Я очень обрадовался, найдя наконецъ свою батарею послѣ почти недельнаго отсутствія. Кто быль на войнѣ, тотъ знаетъ, что такое привычка къ своей части. Помню, какъ нѣсколько позднѣе мнѣ пришлось три или четыре дня замѣнять старшаго офицера пятой батареи нашей же бригады и нашего дивизіона. Вѣроятно, на самомъ дѣлѣ эта батарея ничѣмъ не отличалась отъ нашей. Но мнѣ казалось все тамъ ужасно нелѣпымъ и неудобнымъ: порядки глупыми, люди непріятными. Когда мнѣ пришлось тамъ стрѣлять, мнѣ было даже странно, что вотъ я приказываю, и изъ этого что-то получается… Чтобы не возвращаться болѣе къ этому воспоминанію, упомяну одно странное происшествіе, случившееся во время моего пребыванія въ пятой батареѣ. Австрійскій аэропланъ пролетѣлъ надъ нами, замѣтилъ насъ и бросилъ въ насъ пучекъ стальныхъ стрѣлъ. Одна изъ этихъ стрѣлъ, четырехгранная, съ не очень острыми концами, длиной вершковъ въ шесть, ушла въ песокъ въ двухъ шагахъ отъ моей головы. Я слышалъ ея странный свистъ и сначала не могъ понять, въ чемъ дѣло. Выдумка эта, насколько знаю, не привилась въ авіаціи, и вотъ я едва не сдѣлался одной изъ ея немногочисленныхъ жертвъ.
У насъ, въ нашей батареѣ, мнѣ все казалось разумнымъ, устроеннымъ и какъ 6ы освященнымъ уже сложившейся за нѣсколько мѣсяцевъ привычкой боевъ, переходовъ, ночлеговъ. Я засталъ батарею на походѣ, помнится былъ вечеръ. Въ какой-то избѣ, вытѣснивъ ея испуганныхъ хозяевъ въ сарай, мы раскладывали на столѣ варшавскія покупки. Командиръ батареи и даже солидный Г., мой товарищъ, смотрѣли съ дѣтскимъ любопытствомъ на мои пакеты. Въ сѣняхъ, гдѣ ставился самоваръ, мой Губановъ важно что-то разсказывалъ другимъ денщикамъ.
Говорятъ, что слуги чѣмъ-то похожи на своихъ господъ, и что собаки напоминаютъ чѣмъ-то своихъ хозяевъ. Я не описывалъ здѣсь моихъ товарищей по боевой жизни. Можетъ быть, нѣкоторое понятіе о нихъ дадутъ ихъ денщика. Вотъ Полуляховъ, денщикъ командира батареи, щеголеватый, разбитной, находчивый, всегда веселый, уживчивый и немного фамильярный, большой любитель фиксатуара и чтенія. Вотъ такъ называемый «отецъ» (имени его не помню), денщикъ Г. — бородатый, обстоятельный вятскій мужикъ изъ запасныхъ, способный спать часовъ шестнадцать въ сутки. Но какъ мнѣ теперь рекомендовать моего Губанова! Сознаюсь, что онъ быль неуменъ, или вѣрнѣе казался неуменъ, потому что мысли его витали Богъ знаетъ гдѣ. Онъ исполнялъ все аккуратно, но всякій разъ какъ я звалъ его, онъ точно съ нѣкоторымъ трудомъ возвращался изъ какого-то отсутствія. Душа у него была чувствительная, и онъ очень любилъ новыя мѣста. Однажды на наблюдательномъ пунктѣ онъ все разсматривалъ, гдѣ какіе лѣса и деревни. Когда я показалъ ему, гдѣ непріятель, онъ какъ-то оторопѣлъ: видимо, въ ту минуту онъ совсѣмъ забылъ, что мы съ нимъ на войнѣ…
Безъ меня батарея все время передвигалась съ мѣста на мѣсто, нѣсколько разъ стрѣляла гдѣ-то къ сѣверу отъ Ново-Радомска. Насъ все время «дергали», насъ перебрасывали изъ корпуса въ корпусъ, и послѣднее наше назначеніе было 3-й Кавказскій корпусъ. Извѣстіе это было передано мнѣ съ видомъ значительнымъ. У 3-го Кавказскаго корпуса была репутація самаго «лихого» и самаго «отчаяннаго» корпуса во всей русской арміи, если только эти слова, болѣе примѣнимыя къ эскадрону или полку, могутъ быть примѣнены къ такой солидной единицѣ какъ корпусъ. Командиромъ его былъ знаменитый генераль Ирманъ (или по-новому Ирмановъ). Легенды ходили о немь. Говорили, что ген. Ирманъ изь всѣхъ видовь боя признаетъ только ударь въ штыки. Сомнѣваюсь, чтобы это было на практикѣ, однако намъ всѣмъ было извѣстно, что именно корпусъ ген. Ирмана однимъ ударомъ прогналъ въ августѣ австрійцевъ оть Травниковъ и что онъ показалъ чудеса храбрости въ ивангородскихъ бояхъ. Командиръ батареи, продолжавшій мечтать о подвигахь, былъ въ восторгѣ.
Обстановка, въ которой мы оказались на слѣдующій день, въ поискахъ корпуса ген. Ирмана, была какая-то странная или во всякомъ случаѣ малопонятная. Мы находились гдѣ-то къ западу и нѣсколько къ югу отъ Петрокова. Фронтъ въ этомъ мѣстѣ былъ неустойчивъ. Пѣхота намъ не попадалась вовсе, но все больше казачьи сотни да кавалерійскія части. Очевидно, между пятой арміей, все еще дравшейся подъ Лодзью, и правофланговыми корпусами четвертой арміи образовалось почти пустое пространство, въ которое пытался просунуться непріятель, и вѣроятно, извѣстный своей энергіей и подвижностью корпусъ ген. Ирмана былъ переброшенъ сюда, чтобы заткнуть эту опасную дыру. Что кавказцы и здѣсь «показали себя», въ этомъ мы убѣдились, приближаясь къ новому мѣсту дѣйствія. Справа отъ насъ тянулось поле недавняго сраженія, усѣянное мертвыми тѣлами. На многихъ изъ нихъ, какъ увѣряли наши солдаты, отпросившіеся «полюбопытствовать», были видны штыковыя раны.
Знакомство съ нашимъ новымъ корпуснымъ командиромъ состоялось на дорогѣ къ позиціямъ. Генералъ Ирманъ былъ сѣдымъ старикомъ очень маленькаго роста, казавшимся еще болѣе маленькимъ отъ высокой сѣрой папахи. Кавказская шашка съ золотымъ эфесомъ была явно длинна ему, какъ была длинна ему и его сѣрая, солдатскаго вида, шинелька. Онъ произвелъ на меня впечатлѣніе простого, привѣтливаго, очень бодраго и даже какъ бы веселаго человѣка. Прибытію такого подкрѣпленія какъ шестидюймовая гаубичная батарея онъ обрадовался, но заявилъ, что не можетъ намъ дать ни одного человѣка въ прикрытіе. Указавъ намъ районъ позиціи, онь какъ-то вскользь замѣтилъ, что не можетъ ручаться за нашъ правый флангъ, ибо «неизвѣстно, что тамъ такое». «Ну, въ крайнемъ случаѣ, повернете направо ваши пушки, только и всего», добавилъ онъ, улыбаясь и приводя этой фразой моего командира батареи въ окончательный восторгъ.
Мы устроились на ночлегъ въ обширномъ, обнесенномъ стѣною фольваркѣ, принявъ всякія мѣры охраны. На слѣдующее утро мы выслали даже «собственную развѣдку» вправо, которая установила лишь, что по какимъ-то пустымъ мѣстамъ бродить отдѣльныя казачьи сотни. Командиръ батареи представился въ этоть день другой знаменитости 3-го Кавказскаго корпуса, генералу Мехмандарову. Можно даже сказать, что теперь, когда пѣхота корпуса почти совсѣмъ растаяла, ген. Мехмандаровъ, руководящій его артиллеріей (я не помню, былъ ли онъ инспекторомъ артиллеріи, или командовалъ одной изъ бригадъ) — являлся, такъ сказать, главной опорой фронта на этомь участкѣ.
Мнѣ пришлось видѣть артиллерію ген. Мехмандарова въ бою. Въ этомъ бою участвовали и мы, и я по должности былъ цѣлый день на батареѣ. Но къ вечеру такъ заманчиво, такъ лихо стали рокотать кавказскія легкія пушки, что я попросился на наблюдательный пунктъ. Я засталъ какъ разъ интереснѣйшій моментъ: группа офицеровъ (въ томъ числѣ и нашъ командиръ) съ ген. Мехмандаровымъ во главѣ не отрывала глазъ отъ бинокля. Австрійцы, пытавшіеся атаковать, безпорядочно отходили назадъ, поражаемые бѣглымъ огнемъ. Въ бинокль можно было видѣть, какъ люди вразсыпную бѣжали по полю, падали иногда. Русскія шрапнели рвались почти безпрерывно надъ ними и среди нихъ.
Помню еще и другой эпизодъ нашего пребыванія въ 3-мъ Кавказскомъ корпусѣ. Уже давно на картахъ этой мѣстности привлекала мое вниманіе одиноко стоящая довольно высокая гора. Не думалъ я никогда, что мнѣ придется не только увидѣть эту курьезную гору, но и взбираться на нее. На вершинѣ ея былъ устроенъ въ окопахъ наблюдательный пуктъ, а на противоположномъ склонѣ удерживался непріятель.
На эту гору поднимались мы съ командиромъ батареи въ одно туманное утро. Приходилось соблюдать осторожность, и, приближаясь къ вершинѣ, двигаться наскоро устроенными ходами сообщенія. Въ окопѣ на самомъ верху, къ нашему удивленію, мы настали ген. Ирмана. Группа офицеровъ его штаба разговаривала вполголоса, дожидаясь, когда разсѣется туманъ. Окопъ быль неглубокій; тѣмъ, кто былъ ростомъ повьше, приходилось держаться согнувшись. Мы дожидались такъ нѣкоторое время. Но вотъ туманъ началъ таять. Надъ брустверомъ окопа торчали лишь рога трубы Цейса, глядѣвшіе своими перископами. Къ окуляру трубы первымъ, разумѣется, приставилъ свой глазъ ген. Ирманъ. «Ваше превосходительство, ваше превосходительство, — услышалъ я умоляющій голосъ кого-то изъ штабныхъ офицеровъ, — ваша папаха!» Сѣрая высокая папаха командира корпуса торчала надъ брустверомъ чуть ли не на полъ-аршина…
Въ тотъ самый день, или днемъ позже, какъ-то почувствовалось, что положеніе корпуса довольно скверно. Непріятель, видимо, «накоплялся» противъ насъ. Передъ вечеромъ вдругъ заговорила нѣмецкая тяжелая батарея. Снаряды ея били впустую, и непріятно было то, что они разрывались на линіи фольварка, куда уходили мы обыкновенно на ночлегъ. Не безъ колебаній отправились мы туда и на сей разъ. Тревожное настроеніе овладѣло нами въ ту ночь. Даже молчанье фронта на нашемъ участкѣ казалось намъ какимъ-то особеннымъ и подозрительнымъ. Мы долго не ложились, долго пили чай. Около полуночи, гдѣ-то направо вдругъ вспыхнула и улеглась ружейная перестрѣлка. Въ концѣ концовъ я заснулъ не раздѣваясь…
Меня разбудили около четырехъ часовъ утра. Командиръ сидѣлъ на кровати и читалъ депешу. Прежде всего я прислушался. Все было тихо. Мы получили совершенно неожиданное приказаніе: до наступленія утра съ соблюденіемъ полной тишины, снявшись съ мѣста, перейти далеко въ тылъ. Намъ указывалась деревня гдѣ-то верстахъ въ тридцати сзади. Раздумывая о томъ, что бы это могло значитъ, мы взялись за дѣло.
Приказаніе было исполнено въ точности. Когда стало свѣтло, мы находились уже верстахъ въ десяти отъ мѣста ночлега. Мы узнали потомъ, что часовъ въ семь утра нѣмцы открыли огонь по нашему фольварку и мгновенно разгромили его. Очевидно, отъ шпіоновъ они знали о нашемъ тамъ пребываніи и очень ловко пристрѣлялись по картѣ. Они атаковали въ тоже время расположеніе корпуса, но встрѣтили лишь арьергарды. Пѣхота ген. Ирмана ушла вслѣдъ за нами. Отходъ былъ общій, по всему фронту. То былъ отходъ русской арміи далеко назадъ, на позиціи, тянувшіяся вдоль Бзуры, Равки и Ниды.
Въ первый день отхода это намъ не было ясно. Всякое движеніе назадъ на войнѣ, конечно, невесело. Но въ концѣ концовъ батарея была такъ утомлена, находясь чуть ли не мѣсяцъ въ непрерывныхъ бояхь, что всѣ были рады отдохнуть и хоть на нѣсколько дней выйти изъ той фабричной работы. на которую сильно похожа современная боевая работа артиллеристовъ. Солдаты просто наслаждались нашимъ спокойнымъ походомъ. Мнѣ было жаль только нашего командира. Вотъ даже и подъ командой ген. Ирмана намъ не суждено было совершитъ что-либо необыкновенное! Но и онъ въ концѣ концовъ былъ доволенъ возможностью немного отойти отъ заботъ и тревогъ «боевой повседневности».
Мы шли нѣсколько дней, миновали Пшедборжъ и остановились лишь въ Опочно, уѣздномъ городкѣ Радомской губ. Здѣсь перешли мы въ составъ 14-го корпуса. Но мнъ еще разъ пришлось побывать въ корпусѣ ген. Ирмана. Я уже говорилъ, что нѣсколько дней пробылъ въ нашей 5-й батареѣ, замѣняя ея старшаго офицера. Эта батарея стояла въ расположеніи 3-го Кавказскаго корпуса. Начиналась позиціонная война, — фронтъ стихалъ, но кавказцы все никакъ не могли успокоиться. Ген. Мехмандаровъ цѣлые дни сидѣлъ на наблюдательномъ пунктѣ, питаясь шоколадомъ и хлѣбомъ. Проѣзжая къ кавказскимъ позиціямъ, я видѣлъ странную сцену, какъ будто какого-то иного вѣка. Въ корчмѣ горѣли свѣчи, офицеры Апшеронскаго полка играли въ карты, пили вино, пѣли свое «Аллаверды». Наутро остатки полка должны были произвести какую-то мѣстную атаку. Пожимая руки моимъ случайнымъ знакомцамъ, я думали о томъ, сколько ихъ останется завтра въ живыхъ. Я зналъ, что въ Самурскомь полку въ это время оставалось всего, кажется, только три офицера. Кто изъ насъ не слушалъ и не пѣвалъ «Аллаверды» за бутылкой вина! Въ тотъ вечеръ застольная пѣсня кавказцевъ звучала какъ-то иначе. Она звучала такъ серьезно и такъ торжественно, что я никогда больше не услышу ее безъ этого воспоминанія о свѣтящемся тускломъ оконцѣ польской корчмы близъ селенія, носящаго странное имя Парадызъ…
П. Муратовъ
Возрожденіе, №1688, 15 января 1930.
Views: 13