Памяти Р.

Русскіе пейзажи разнообразны, во всякомъ случаѣ, болѣе разнообразны, чѣмъ это принято думать. То «этюдное» представленіе о русскомъ пейзажѣ, къ которому пріучили глазъ художники третьяковской галлереи, не всегда и не всюду вѣрно. Наряду съ этимь неопредѣленнымъ и безымяннымъ русскимъ видомъ есть иной русскій видъ, картинный, особенный, носящій свое отдѣльное имя. Писатели наши, умѣвшіе такъ мастерски описывать природу, Тургеневъ, Толстой, были жителями одной полосы — Орловско-Тульской. По странной случайности изъ той же полосы вышли лучшіе наши нынѣшніе пейзажисты въ литературѣ — Бунинъ и Зайцевъ. Да и чеховское Мелихово относится скорѣе къ этому же краю: оно было расположено къ югу отъ Москвы, по курской дорогѣ, а положеніе мѣста относительно Москвы играло очень большую роль въ характерѣ подмосковнаго пейзажа.

Въ этомъ подмосковномъ пейзажѣ, кстати сказать, можно было проще всего убѣдиться въ томъ разнообразіи, о которомъ я выше сказалъ. Мѣста въ родѣ Мелихова. расположенныя къ югу отъ Москвы, въ сторону Серпухова, рѣзко отличались отъ того, что можно было видѣть, напримѣръ, по Ярославской дорогѣ. Къ югу отъ Москвы тянулась ровная, въ общемъ, мѣстность, поля, березовые лѣса, тощіе перелѣски — все это было безъ всякаго «рельефа» и безъ особеннаго характера. Къ сѣверу отъ Москвы стояли по верховьямъ Клязьмы обширные хвойные, сухіе и стройные лѣса. По Нижегородской дорогѣ, на востокъ, простиралась полоса огромныхъ моховыхъ болотъ. На западъ отъ Москвы, напротивъ, въ треугольникѣ между Брянской и Виндавской линіями, шли ясно очерченныя рѣчныя долины, часто съ высокимъ берегомъ по одну сторону, съ широкими заливными лугами — по другую. Сильно пересѣченная мѣстность была тутъ живописна въ Звенигородскомь и Рузскомъ уѣздахъ. Часто съ возвышенности открывался далекій горизонтъ съ деревнями и селами, съ рощами и блестѣвшимъ извивомъ рѣки, съ главами стараго монастыря и бѣлымъ помѣщичьимъ домомъ.

Но если московскіе жители хорошо знали подмосковныя мѣста, столичный обитатель не слишкомъ хорошо зналь Россію. По Россіи никто никогда не путешествовалъ, если не считать поѣздокъ по Волгѣ. Другія поѣздки были сопряжены съ немалыми неудобствами. Охотниковъ совершать ихъ было немного. Гораздо пріятнѣе было съѣздить въ Крымъ или на Кавказъ, чѣмъ осматривать достопримѣчательности Владимірской или Псковской губерніи! Россію хорошо зналъ только тотъ, кто много ѣздилъ «по дѣламъ службы» или въ силу какой-либо другой жизненной необходимости. Кому особенной надобности не было, тотъ сидѣлъ въ Москвѣ или въ Петербургѣ, ѣздилъ заграницу. Тотъ искренно былъ убѣжденъ, что ѣздить по Россіи не стоитъ. Деревня вездѣ одинакова, уѣздные города убоги, губернскіе — скучны, тѣ и другіе безобразны, въ лучшемъ случаѣ безцвѣтны…

Но вотъ даже съ тѣмъ малымъ знаніемъ Россіи, какое у меня есть, я готовъ все-таки заступиться за нѣкоторые города, среди губернскихъ — за Псковъ, все еще «картинно-средневѣковый», за Ярославль, такъ отлично стоящій надъ Волгой, за Владиміръ, открывающій видъ обширности поразительной на заливные луга Клязьмы, гдѣ бѣлѣетъ далекой точкой построенный въ ХІІ вѣкѣ храмъ Покрова на Нерли. А изъ уѣздныхъ городовъ я хорошо помню утопающій въ вишневыхъ садахъ Гороховецъ съ домами ХѴІІ столѣтія, Балахну, украшенную нарядными расписными церквами, Романовъ-Борисоглѣбскъ, [1] раздѣленный надвое Волгой, старообрядческій Боровскъ надъ Пафнутіевымъ монастыремъ, глядящійся въ озеро Ростовъ Великій…

Но и деревня русская далеко не всегда одинакова! Помню одно впечатлѣніе. Я гостилъ у пріятеля въ имѣньицѣ возлѣ Городца на Волгѣ. Мы совершили съ нимъ поѣздку въ лѣса Семеновскаго уѣзда, стоящіе тамъ версты и версты мачтовыми соснами. Въ одномъ мѣстѣ лѣсъ окончился, показалось поле, засѣянное рожью. Посерединѣ поля вдалекѣ отъ деревни нѣсколько большихъ березъ и церковь обозначали, по обычаю тѣхъ мѣстъ, погостъ. Деревня сама была тоже совсѣмъ не похожа на подмосковныя деревни. Очень узкая улица раздѣляла большія искусно срубленныя изъ отличнаго лѣса избы, съ высокими тесовыми крышами, съ фигурными крыльцами. Эта заволжская деревня была чѣмъ-то странно и смутно похожа на старинный средневѣковый европейскій городокъ. Она очень удивила бы того, кто при словѣ деревня видитъ широчайшую утопающую въ грязи дорогу, и по обѣимъ сторонамъ ея кое-какъ разбросанныя, кое-какъ сколоченныя, унылыя и жалкія жилища калужскаго или тульскаго мужика…

Я помню ясно оставшееся отъ одной поѣздки впечатлѣніе, что есть какая-то другая Россія, не та, которую мы всѣ знали съ дѣтства. Въ этой поѣздкѣ мы осматривали фрески Ферапонтова монастыря, иконы и ризницу Кириллово-БѢлозерскаго монастыря. Край тотъ старинный, прославленный именами подвижниковъ. Отъ Ферапонтова монастыря до пустыни преподобнаго Нила Сорскаго вьются по каменистымъ или песчанымъ холмамъ твердыя, хорошо содержимыя дороги. Внизу раскидываются свѣтлыя кругловатыя озера. Хвойные лѣса темнѣютъ ровными стѣнками за скромными полями. Деревни тутъ невелики, но чисты, хозяйственны. Настоящую сѣверную деревню мы увидѣли немного позднѣе, когда перевалили, слѣдуя древнему «волоку» изъ бассейна Шексны, т. е. Волги, въ бассейнъ Сѣверной Двины. Тамъ вокругъ Кубенскаго озера раскинулись великолѣпныя зажиточныя села съ двухъэтажными избами, съ огромными сѣновалами, съ обширными скотными дворами. Въ домахъ, гдѣ мы пили чай, старухи открывали свои сундуки и показывали узорные платки, полотенца домотканаго холста съ кружевомъ, уборы шитые золотомъ или озернымъ жемчугомъ, добываемымъ въ Кубанскомъ озерѣ. Эта Россія казалась странной и нѣсколько сказочной.

А вмѣстѣ съ тѣмъ вѣдь эта Россія такая же «быль», какъ и запомнившаяся намъ всѣмъ больше, потому что больше извѣстная, Россія «Тульско-Калужская». Помню, я въ дѣтствѣ и въ юности, когда читалъ Мельникова-Печерскаго, мнѣ казались описываемыя имъ мѣста «въ лѣсахъ» и «на горахъ» — какими-то далекими, скорѣе воображаемыми картинами русскаго Фенимора Купера. Уже взрослымъ человѣкомъ мнѣ пришлось, однако, увидѣть ихъ воочію. Съ моимъ другомъ Р., владѣвшимъ имѣньицемъ въ Городцѣ на Волгѣ, мы собрались однажды совершить зимой поѣздку въ эти края. Отъ Нижняго мы быстро доѣхали до Городца по отлично укатанной зимней дорогѣ, проложенной по льду Волги. Стояли дни порядочнаго мороза, но тихіе, ровные, безъ вѣтра, съ солнцемъ въ дымкѣ, золотившимъ небо лишь на нѣсколько часовъ короткаго дня. Въ усадьбѣ прислуга, сибирячка родомъ, заготовила намъ мѣшокъ замороженныхъ пельменей. Р. привезъ съ собой изъ Москвы «отъ Леве» двѣ бутылки хорошаго Шамбертена. Шубы, дохи, мѣховыя полости не только грѣли насъ въ пути, но и наводили сонъ. Какъ сквозь сонъ помню бѣлизну снѣга, блескъ мороза, высоту сосенъ, безконечное протяженіе лѣсовъ…

Мы ѣли и ночевали въ чистыхъ, жарко натопленныхъ избахъ, пахнувшихъ сосновой смолой и ржанымъ хлѣбомъ. Скиты стали попадаться намъ на лѣсныхъ полянахъ. Гдѣ-то неподалеку тутъ протекалъ Керженецъ. Мы побывали въ Оленевскомъ скиту, описанномъ у Мельникова. Однажды вечеромъ мы подъѣхали къ строеніямъ, чернѣвшимъ на бѣлой полянѣ. «А это до сихъ поръ называють Манефинъ скитъ» — сказалъ Р. — «Помните «Въ Лѣсахъ». Онъ постучался у высокаго забора. Его имя хорошо знали въ старообрядчествѣ, насъ пустили переночевать. Старая скромная монахиня съ деревенскимъ лицомъ долго кланялась, извинялась. «Завтра покажу вамъ нашу старину», — сказала она, — «да я думаю, почитай, ничего не осталось. Все вывезли въ Нижній». — «Бугровъ наѣзжалъ?» — спросилъ Р., называя имя нижегородскаго старообрядческаго богача и любителя… Насъ провели въ горницу, сладкій запахъ стоялъ въ ней. «Какъ бы не угорѣть», — обезпокоился Р. и приказалъ открыть трубу.

Мнѣ захотѣлось курить. Надо было сдѣлать это такъ, чтобы не нарушить скитскаго гостепріимства. «Придется вамъ выйти за ворота, табашникъ несчастный» — смѣялся Р. Я накинулъ шубу и сошелъ по лѣсенкѣ. Была необыкновенная тишина, луна поднималась надъ лѣсомъ, снѣгъ сіялъ таинственно. Я очень долго стоялъ такъ, курилъ, прислушивался. Минута эта навсегда запомнилась. Я вспомнилъ скитъ и эту зимнюю ночь на дняхъ, когда мнѣ сказали, что Р. умеръ въ Москвѣ отъ воспаленія легкихъ. За нѣсколько недѣль до этого отъ той же болѣзни умеръ его старшій сынъ. То были крѣпкіе люди, стараго купеческаго рода. Бѣда россійская свалила и ихъ. Быть можетъ, эта бѣда уже сожгла и тотъ скитъ, опустошила тѣ лѣса, разорила, исковеркала, обезчестила прекрасный древній край…

Узнаемъ ли мы Россію тою, какою знали ее! Такъ думаютъ многіе изъ насъ и многіе изъ насъ жалѣютъ теперь, что мало въ сущности знали ее. Русское разнообразіе напрасно мы отрицали, напрасно жаловались на однообразность русскаго пейзажа. Недавно совсѣмъ мнѣ пришлось поучиться одной новой чертѣ «россійской картины», которой я до сихъ поръ никогда не зналъ. Мнѣ пришлось побывать прошлой осенью въ русскихъ мѣстахъ, отошедшихъ теперь къ маленькому государству. Былъ ясный сентябрьскій день, небо еще блѣдно-голубоватое заволакивали медленныя облака, воздухъ теплѣлъ, пѣтухи кричали къ дождю. На большой дорогѣ, въ сторонѣ отъ деревни, меня поразили ряды старыхъ огромныхъ рябинъ, усѣянныхъ угодами. Такихъ рябинъ я не видывалъ! Я спросилъ моего спутника, не стояла ли тутъ раньше деревня. «Какъ? Вы не знаете». — удивился онъ. «Петръ Первый любилъ дубы, Екатерина обсаживала большія дороги березами, Елизавета велѣла сажать рябины. У насъ на сѣверо-западѣ Россіи остались кое-гдѣ такіе куски старыхъ большихъ дорогъ XѴIII в… Не знаю, не увлекался ли мой пріятель, но въ ласковости этого теплаго осенняго дня, въ жемчужномъ блескѣ облаковъ, въ яркой пестротѣ листвы и красныхъ рябинъ была какая-то «елизаветинская мечта» о цвѣтистой, пѣсенной, принаряженной, заулыбавшейся самой себѣ въ зеркалѣ Россіи.

[1] Изуродованный такъ и не снятой кличкой «Тутаева».

Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, № 2142, 14 апрѣля 1931.

Visits: 19