Авторъ. Послѣ очерка празднествъ федераціи мы хотѣли коснуться дней революціоннаго смятенія. Полагаю нашей цѣли наиболѣе будетъ соотвѣтствовать описаніе волненій въ Парижѣ въ іюлѣ 1789 года, ознаменованныхъ взятіемъ Бастиліи а имѣвшихъ такое значительное вліяніе на ходъ революціонныхъ событій. Тутъ въ первый разъ во всей силѣ выступилъ неотразимый революціонный аргументъ — народный, мятежъ. Это были первые изъ революціонныхъ дней. По выраженію Марата, въ 1789 году „народъ“ дважды спасъ Францію, въ іюлѣ и въ октябрѣ. Любопытно прослѣдить какъ свершались эти акты спасенія.

Пріятель. Взятіе Бастиліи любопытно еще и тѣмъ что событіе это не очень давнее, — ему не исполнилось и столѣтія и о немъ сохранилось не мало разказовъ, что даетъ до нѣкоторой степени возможность прослѣдить какъ образуются историческія легенды. Народъ кое-какъ вооруженный, беретъ въ нѣсколько часовъ неприступную крѣпость, окруженную стѣнами въ двадцать футовъ толщиной и рвами широкими какъ рѣки. Восторженный Мишле прямо видитъ въ этомъ чудо. „Нападеніе на Бастилію, восклицаетъ онъ, нисколько не было дѣломъ разумнымъ (ne fut nullement raisonable). Оно было дѣло вѣры… Кто имѣлъ эту вѣру? Тотъ кто имѣлъ также самоотверженіе и силу исполнить ея завѣтъ. Кто? Народъ, всѣ!“

Авторъ. Въ самомъ дѣлѣ, любопытно измѣрить разстояніе между былью и миѳомъ. Іюльскія волненія въ ПарижѢ подоспѣли на помощь Національному Собранію въ критическія минуты его существованія. Собраніе только-что одержало свою первую побѣду надъ королемъ. Въ королевскомъ засѣданіи 23го іюня, о которомъ мы уже говорили, — только-что удалился король, — депутаты средняго сословія отказали ему въ повиновеніи и объявили что удерживаютъ въ своей силѣ декреты послѣднихъ дней іюня только-что кассированые королевскимъ заявленіемъ. Когда королю донесли что члены средняго сословія не хотятъ расходиться и сообщили, конечно, дерзкій вызовъ Мирабо, слабый Лудовикъ XѴI сказалъ только: „Ну, если не хотятъ уходить, пусть остаются“. Значеніе Собранія, какъ одного цѣлаго, быстро возрасло. Почти все духовенство и значительное число членовъ дворянскаго сословія соединились со среднимъ сословіемъ въ общій законодательный корпусъ. Но побѣду требовалось поддержать. Собранію могла грозить значительная опасность. Безпокойное настроеніе массъ, случаи безпорядковъ въ голодающемъ Парижѣ и даже въ Версалѣ, подъ глазами короля и Собранія, дѣлали понятнымъ правительственныя распоряженія стягивавшія къ Парижу и Версалю военныя силы, но вмѣстѣ съ тѣмъ внушали подозрѣніе Собранію. „Партія двора“, какъ она называлась, имѣла и обнаруживала замыслы болѣе впрочемъ хвастливые чѣмъ серіозные. „Мнѣ такъ навсегда и осталось неизвѣстнымъ, — писалъ въ послѣдствіи въ своихъ запискахъ столь популярный въ то время министръ Неккеръ, — къ какой собственно цѣли тогда стремились (при дворѣ). Были какіе-то секреты и за секретами секреты (des secrets et des arrière-secrets), и я думаю что они и самому королю не были извѣстны. Полагали можетъ-быть, смотря по обстоятельствамъ, увлечь монарха къ мѣрамъ о которыхъ не осмѣливались ему говорить“. Король въ отвѣтѣ своемъ депутаціи Собранія 11го іюля торжественно завѣрялъ что войска собираются въ Парижъ единственно въ видахъ сохраненія порядка и свободы занятій, Собранію Же не грозитъ малѣйшей опасности, и указывалъ что только злонамѣренные люди могутъ заподазривать истинную цѣль принимаемыхъ мѣръ. „Мы имѣемъ довѣренность къ королю, но не имѣемъ довѣренности къ министрамъ“, отвѣчалъ Мирабо, когда въ Собраніе были сообщены слова короля. Собраніе настаивало на удаленіи войскъ. Но въ тотъ Же самый день какъ король далъ этотъ отвѣтъ Собранію, онъ, повинуясь давленію другой стороны, внезапно рѣшился на удаленіе Неккера. Удаленіе это послужило сигналомъ парижскихъ волненій.

Пріятель. Г. Рамбо въ рѣчи произнесенной на Школьномъ праздникѣ ІЗго іюля нынѣшняго года и выражающей взглядъ офиціальной Франціи нынѣшняго времени такъ говоритъ объ этомъ моментѣ въ исторіи Собранія. „Что сдѣлало въ виду такого государственнаго переворота Собраніе не имѣвшее ни одного человѣка для защиты его противъ сорока тысячъ королевскихъ солдатъ? Оно объявило что впавшій въ немилость министръ уноситъ съ собою его довѣренность. Сказавъ это, оно ждало что сдѣлаетъ народъ въ Парижѣ. Отвѣтъ не замедлилъ“. Не думаю чтобы г. Рамбо хотѣлъ этимъ сказать что іюльское волненіе въ Парижѣ произошло не безъ участія и подстрекательства нѣкоторыхъ членовъ Собранія. Но едва ли не былъ бы онъ правь еслибы дѣйствительно соединялъ со своими словами тотъ смыслъ какой можно въ нихъ прочитать если не считать ихъ только реторическою фигурой. Лицо которое первое сообщило въ саду Пале-Роядя, главномъ мѣстѣ политическихъ сборищъ того времени, что Неккеръ уволенъ, было Камиль Демуленъ. По разказу маркиза де-Феррьера (Mémoires, I, 99), подтверждаемому другими свидѣтельствами и свидѣтельствомъ самого Демулена называвшаго себя творцомъ революціи, Камиль Демуленъ вскочилъ на столъ и воскликнулъ: „Граждане, нельзя терять на минуты; я только-что вернулся изъ Версаля, Неккеръ удаленъ. Удаленіе это — набатъ Варѳоломеевской ночи для патріотовъ. Одно у насъ прибѣжище — взяться за оружіе.” „На меня смотрятъ шпіоны, но живой не дамся въ руки“, прибавилъ онъ, вынимая пистолеты изъ кармана. Таковъ былъ первый сигналъ къ волненіямъ. А не забудемъ, что Камиль Демуленъ, товарищъ Робеспьера по коллежу, съ самаго открытія Собранія, какъ видно изъ его писемъ къ отцу, постоянно сновалъ въ Версаль и былъ въ сношеніяхъ съ Мирабо и другими вліятельными депутатами и предлагалъ свое сотрудничество для журнала Мирабо.

Авторъ. Въ запискахъ Бальи есть любопытный намекъ. Описывая засѣданіе 8 іюля, когда Мирабо первый поднялъ вопросъ о собираемыхъ у Парижа и Версаля войскахъ и упоминая что Мирабо какъ бы пророчески грозилъ могущимъ отъ того произойти народнымъ волненіемъ, способнымъ возжечь общій пожаръ, прибавляетъ: „Мирабо могъ имѣть особыя свѣдѣнія направлявшія его духъ пророчества. Извѣстно его умѣніе волновать народъ. Можетъ и тутъ былъ онъ не безъ участія, какъ въ Провансѣ“. Такой намекъ не даетъ еще, безъ сомнѣнія, повода утверждать что іюльскія волненія подстроены Мирабо и другими членами Собранія. Но со значительною вѣроятностью можно допустить что подъ рукой они къ нимъ вели и ихъ поощряли. У того же Бальи въ запискахъ подъ 12 іюля отмѣчено что въ тотъ день (это было воскресенье, засѣданія не было, и Бальи былъ въ своемъ домикѣ въ Шальйо близь Парижа) одинъ изъ друзей его говорилъ ему что въ Пале-Роялѣ ходятъ слухи что Бальи сдѣлается городскимъ головой. Это исполнилось только 16 іюля, послѣ взятія Бастиліи и поѣздки въ Парижъ короля, а уже кѣмъ-то было рѣшено заранѣе. Со своей стороны герцогъ Орлеанскій, поспѣшая, какъ только началось волненіе, изъ Парижа въ Версаль, говорилъ приверженцамъ своимъ: „остается одно — взяться за оружіе“. (Ferrières, I, 101.)

Относительно изображенія г. Рамбо слѣдуетъ замѣтить что оно исторически не точно. Собраніе протестовало заявленіемъ своего довѣрія удаленному Неккеру не прежде волненій, а 13 іюля, когда уже подробности о нихъ дошли въ Собраніе и, какъ выражается маркизъ де-Феррьеръ, „исполнила въ вемъ радостію дѣятелей революціи и подняли храбрость бояздивѣйшихъ… Собраніе сдѣлалось сильно Парижемъ”.

Пріятель. Интересно прочесть описаніе волненій 12 и 13 іюля 1789 года въ самомъ распространенномъ изъ революціонныхъ журналовъ той эпохи, начавшемъ появляться съ 17 іюля этого года. Я говорю о журналѣ Лустало Révolutions de Paris, богатомъ свѣдѣніями и сравнительно умѣренномъ, особенно въ началѣ. У насъ есть подъ руками экземпляръ этого изданія. Вотъ, съ нѣкоторыми сокращеніями,что тамъ сказано: „Какъ только дошла сюда вѣсть объ удаленіи дорогаго министра, наступило общее уныніе. Народъ въ отчаяніи, ища исхода своихъ золъ, сжегъ многія заставы, сходился въ разныхъ мѣстахъ, составлялъ разные планы; а граждане въ угрюмомъ молчаніи совѣщались между собою, не въ силахъ будучи удержаться отъ слезъ. Около пяти часовъ, въ воскресенье, 12 іюля, граждане собравшіеся въ Пале-Роялѣ послали приказъ чтобы всѣ спектакли были закрыты, что было безпрекословно исполнено. Этотъ знакъ уваженія оказанный великому человѣку съ очевидностію обнаружилъ какъ велика была степень общественнаго огорченія. Затѣмъ отправились въ кабинетъ Курціуса, просить этого артиста дать бюстъ ила портретъ его высочества герцога Орлеанскаго и г. Неккера. Въ тріумфѣ понесли эти бюсты убравъ ихъ крепомъ, символомъ немилости этихъ драгоцѣнныхъ лицъ (тогда думали что и принцъ получилъ повелѣніе о ссылкѣ). Народъ кричалъ: „шапки долой“, дабы выразить свое глубокое уваженіе. Шествіе было многочисленно, направилось по бульвару и улицѣ Сенъ-Мартенъ. Участвовавшіе въ шествіи граждане пригласили отрядъ Парижской гвардіи сопровождать ихъ для порядка… Достигли Вандомской площади. Тутъ отрядъ Royal-Allemand хотѣлъ остановить народъ. Полетѣли камни, солдаты бросились на толпу. Бюстъ Неккера былъ разбитъ; бюстъ принца избѣгъ той Же участи, ибо ударъ сабли драгуна не могъ его достичь. Но эти подлые солдаты, которыхъ Національное Собраніе можетъ немедленно распустить и объявить заслуживающими безчестья, осмѣлились стрѣлять въ народъ. Одинъ garde française, безоружный, былъ убитъ, нѣсколько ранены. Въ ту Же минуту князь Ламбескъ, ихъ начальникъ, этотъ ненавистный аристократъ, показался у моста въ Тюильри и съ низкою кровожадностью направился на гулявшихъ гражданъ, все оружіе которыхъ составляли палочки въ рукахъ. Тамъ ударомъ сабли, безо всякаго повода, онъ повергъ къ своимъ ногамъ старика удалявшагося со своимъ пріятелемъ; молодежь хотѣла броситься впередъ, но солдаты выстрѣлили. Всѣ бросились бѣжать. Послышался пушечный выстрѣлъ, смятеніе распространилось. Граждане въ отчаяньи побѣжали къ Пале-Роялю крича: къ оружію, къ оружію!“

Таково разукрашенное описаніе революціоннаго журнала еще наименѣе прибѣгавшаго къ искаженію фактовъ. Подробности перешли въ исторію. И у Тьера, и у Мишле читаемъ и о безоружномъ гардѣ убитомъ выстрѣломъ Royal Allemand и о старикѣ ни съ того ни съ сего пораженномъ яростнымъ княземъ Ламбескъ, бросившимся на мирно гулявшихъ съ палочками гражданъ. На дѣлѣ было далеко не такъ. Изъ показаній приводимыхъ у Тэна явствуетъ что драгуны Ламбеска встрѣтили при входѣ въ садъ Тюильри баррикаду стульевъ, изъ-за которой въ нихъ полетѣлъ градъ камней и бутылокъ. При въѣздѣ въ садъ нѣсколько человѣкъ окружили князя, хватали его лошадь за гриву и подъ уздцы, старались его стащить; былъ выстрѣлъ изъ пистолета. Ламбескъ, давъ шпоры лошади, освободился и ударилъ плашмя саблей по головѣ какого-то человѣка старавшагося закрыть входъ на мостъ (Pont Tournant). Рана „убитаго старца“ оказалась царапиной въ двадцать три линіи длины и исцѣлена была компрессомъ изъ водки. Что драгуны выстрѣлили въ воздухъ, упоминаетъ и Бальи со словъ очевидца.

Авторъ. Въ ночь съ 12го на 1Зе іюля городскія заставы были сломаны и соЖжены. Къ утру разбойника съ пиками, палками, дротиками „бродили шайками по улицамъ съ криками: „оружія и хлѣба“; мирные жители заперлись въ домахъ, дрожа за свою участь. „Хотѣли (Révol. de Paris) разграбить дома „враговъ народа“, но были удерживаемы благоразуміемъ нѣкоторыхъ гражданъ смѣшавшихся съ ними и ихъ сдерживавшихъ“. Толпа окружила Думу (Hôtel de Ville), наполнила ея залы, требуя оружія и, не дождавшись разрѣшенія, захватила все что было. Всѣ оружейные магазины были разграблены. Разбили тюрьму la Force и выпустили заключенныхъ. Проникли въ монастырь лазаристовъ; „поломали (цитую изъ Тэна) библіотеку, шкафы, картины, окна, физическій кабинетъ; бросились въ погреба, разбили бочки и начали пьянствовать; чрезъ двадцать четыре часа тамъ нашли до тридцати опившихся мущинъ и женщинъ, мертвыхъ и умирающихъ; изъ нихъ одна женщина оказалась на девятомъ мѣсяцѣ беременности. Вся улица предъ домомъ была усѣяна обломками, а грабители съ кусками съѣстнаго и жбанами въ рукахъ заставляли пить всякаго проходящаго! Монастырь по постановленіямъ обязанъ былъ имѣть запасный магазинъ съ зерномъ и мукой. Это и подало поводъ къ разграбленію: народъ де голодаетъ, а монахи набили подвалы хлѣбомъ и укрываютъ его отъ гражданъ“. Хлѣбъ на пятидесяти повозкахъ былъ свезенъ на рынокъ. Ночью на 14е іюля были разграблены булочныя и разбиты кабаки; „шайки всякаго отребья, съ ружьями и пиками въ рукахъ, бродятъ въ лохмотьяхъ; многіе почти голые“, со звѣрскими лицами, явившіеся неизвѣстно откуда, вооруженные какъ дикіе; врывались въ дома, требуя пить, ѣсть, денегъ, оружія.

Пріятель. Откуда разомъ появилась вся эта революціонная сволочь?

Авторъ. Она появилась далеко не разомъ. Задолго до іюльскихъ дней Парижъ былъ мѣстомъ частныхъ волненій и безпорядковъ. Почти наканунѣ собранія Государственныхъ Сословій, 27го апрѣля 1789 года, была въ Парижѣ разграблена обойная фабрика Ревельйона, человѣка весьма почтеннаго и благотворительнаго, но на котораго оставшіеся неизвѣстными враги его успѣли натравить чернь. Произошли такія же сцены буйства и пьянства; грабители даже приняли за вино бутыли съ лакомъ и осушили ихъ. Парижъ былъ центромъ, куда въ послѣднее голодное время сходились (бродяги со всей окрестной Франціи, укрываясь отъ преслѣдованій за безпорядки, повсюду обнаруживавшіеся, отыскивая пропитанія и праздной жизни. Въ 1789 году считалось въ ПарижѢ болѣе ста двадцати тысячъ неимущихъ. Пришлось устраивать родъ національныхъ мастерскихъ, производя совсѣмъ ненужныя земляныя работы на Монмартскомъ холмѣ, съ платой по двадцати су въ день. Горючаго матеріала былъ такимъ образомъ запасъ огромный. Силу іюльскому возстанію давала впрочемъ не эта сволочь. Главнымъ орудіемъ она сдѣлалась позже. Въ эти дни она занималась почти исключительно грабежемъ, наводя страхъ неистовствами. Вооружался, бралъ Бастилію слой нѣсколько высшій. Граждане собирались въ Думѣ и по округамъ. Общая мысль была — что необходимо вооружиться, образовать гражданскую милицію, которая охраняла бы городъ отъ разграбленія и, главное, представила бы отпоръ ненавистной военной силѣ изъ „наемниковъ“ руководимыхъ „врагами народа“, о немедленномъ вторженіи которыхъ ходили самые преувеличенные слухи. „Всѣ движенія этихъ дней, говоритъ Бальи, имѣли двѣ причины: одна — безпокойство и ужасъ добрыхъ гражданъ въ минуту общественной опасности, при видѣ перемѣны министерства и собранныхъ съ какимъ-то замысломъ войскъ: граждане эти требовали оружія чтобы спасти отечество, свою собственность, или чтобы защитить свои послѣдніе дни; другая — разбойники, послужившіе уже въ дѣлѣ Ревельйона и столькихъ затѣмъ другихъ и которые выдвинуты были тѣми кто желали ускорить ходъ революціи“ (Bally, I, 337).

Пріятель. Не малое значеніе имѣетъ то обстоятельство что Gardes Françaises и парижская стража (guet) присоединились къ волновавшимся гражданамъ. Среди Gardes Françaises дисциплина была въ паденіи: уходили безъ спросу, слонялись въ Пале-Роялѣ, составляли клубы. Новый полковникъ хотѣлъ нѣсколько ослабить распущенность. Онъ арестовалъ и отправилъ въ тюрьму нѣсколькихъ нарушителей дисциплины. Едва сдѣлалось это извѣстнымъ какъ толпа народа бросилась въ тюрьму и освободила арестованныхъ. Бальи, президентъ Собранія, получилъ объ этомъ извѣстіе утромъ 1го іюля отъ прибывшей изъ Парижа „депутаціи“ со слѣдующимъ заявленіемъ: „Неслыханная, неумѣстная строгость повергла вчера Парижъ въ уныніе и смятеніе. Толпой бросились къ тюрьмѣ Аббатства, куда по приказанію г. Дю-Шателе (полковника) приведены Gardes Françaises, которые въ тотъ же вечеръ долженствовали быть отосланными въ Бисетръ. Эти несчастныя жертвы своего патріотизма (!) были вырваны изъ ихъ цѣпей и отведены при громѣ общихъ рукоплесканій въ Пале-Рояль, гдѣ нынѣ и находятся подъ охраной народа, взявшаго на себя за это отвѣтственность“. Неизвѣстные люди вмѣшиваются въ дѣло военной дисциплины, разбиваютъ тюрьму, освобождаютъ виновныхъ, объявляютъ себя народомъ и принимаютъ на себя какую-то небывалую отвѣтственность. Очевидное нарушеніе самыхъ первыхъ началъ порядка. Какъ же принимаетъ это извѣстіе президентъ Собранія и само Собраніе? Характеристично разсужденіе Бальи по этому поводу. Оно свидѣтельствуетъ о той язвѣ нравственнаго разложенія какая коснулась въ то время даже лучшихъ умовъ. Дѣло очевидно неправильное, но требуется уступить, и вотъ придумываются аргументы. „Я видѣлъ, говоритъ Бальи (Mém. I, 266), что военная дисциплина, какъ велось донынѣ, уполномочивала начальника посадить въ Аббатство нарушившихъ дисциплину солдатъ и что народъ не имѣлъ права ихъ оттуда вывести; что это незаконное дѣйствіе грозило поощрить къ несубординаціи. Такія размышленія могли склонять къ строгости. Но, съ другой стороны, если эти солдаты арестованы произвольно, за патріотическія чувствованія, то такой деспотизмъ, въ минуту когда свобода только начинала раздаться, такое дѣйствіе, противное національному интересу, должно было обратить на себя вниманіе представителей народа… Нельзя было думать опять арестовать этихъ людей, выведенныхъ изъ тюрьмы и находящихся нынѣ подъ охраной народа. Приходилось, — виновны они или нѣтъ, — дать имъ свободу, но такъ чтобы не компрометировать власти“. Придуманный компромиссъ состоялъ въ томъ чтобы Собраніе просило короля простить освобожденныхъ толпою солдатъ. Такъ дѣло и уладилось. Солдатъ упросили отправиться въ тюрьму, чтобы тотчасъ же быть оттуда освобожденными. Все обошлось благополучно.

Пріятель. Любопытно бы знать, въ чемъ состоялъ „патріотизмъ“ этихъ одиннадцати солдатъ, жертвъ деспотизма ихъ начальника?

Авторъ. На это есть указаніе. Они каждый вечеръ уходили безъ позволенія изъ казармъ и шатались въ Пале-Роялѣ. Большинство французскихъ гардовъ были любовниками пале-рояльскихъ публичныхъ женщинъ. Многіе и поступали въ гвардейцы „чтобы жить на счетъ этихъ несчастныхъ дѣвокъ“. Не только у этихъ гвардейцевъ, но и во всемъ войскѣ дисциплина страшно пошатнулась. Пришлось возлагать надежду только на „наемниковъ“.

Русскій Вѣстникъ, 1880

Visits: 16