онъ самъ Александру Михайловичу, котораго встрѣтилъ въ Коломбо. «На всемъ свѣтѣ дворцы и генералы одни и тѣ же — а это все, что мнѣ позволено видѣть. Я могъ бы съ такимъ же успѣхомъ остаться у себя дома».

Николай Александровичъ, по отзыву своего шурина, былъ человѣкомъ исключительно вѣжливымъ и деликатнымъ. Но ему не хватало твердости. «Николай II провелъ первыя десять лѣтъ своего царствованія, — говоритъ Александръ Михайловичъ, — сидя за массивнымъ письменнымъ столомъ и почтительно слушая наставленія своихъ дядей-богатырей. Онъ боялся остаться cъ ними наединѣ. Въ присутствіи свидѣтелей его слова принимались, какъ приказъ, но стоило закрыться двери въ его кабинетъ, какъ дядя Алексѣй или дядя Николай, стуча кулакомъ по столу не стѣсняясь подступали къ нему со всевозможными претензіями… Николай Николаевичъ считалъ себя великимъ полководцемъ. Алексѣй Александровичъ царилъ надъ морями. Сергѣй Александровичъ пытался превратить Москву въ свою вотчину. Владимиръ Александровичъ выступалъ въ роли «защитника искусства». Къ концу дня, Государь былъ совершенно разбитъ.

Вел. кн. Александръ Михайловичъ жилъ Въ эти годы подъ однимъ кровомъ со своимъ шуриномъ-царемъ то въ Аничковомъ, то въ Зимнемъ дворцѣ. Его бесѣды съ Государемъ длились порою цѣлыми часами, распространяясь на самыя разнообразныя историческія, политическія и экономическія темы. Особенной интимностью отличались отношенія вел. князя съ молодой царицей: послѣ обѣда они подолгу оставались вдвоемъ за столомъ, изучая доклады, представленныя Государю его министрами. Но это закулисное вліяніе Александра Михайловича не должно было оставить замѣтныхъ слѣдовъ на внѣшнихъ актахъ царствованія. Прежде всего онъ самъ, по собственному признанію, не обладалъ особой подготовкой къ государственной дѣятельности: всю свою молодость онъ интересовался исключительно дѣлами флота. Съ другой стороны, ему не удавалось побороть вліяніе старшихъ великихъ князей. «Я не обладалъ достаточно громкимъ голосомъ. Для царя я былъ — Сандро, другъ его дѣтства, мужъ его любимой сестры Ксеніи. Онъ зналъ, что онъ можетъ обезоружить меня шутливымъ напоминаніемъ о прежнихъ дняхъ. Онъ не боялся меня»…

Критика дѣятельности старшихъ великихъ князей послужила первымъ поводомъ къ недоразумѣніямъ, которыя періодически стали возникать между Царемъ и его шуриномъ. Александръ Михайловичъ увѣряетъ, что онъ предупреждалъ Государя еще задолго до ходынской катастрофы о непригодности Сергѣя Александровича къ роли организатора коронаціонныхъ торжествъ. Но Императоръ холодно отвѣтилъ ему, что «дядя Сергѣй такъ же хорошо знаетъ трудности стоящей передъ нимъ задачи, какъ и ты, а можетъ быть и лучше»… Когда разыгралась трагедія, Александръ Михайловичъ и его братья умоляли Государя отмѣнять всѣ дальнѣйшія торжества, изъ уваженія къ народной скорби». Назначенный у французскаго посла парадный балъ тѣмъ не менѣе состоялся, а вел. кн. Алексѣй Александровичъ разразился по адресу «Михайловичей», въ моментъ начала танцевъ, слѣдующимъ саркастическимъ замѣчаніемъ: «Вотъ идутъ четыре царскихъ послѣдователя Робеспьера».

Изъ-за противодѣйствія того же Алексѣя Александровича, не получилъ дальнѣйшаго движенія проектъ организаціи флота, разработанный Александромъ Михайловичемъ съ одобренія Государя и Александры Феодоровны. Александру Михайловичу пришлось даже оставить дѣйствительную службу и провести цѣлыхъ три года въ бездѣйствіи.

Въ 1902 году исполнилось завѣтное желаніе великаго князя. Онъ вошелъ въ составь правительства въ качествѣ главноуправляющаго торговымъ мореплаваніемъ и портами. Петербургскіе острословы увѣряли, что «Александръ Михайловичъ снялъ у Витте порты» — по мнѣнію вел. князя, Витте при всемъ своемъ умѣ никогда не могъ простить этой невинной шутки. Позволительно думать, что пассивное сопротивленіе, которое всесильный министръ финансовъ систематически оказывалъ начинаніямъ великаго князя, имѣло и иныя, болѣе вѣскія основанія.

Русско-японская война и революція принесли Александру Михайловичу новыя разочарованія. Онъ организовалъ крейсерскую войну, но захваченные въ Красномъ морѣ 12 кораблей съ контрабанднымъ грузомъ были вновь отпущены на свободу по настоянію министерства иностранныхъ дѣлъ. Провозглашеніе манифеста 17 октября и назначеніе Витте предсѣдателемъ совѣта министровъ побудило вел. кн. податъ въ отставку. Наконецъ, подготовка мятежа на отрядѣ миноносцевъ, который состоялъ подъ командованіемъ Александра Михайловича, раскрылъ ему глаза на невозможность продолжать активную службу во флотѣ. Онъ воспользовался болѣзнью сына, просилъ Государя объ увольненіи въ долгосрочный отпускъ заграницу и съ злобнымъ, тяжелымъ чувствомъ покинулъ Россію въ сентябрѣ 1906 года…

*) «Оnce а Grand Duke» by the Grand Duke Alexandre of Russian. New-York.

**) Grande Duchesse Marie de Russie. L’éducation d’une princesse (Ed. Stock 1931).

К. Грюнвальдъ.
Возрожденіе, № 2508, 14 апрѣля 1932.

Hits: 13

Эти мечтанія облечены въ форму романа-утопіи, подъ именемъ «Горящій путь». Авторъ, г. Гюнтеръ Панштингль, присовокупляетъ къ названію слѣдующій подзаголовокъ: «Романъ одной европейской возможности»…

Начинается этотъ романъ, однако, какъ обыкновенный «авантюрный» романъ. Родди Краддокъ, англійскій журналистъ (его мать — русская, и Родди говоритъ, кромѣ всѣхъ прочихъ языковъ, въ совершенствѣ и по-русски) — не разъ бывавшій въ Гаагѣ по дѣламъ всякихъ международныхъ конференцій, оказывается въ этомъ городѣ, по счастливому случаю своего сочетанія бракомъ съ Метой ванъ Страатенъ. Мета являетъ въ себѣ соединеніе всѣхъ новѣйшихъ спортивныхъ добродѣтелей съ добродѣтелями стариннаго и домашняго свойства.

Родди имѣетъ, слѣдовательно, всѣ основанія быть влюбленнымъ и счастливымъ. Но это не усыпляетъ его профессіональной бдительности. Онъ замѣчаетъ вдругъ необычайный наплывъ въ Гаагу весьма высокихъ особъ. Несмотря на строжайшее ихъ инкогнито, Родди Краддокъ «улавливаетъ» присутствіе англійскаго морского министра, министра иностранныхъ дѣлъ Франціи, германскаго рейхсканцлера и даже самого Муссолини. Происходитъ очевидно какой-то въ высшей степени конспиративный и сенсаціонный дипломатическій съѣздъ о которомъ ничего неизвѣстно даже печати! Случайность помогаетъ Родди проникнуть въ тайну. Невѣдомые враги пытаются похитить отвѣтственнаго при съѣздѣ драгомана. Попытка не удается, и они умерщвляютъ жертву. Родди Краддокъ принимаетъ участіе въ преслѣдованіи злодѣевъ, по всѣмъ правиламъ авантюрнаго романа, и замѣняетъ на тайныхъ засѣданіяхъ убитаго переводчика благодаря своему изумительному знанію языковъ…

Впослѣдствіи Родди и его младшій братъ (такой же смѣлый и предпріимчивый) напишутъ книгу, гдѣ будетъ разсказано, какъ собравшіеся въ Гаагѣ въ мартѣ мѣсяцѣ нѣкотораго неизвѣстнаго года представители восемнадцати державъ рѣшили начать совмѣстными силами борьбу противъ большевиковъ. Еще за полгода до того начались тайныя приготовленія. Самымъ важнымъ изъ нихъ было изготовленіе «наилучшаго» оперативнаго плана. Это было сдѣлано такъ, какъ дѣлаются архитектурные проекты, при помощи конкурса. Результатъ конкурса, въ которомъ принимали участіе талантливѣйшіе военные люди восемнадцати странъ, былъ объявленъ въ Гаагѣ. Авторомъ «наилучшаго плана» оказался голландскій полковникъ, 35 лѣтъ, молчаливаго характера и примѣрнаго поведенія, по имени «Хендрикь Карелъ Реесъ ванъ дерь Веенъ». Какъ этого требовала справедливость, полковникъ, носящій такое длинное имя, былъ избранъ союзнымъ главнокомандующимъ.

15 мая державы-союзницы опубликовали торжественное воззваніе къ народамъ всего міра и одновременно предъявили большевикамъ ультиматумъ, предлагая имъ сдать власть въ 24 часа другому правительству, которое рѣшило бы управлять въ согласіи сь тѣми политическими и хозяйственными принципами, «которымъ научила человѣчество за многія тысячелѣтія міровая исторія». Большевики уже давно «пронюхали», что противъ нихъ умышляется нѣчто грандіозное, но рѣшили сопротивляться. Они призвали «товарищей» повсюду къ возстаніямъ, убійствамъ, поджегамъ, взрывамъ мостовъ и туннелей. Результаты всего этого оказались ничтожными. И предпринятый большевиками на слѣдующее же утро налетъ аэроплановъ съ газовыми бомбами на Вильну и Львовъ не удался, ибо всѣ расположенные близъ совѣтской границы большіе города были заранѣе очищены населеніемъ. Война началась…

Любопытны слѣдующія подробности. На рѣшительномъ военномъ совѣтѣ въ Кремлѣ, вмѣстѣ со Сталинымъ, Буденнымъ, Калининымъ и другими важными большевиками, принималъ участіе, по словамъ нѣмецкаго автора, въ видѣ «за блудшей овцы» нѣкій баронъ фонъ Зельтхеймъ, генералъ прусской службы, имѣвшій такое вліяніе на большевиковъ, что они разрѣшили ему, скрѣпя сердце, даже носить монокль. Но баронъ фонъ Зельтхеймъ оказался единственнымъ «отщепенцемъ» въ дружной отнынѣ Европѣ. Чего же именно желала эта дружная отнынѣ Европа, и ради чего предприняла она войну противъ большевиковъ? Объ этомъ, разумѣется, очень подробно говорится въ текстѣ воззванія къ народамъ всего міра. Скачала напоминаются истины о большевикахъ, которыя всѣмъ намъ извѣстны. Но вотъ на четвертой страницѣ начинается разсужденіе о возможности плодотворной колонизаціи на пространствахъ опустошенной и плохо воздѣлываемой при большевикахъ Россіи. «Отнынѣ въ русскія земли двинутся излишки европейскаго населенія и такимъ путемъ будетъ найдено рѣшеніе волнующей многія страны проблемы».

Русскій читатель въ этомъ мѣстѣ нѣмецкой утопіи начинаетъ настораживаться. И недаромъ! Не высказываетъ ли завѣтную мысль автора его герой, посланный вмѣстѣ съ братомъ въ переодѣтомъ видѣ на аэропланѣ вглубь совѣтской Россіи для выполненія какихъ то героическихъ подвиговъ? Спустившись ночью среди русскихъ полей, братья ждутъ разсвѣта. Сомнѣнія одолѣваютъ младшаго Краддока. А вдругъ у большевиковъ окажется не все такъ плохо, какъ говорятъ? Но когда восходитъ солнце, старшій братъ успокаиваетъ его, показывая рукой на жалкія деревни и, главное, на невоздѣланныя, пустыя россійскія пространства. Если бы этихъ пространствъ не было, признается онъ весьма наивно, намъ съ тобой нечего было бы здѣсь дѣлать, ибо никто и не вздумалъ бы идти походомъ на большевиковъ!..

Итакъ, воина начинается, и событія развертываются съ потрясающей быстротой. Большевики выставляютъ въ поле милліонныя арміи и оказываютъ весьма стойкое сопротивленіе «на фронтѣ Данцигъ — Одесса». Но недаромъ геніальный планъ голландскаго полковника получилъ одобреніе на международномъ конкурсѣ. Генералиссимусъ приводитъ теперь этотъ изумительный планъ въ исполненіе. Въ Севастополѣ высаживается несмѣтное количество союзныхъ войскъ, снабженныхъ могущественнѣйшими летательными средствами. Огромные аэропланы и цеппелины въ тотъ же день перебрасываютъ сильный отрядъ, который къ вечеру занимаетъ Ростовъ. На слѣдующій день та же участь постигаетъ Царицынъ. Оказывается, идеей премированнаго плана было созданіе «въ кратчайшій срокъ» при помощи воздушныхъ средствъ союзнаго фронта въ тылу у большевиковъ, на линіи Севастополь — Царицынъ — Сызрань. Энергія голландскаго генералиссимуса такова, что съ помощью своихъ безчисленныхъ аэроплановъ «высадившись 7 іюня въ Севастополѣ, уже 16 іюня осаждалъ онъ Екатеринбургъ»…

Теперь Сибирь отрѣзана отъ большевиковъ и въ ней вспыхиваютъ возстанія. Этихъ возстаній почти не наблюдалось въ Европейской Россіи, ибо по убѣжденію автора, русскіе пассивны и непохожи въ этомъ отношеніи на тѣхъ молодцовъ «сибирякенъ», которыхъ одобрительно похлопываетъ нѣмецъ по плечу, поглядывая алчнымъ глазкомъ на ихъ просторныя земли. Но въ концѣ концовъ появляется все-таки и русскій герой, «бывшій капитанъ царской арміи баронъ Ростинъ». Изумительныя судьбы ожидаютъ его. Посовѣтовавшись съ г-жей Краддокъ, которая, какъ русская, знаетъ, что надо русскимъ, генералиссимусъ рѣшаетъ провозгласить въ Екатеринбургѣ Гавріила Дмитріевича Ростина русскимъ царемъ подъ именемъ Гавріила I. Правда, явившаяся въ ставку особа, принадлежащая къ дому Романовыхъ и имѣющая законныя права на престолъ, противъ этого дѣйствія протесту отъ. Доводы генералиссимуса неотразимы. Ничего не подѣлаешь, такъ случилось, «мы не смѣшиваемся во внутреннія дѣла Россіи», а Россіи необходимо сейчасъ единство. Представитель дома Романовыхъ возвращается въ Парижъ, и генералиссимусъ философически замѣчаетъ: «Романовы великими были всегда въ отреченіи, но не въ дѣйствіи»…

17 іюля Гавріилъ I вступаетъ въ освобожденную отъ большевиковъ Москву. Торжества публичныя сливаются съ празднествами частными. Вѣрный правиламъ кинематографіи, столь же незыблемымъ, какъ законы античной трагедіи, авторъ заканчиваетъ романическую часть нѣсколькими свадьбами, поженивъ даже молчаливаго голландскаго генералиссимуса на матушкѣ героя, вдовѣ Краддокъ. А затѣмъ онъ съ облегченнымъ сердцемъ переходитъ къ болѣе существенному.

Освобожденныхъ россіянъ ожидаетъ сюрпризъ. Прокламація генералиссимуса извѣщаетъ ихъ о томъ, что иностранная оккупація остается на нѣкоторое не опредѣленное время «необходимое для твердаго установленія порядка». Этого мало! Объявляется, что «союзные воины», желающіе того, могутъ «сѣсть на землю и остаться въ Россіи навсегда». Ибо пустого мѣста въ Россіи сколько угодно. Упорное сопротивленіе большевиковъ представляло нѣкоторыя удобства, ибо въ результатѣ населеніе Россіи уменьшилось до такой степени, что въ нее могла хлынуть волна переселенія «офиціальнаго», какъ выражается авторъ, и «неофиціальнаго». Захлебываясь отъ удовольствія, г. Гюнтеръ Пенштингль рисуетъ картину, того, какъ изъ Германіи двинулись на новыя мѣста не только земледѣльцы, не только фабричные рабочіе, но и «маленькіе чиновники, коммивояжеры, актеры, врачи, журналисты, ученые, художники». Особенно блестящая новая участь выпала на долю Сибири. Эта «богатѣйшая областъ» заткнула за поясъ Америку и сдѣлалась настолько самостоятельной, что не нашла болѣе нужнымъ поддерживать особенно тѣсную государственную связь съ Россіей.

Закончимъ этотъ разсказъ маленькой идиллической картинкой, которая какъ ничто другое рисуетъ мечтанія нѣмецкаго автора о будущемъ Россіи.

«Классическимъ примѣромъ новыхъ временъ» — говорить онъ, — «служитъ слѣдующее объявленіе, появившееся въ одной дрезденской газетѣ. Колонія Дрезденова (486 обитателей) въ Ярославской губерніи (патентъ города Дрездена) ищетъ деревенскаго кузнеца. Заявленія холостыхъ не будутъ разсматриваться. Проѣздная плата будетъ оплачена. Желающимъ, которые играютъ на какомъ-нибудь музыкальномъ инструментѣ или обладаютъ хорошимъ басовымъ голосомъ, будетъ оказано предпочтеніе. За справками надлежитъ обратиться къ комиссару по дѣламъ переселенія въ Россію при городскомъ управленіи города Дрездена».

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2502, 8 апрѣля 1932.

Hits: 5

Слуга царю, отецъ солдатамъ
Лермонтовъ.

Царю наперсникъ, а не рабъ.
Пушкинъ.

Графъ Дмитрій Алексѣевичъ Милютинъ былъ свидѣтелемъ пяти послѣднихъ царствованій. Мальчикомъ онъ могъ еще видѣть Александра I-го. Его годы ученія и собственныхъ ученыхъ трудовъ протекли въ царствованіе Николая I-го; его государственная дѣятельность продолжалась безъ перерыва во все царствованіе Акександра II-го. Съ воцареніемъ Александра III-го, Милютинъ удалился отъ дѣлъ и послѣднія тридцать лѣтъ жизни провелъ на покоѣ въ Крыму. Онъ умеръ на 96-мъ году жизни 7 февраля 1912-го года. Пять лѣтъ не дожилъ онъ до крушенія россійской имперіи, во славу которой онъ столько потрудился. Господь не допустилъ его до такого испытанія!

Милютины, Дмитрій и братъ его, Николай (1818—1872 гг.), сенаторъ и знаменитый дѣятель крестьянскаго освобожденія, (происходили изъ небогатой дворянской семьи. Предки ихъ были рыбопромышленниками и глазетными фабрикантами; въ 1735 году они основали извѣстные всѣмъ петербуржцамъ «милютины ряды», подъ зданіемъ городской думы.

Милютины были «новые люди» среди нашей сановной знати и выдвинулись исключительно личными дарованіями и заслугами.

Дмитрій Алексѣевичъ Милютинъ былъ воспитанникомъ московскаго университетскаго пансіона, столь извѣстнаго въ исторіи русскаго просвѣщенія. Онъ рано проявилъ свои способности къ математикѣ и вообще къ прикладнымъ знаніямъ. Мальчикомъ шестнадцати лѣтъ (!) онъ уже напечаталъ «Руководство къ съемкѣ плановъ». Тогда рано вступали въ жизнь, и семнадцати лѣтъ уже офицеромъ артиллеріи онъ воевалъ на Кавказѣ и получилъ боевое крещеніе раною навылетъ въ плечо. Первая служба его на Кавказѣ продолжалась семь лѣтъ.

Въ 1840 году Милютинъ возвратился въ Петербургъ, окончилъ академію генеральнаго штаба и скоро самъ сталъ профессоромъ академіи. Научные труды его по военной географіи, статистикѣ и исторіи доставили ему извѣстность, и самъ императоръ Николай Павловичъ поручилъ Милютину написать исторію похода Суворова въ Италію. Трудъ этотъ (1853 г.) прославилъ Милютина. Знаменитый проф. Грановскій призналъ въ молодомъ ученомъ «самостоятельность и оригинальность», «отсутствіе предубѣжденій» и «благородную простоту, «признакъ всякаго значительнаго таланта». Въ этихъ немногихъ словахъ — какая мѣткая характеристика личности Милютина!

Занятый наукою, Милютинъ боевого участія въ Крымской войнѣ не принималъ. Но уже въ 1856 году кн. Барятинскій вызвалъ Милютина занять отвѣтственную должность начальника штаба Кавказской арміи. Съ этого началась вторая боевая служба Милютина на Кавказѣ, выдвинувшая его въ первые ряды дѣятелей царствованія Александра II. За взятіе Гуниба и плѣненіе Шамиля (1859 г.) Барятинскій жалуется фельдмаршаломъ, а его 43-лѣтній начальникъ штаба — генералъ-адъютантомъ.

Съ 1860 года Милютинъ уже военный министръ и въ теченіе двадцати лѣтъ (1860—1881) безсмѣнно работаетъ на этомъ посту, какъ самое довѣренное лицо при императорѣ Александрѣ II, до самой кончины государя. За этотъ долгій срокъ Милютинъ совершилъ великую работу пересозданія арміи и всего военнаго вѣдомства.

Трудно въ краткомъ очеркѣ обнять все то, что было совершено Милютинымъ для русской арміи и вообще для Россіи въ тотъ славный періодъ ея исторіи. Милютинъ былъ постояннымъ совѣтникомъ и поддержкою государя во всѣхъ его благихъ начинаніяхъ.

Оборона Севастополя, показавъ недосягаемую высоту русскаго героизма, въ то же время обнаружила и всю отсталость нашей военной организаціи. Милютинъ началъ свои реформы съ улучшенія жизни солдата: его пищи, одежды, помѣщенія, врачебной ему помощи. Далѣе слѣдовали: постепенное сокращеніе сроковъ службы, отъ прежнихъ 25 лѣтъ до 6—7 лѣтъ (въ 1874 г.); обяза
тельное обученіе грамотѣ, а для болѣе способныхъ солдатъ «учебныя команды», подготовлявшія унтеръ-офицеровъ; отмѣна жестокихъ наказаній и реформа военнаго правосудія по образцамъ общей судебной реформы 1864 года. Завершилъ Милютинъ свой глубокопродуманный кругъ реформъ уставомъ объ общей воинской повинности 1874 года, призывавшемъ и всѣ другія сословія къ исполненію тяжелаго долга зашиты отечества. Во всѣхъ этихъ смыслахъ Милютинъ поистинѣ былъ «отецъ солдатамъ». Замѣтимъ по пути, что законъ 1874 года о воинской повинности по технической своей выработанности является однимъ изъ самыхъ замѣчательныхъ актовъ россійскаго законодательства: все въ немъ было продумано, все предусмотрѣно!

Въ непрестанныхъ заботахъ о просвѣщеніи Милютинъ слѣдовалъ завѣтамъ Петра, что для успѣховъ оружія нужны умъ и образованіе. Онъ помнилъ и слова Бисмарка, что германская армія обязана своими побѣдами деревенскому учителю. Для подготовки офицеровъ были учреждены военныя гимназіи и юнкерскія училища. Для высшаго состава арміи была основана военно-юридическая академія и широко преобразованы всѣ другія академіи: генеральнаго штаба, артиллерійская, инженерная, военно-медицинская.

Какъ бывшій земскій дѣятель, я скажу нѣсколько словъ и о заслугахъ Милютина въ области русской медицины. Сравнивая нашу медицину эпохи Севастополя и эпохи войнъ японской и великой, мы усмотримъ разницу, какъ между вѣкомъ кремневаго ружья и вѣкомъ авіаціи! Блестящее развитіе военной медицины, Краснаго Креста, медицины земской и городской, началось со славнаго царствованія Царя-Преобразователя. Но толчекъ этому движенію былъ данъ военно-медицинскимъ вѣдомствомъ. Военно-медицинская академія, расцвѣтшая при Милютинѣ, дала Россіи цѣлое поколѣніе извѣстнѣйшихъ врачей славной школы Пирогова и Боткина. Въ предшествующія времена лучшими врачами при Дворѣ и въ обществѣ были, главнымъ образомъ, нѣмцы. Благородное соревнованіе русской медицины началось тогда изъ военно-врачебнаго вѣдомства. Съ севастопольской войны русская женщина заинтересовалась медициной. Пироговъ и, главнымъ образомъ, Боткинъ были приближены ко Двору и вошли въ тѣсную связь съ просвѣщенными русскими женщинами изъ окруженія императрицы Маріи Александровны; а Боткинъ оставался любимымъ врачемъ государыни до самой ея кончины. Вспомнимъ имена многихъ великихъ княгинь, принца А. П. Ольденбургскаго, баронессы Розенъ, переписывавшейся съ Пироговымъ, графини Е. Н. Гейденъ, супруги ближайшаго сотрудника Милютина по военнымъ реформамъ, баронессы Икскуль и многихъ, многихъ другихъ. Открылся цѣлый рядъ общинъ сестеръ милосердія, усвоившихъ славныя традиціи севастопольскихъ подвижницъ — Е. М. Бакуниной и Е. П. Карцевой. Милютинъ открылъ наши первые женско-врачебные курсы и оказывалъ при Дворѣ и въ высшемъ обществѣ могучую и часто незримую поддержку всему этому благодѣтельному движенію. Да будетъ ему благодарная память за это!

Началась война 1877 года за освобожденіе славянъ. Государь поѣхалъ на Балканы; Милютинъ былъ его спутникомъ и неизмѣннымъ совѣтчикомъ. Послѣ кровопролитнаго и неудачнаго штурма Плевны 30 августа, наше военное командованіе было настолько потрясено, что обсуждалась мысль объ общемъ отступленіи за Дунай. Твердый голосъ Милютина склонилъ государя къ продолженію кампаніи. За такое рѣшающее вліяніе на успѣшное окончаніе войны съ турками Милютинъ былъ награжденъ орденомъ Георгія 2-й степени и графскимъ достоинствомъ.

Не забудемъ о колоссальномъ культурно-завоевательномъ расширеніи Россіи въ предѣлахъ Центральной Азіи, совершенномъ въ царствованіе Александра II-го. Въ покореніи Кавказа Милютинъ непосредственно участвовалъ какъ боецъ; великимъ дѣломъ присоединенія Туркестана онъ руководилъ, въ качествѣ военнаго министра. Покровительствовалъ онъ и научнымъ завоеваніямъ въ Центральной Азіи: нашъ знаменитый тешественникъ и изслѣдователь, полковникъ Пржевальскій, всегда находилъ поддержку у Милютина.

На Балканахъ оружіе наше восторжествовало; на Берлинскомъ конгрессѣ 1878 года дипломатія наша потерпѣла пораженіе. Пылкій Аксаковъ писалъ:

«Россія получаетъ пощечины, а дипломатія въ нихъ расписывается». Въ обществѣ наступило разочарованіе послѣ подъема отъ военныхъ успѣховъ и начался ропотъ противъ правительства. Психологическій моментъ былъ учтенъ немногочисленными еще тогда въ Россіи кружками террористовъ-революціонеровъ, и начался послѣдовательный рядъ покушеній на государя, закончивши 1-мъ марта 1881 года. Утромъ въ день своей трагической кончины, государь подписалъ манифестъ о созывѣ выборныхъ представителей сословій, земствъ и городовъ въ законосовѣщательный Совѣтъ, при равномъ ихъ числѣ съ чинами назначенными. Самъ государь расцѣнивалъ этотъ актъ, какъ первый шагъ къ конституціи въ будущемъ. Манифестъ былъ составленъ при ближайшемъ участіи графовъ Лорисъ-Меликова и Милютина.

Катастрофа 1-го марта, не вызвавшая никакихъ внѣшнихъ потрясеній въ странѣ, повергла въ полную растерянность петербургскіе верхи. Послѣ двухмѣсячныхъ совѣщаній и колебаній, императоръ Александръ III рѣшилъ не обнародовывать манифеста убіеннаго государя, вмѣсто котораго былъ изданъ манифестъ о подтвержденіи самодержавія. Юридически манифестъ 28 апрѣля не вносилъ ничего новаго въ наше законодательство и даже не противорѣчилъ манифесту 1-го марта, не обнародованному. Но манифестъ 28 апрѣля былъ изданъ безъ вѣдома совѣта министровъ; Милютинъ и всѣ министры, его единомышленники, сочли своимъ долгомъ подать въ отставку. Милютинъ отошелъ навсегда отъ государственныхъ дѣлъ.

Въ 1898 году въ Москвѣ происходило открытіе памятника Царю-Освободителю. На торжество были приглашены всѣ дѣятели прежняго царствованія. Въ воздаяніе всѣхъ заслугъ Милютина, Императоръ Николай II пожаловалъ ему фельдмаршальство. Такова краткая запись государственной карьеры Милютина.

Русская общественность, обычно недовольная своими правителями, дѣлала исключеніе для Милютина. Военные высоко цѣнили его и любили; а уважали его всѣ, какъ политическіе противники справа, которыхъ было немного, такъ и наши вѣчно недовольные «максималисты» слѣва…

Русская наука единодушно оцѣнила труды Милютина. Онъ имѣлъ степень доктора исторіи «honoris causa» отъ Петербургскаго университета и званіе почетнаго члена университетовъ Московскаго и Харьковскаго.

***
Мою памятку о Милютинѣ мнѣ бы хотѣлось заключить нѣсколькими строками изъ личныхъ воспоминаній объ этомъ выдающемся человѣкѣ, какъ о частномъ лицѣ. Семья моихъ родителей была связана долголѣтнею дружбою съ графомъ Дмитріемъ Алексѣевичемъ и его семьею. Слѣдовательно, и я съ дѣтства зналъ всѣхъ Милютиныхъ.

Супруга графа, Наталья Михайловна, рожденная Понсэ, была французскаго происхожденія и даже рѣдко говорила по-русски. Долгій жизненный путь они совершили счастливо и окончили его въ одинъ и тотъ же день.

Помню февральское, морозное, солнечное утро въ Москвѣ, когда двадцать лѣтъ назадъ происходили торжественныя, воинскія похороны фельдмаршала. Медленно двигалась процессія отъ Курскаго вокзала до Новодѣвичьяго монастыря за двумя гробами. Кто изъ москвичей не любовался этимъ древнимъ монастыремъ и красивымъ, заботливо содержаннымъ кладбищемъ въ его оградѣ?

Тамъ похоронено столько извѣстныхъ лицъ; тамъ же находилась и семейная усыпальница Милютиныхъ. Съ невыразимымъ чувствомъ думаешь, что всѣ памятники теперь уничтожены и самое кладбище обращено въ площадь, какъ недавно сообщалось въ газетахъ!

У Милютиныхъ было пять дочерей и одинъ сынъ (бывшій курскій губернаторъ). Родъ Милютиныхъ прерывается на второмь поколѣніи: здравствуетъ только старшая дочь, княгиня Елизавета Дмитріевна Шаховская, вдова ревельскаго губернатора, бывшая любимая личная фрейлина императрицы Маріи Александровны, а нынѣ уже долгіе годы старица основаннаго ею пюхтицкаго монастыря близъ Ревеля.

Милютину было 65 лѣтъ, когда онъ, полный силъ физическихъ и умственныхъ, поселился со своей семьей въ крымскомъ уединеніи. Но и вдали отъ государственныхъ заботъ, сохранилъ онъ свои привычки правильно распредѣленнаго рабочаго дня. Ибо жить для него значило работать. Только предметомъ его хлопотливыхъ трудовъ сталъ пріобрѣтенный имъ небольшой участокъ земли, вмѣсто великой Россіи, съ которой, однако, постоянно были связаны одинокія думы его старости. Милютинъ ревностно занялся благоустройствомъ любимаго имъ Симеиза и скоро имѣніе свое обратилъ въ одинъ изъ прекраснѣйшихъ уголковъ южнаго берега Крыма. Разведены были образцовыя виноградники и милютинскія вина знатоками считались за лучшія въ Крыму. Но замѣчательно то, что самъ «винодѣлъ» никогда ихъ не пробовалъ.

Разсказывали, что Дмитрій Алексѣевичъ буквально не зналъ ни вкуса вина, ни вкуса табачнаго дыма. Можетъ быть, долголѣтіе его слѣдуетъ приписать необычайной размѣренности и «трезвенности» всей его жизни. Разсказывали про одинъ забавный случай съ Милютинымъ при его объѣздѣ Кавказа. Однажды ему пришлось заночевать у стараго армейскаго полковника, коменданта маленькой крѣпости. У Милютина была очаровательная черта необыкновенной обходительности съ самыми скромными изъ своихъ подчиненныхъ. Между хозяиномъ и важнымъ постояльцемъ передъ сномъ произошелъ такой разговоръ: «Что вы кушаете утромъ, ваше превосходительство, кофе или чай?» — «Ахъ, пожалуйста, не безпокойтесь: что вы, то и я». — «Я, ваше превосходительство, начинаю день со стакана водки». Тутъ Милютину пришлось отказаться отъ предложеннаго угощенія…

Судьба дважды и случайно сводила меня съ Дмитріемъ Алексѣевичемъ весьма близко и при сходныхъ обстоятельстствахъ. Мы вдвоемъ съ нимъ обозрѣвали въ теченіе нѣсколькихъ дней двѣ выставки: всемірную 1889 года въ Парижѣ и всероссійскую 1896 года въ Нижнемъ. Дмитрій Алексѣевичъ былъ на рѣдкость подвижной и бодрый для своихъ лѣтъ, и, при всегдашней своей добросовѣстности во всемъ, проявлялъ эту черту и при осмотрѣ экспонатовъ, и положительно загонялъ меня, тогда еще молодого. Зато живя съ нимъ рядомъ, я отдыхалъ по вечерамъ въ самой пріятной съ нимъ бесѣдѣ. Увы! Я не записывалъ тогда его рѣчей, остались въ памяти только отдѣльныя точки и общее самое свѣтлое впечатлѣніе о Милютинѣ.

Привѣтливое достоинство, соединенное со скромностью, доброта и простота, — вотъ что отличало Милютина въ годы старости, когда я его зналъ. Мнѣ памятенъ его взглядъ: добрый и устало-печальный. Когда Милютинъ оживлялся, въ его разговорѣ чувствовалась и легкая насмѣшливость, опять-таки спокойно- добродушная. Мнѣ представляется, что Милютинъ сохранилъ въ себѣ лучшія стороны старо-николаевской школы и воспитанія: чувство долга, самодисциплина, всегдашняя моральная и даже физическая собранность. Въ немъ не было никакой натянутости, но и никакой распущенности, свойственной послѣдующимъ поколѣніямъ. При немъ, бывало, не развалишься въ креслѣ, когда старикъ сидитъ прямо, за стегнутый на всѣ пуговицы. Въ лучшихъ людяхъ того времени было что-то, что утратилось въ послѣдующихъ поколѣніяхъ. Попытаюсь сдѣлать сводку, какъ я понималъ Милютина.

Міровоззрѣніе Милютина было научно- позитивистическое, какъ и у большинства образованныхъ людей средины прошлаго столѣтія, т. е. чуждое религіозности и даже всякой умозрительной философіи. Мнѣ казалось, что онъ смотрѣлъ и на религію, лишь какъ на необходимый атрибутъ государственности. Семья его, напротивъ, была благочестива по-церковному.

У Милютина (по терминологіи Паскаля) былъ умъ «геометрическій». Онъ любилъ точныя науки и имѣлъ мало влеченя къ наукамъ гуманистическимъ. Къ искусству вообще онъ былъ равнодушенъ: романовъ не читалъ, не посѣщалъ ни театровъ, ни концертовъ. Онъ считалъ все это какъ бы баловствомъ: некогда ему было. «Войну и Миръ», какъ я слышалъ, прочелъ онъ въ первый разъ, и то по настоянію семейныхъ, только уже въ Крыму, на досугѣ и въ глубокой старости. Помню, какъ Милютинъ, проѣзжая черезъ Красную Площадь въ Москвѣ, самымъ простодушнымъ образомъ возмущался «безобразіемъ» знаменитаго храма Василія Блаженнаго. Поколѣніе николаевскихъ государственниковъ съ молоду было пріучено любить и въ архитектурѣ порядокъ, т. е. «симметрію»; а потому въ древне-русской «асимметріи» они не чувствовали внутренней гармоніи, но одно безобразіе хаоса…

Милютинъ былъ западникъ и не любилъ славянофиловъ. Западничество въ николаевское время было двухъ видовъ: французское — либеральное, и нѣмецкое — консервативное. (Императоръ Николай I-й былъ тоже западникъ, но на прусскій образецъ Фридриха Великаго. Милютинъ политически былъ противникомъ нѣмцевъ; но все же по воспитанію онъ былъ скорѣе западникъ нѣмецкой школы.

Милютинъ былъ государственникъ и глубокій патріотъ. Но патріотизмъ его былъ «имперскій», отнюдь не «этническій» (употребляю терминологію гр. А. Салтыкова). Онъ совсѣмъ не былъ народникомъ. какъ наше поколѣніе. Народничество въ Россію пришло послѣ и совсѣмъ не коснулось военнаго поколѣнія «николаевцевъ». Въ литературѣ Лермонтовъ первый почувствовалъ эту новую этническую любовь къ отчизнѣ и даже не могъ ее осознать: «не побѣдитъ ее разсудокъ мой». Напротивъ, поколѣніе николаевское признавало «славу, купленную кровью», и оставалось совершенно равнодушнымъ къ «пляскѣ съ топаньемъ и свистомъ подъ говоръ пьяныхъ мужиковъ».

Будучи убѣжденнымъ патріотомъ и монархистомъ, Милютинъ не былъ «націоналистомъ» въ узкомъ смыслѣ, а тѣмъ болѣе — шовинистомъ. Какъ-то я спросилъ его, вспомнивъ объ извѣстномъ его сочиненіи о Суворовѣ, кого онъ считаетъ выше, какъ полководца. Суворова или Наполеона. Милютинъ посмотрѣлъ на меня со снисходительной улыбкой: «Ну, конечно, Наполеона», — было его отвѣтомъ.

Имя Дмитрія Алексѣевича Милютина навсегда будетъ связано съ великими реформами, возродившими Россію къ новой и лучшей жизни. Да сохранитъ же потомство благодарную память къ Царю- Преобразователю и его достойнѣйшему сотруднику.

Гр. Д. Олсуфьевъ.
Возрожденіе, № 2499, 5 апрѣля 1932.

Hits: 11

Молодое поколѣніе, подрастающее въ эмиграціи, совершенно не можетъ себѣ представить, что означало для людей, выросшихъ въ атмосферѣ старой царской Россіи понятіе «великій князь». Совершенно независимо отъ тѣхъ или иныхъ политическихъ взглядовъ нашихъ, отъ большей или меньшей близости къ придворнымъ кругамъ, члены императорской фамиліи, сыновья или внуки государя являлись существами высшаго порядка…

Теперь этотъ Олимпъ разрушенъ — и уцѣлѣвшіе въ катастрофѣ бывшіе «полубоги» живутъ среди насъ, дѣля сь нами тягости и горечь изгнанія. Больше того, они раскрываютъ передъ нами свое прошлое, приподнимаютъ завѣсу, за которой до сихъ поръ скрывалась частная жизнь царской семьи.

Вслѣдъ за великой княгиней Маріей Павловной, давшей въ своихъ мемуарахъ поразительную по своей искренности исповѣдь женской души, на дняхъ и великій князь Александръ Михайловичъ также выпускаетъ свое жизнеописаніе*).

Въ книгѣ великаго князя содержится немало экскурсовъ въ сторону политики и религіи, на которыхъ мы здѣсь не станемъ останавливаться. Авторъ мечтаетъ о созданіи новой вселенской церкви, основанной на принципѣ духовной любви, и не щадитъ рѣзкихъ выраженій во адресу «офиціальной православной церкви». Онъ разсказываетъ о своихъ давнишнихъ планахъ «американизаціи Россіи», но не желаетъ до сегодняшняго дня признать основъ манифеста 17 октября 1905 года. Интересъ великокняжескихъ мемуаровъ, конечно, не въ этой, порою весьма «парадоксальной» идеологіи. Они волнуютъ читателя, какъ человѣческій документъ и какъ свидѣтельское показаніе очевидца и участника историческихъ событій первостепенной важности.

Вел. кн. Александръ Михайловичъ родился въ Тифлисѣ въ 1866 году, въ день перваго апрѣля, что дало поводъ тифлисскому коменданту принять за первоапрѣльскую шутку, обращенное къ нему требованіе о производствѣ установленнаго салюта въ 101 пуш. выстрѣлъ. Вел. князь былъ назначенъ при рожденіи шефомъ 73 пѣхотнаго Крымскаго полка и зачисленъ въ списки лейбъ-гвардіи гусарскаго полка, 4-го л.-гв. стрѣлковаго батальона, л.-гв. артиллерійской бригады и кавказской гренадерской дивизіи. Какъ всѣмъ Романовымъ, ему была предуказана съ перваго дня его жизни военная карьера.

Съ семилѣтняго возраста ребенокъ вступилъ въ школу строгаго воинскаго воспитанія. «Я жилъ, разсказываетъ великій князь, вмѣстѣ съ моими четырьмя братьями настоящей казарменной жизнью, вплоть до пятнадцатилѣтняго возраста. Мы спали на узкихъ желѣзныхъ кроватяхъ, съ тончайшимъ матрасомъ надъ деревянной доской. Насъ будили въ 6 часовъ утра и строго наказывали за малѣйшую попытку проваляться пять лишнихъ минутъ». Къ утреннему завтраку полагался чай, съ хлѣбомъ и масломъ — безъ всякихъ другихъ излишествъ. Затѣмъ начинались уроки, продолжавшіеся съ 8 до 11 ч. и съ 2 до 6. Кромѣ обычныхъ научныхъ предметовъ, великій князь и его братья проходили курсъ верховой ѣзды, фехтованія и стрѣльбы, причемъ особое вниманіе было обращено на обученіе артиллерійской стрѣльбѣ изъ горнаго орудія, находящагося въ дворцовомъ саду. Десяти лѣтъ отъ роду, Александръ Михайловичъ, по его словамъ, «сумѣлъ бы принять участіе въ бомбардировкѣ большой крѣпости».

Наставники великихъ князей отличались неумолимой строгостью. За малѣйшую ошибку въ нѣмецкой орфографіи или въ арифметичеокомъ исчисленіии дѣтей лишали сладкаго блюда или ставили на часъ на колѣни. За малѣйшее возраженіе полагался ударъ линейкой по рукѣ, а иногда и по головѣ. «Всѣ монархи Европы», замѣчаетъ Александръ Михайловичъ, «считали, повидимому, нужнымъ вколотить своимъ сыновьямъ сознаніе ихъ будущей отвѣтственности. Много позже, обмѣниваясь воспоминаніями дѣтства съ императоромъ Вильгельмомъ и съ молодымъ кронъ-принцемъ, я могъ убѣдиться, что мои тифлисскіе учителя отличались сравнительною мягкостью».

Отецъ великаго князя, Михаилъ Николаевичъ, занималъ въ то время постъ кавказскаго намѣстника. Онъ жилъ въ Тифлисѣ, въ чисто царской обстановкѣ, окруженный огромной свитой. За столъ садилось каждый день не меньше 40 человѣкъ: дѣти разсаживались среди взрослыхъ гостей и должны были вести съ ними разговоръ въ рамкахъ, предписанныхъ строгими правилами этикета. Когда однажды юный Георгій Михайловичъ заявилъ, что онъ хотѣлъ бы стать художникомъ-портретистомъ, за столомъ сразу воцарилось неловкое молчаніе, а немного спустя огромное блюдо со сливочнымъ и земляничнымъ мороженымъ проплыло, не останавливаясь мимо кресла юнаго нарушителя придворныхъ обычаевъ. Общеніе съ родителями происходило въ тѣхъ же офиціальныхъ рамкахъ: дѣтямъ въ голову не могло бы придти прервать государственныя занятія отца своею пустою болтовней. Даже въ зрѣлые годы, братья, бесѣдуя между собой, всегда называли отца: «Михаилъ Николаевичъ». Онъ являлся въ ихъ глазахъ какъ бы «живымъ олицетвореніемъ долга, символомъ славнаго царствованія Николая I-го». Его супруга — рожденная принцесса Баденская, «прилагала всѣ усилія къ тому, чтобы подавлять въ себѣ малѣйшіе внѣшніе признаки нѣжности и любви» въ соотвѣтствіи со строго спартанскими идеями о воспитаніи, пріобрѣтенными ею на родинѣ.

Дѣти находили утѣшеніе въ солнечной красотѣ кавказской природы, въ калейдоскопической смѣнѣ впечатлѣній пестрой и веселой тифлисской жизни. Они росли «дикими кавказцами» и мечтали объ отдѣленіи отъ чуждой и незнакомой имъ Россіи, распредѣляя между собою портфели будущаго автономнаго государства, пока воспитатели не призывали ихъ вновь къ изученію неправильныхъ французскихъ глаголовъ. Лишь въ 1879 г., тринадцати лѣтъ отъ роду, Александръ Михайловичъ посѣтилъ Петербургъ и познакомился впервыѣ въ Зимнемъ Дворцѣ со своими многочисленными юными родственниками. Вражда между «Николаевичами» и «Михайловичами», сыгравшая столь большую роль въ дореволюціонной придворной жизни, зарождалась въ этотъ далекій періодъ. Тифлисскіе гости сразу не возлюбили «Николашу» (великаго князя Николая Николаевича младшаго), поразившаго ихъ не только своимъ ростомъ, но и надменнымъ высокомѣріемъ. «Во время всего фамильнаго обѣда, Николаша держался настолько прямо, вытянувшись въ струнку, что я думалъ, вотъ-вотъ заиграютъ «Боже, Царя храни». Изрѣдка онъ бросалъ холодный взглядъ въ направленіи насъ, кавказцевъ, но затѣмъ быстро опускалъ глаза подъ напоромъ нашихъ недружелюбныхъ взоровъ».

Передъ слѣдующимъ пріѣздомъ въ Петербургъ зимою 1880 года, Михаилъ Николаевичъ еще въ дорогѣ сообщилъ дѣтямъ, что имъ предстоитъ встрѣча при первомъ же обѣдѣ при дворцѣ — съ новой императрицей Всероссійской. «Она еще не императрица» прервала великая княгини Ольга Федоровна, «вѣдь государыня умерла всего 10 мѣсяцевъ тому назадъ». Великій князь, отецъ, вскочилъ на ноги, подавляя всѣхъ насъ своимъ большимъ ростомъ. «Прошу не прерывать меня. Всѣ мы вѣрноподданные и не имѣемъ права критиковать рѣшеніе государя. Въ этомъ отношеніи нѣтъ разницы между великимъ княземъ и простымъ солдатомъ. Государю было угодно жениться на княжнѣ Долгоруковой и даровать ей титулъ княгини Юрьевской, когда пройдетъ періодъ придворнаго траура, она будетъ коронована императрицей». Недоумѣніе молодежи усилилось, когда имъ было сообщено, что отъ только что заключеннаго царемъ второго брака имѣются уже трое дѣтей, съ которыми они должны дружить, какъ съ кузенами.

Съ явнымъ смущеніемъ на лицѣ и съ дрожью въ голосѣ церемойимейстеръ провозгласилъ передъ началомъ обѣда появленіе «государя императора и княгини Юрьевской». Великая княгиня Ольга Федоровна отвернула голову съ явнымъ отвращеніемъ. Марія Федоровна, будущая императрица, смущенно опустила глаза. Сама княгиня Ювьевская проявляла крайнюю нервность. Ея попытки вступить въ общій разговоръ были встрѣчены вѣжливымъ молчаніемъ. Одинъ изъ всѣхъ присутствующихъ, императоръ Александръ II проявлялъ веселье и непринужденность. Онъ держалъ себя, какъ влюбленный юноша, не скрывая своего восхищенія передъ юной супругой, шепталъ ей на ухо нѣжныя слова и одобрилъ все сказанное сю. Въ концѣ обѣда, гувернантка внесла трехъ дѣтей «А вотъ мой Гога», воскликнулъ съ гордостью государь и поставилъ ребенка къ себѣ на плечо. «Какъ твое полное имя?» « Я князь Георгій Александровичъ Юрьевскій», пролепеталъ мальчикъ». «Очень пріятно познакомиться» продолжалъ шутить Александръ II. «А не хотѣлось ли бы тебѣ стать великимъ княземъ?»… На обратномъ пути изъ Зимняго Дворца между Михаиломъ Николаевичемъ и его женой произошла настоящая сцена. Великая княгиня, заявляла, что «она никогда не признаетъ эту авантюристку, называющую государя — Сашей — въ присутствіи всей семьи и ведущую имперію къ гибели».

Нѣсколько мѣсяцевъ спустя, въ роковое воскресенье 1 марта 1881 года Александръ Михайловичъ долженъ былъ послѣ трехъ часовъ отправиться на катокъ вмѣстѣ со своими братьями, Маріей Федоровной и ея сыномъ Николаемъ Александровичемъ. Ровно въ три часа раздался звукъ страшнаго взрыва. Дѣти хотѣли броситься на улицу, но были задержаны воспитателями. Черезъ нѣсколько минутъ вбѣжалъ, запыхавшись, слуга: «Государь убитъ, а вмѣстѣ съ нимь вашъ отецъ», воскликнулъ онъ: «ихъ тѣла везутъ въ Зимній Дворецъ». Молодые князья вмѣстѣ съ матерью выбѣжали изъ дворца и помчались въ ожидавшей ихъ передъ крыльцомъ каретѣ къ Зимнему Дворцу, обгоняя по дорогѣ Преображенскій полкъ, который бѣгомъ направлялся туда же съ примкнутыми штыками.

«Тысячи людей уже окружали дворецъ. Женщины бились въ истерикѣ. Мы вошли черезъ боковую дверь. Не было надобности въ вопросахъ — широкія пятна крови указывали намъ путь по мраморной лѣстницѣ и по коридору къ комнатѣ государя. Нашъ отецъ стоялъ въ дверяхъ и давалъ распоряженія. Онъ принялъ въ свои руки нашу мать, упавшую въ обморокъ при видѣ его. Императоръ лежалъ на постели, около письменнаго стола. Онъ былъ безъ сознанія. Доктора суетились кругомъ, но были явно безпомощны. Видъ государя былъ ужасенъ Его правая нога была оторвана, лѣвая нога изуродована, голова и лицо покрыты безчисленными ранами. Одинъ глазъ былъ закрытъ, другой безъ всякаго выраженія.

Каждую минуту входили новые члены императорской фамиліи. Я крѣпко ухватился за руку Никки (Николая Александровича): онъ былъ смертельно блѣденъ въ своей синей матросской рубашкѣ. Его мать, потрясенная катастрофой, еще держала коньки въ своихъ дрожавшихъ рукахъ. Я узналъ наслѣдника, А лександра Александровича по его широкимъ плечамъ: онъ смотрѣлъ изъ окна на площадь. Княгиня Юрьевская вбѣжала полу-одѣтой. Она упала у постели поперекъ тѣла государя, цѣлуя его руки и выкрикивая: «Саша. Саша». Было невыносимо тяжело. Великія княгини стали громко рыдать.

«Агонія продолжалась 45 минутъ. Малѣйшія подробности трагической сцены навсегда запечатлѣлись въ памяти присутство павшихъ. Изъ нихъ — одинъ я остался въ живыхъ». Всѣ остальные сошли въ могилу, причемъ девять были разстрѣляны большевиками 37 лѣтъ спустя. «Тише пожалуйста», сказалъ кто-то хриплымъ голосомъ, «кончается». Мы подошли ближе къ ложу страдальца. Глазъ безъ выраженія былъ все еще устремленъ на насъ. «Государь императоръ скончался», — заявилъ лейбъ-медикъ. Княгиня Юрьевская рѣзко вскрикнула и упала, какъ подкошенное дерево. Ея бѣло-розовое неглиже было все въ крови.

Мы опустились на колѣни въ молитвѣ. Я обернулся направо и увидѣлъ около себя новаго императора всероссійскаго. Съ нимъ какъ-то сразу, произошла странная необыкновенная перемѣна. Мнѣ прямо не вѣрилось, что этотъ тотъ же самый Александръ Александровичъ, который приводилъ въ изумленіе маленькихъ друзей своего сына Никки, разрывая колоду на двѣ части или сгибая подкову. Въ какихъ-нибудь пять минутъ онъ совершенно преобразился. Въ его холодныхъ, острыхъ глазахъ чувствовалась священная рѣшимость…» Новый царь, сухо оборвавъ обратившагося къ нему за приказаніями градоначальника, сдѣлалъ знакъ своей супругѣ и они оба вышли изъ комнаты. Изъ оконъ Александръ Михайловичъ могъ видѣть. какъ онъ прошелъ большими шагами къ коляскѣ и какъ бѣжала за нимъ миніатюрная императрица. Государь остановился на минуту, отвѣчая на шумныя, восторженныя привѣтствія толпы, и затѣмъ отбылъ въ Аничковъ Дворецъ, сопровождаемый цѣлымъ полкомъ донскихъ казаковъ. Красныя пики ихъ весело сіяли въ послѣднихъ лучахъ кроваваго мартовскаго заката…

«Романтическія традиціи прошлаго и сантиментальный взглядъ на верховную власть сошли въ гробъ вмѣстѣ съ императоромъ Алекасндромъ II» — такъ заканчиваетъ свою трагическую повѣсть о событіяхъ 1-го марта великій князь Александръ Михайловичъ: «Мы всѣ знали, что отошло въ вѣчность нѣчто гораздо большее, чѣмъ любящій дядя и мужественный монархъ. Идиллическая Россія, страна государя-батюшки и его вѣрноподданныхъ сыновъ перестала существовать 1-го марта 1881 года. Мы знали, что русскій царь никогда не сможетъ думать о своихъ подданныхъ сь чувствомъ безграничнаго довѣрія и всецѣло отдать себя заботамъ объ ихъ преуспѣяньи… По ночамъ мы сидѣли на нашихъ постеляхъ, вспоминая всѣ подробности страшнаго воскресенья и спрашивали себя — что ожидаетъ насъ въ будущемъ?…»

Объ этомъ послѣдующемъ періодѣ жизни великаго князя — въ другой разъ.

*) «Once a Grand Duke; by the Grand Duke Alexander of Russia (Cosmopolitan Book Corporation, New York 1932).

К. Грюнвальдъ
Возрожденіе, № 2497, 3 апрѣля 1932.

Hits: 12

Театры военныхъ дѣйствій, благодаря новѣйшимъ завоеваніямъ техники, начинаютъ превращаться въ обыкновенные театры для публики.

Вотъ что пишетъ, напримѣръ, манчжурскій корреспондентъ «Таймса» о недавнемъ китайско-японскомъ сраженіи возлѣ Телина у рѣки Ляо-Хэ:

«Когда битва достигла достаточнаго напряженія, японцы доставили на передовыя позицій всѣ приспособленія для передачи звуковъ сраженія по радіо, и любители радіофоніи могли, сидя дома, наслаждаться полной картиной не инсценированной, а настоящей баталіи: свистомъ пуль, ревомъ орудій, разрывами снарядовъ, стонами раненыхъ, предсмертнымъ хрипомъ умирающихъ».

Ну что такое теперь, сравнительно съ подобнымъ реальнымъ воспроизведеніемъ сраженія, всѣ устарѣлыя художественныя описанія битвъ и батальная живопись?

Куда годятся сейчасъ поле сраженія въ «Орлеанской Дѣвѣ» Шиллера? Бирнамскій лѣсъ Шекспира? Полтавскій бой Пушкина?

«Отряды конницы летучей
Браздами, саблями звуча,
Сшибаясь, рубятся съ плеча.
Бросая груды тѣлъ на груду,
Шары чугунные повсюду
Межъ ними прыгаютъ, разятъ…»

Или:

«Бой барабанный, клики, скрежетъ,
Громъ пушекъ, топотъ, ржанье,стонъ,
И смерть и адъ со всѣхъ сторонъ».

А теперь — сиди дома, протянувъ ноги, уютно расположившись у диффузера пріемнаго аппарата, и наслаждайся.

Не напрягаясь ничуть.

— Бу-бухъ! — гремитъ реальное орудіе.

— Пью-пію… — поетъ реальная пуля.

— Я умираю! — по-японски или по-китайски реально кричитъ кто-то.

И иногда только, среди общаго треска и гула, когда орудія, пулеметы и ружья сливаются въ симфоническій реальный ансамбль, приходится немного усилить вниманіе, чтобы различить отдѣльные звуки:

— Что это? Стонъ умирающаго или радіофоническій паразитъ въ передачѣ?

— Хрустѣніе костей или шуршаніе въ самомъ аппаратѣ?

Битва при Телинѣ, очевидно, останется въ исторіи цивилизаціи исторической датой. Начиная съ нея всѣ приличныя, болѣе или менѣе богато обставленныя сраженія будутъ обязательно передаваться по радіо, служа двоякой цѣли:

Во-первыхъ, упроченію пацифистскихъ идей.

Во-вторыхъ законному удовлетворенію инстинктовъ.

Въ военное время, приблизительно учитывая, когда можно при создавшейся обстановкѣ ожидать того или иного столкновенія на фронтѣ, радіо-журналы будутъ заранѣе объявлять въ программѣ на недѣлю впередъ: «Понедѣльникъ. 7 час. утра — гимнастика. 11 час. — информація. Половина пятаго — концертъ Паделу — Пасторальная симфонія Бетховена. Семь съ четвертью — обстрѣлъ предмостнаго укрѣпленія на Изерѣ. Восемь — ожесточенная канонада вблизи Реймса. Грохотъ разрушающихся зданій. Стоны раненыхъ и умирающихъ адъ либитумъ».

Кромѣ звукового воспроизведенія, къ радіофоническимъ картинамъ сраженій будутъ, разумѣется, присоединяться и телевизіонныя, зрительныя. Находясь дома, семья призваннаго на войну можетъ съ интересомъ слѣдить, какъ ихъ отецъ, брать, или сынъ сражается въ первыхъ рядахъ, какъ стонетъ отъ раны, какъ умираеть. Между двумя номерами программы, турецкимъ маршемъ Моцарта и приглашеніемъ на вальсъ Вебера, это будетъ достаточно занятнымъ, достаточно увлекательнымъ зрѣлищемъ. Гдѣ бы сраженіе ни происходило, весь цивилизованный міръ всегда можетъ на экранѣ и у диффузера получить полную картину боевъ, увеличивая свой горизонтъ. Громъ пушекъ, топотъ, ржанье, стонъ, смерть и адъ со всѣхъ сторонъ будутъ царить не только на театрѣ войны, но въ каждой гостиной, въ каждой столовой, гдѣ только имѣются пріемные аппараты.

И къ тому времени, когда начнется, наконецъ, свѣтопреставленіе, человѣчество, безъ сомнѣнія, достигнетъ окончательнаго совершенства въ воспроизведеніи событій. Ни одинъ моментъ этого жуткаго дня не останется незафиксированнымъ, не переданнымъ ко всеобщему свѣдѣнію. Какой-нибудь ловкій радіо-репортеръ, типа Сюршана, попытается даже установить свой микрофонъ такъ, чтобы передать въ точности слушателямъ послѣднія минуты вселенной.

И погибнетъ человѣчество, не останется въ живыхъ никого. А среди развалинъ, во всеобщемъ хаосѣ, уцѣлѣютъ кое-какіе аппараты со свѣтовыми и звуковыми записями. И изъ мертвой бездны будутъ раздаваться голоса пластинокъ съ наиграннымъ когда-то фокстротомъ:

«Аллилуйя!»

Андрей Ренниковъ.
Возрожденіе, № 2423, 20 января 1932.

Hits: 11

Русскій совѣтъ. — Его составъ. — Популярность Врангеля. — Состоящій при немъ японскій представитель Такахаси. — Большевики. — Ликвидація ихъ англичанами. — Переполохъ въ ресторанѣ. — Дама, высланная въ совѣтскую Россію по ошибкѣ. — Рамазанъ. — Въ Айя-Софіи ночью. — Священный поясъ.

Врангель въ Константинополѣ царилъ. Царилъ морально. Онъ пользовался престижемъ на верхахъ, популярностью въ массахъ, и русскихъ и туземныхъ. Супруги Врангели были на расхватъ — ни одна вечеринка, ни одинъ обѣдъ, устраиваемые въ кругахъ верховныхъ комиссаровъ, на судахъ междусоюзной эскадры не обходились безъ П. Н. и О. М. Врангель. У Врангеля было рѣдкое соединеніе: онъ импонировалъ и въ то же время привлекалъ къ себѣ сердца. И въ сношеніяхъ съ людьми не упускалъ никогда русскаго интереса, во время бесѣды ли съ американскимъ адмираломъ, или съ маленькимъ бѣженцемъ, явившимся къ нему съ просьбой. Подъ теплой оболочкой личнаго обаянія онъ хранилъ холодный расчетъ государственнаго человѣка, соображающаго своя поступки съ будущимъ ввѣренныхъ ему судьбой массъ и далекой страны, къ которой стремились его помыслы.

Онъ понялъ, что необходимъ политическій центръ, органъ, представляющій зарубежную Россію, — учрежденіе, гдѣ были бы представлены всѣ теченія. И онъ создалъ Русскій совѣть, гдѣ были налицо представители всѣхъ партій, гдѣ рядомъ съ плехановцемъ сидѣлъ монархистъ. Мы торжественно въ «холлѣ» россійскаго посольства открывали Русскій совѣть. На открытіи присутствовали иностранные корреспонденты. Произнесены были звучавшія молодостью рѣчи:

Врангель говорилъ:

— Дѣятельность Совѣта должна протекать внѣ обособленныхъ домогательствъ партійныхъ образованій. Они давно обратились въ пережитки, утратившіе смыслъ прежняго своего предназначенія. Но даже эти партіи, какъ бы цѣпко онѣ ни держались прошлыхъ своихъ заданій и тактическихъ пріемовъ, свободно могли бы итти теперь сомкнутымъ строемъ къ осуществленію безспорныхъ и очевидныхъ задачъ текущаго времени. Подобное сліяніе усилій могло бы послѣдовать, конечно, при условіи, если бы въ сердцахъ отдѣльныхъ дѣятелей образъ страдалицы родины заслонилъ угасающую жизнь отжившихъ свой вѣкъ политическихъ сочетаній.

Врангель не только посадилъ рядомъ въ одной залѣ политическихъ противниковъ: онъ заставилъ ихъ совмѣстно плодотворно работать. Онъ не ограничилъ «совѣть» горсточкой оказавшихся подъ рукой «нотаблей». Онъ задумалъ нѣчто большее: имъ было выработано положеніе о выборахъ въ «совѣтъ» отъ эмиграціи. Онъ добился того, что былъ созданъ аппаратъ. въ одно и то же время независимый, и работоспособный и не мѣшавшій его, Врангеля, дѣйствіямъ какъ главнокомандующаго.

Среди бѣженцевъ Врангель пользовался популярностью, которая передалась иностранцамъ и мѣстному населенію. На улицѣ его встрѣчали радостныя улыбки. Въ общественныхъ мѣстахъ, въ садахъ, оркестры видя его подымались съ мѣстъ и играли Преображенскій маршъ. Публика, въ томъ числѣ иностранные офицеры, принимали участіе въ оваціяхъ. Къ О. М. Врангель въ Галлиполи являлась депутація мѣстной армянской колоніи съ просьбой освободить армянъ отъ греческой воинской повинности.

Теперь, когда среди русскихъ зародились надежды на возсозданіе русской на ціональной государственности на Дальнемъ Востокѣ, быть можетъ интересно вспомнить, что одна страна сохранила при Врангелѣ своего представителя даже послѣ эвакуаціи, въ Константинополѣ: это была Японія, представитель которой, майоръ Такахаси, продолжалъ оставаться при Врангелѣ. Въ торжественные дни, въ день именинъ или свадьбы Врангеля, онъ неизмѣнно пріѣзжалъ на “Лукуллъ”, привозилъ по японскому обычаю подарки, стараясь всячески оказать вниманіе русскому военачальнику, звѣзда котораго въ глазахъ «реальныхъ» политиковъ должна была, казалось бы, числиться окончательно закатившейся.

Имя Врангеля было извѣстно отъ совѣтскаго Петербурга до освободившагося на время Владивостока. Такъ изъ Петербурга онъ получилъ икону съ письмомъ прихода, а съ Дальняго Востока его привѣтствовало образовавшееся тамъ національное правительство.

***

Вскорѣ въ Константинополѣ появились большевики, подъ предлогомъ, какъ всегда, торговыхъ дѣлъ. Торговый представитель большевиковъ однажды по ошибкѣ чуть не заѣхалъ во дворъ посольства. Автомобиль сталъ заворачивать, а часовой распахнулъ порога. «Торговому пред ставителю» въ посольскомъ дворѣ вѣроятно не поздоровилось бы, если бы онъ вовремя не спохватился. Главу одной делегаціи, Кудиша, въ публичныхъ мѣстахъ нѣсколько разъ били. Въ концѣ концовъ «начальство» убрало его. Вообще въ то время происходили нескончаемыя недоразумѣнія съ большевиками. Итальянскій пароходъ съ грузомъ шелъ въ Одессу и возвращался въ Золотой Рогъ неразгруженнымъ. Отъ времени до времени союзная контръ- развѣдка приступала къ ликвидаціи какой-нибудь «очередной» «торговой делегаціи*. Начиналась на “торговыхъ делегатовъ» по городу облава. Ихъ вылавливали всюду, гдѣ они въ данную минуту были, и чаще всего обнаруживали въ объятіяхъ проститутокъ.

«Делегаціи» эти носили замысловатыя названія. Такъ, напримѣръ, Кудишъ именовался «предсѣдателемъ русско- украинскихъ кооперативовъ».

***

Самой крупной ликвидаціей былъ разгромъ, произведенный англійскими военными властями въ совѣтскихъ учрежденіяхъ 29 іюня, причемъ было арестовано до 50 человѣкъ, въ томъ числѣ вся большевицкая головка, съ крупнѣйшими «рыбами». Арестованы были всѣ служащіе до машинистокъ включительно. При обыскѣ были найдены между прочимъ фальшивые фунты стерлинговъ, сфабрикованные въ Петербургѣ. Арестованы были въ Бейкосѣ чрезвычайка и красный штабъ, работавшіе «подпольно». Весь аппарать быть организованъ полностью, имѣлась типографія, паспортно-пропускной пунктъ — служившій связью съ арміей Кемаля и визировавшій паспорта для проѣзда въ Анатолію и т. д. Тутъ найдены списки и фотографіи всѣхъ виднѣйшихъ бѣженцевъ въ Константинополѣ, обнаружены были бомбы, оружіе, фальшивые англійскіе документы.

Англичане если за что-нибудь берутся, то дѣлаютъ это основательно. Попутно они арестовали спекулянтовъ, имѣвшихъ дѣла съ большевиками. Англичане посѣтили даже курсы Берлица, гдѣ арестовали группу больвевицкихъ агигаторовъ, изучавшихъ турецкій языкъ. 29 іюня на константинопольской биржѣ совѣтскій милліонъ паль со 140 лиръ до 22.

2 іюля арестованныхъ посадили на парусную шхуну и подъ конвоемъ англійскаго миноносца отправили къ «совѣтскимъ» берегамъ.

Тутъ едва не произошла трагедія. При такихъ незапныхъ повальныхъ обыскахъ и арестахъ — среди задержанныхъ легко могли оказаться лица, арестованныя по ошибкѣ. Такъ, была, арестована служившая въ ресторанѣ «Большой Московскій Кружокъ» опереточная артистка И…а. Ее со всей теплой компаніей посадили на шхуну и повезли въ Севастополь, гдѣ ее несомнѣнно ждалъ разстрѣлъ. У г-жи И…а было много друзей. Радіо полетѣло съ миноносца на миноносецъ.
А шхуна все шла.

Въ «Большомъ Московскомъ Кружкѣ» царило волненіе. Всѣ боялись за обреченную на казнь, ни въ чемъ неповинную молоденькую женщину. Англичане не любятъ сознаваться въ ошибкахъ и отмѣнять распоряженій.

Подойдя на двѣ мили къ Севастополю, англичане отрубили канатъ и предоставили баржѣ съ большевиками добираться собственными силами до севастопольской бухты. Начальство миноносца вняло посланнымъ вслѣдъ радіограммамъ и привезло съ собой артистку И…у, натерпѣвшуюся на баржѣ всякихъ мукъ и страховь, такъ какъ большевики во время перехода надъ ней всячески издѣвались и сулили ей по прибытіи въ Севастополь разстрѣлъ.

Чистка Константипополя отъ большевиковъ, произведенная въ концѣ іюня, была основательная. Но трудно было примирить подобныя репрессіи съ англосовѣтскимъ торговымъ соглашеніемъ. Это составляло тайну Ллойдъ-Джорджа.

***

Отдыхъ отъ запятій составляли прогулки по Константинополю.

Цвѣли абрикосы. Начался Рамазанъ. Вечеромъ билъ барабанъ, разрѣшавшій питье и ѣду, и мечети стояли освѣщенными.

Разъ ночью я отправился въ Айя-Софію. Смыслъ данной особенно торжественной службы я не могъ въ точности выяснить. Состоящій при бюро печати переводчикъ съ турецкаго языка, большой знатокъ мѣстной жизни, объяснилъ мнѣ, что служба совпадаетъ съ ночью, когда султану приводятъ новую наложницу-рабыню.

Въ Стамбулѣ оживленіе. 11-й часъ ночи. Въ мечети мы поднялись на хоры по «пантъ дусъ», сводчатымъ коридоромъ, шедшимъ большой спиралью. Коридоръ освѣщали плошки въ стекляныхъ стаканчикахъ. Хоры это — широкій проспектъ, окаймляющій на высотѣ храмъ. Внизу правовѣрные рядами стоятъ на колѣняхъ, держа передъ лицомъ ладони — якобы развернутую книгу корана. Поражаетъ отсутствіе тѣснящейся толпы — особенности нашихъ молитвенныхъ собраній. Молящіеся къ «алтарю» косыми рядами, потому что алтарь Софіи (когда то христіанскаго храма) на востокъ, а правовѣрные должны стоять лицомъ къ Меккѣ. Мулла иногда дико кричалъ точно о помощи (въ эту ночь молитва достигаетъ седьмого неба, ангелы же нисходятъ въ мечеть). Ему отвѣчала такимъ же крикомъ паства и падала ницъ.

По хорамъ гуляли гости. Имѣлся особый помостъ для дипломатическаго корпуса.

Улицы полны народомъ. Магазины открыты, торгуютъ, кофейни переполнены. Въ парикмахерскихъ усиленно бреются. Такое впечатлѣніе точно люди рѣшили все дѣлать ночью. Или городъ въ разгаръ дневной сутолоки внезапно застиг-
путь солнечнымъ затменіемъ. Толпа, несмотря на возбужденіе, ласковая.

Вернулись мы отъ мусульманской «заутрени» въ часъ ночи.

***

При соприкосновеніи съ исламомъ поражало сплетеніе повседневной тѣлесной жизни, земного быта, съ религіознымъ культомъ, небо и земля идутъ фамильярно, взявъ другъ друга подъ руку, ведутъ за собой людей на равныхъ правахъ; слабостей человѣческой плоти нѣтъ, небо же земля представляетъ себѣ какъ еще болѣе прекрасную землю.

У мусульманъ удивительно обострено вниманіе къ вещественному, къ предмету. Отсюда частью вѣра въ талисманы. Вотъ примѣръ того, какъ зорко слѣдятъ глаза магометанина за представляющимъ для него интересъ «предметомъ»:

Младшій сынъ В. В. Мусинъ-Пушкина, корнетъ В. В. Мусинъ-Пушкинъ, стоялъ на Перѣ около Пармакъ Копу, въ ожиданіи трамвая. Турокъ, подающій сигналы свисткомъ, при остановкахъ и отправленіи вагоновъ на мѣстѣ стоянокъ, принялся внимательно разсматривать на Мусинѣ-Пушкинѣ кавказскій поясъ, ременный, съ серебрянымъ наборомъ. Мусинъ-Пушкинъ обратилъ вниманіе, что кто-то дергаетъ его за поясъ. «Свистунъ» не ограничился личнымъ изученіемъ пояса, а подозвалъ стоявшаго тутъ же на посту турецкаго городового. Оба они что-то разглядѣли на поясѣ, пошептались, послѣ
чего ихъ поведеніе въ отношеніи Мусинъ Пушкина рѣзко измѣнилось. Они вытянулись, стали къ нему необыкновенно почтительны, когда подошелъ вагонъ, помогли ему подняться на площадку, отстраняя женщинъ, и отдавали честь, приложивъ руки къ фескамъ, пока вагонъ не тронулся.

Когда молодой Мусинъ-Пушкинъ, вернувшись домой, разсказалъ намъ это происшествіе, то естественно всѣ заинтересовались поясомъ, на которомъ мы обнаружили надпись восточными письменами. Поясъ былъ купленъ въ Кисловодскѣ въ 1918 году за 120 руб. Ничего особеннаго онъ собой не представлялъ. Поясъ — какъ поясъ!

Я взялъ поясъ въ бюро. Мои разсыльные- татары однако ничего не могли разобрать въ надписи. Я послалъ поясъ въ Стамбулъ, гдѣ послѣ нѣкоторыхъ поисковъ свѣдущаго человѣка таковой разыскался и опредѣлилъ начертанныя слова, какъ письмена черкесскаго нарѣчія.

Надпись по нашему звучала такъ: «Нохъ — кошпилъ».

«Нохъ» — «пророкъ». «Кошпилъ» — «ведущій происхожденіе отъ пророка».

Думаю, что я правильно воспроизвелъ здѣсь начертанія русскими буквами. За точную передачу сообщеннаго мнѣ смысла — ручаюсь.

*) Послѣдній очеркъ изъ воспоминаній «Близкая даль» напечатанъ въ «Возрожденіи» 21 февраля 1932 г. Онъ непосредственно связанъ съ настоящимъ отрывкомъ, относящимся къ тому же времени (1921 г.) и пребыванію въ Константинополѣ. гдѣ авторъ завѣдывалъ бюро русской печати при эвакуированной арміи Врангеля.

Николай Чебышевъ.
Возрожденіе, № 2500, 6 апрѣля 1932.

Hits: 10