Въ эмиграціи многіе читаютъ сейчасъ историческій романъ совѣтскаго автора, Алексѣя Толстого — «Петръ Первый». Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго. Алексѣй Толстой — разсказчикъ умѣлый, занимательный и цвѣтистый. Тема его невольно какъ-то всѣхъ занимаетъ: вѣдь это рожденіе той третьей Руси, которую единственно мы знаемъ, ибо въ концѣ концовъ, мы очень мало знаемъ предшествовавшую императорской Россіи царскую Московію и совсѣмъ не знаемъ княжескую средневѣковую Русь.
***
Романъ Алексѣя Толстого большинству читателей кажется нравится, главнымъ образомъ, съ точки зрѣнія «литературныхъ достоинствъ». Я однако не нахожу среди этихъ достоинствъ главнаго. По моему мнѣнію романъ Алексѣя Толстого по общему тону фальшивъ. Я не хочу этимъ указать на обиліе въ немъ отдѣльныхъ погрѣшностей противъ исторіи. На эти погрѣшности уже указывали историки, но причина общаго по моему мнѣнію фальшиваго впечатлѣнія заключается не въ нихъ. Дѣло обстоитъ нѣсколько сложнѣе. Вопросъ тутъ связывается съ общимъ вопросомъ о предѣлахъ и возможностяхъ, существующихъ для правдивости историческаго романа.
***
Одна англійская историческая работа о людяхъ и нравахъ эпохи барокко начинается королевой Елизаветой и заканчивается Петромъ I. Это мнѣ кажется очень вѣрный подходъ къ Петру. Хотя Петръ и дѣйствовалъ больше всего въ ХѴІІІ столѣтіи, онъ до конца остался фигурой XѴII вѣка, родственной въ одномъ смыслѣ тѣмъ фигурамъ, которыми обставлено начало эпохи Людовика XIѴ во Франціи, родственной въ другомъ смыслѣ тѣмъ фигурамъ, которым создало въ Англіи Елизаветинское время. Съ первыми его роднитъ государственная мѣра, со вторыми сравниваютъ его чрезмѣрности частной жизни.
***
Мнѣ всегда казалось, что намъ очень трудно вообразить людей XѴII вѣка. А если трудно вообразить, то еще труднѣе изобразить. Подтвержденіе этому я нашелъ въ такой замѣчательной книгѣ, какъ «Елизавета и Эссексъ» англійскаго писателя Литтона Стречи. Этому въ высшей степени тонкому и проницательному автору пришлось все же признаться, что при огромномъ и точномъ знаніи всѣхъ элементовъ, изъ которыхъ составлена фигура Эссекса, нѣтъ никакой возможности возстановить подлинное бытіе этой фигуры, ощутить ея дыханіе, услышать ея голосъ. Слова и дѣйствія Эссекса извѣстны. Но мы никогда не увидимъ за ними живого Эссекса и будемъ довольны, если мелькнетъ намъ иногда его измѣненная перспективой времени тѣнь!
***
Воскресить героическую тѣнь Петра прекрасно удалось Пушкину. Но я совсѣмъ не вѣрю въ то, чтобы воскресить Петра, какъ живого человѣка, удалось Алексѣю Толстому. Совѣтскій авторъ пытался достигнуть этого напряженной и отчасти удачной изобразительностью. Но это не помогло дѣлу. У Алексѣя Толстого нѣтъ общаго душевнаго тона, нѣтъ общаго языка съ героемъ его историческаго pомана. Я говорю здѣсь не о языкѣ словесномъ и разговорномъ. Въ этомъ смыслѣ, возможно, иногда удаченъ Алексѣй Toлстой, старающійся держаться языка сохранившихся петровскихъ писемъ. Но я говорю о той родственности чувствъ и помышленій, которая составляетъ необходимое условіе для убѣдительности историческаго романа. Историческій романъ Льва Толстого тѣмъ и замѣчателенъ, несмотря на его многочисленные недостатки, что думая и чувствуя по-своему, авторъ остается въ сферѣ людей имъ изображаемыхъ. Думая и чувствуя по-своему, онъ думаетъ и чувствуетъ за воображаемыхъ имъ лицъ. Алексѣй Толстой можетъ разсказать своими словами мысль Петра, онъ можетъ показать его чувства, но у него самого никогда не было ни малѣйшей петровой мысли, ни малѣйшаго петрова чувства!
***
Любопытное подтвержденіе только что сказаннаго представляютъ весьма искусно написанные историческіе романы М. А. Алданова. Восемнадцатый вѣкъ — эпоха далеко не столь закрытая для насъ, какъ вѣкъ семнадцатый. Очень многіе навыки жизни, очень многія черты обихода, очень многія мысли и чувства все еще связаваютъ насъ съ вѣкомъ Суворова и Екатерины. Но вотъ М. А. Алдановъ съ большимъ тактомъ, пускаясь въ свои историческія путешествія, беретъ съ собой, въ качествѣ «толмача», литературный строй писателя, еще непосредственнѣе связаннаго съ восемнадцатымъ вѣкомъ — Льва Толстого.
Подобнаго «толмача» въ историческомъ путешествіи Алексѣя Толстого не оказалось и не могло оказаться. Скорѣе, я сказалъ бы, что у него оказался «толмачъ» нѣсколько иной специальности, по существу столь же далекой отъ автора, какъ дни Петровы. Если въ романѣ Алексѣя Толстого проходитъ какое-то общее совѣтское настроеніе, то я думаю, что случилось это не вслѣдствіе желанія мало щепетильнаго автора поддѣлаться подъ вкусъ совѣтскихъ верховъ. Трудясь надъ исторіей Петра, Алексѣй Толстой страннымъ образомъ наладилъ свой литературный разсказъ на тонъ повѣствованій Горькаго. Борьба, хотя бы самая жестокая, «ради блага народа» съ темнымъ, грубымъ, лѣнивымъ и коснымъ русскимъ народомъ — это вѣдь одинъ изъ самыхъ любимыхъ мотивовъ Горькаго! Подставьте вмѣсто «иноземцевъ», которыми «жадно завидуетъ» Петръ, владѣющихъ благами культуры «господъ», у которыхъ стремится вырвать эти блага нѣкоторый загульный, но дьявольски способный мастеровой — и у васъ получится, безъ всякой надобности измѣнить тонъ, вмѣсто русскаго историческаго романа совѣтская нравоучительная повѣсть.
Павелъ Муратовъ.
Возрожденіе, №1991, 14 ноября 1930.
Views: 25