I

«Мосье де Шарретъ»… Я слышалъ старую пѣсенку, гдѣ упоминалось имя Вандейскаго вождя въ нынѣшнемъ, трижды республиканскомъ, трижды демократическомъ и все же столь миломъ сердцу столь многихъ «русскихъ вандейцевъ» Парижѣ. Мнѣ не приходилось видѣть раньше его изображеній. И вотъ съ какимъ-то особеннымъ интересомъ вглядывался я въ рисунокъ сохранившійся въ музеѣ стараго Нанта: бѣдный Шарретъ, какимъ за нѣсколько дней до его казни водили его по улицамъ Нанта, въ своеобразномъ почетѣ, республиканскіе побѣдители — бѣдный Шарретъ, ибо лишенный на этотъ разъ плюмажей и шитыхъ мундировъ, которые онъ такъ любилъ — простоволосый, большеголовый, затянутый въ узенькую въ плечахъ, будто не по росту курточку, съ рукою на перевязкѣ, израненный въ послѣднемъ, но не безславномъ бою.

Лицо Шаррета, болѣе вѣроятно сходственное съ правдой въ другихъ портретахъ, не говоритъ очень многаго. Да, это былъ навѣрно очень рѣшительный, очень быстрый, неутомимый человѣкъ, холодноватый и одинокій въ своей основѣ, человѣкъ со страстями, конечно, но умѣвшій повелѣвать ими не хуже того, чѣмъ онъ умѣлъ повелѣвать своими людьми. Вотъ то, что говоритъ его судьба и жизнь во многомъ совсѣмъ необыкновенная, почти сказочная. Наполеонъ въ годы послѣдняго и печальнаго своего досуга былъ заинтересованъ «ретроспективно» перипетіями этой странной борьбы, необъяснимостью того шанса, который неизмѣнно позволялъ въ теченіе ряда лѣтъ Вандейскому партизану ускользать отъ самыхъ неистовыхъ республиканскихъ облавъ, таинственнымъ образомъ, на маленькомъ пространствѣ одного или двухъ Вандейскихъ уѣздовъ то вдругъ проваливаться сквозь землю на глазахъ «инфернальной» карательной колонны,то вдругъ громить отнюдь не безпечнаго, но бдительнаго и ожесточеннаго врага.

Наполеона интересовала военная часть дѣла. Однако успѣхъ Шаррета — не военный успѣхъ и талантъ его — не военный талантъ. Съ этой точки зрѣнія дѣйствія его часто бывали безсмысленны: въ нихъ не было никакой строго военной логики. Въ нихъ было все же гораздо больше логики политической, нежели военной. Но больше всего въ нихъ было удачи охотника, геніальнаго, дѣйствительно, лѣсного человѣка, вольнаго стрѣлка, трапера, слѣдопыта. Борьба Шаррета была болѣе всего похожа на ту борьбу, которую вели въ то же самое время индѣйцы и бѣлые въ чащахъ Америки. Для этой борьбы нуженъ особый талантъ, котораго не было у другихъ Вандейскихъ вождей. Вотъ почему мосье де Шарретъ никакъ не могъ съ ними соединиться, не желая пожертвовать своимъ изумительнымъ охотничьимъ навыкомъ, даже ради общей и серьезной военной цѣли. Другіе партизаны были французскими военными людьми, Шарретъ былъ характеромъ иного рода, явившимъ въ обстановкѣ Вандейской крестьянской войны англійскія черты — упрямство, изолированность и преобладающее надъ всѣмъ чувство спорта.

Быть можетъ французская революція не вспоминается ни въ одномъ изъ французскихъ городовъ такъ настойчиво, какъ въ Нантѣ. Обильны здѣсь барскіе дома той грозной эпохи, которая видимо обрушилась на этотъ городъ какъ разъ въ пору, когда поднялся онъ къ значительному благополучію. И вотъ революція не вовсе стерла съ лица земли старинный дворянскій Нантъ, который она такъ яростно возненавидѣла, и вотъ хотя и опустошила и ограбила она, но не опрокинула, не сломила многочисленныя церкви. Ревность католическая до сихъ поръ велика въ Нантѣ оставаясь тамъ живымъ нынѣ свидѣтелемъ былого исповѣдническаго упорства, былой исповѣднической пламенности. Здѣсь столкновеніе «бѣлыхъ» и «синихъ» не могло не быть особо ожесточеннымъ и безпощадшымъ. Нантскіе республиканцы топили людей въ протокахъ рѣки тысячами, сжигали Вандейскія дереви сотнями, предавая смерти крестьянъ отъ мала до велика, въ то время, какъ отъ пепелища къ пепелищу, болотными и лѣсными тропами бродилъ, ловя случай возмездія, осторожный, зоркій и стремительный Шарретъ.

Вандейская война была войною крестьянъ. Вандейская деревня стала за вѣру и за короля. Вѣра ея была задѣта преслѣдованіями священниковъ, королевскія чувства пробудились въ ней тоже по причинѣ весьма житейской и ощутительной — по случаю рекрутскаго набора въ армію для защиты какого-то сомнительнаго для Вандейскаго жителя «республиканскаго отечества» отъ внѣшняго врага на восточныхъ границахъ государства, столь далекихъ, особенно тогда, отъ устья Луары. Поднявшіеся крестьяне пошли по усадьбамъ дворянъ не находившихся въ эмиграціи, требуя отъ нихъ руководства, командованія. Я думаю, что многіе изъ этихъ дворянъ сразу поняли, что отнынѣ имъ не сдобровать, и что не спасетъ ихъ отъ республиканской расправы никакое «лойяльное» воздержаніе. Насталъ часъ, когда имъ надо было либо бѣжать изъ Вандеи, либо браться за оружіе, либо все равно пропадать сидя дома. Шарретъ нѣкоторое время колебался между бѣгствомъ и борьбой. Охотничій, спортивный инстинктъ увлекъ его въ возстаніе.

Но если Шарретъ колебался въ своемъ рѣшеніи, заранѣе сомнѣваясь быть можетъ въ успѣхѣ, то онъ разумѣется нисколько не колебался въ своихъ мотивахъ и вствахъ. Дворяне водившіе крестьянскія ополченія смѣнили крестьянскую «идеологическую туманность», поднявшую Вандейцевъ противъ республики, совершенно яснымъ и отчетливымъ девизомъ — за короля. Не за идею короля, даже не за королевскую власть, но живого существующаго законнаго короля, Людовика ХVІІ, короля-ребенка, короля-узника. Въ этомъ живомъ источникѣ была всеобщая ясность, всеочевидная простота Вандейскаго движенія. Въ этомъ заключалась его сила. Республиканцы обоготворившіе идею, опьяненные фразой, захлебнувшіеся въ словахъ, не слишкомъ хорошо попали значеніе факта. Но историческій урокъ Вандейскаго девиза былъ страшнымъ образомъ принятъ въ расчетъ большевиками, замыслившими и осуществившими екатеринбургское злодѣяніе.

II

Я читалъ о Шарретѣ въ тѣхъ самыхъ мѣстахъ, гдѣ вѣтеръ съ океана звенѣлъ въ соснахъ, быть можетъ видѣвшихъ его плюмажъ и шитое золотомъ на его мундирѣ Святое Сердце, и его странный эскортъ <военныхъ?> амазонокъ, и все его оборванное крестьянское охотницкое, «бандитское», какъ это казалось республиканцамъ, войско. Мѣста Вандеи давно успокоены. Ле Нотръ писавшій объ эпизодѣ Шаррета высказываетъ удивленіе, какъ окончательно исчезла память въ нынѣшней Вандейской деревнѣ о подвигахъ, о звѣрствахъ, о бѣдствіяхъ междоусобной войны. Вотъ глядя на эти желтые автобусы, навезшіе на скрытый нашъ островъ досадныхъ экскурсантовъ черезъ обнаженный отливомъ проходъ по мелкому дну, развѣ не можемъ и мы позабыть, какъ забываютъ коренные островитяне, что этимъ проходомъ прове свои отряды Шарретъ, когда шелъ здѣсь къ одной изъ своихъ эфемерныхъ побѣдъ? Развѣ не можемъ и мы не думать на площади нашей бѣднѣйшей и тишайшей островной столицы, насчитывающей едва ли двѣ тысячи жителей, о той сценѣ, которая разыгралась здѣсь — объ арестѣ и разстрѣлѣ «бѣлыхъ», ушедшихъ сюда вслѣдъ за Шарретомъ, о смерти доблестнаго д-Эльбе, поднятаго съ одра болѣзни и вынесеннаго на креслѣ на мѣсто казни, чтобы прокричатъ въ лицо убійцамъ: «Да здравствуетъ король Людовикъ Семнадцатый»…

Не думать объ этомъ намъ, русскимъ, не пришло время. Среди французовъ, глядящихъ на эпизоды Вандеи сквозь книгу исторіи, бродимъ мы, узнающіе въ сходственномъ кровавомъ и героическомъ случаѣ нашъ вчерашній, сегодняшній, быть можетъ завтрашній день. Укрывшіеся здѣсь въ эмиграціи, мы кажемся иногда французамъ ожившей тѣнью ихъ собственнаго прошлаго. Тѣхъ изъ насъ, кто пришли въ Европу, уцѣлѣвъ послѣ бѣлой борьбы, здѣсь встрѣчала не разъ недоброжелательная кличка «русскихъ Вандейцевъ». Что же! Отнесемся къ ней снисходительно. Русскихъ Вандейцевъ, русской Вандеи не было. Но не обидно быть, хотя бы даже и напрасно, названнымъ именемъ тѣхъ, кто записалъ въ исторію вотъ этого острова, вотъ этихъ лежащихъ напротивъ него береговъ страницу рыцарскаго и христіанскаго самопожертвованія.

Русской Вандеи не было или почти не было. Мы скажемъ окончательно, не было ли ея и въ зачаткѣ, когда лучше будемъ знать Тамбовскій эпизодъ. Я самъ, впрочемъ, однажды говорилъ съ крестьянами, желавшими подняться и звавшими меня идти съ ними. То было осенью 1918 года въ Калужской губерніи. Ожидались на утро отряды, посланные для реквизиціи въ деревню и для ареста моего пріятеля, помѣщика, у котораго въ имѣніи я жилъ нѣкоторое время, воздержавшись отъ явки на регистрацію офицеровъ въ московскихъ Красныхъ Казармахъ. Пріятель мой бѣжалъ на югъ; я былъ случайнымъ и чужимъ человѣкомъ для этихъ калужскихъ крестьянъ. У меня было совсѣмъ немного данныхъ, чтобы сдѣлаться русскимъ Шарретомъ, и я не вѣрилъ кромѣ того въ единодушіе моихъ калужскихъ Вандейцевъ. Кое у кого, правда, сохранилось оружіе: въ тревожную ночь, когда никто въ деревнѣ не спалъ, было слышно, какъ глухо щелкали, очевидно, для подбодренія стрѣлковъ, унесенныя съ фронта винтовки. Мнѣ удалось выбраться изъ усадьбы и изъ уѣзда раннимъ утромъ, и много спустя я узналъ, что порывъ калужанъ быстро улегся, что подчинились они реквизиціи безъ всякаго сопротивленія и сдали оружіе въ доказательство того, что будто бы не поддались на призывы ихъ помѣщика къ возстанію.

Я прнвелъ здѣсь это воспоминаніе, какъ одно изъ безчисленныхъ воспоминаній такого рода, которыя могли бы привести люди, оказавшіеся въ русской деревнѣ въ тотъ моментъ, когда деревня эта столкнулась впервые съ большевицкимъ нажимомъ. Деревня была задѣта осенью 1918 года и потомъ въ 1919 году не менѣе чувствительнымъ и непосредственнымъ образомъ, чѣмъ деревни Вандеи… О вѣрѣ, правда, не шло тогда рѣчи, но отъ русскаго мужика отнимали хлѣбъ и его гнали въ солдаты. Дѣлая это, большевики были готовы къ Вандеѣ: это входило въ часть ихъ книжно-брошюрочнаго воспитанія. Газеты ихъ заранѣе называли «Вандейцемъ» всякаго помѣщика, оставшагося въ деревнѣ, боясь вліянія его даже въ тѣхъ случаяхъ, когда сидѣлъ онъ обобранный и разоренный среди только что обобравшихъ и разорившихъ его крестьянъ. Когда на югѣ вспыхнуло бѣлое движеніе, большевики вообразили его началомъ «русской Вандеи».

Но какъ я уже сказалъ, русской Вандеи не было и не могло быть. Я не пишу здѣсь исторію. Пусть мнѣ позволено будетъ поэтому вернуться къ маленькому и личному примѣру моего воспоминанія. Пріятель мой, владѣлецъ имѣнія, бѣжавшій на югъ, — чѣмъ могъ бы онъ смѣнить элементарныя и смутныя крестьянскія недовольства, если бы захотѣлъ сдѣлаться русскимъ Шарретомъ? Быть можетъ не тѣмъ, чѣмъ сдѣлалъ бы это любой его сосѣдъ, не тѣмъ, чѣмъ сдѣлалъ это я, бывшій его гостемъ… Иллюзія единства въ русскомъ крестьянствѣ еще существовала въ 1918 году даже у большевиковъ. Иллюзія дворянства перестала существовать для насъ самихъ. Дворянства въ сущности не было: оно слилось съ разнообразнѣйшимъ въ чувствахъ, интересахъ, желаніяхъ, симпатіяхъ и возможностяхъ своихъ образованнымъ классомъ. Этотъ образованный классъ не хотѣлъ и не могъ, разумѣется, создать Вандеи, онъ создалъ нѣчто совершенно иное, то Бѣлое движеніе, которое заимствовало отъ Вандеи лишь свой бѣлый цвѣтъ…

Силой Вандейской борьбы была крайняя простота и сосредоточенность ея цѣли. Слабостью Бѣлаго движенія была его крайняя сложность. Оно не было охватимо никакимъ однимъ словомъ, не было подчинено никакому опредѣленному образу обозначающему точный фактъ. Бѣлая борьба велась за отечество, за Россію. Но вотъ такъ ужъ печально устроенъ человѣкъ, что отечество перестаетъ для него быть идеей и становится живой дѣйствительностью только тогда, когда онъ теряетъ его, и родину любитъ какъ живое существо только изгнанникъ…

Будущій историкъ не разъ задумается надъ сложностью русскаго бѣлаго движенія. Благодаря этой сложности размѣры его огромны. Какимъ маленькимъ эпизодомъ кажется рядомъ съ нимъ Вандея! Я помню, какими дѣтскими и наивными казались мнѣ въ Нантскомъ музеѣ кремневые пистолеты и плохія сабельки, служившіе вооруженіемъ войскъ Шаррета и его республикамскихъ противниковъ. Быть можетъ глядя на этотъ скудный «реквизитъ» историческаго дѣйства, мы отдаемъ себѣ лучше отчетъ въ тѣхъ грандіозныхъ событіяхъ, коихъ мы были участниками, свидѣтелями и жертвами.

Случайность заставила меня въ той же обстановкѣ, въ которой я читалъ о Шарретѣ, слушая звонъ того же океанскаго вѣтра въ тѣхъ же тонкихъ и высокихъ соснахъ, прочесть записки генерала барона Врангеля. Эта случайность мнѣ помогла какъ-то особенно ясно понять масштабъ русскихъ дѣяній. Центральная фигура нашей недавней были выросла необыкновенно, заслоняя собой мнившуюся мнѣ до тѣхъ поръ маленькую историческую тѣнь. Я еще продолжалъ жить у береговъ Вандеи, но мои «Вандейскія мысли» были обращены теперь къ другимъ берегамъ.

П. Муратовъ.
Возрожденіе, №1947, 1 октября 1930.

Visits: 20