Пріятель. Какъ отнеслась къ празднику 14 іюля революціонная журналистика, полною рукой сѣявшая общественный раздоръ и старавшаяся возбудить ненависть противъ всего представлявшаго хотя бы подобіе власти, противъ короля, противъ Собранія, противъ Лафайета и Бальйи? Прочтемъ нѣсколько отрывковъ. Они дадутъ объ этомъ понятіе.

Въ журналѣ Révolutions de Paris, издателемъ котораго былъ Прюдомъ, а главнымъ редакторомъ Лустало, читаемъ: 1) „День взятія Бастиліи никогда не будетъ имѣть себѣ равнаго въ исторіи Французской націи. Самоотверженіе, мужество, горячность, увлеченіе всѣхъ гражданъ, ихъ согласіе, ихъ совершенное равенство, уваженіе всѣхъ правъ, народная справедливость, порядокъ въ нѣдрахъ безпорядка, веселость въ нѣдрахъ тревоги и повсюду величіе, геній народа разбивающаго свои цѣпи и возвращающаго свои права. Вотъ чѣмъ характеризуется этотъ восхитительный день. Достойно ли послѣднее 14 іюля быть названо годовщиной такого дня? Можетъ-быть было бы достойно еслибы не было этихъ разныхъ обожаній…

„Народъ идолопоклонный, который въ нашемъ праздникѣ видитъ только г. де-Лафайета, потомъ короля, а самого себя не видитъ; депутаты которые танцуютъ чтобы не чувствовать дождя; другіе на улицѣ закалывающіе собакъ своими шпагами; Французы принимающіе бѣлое знамя, терпящіе бѣлое знамя на тронѣ; король который на охотѣ можетъ выносить самые проливные дожди и не участвуетъ въ шествіи среди вооруженнаго народа, потому что идетъ дождь; который не беретъ труда пройти отъ трона до алтаря чтобы принести присягу и этимъ удовлетворить народъ платящій ему ежегодно 25 милліоновъ, не взирая на свою крайнюю нищету; науки, искусства, ремесла, гражданское мужество, добродѣтели, — не почтенныя, не награжденныя въ этотъ великій день; побѣдители Бастиліи забытые, и ни слова, ни единаго слова почтенія памяти тѣхъ кто въ этотъ день погибъ подъ стѣнами этой ужасной крѣпости; президентомъ Національнаго Собранія — царедворецъ (Бонней), дозволяющій другому царедворцу презрѣнное и мелкое удовольствіе стать предъ нимъ и скрыть его отъ глазъ публики… тысяча маленькихъ хитростей чтобы возбудить подобострастные возгласы и заставить забыть Націю въ ту минуту когда она была все: вотъ нынѣшній праздникъ.

„Депутаты департаментовъ отправились вечеромъ прохлаждаться въ Мюэту (à la Muette), гдѣ чуть не былъ задушенъ подъ поцѣлуями г. де-Лафайетъ, потомъ они пошли подъ окна Тюилери кричать: да здравствуетъ король! Да здравствуетъ королева кричали меньше. Между тѣмъ на пьедесталахъ статуй въ Тюилери, были всюду приклеены печатные листы, просившіе, умолявшіе о милости къ ней федератовъ: „Французы, гласили они, что стало съ нами? Ужели мы потерпимъ чтобы королева, прекраснѣйшее украшеніе Франціи, не участвовала въ готовящемся праздникѣ? ужели мы допустимъ чтобы клеветы распространяемыя противъ этой добродѣтельной женщины продолжали насъ осплѣплять?“… Въ четвергъ, 15-го числа, громко выразилось общее неудовольствіе тому что король не пошелъ къ алтарю… Въ эти дни равенства соблюдалось отличіе между народомъ въ мундирахъ и народомъ безъ мундировъ… На смотру 18-го числа, какъ и послѣ присяги, они цѣловали руки, ляшки, сапоги Лафайета. Будь въ этотъ день назначены какіе-нибудь выборы, можно было бы опасаться чтобы народное сумасбродство не оказало его лошади тѣхъ же почестей которыя нѣкогда Калигула воздалъ своему коню… Рабы, да, рабы въ мундирахъ различныхъ департаментовъ собрались подъ окнами покоевъ королевы чтобы пѣть пѣснь, и въ концѣ каждаго куплета намѣренно протяжно кричали: да здравствуетъ королева! Да, конечно, да здравствуетъ королева! Но ужь если это былъ великій день примиренія и всепрощенія, не слѣдовало ли уже тоже кричать: да здравствуютъ Полиньяки! да здравствуетъ красная книга! да здравствуетъ Тріанонъ! да здравствуетъ Бретӭль! да здравствуетъ Ламберъ! да здравствуютъ покровители заговора противъ Парижа! да здравствуютъ авторы проекта увезти короля въ Мецъ! да здравствуетъ письмо о двадцати пяти милліонахъ! Предательское равнодушіе выказанное нашими общественными дѣятелями къ побѣдителямъ Бастиліи доказало ясно что гражданскіе и военные начальники города Парижа не принимали никакого участія въ днѣ 14 іюля 1789“.

Вотъ какъ говоритъ въ свою очередь Маратъ въ своей газетѣ, L’Аmi du Peuple: „Я не буду распространяться въ описаніи этихъ празднествъ; это былъ бы потерянный трудъ… Что администраторы города въ родѣ Бальйи и всѣ мошенники распоряжающіеся большими дѣлами мечтаютъ только о благоденствіи и счастіи, въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго: они утопаютъ въ роскоши; но чтобы послѣ оскудѣнія мануфактуръ и промышленности, послѣ остановки всѣхъ работъ, послѣ прекращенія платежей по общественнымъ рентамъ, послѣ семимѣсячнаго голода, хватило наглости говорить объ этомъ разоренному народу, несчастнымъ умирающимъ съ голоду — для этого конечно нуженъ мѣдный лобъ“.

Авторъ. Бѣдный Бальйи! Никому такъ не улыбнулись какъ ему первые дни революціи, вызвавшіе его изъ кабинета научныхъ занятій въ шумное собраніе и затѣмъ въ думу и на площадь. Въ послѣдствіи онъ жизнію заплатилъ за эти дни, когда революція представлялась ему пышнымъ шествіемъ къ утвержденію свободы во Франціи. Популярный какъ ученый авторъ докладовъ Академіи Наукъ по важнымъ общественнымъ вопросамъ (особенно по вопросу о госпиталяхъ) онъ вступилъ въ собраніе государственныхъ чиновъ депутатомъ отъ Парижа; популярность его быстро возрасла благодаря его дѣятельности какъ предсѣдателя собранія, который выше всего ставилъ достоинство предводимаго имъ корпуса, а затѣмъ какъ мера Парижа. Но не надолго. Скоро общій безпорядокъ, дѣлавшій невозможною всякую правильную мѣру, и журнальныя клеветы отравили его существованіе. Какъ меръ Парижа онъ имѣлъ въ распоряженіи значительныя суммы. Это дало обильную пищу клеветѣ. Маратъ выступилъ его злѣйшимъ врагомъ и каждый почти день твердилъ въ газетѣ: „Пусть Бальйи дастъ отчетъ“. Вотъ на выдержку грязное обвиненіе брошенное Маратомъ въ Бальйи во время празднества федераціи: „Парижскій меръ, виновный въ тысячи покушеніяхъ противъ общественной свободы, сильнѣйше заподозрѣнный въ стачкѣ съ мошенниками, хотѣвшими подкупить честность одного представителя націи и склонить его къ покровительству спекуляціи въ три съ половиною милліона ливровъ; меръ подвергшійся доносу муниципалитета, котораго честь онъ компрометировалъ въ этомъ позорномъ дѣлѣ, этотъ недостойный сановникъ не только не наказанъ, но служитъ предметомъ похвалы и лести“. Бальйи былъ склоненъ ко внѣшней представительности. Онъ одѣлъ прислугу въ городскую ливрею. Но зачѣмъ ливрея была слишкомъ яркаго цвѣта? И это ставилось ему въ преступленіе. Каково было на самомъ дѣлѣ корыстолюбіе Бальйи можно заключить изъ того что въ своемъ званіи мера онъ истратилъ болѣе двухъ третей и того состоянія какое самъ имѣлъ, а послѣ роковой развязки его политической карьеры, вдова его осталась въ положеніи близкомъ къ нищетѣ. Помощь впрочемъ пришла. Послѣ разогнанія собранія Наполеономъ, 18 брюмера, разказываетъ Араго. „уличные глашатаи 21 брюмера возвѣщали всюду, и даже на улицѣ Сурдьеръ (гдѣ жила вдова Бальйи), что генералъ Бонапартъ консулъ, а Лапласъ министръ внутреннихъ дѣлъ. Это имя столь извѣстное почтенной вдовѣ достигло даже до комнаты гдѣ она жила и произвело нѣкоторое волненіе. Въ тотъ же вечеръ новый министръ испросилъ пенсіонъ въ двѣ тысячи франковъ вдовѣ Бальйи“…

Можетъ ли что-нибудь мерзостнѣе журнальнаго пера которымъ сознательно водитъ клевета, и какое между тѣмъ это употребительное и, надо признаться, сильное орудіе!

Пріятель. (Продолжая чтеніе выдержки изъ Марата.) „Среди этой общей нищеты, цѣлыхъ восемь дней, говорятъ, должны быть посвящены празднествамъ, пирамъ, играмъ и увеселеніямъ всякаго рода, а ночи иллюминаціямъ.

„Ужели хотятъ они ввести въ заблужденіе ложнымъ видомъ общественнаго благоденствія людей у которыхъ постоянно подъ глазами масса нищенствующихъ? Ужели надѣются они извинить свою скандалезную расточительность разглагольствомъ объ общественномъ благѣ?

„Надо было видѣть опьяненіе Французовъ во время приготовленій къ федеративному празднику, ихъ опасенія чтобы медленность въ работахъ не помѣшала ему, горячность съ которою они сами брались за трудъ, ихъ энтузіазмъ когда тронулось тріумфальное шествіе, чтобы составить себѣ понятіе не о любви ихъ къ отечеству, нѣтъ, но о ихъ бѣшеномъ пристрастіи къ зрѣлищамъ и новостямъ…

„Среди кликовъ восторга какое могло быть для націи болѣе унизительное зрѣлище какъ видѣть президента сената, представителя націи, на убогомъ стулѣ, и тутъ же короля, въ сущности только перваго слугу народа, на великолѣпномъ тронѣ, со всѣми внѣшними отличіями тріумфатора! Что можетъ быть возмутительнѣе отказа короля принести присягу въ вѣрности націи на алтарѣ отечества!..“

Въ Révolutions de France et de Brabant Камиля Демулена сказано:

„Ежели бы я имѣлъ честь быть депутатомъ, я бы потребовалъ чтобы тронъ на которомъ такъ беззастѣнчиво возсѣдалъ г. Капетъ оставался пустымъ, на возвышенномъ мѣстѣ, какъ представитель народнаго верховенства; я хотѣлъ бы чтобы подъ нимъ обѣ власти помѣщались на сѣдалищахъ по крайней мѣрѣ равныхъ. Вся досада которую намъ причинили и наглость кресла власти исполнительной, и униженіе, пресмыканіе кресла законодательной власти, и отвратительный видъ мундировъ гвардейцевъ, и униженные поклоны г. Мотье, и такъ-сказать бѣгство короля, у котораго ноги сейчасъ перестали болѣть когда дѣло дошло до желанія удрать, какъ только раздались крики: къ алтарю! — вся эта досада наша не помѣшала намъ замѣтить въ поведеніи нашихъ согражданъ множество чертъ дѣлающихъ имъ величайшую честь…

„Когда выстрѣлъ изъ пушки и звукъ барабановъ возвѣстили принесеніе присяги, Парижане, оставшіеся въ городѣ, мущины, женщины и дѣти, съ восторгомъ воздѣвали руки и восклицали: да, клянусь! Они счастливы что оставались въ городѣ: ихъ радость осталась чистою и безъ примѣси горечи. Они не слыхали криковъ, правда рѣдкихъ, стыдливыхъ, сдавленныхъ и тотчасъ заглушенныхъ: Да здравствуетъ королева! Да здравствуютъ гвардейцы! Имъ не кололи глаза ни наглость кресла исполнительной власти, ни униженіе націи, ни преступное сообщничество подлаго президента Боннея“.

Авторъ. Журналистикѣ принадлежитъ чрезвычайно важная роль въ ряду революціонныхъ силъ. И наиболѣе дѣйствія и значенія обнаруживала она именно въ описываемый нами періодъ революціоннаго движенія, могущественно содѣйствуя возбужденію общественной смуты. Другою силою были революціонные клубы и вообще всякія собранія гражданъ, немедленно получавшія политическій характеръ и всегда выходившія далеко за предѣлы своей компетенціи. Третья, невидимая, неуловимая сила, которую мы назвали невидимою рукой и которая проявляется подкупами, тайными соглашеніями, сманиваніями, заговорами, сила всюду усматриваемая, нигдѣ не находимая, дѣйствующая какъ дрожжи революціоннаго броженія и въ журналистикѣ, и въ клубахъ, и въ палатѣ и на улицѣ, не подлежитъ точному опредѣленію. Газеты революціонной эпохи были по большей части небольшаго формата дешевые листки. Они покрывали стѣны домовъ, читались на всѣхъ улицахъ, всѣми классами населенія. Зибель сравниваетъ ихъ съ мелкими демократическими газетами 1848 года какъ по таланту, такъ и характеру убѣжденій редакторовъ. Газета Лустало расходилась въ числѣ 200 тысячъ экземпляровъ. Нѣкоторыя газеты украшались политипажами, иногда отвратительными. Общій характеръ ихъ въ томъ чтобы бойкимъ перомъ возбуждать дурныя страсти, раздражая, забавляя, поблажая, обманывая, клевеща, обращаясь къ дурнымъ инстинктамъ человѣческой природы; въ то же время льстить нѣкоторому безличному „народу“, великодушному, великому, могущему все сдѣлать что захочетъ, и хлестать обличая все выдающееся, не останавливаясь предъ средствами, ежедневно пуская въ ходъ завѣдомую ложь. Печать пользовалась полною свободой или точнѣе безграничною разнузданностью. Если это можно назвать полною свободой печати, то опытъ съ такою свободой былъ сдѣланъ, и къ сожалѣнію удаченъ не былъ. Старые строгіе законы фактически были упразднены. Новыхъ не было. Можно было совершенно безнаказанно писать что угодно, какую угодно клевету, возбуждать къ мятежу и рѣзнѣ и производить впечатлѣніе дешевою дерзостью нападенія на все имѣющее хотя тѣнь авторитета. Два слова употреблялись въ особомъ значеніи и были въ почетѣ: patriote, bon patriote (въ родѣ какъ нынѣ у насъ въ нѣкоторой части журналистики въ почетѣ слово честный въ особомъ, спеціальномъ значеніи), и другое — дѣлать доносъ, dénoncer. Послѣднее слово у насъ не въ почетѣ, имѣетъ позорящее значеніе, но если замѣнить его словомъ обличать, будетъ нѣчто подходящее. Разнузданность находила громадное поощреніе въ дурныхъ инстинктахъ публики. Журналистика щекотала любовь къ скандалу, а для честолюбцевъ въ палатѣ и внѣ ея, имѣвшихъ въ виду проложить себѣ дорогу, была подручнымъ орудіемъ.

Каковы были разнузданность и безнаказанность можно судить по слѣдующему эпизоду. Послѣ брошюры подписанной именемъ Марата C’en est fait de nous, парижскія городскія власти взволновались. Камиллъ Демуленъ иронически описываетъ ихъ дѣйствія.

„Маратъ, которому, какъ мнѣ иной разъ кажется, отлично служатъ его шпіоны, если можно такъ назвать патріотовъ движимыхъ чистѣйшими побужденіями, разказываетъ что по прочтеніи C’en est fait de nous ужасъ изобразился на всѣхъ лицахъ въ меріи. Г. Бальйи сонъ потерялъ, г. Мотье шлетъ за г. Карлемъ. Г. Карль, ювелиръ, командиръ батальйона набережной des Orfèvres, такъ отличившійся 22 января при знаменитой блокадѣ дома Марата, при коей исполнялъ должность генералъ-майора. Извѣстно, ему недоставало только бомбъ и пловучихъ батарей чтобы сдѣлать осаду по формѣ въ родѣ осады Гибралтара. Г. Карль отправляется ко вдовѣ Мэнье, раздающей листки Марата. Было 9 часовъ вечера. Алгвазилы роются въ домѣ. Великое исканіе невидимаго Марата. Наполняютъ фіакры его листками. Въ полночь привозятъ вдову къ Бальйи. Тамъ допросъ до трехъ часовъ утра, затѣмъ великая муниципальная консисторія, затѣмъ великій министерскій клубъ. Великія пренія въ управленіи. Какъ отдѣлаться отъ авторовъ, столь рѣшительныхъ патріотовъ. Рикетти старшій 2) предсѣдаетъ, онъ цѣдитъ, вѣситъ, просѣваетъ мнѣнія. Наконецъ рѣшаютъ. Малуэ явится съ доносомъ, Брӭнвилль будетъ преслѣдовать, судъ Шателе разсудитъ“.

Лустало въ свою очередь подымаетъ голосъ въ защиту „свободы печати“. „Съ той поры, говоритъ онъ, какъ министерская партія господствуетъ въ Національномъ Собраніи, стараются разрушить мало по малу всѣ декреты обезпечивавшіе націи верховенство и каждому гражданину свободу личности, собственности, мнѣнія, и нарушить „объявленіе о правахъ человѣка“, составляющее основаніе всѣхъ законовъ… Съ 25 милліонами дохода и съ клубомъ 1789 годъ къ своимъ услугамъ чего не могутъ, чего не дерзнутъ предпринять министры посѣдѣвшіе въ интригахъ и фаворахъ стараго управленія. Но печать, печать бодрствуетъ! Она разоблачаетъ планы затѣваемые противъ общественнаго интереса, она въ лицо называетъ мерзавца который продался, мошенника который служитъ народу только чтобы выбраться изъ ничтожества, слабодушнаго, покидающаго права охрана которыхъ ему довѣрена. Печать проникаетъ въ тайны, печать устанавливаетъ соглашенія, опрокидываетъ идоловъ, единитъ умы и подбрасываетъ препятствія министерскимъ попыткамъ. Надо, значитъ, уничтожить свободу печати!“

Въ засѣданіи 31 іюля депутатъ Малуэ дѣйствительно попросилъ слова для обличенія журналистовъ. „Я имѣю сдѣлать важное обличеніе“, сказалъ онъ. Многіе члены лѣвой стороны, зная въ чемъ дѣло, кричатъ: „обратитесь съ нимъ въ полицію“. Требуютъ перехода къ очереднымъ дѣламъ. „Нѣтъ очереднаго дѣла болѣе настоятельнаго, восклицаетъ Малуэ. Я хочу сдѣлать вамъ извѣстными гнусные умыслы и призвать кару на тѣхъ кто ихъ измышляетъ. Я приведу васъ въ трепетъ, сказавъ вамъ что существуетъ заговоръ задержать короля, ввергнуть въ темницу королеву, королевское семейство и главныхъ сановниковъ, и предать смерти отъ пяти до шести сотъ человѣкъ. Да, на вашихъ глазахъ, у вашихъ дверей, злодѣи обдумываютъ и распространяютъ эти гнусности, возбуждаютъ народъ къ бѣшенству, къ пролитію крови, развращаютъ его нравы, нападаютъ на основы конституціи и свободы.

Останутся да равнодушны и глухи, къ этому представители народа? Я изобличаю предъ вами гг. Марата и Камиля Демулена (ропотъ и смѣхъ съ лѣвой стороны). Я не смѣю полагать чтобъ изъ среды Національнаго Собранія раздавался смѣхъ когда я открываю преступленіе противъ общества“.

Г. Малуэ читаетъ затѣмъ выдержки изъ листка Другъ Народа, подъ заглавіемъ Мы пропали (C’en est fait de nous!). Вотъ одинъ изъ параграфовъ.

„Граждане всѣхъ возрастовъ и всѣхъ положеній! мѣры принятыя Собраніемъ не помѣшаютъ вамъ погибнуть: вы безвозвратно пропали если не возьметесь за оружіе, и не обрѣтете въ себѣ ту геройскую доблесть которая 14 іюля и 5 октября дважды спасла Францію. Спѣшите въ Сенъ-Клу, пока есть время, приведите въ наши стѣны короля и дофина, стерегите ихъ бдительно, и пусть они будутъ вамъ порукой въ событіяхъ. Заприте Австріячку и шурина ея, чтобъ имъ нельзя было ковать свои заговоры, схватите и заключите въ оковы всѣхъ министровъ и чиновниковъ, держите подъ стражей главу муниципалитета, помощниковъ мера, генерала, генеральный штабъ; возьмите артиллерійскій паркъ въ улицѣ Вертъ, завладѣйте всѣми пороховыми заводами и магазинами, пусть будутъ розданы пушки по округамъ, пусть соберутся окружныя управленія въ постоянное засѣданіе, заставятъ отмѣнить пагубные декреты. Бѣгите, спѣшите, если еще не упущено время, или скоро увидите безчисленные враждебные легіоны которые ринутся на васъ, увидите какъ подымутся привилегированные классы, и деспотизмъ, ужасный деспотизмъ, возстанетъ болѣе подавляющій чѣмъ когда бы то ни было. Пяти, шести сотъ головъ достаточно чтобы закрѣпить ваше спокойствіе, вашу свободу, ваше счастіе; ложная гуманность удержала вашу руки и остановила ваши удары: она будетъ стоить милліоновъ жизней вашихъ братьевъ. Если ваши враги восторжествуютъ, кровь польется рѣкой, они зарѣжутъ васъ безъ милосердія, распорютъ животъ вашимъ женамъ, и чтобы навсегда погасить среди васъ любовь къ свободѣ, ихъ кровожадныя руки вырвутъ сердца изъ груди вашихъ дѣтей“.

Обращаясь затѣмъ къ Камилю Демулену, „я не мщу, сказалъ Малуэ, за частное оскорбленіе. Послѣ года молчанія и презрѣнія я долженъ явиться мстителемъ за общество. Прочтите послѣдній нумеръ Революцій во Франціи и въ Брабантѣ. Какъ тутъ сомнѣваться? Могутъ ли быть болѣе жестокіе враги конституціи какъ тѣ кто желаютъ низвести короля до предмета презрѣнія и посмѣшища, кто по поводу достопамятнаго празднества, гдѣ король со всѣхъ концовъ государства былъ привѣтствуемъ выраженіями любви и преданности, говорятъ намъ наглости о тронѣ или какъ они выражаются: креслѣ исполнительной власти.

„Національнымъ праздникомъ Камиль Демуленъ называетъ тріумфъ Павла Эмилія, на которомъ государь, съ руками связанными за слиной, въ униженіи, слѣдовалъ за колесницей тріумфатора; онъ пользуется этимъ историческимъ фактомъ для преступнаго намека на праздникъ федераціи… Прежде нежели изобличить предъ вами эти преступленія, я пытался возбудить бдительность министерства; замѣшательство сановника, почти признавшагося мнѣ въ безсиліи законовъ, удвоило мой ужасъ. Какъ, сказалъ я себѣ, если законы безсильны, то кто предупредитъ насъ о томъ какъ не сами суды? Ихъ обязанность обратить вниманіе націи на угрожающія ей опасности; иначе пусть они завѣсятъ траурнымъ крепомъ свѣтилище правосудія, пусть скажутъ они намъ что законы безвластны и погибнутъ съ ними; ихъ обязанность пасть первыми подъ кинжалами тиранніи. Изобличить предъ вами опасность въ которой находится свобода и общественное дѣло, — будетъ шагомъ къ спасенію, будетъ вызовомъ къ наказанію преступленій; не потерпите чтобъ Европа насъ заклеймила позоромъ, повѣривъ что наши убѣжденія и наши права тождественны съ убѣжденіями и правами гг. Марата и Камиля Демуленъ. Они настоящіе враги общественнаго дѣла, а не тѣ кто страдаютъ отъ вашихъ реформъ. Человѣка страшно любящаго свободу возмущаетъ разнузданность своеволія, которому онъ предпочелъ бы всѣ ужасы деспотизма. Я требую чтобы королевскій прокуроръ при судѣ Шателе былъ призванъ сюда и получилъ приказъ преслѣдовать какъ преступниковъ противъ націи писателей призывающихъ народъ къ пролитію крови и неповиновенію законамъ. (Въ части собранія раздаются аплодисменты, въ другой части слышится ропотъ.)

Малуэ предложилъ слѣдующій проектъ декрета: „Національное Собраніе, въ виду сдѣланнаго однимъ изъ его членовъ доноса противъ статьи Мы пропали и противъ послѣдняго нумера газеты Революціи во Франціи и въ Брабантѣ, издалъ декретъ о вызовѣ въ Собраніе королевскаго прокурора при Шателе, для предписанія ему преслѣдовать, какъ преступниковъ противъ націи, авторовъ, типографщиковъ и разнощиковъ статей призывающихъ народъ къ возстанію, къ пролитію крови и ниспроверженію конституціи“.

Декретъ, увы! не имѣлъ никакихъ послѣдствій и былъ даже потомъ отмѣненъ.

Маратъ насмѣялся надъ Собраніемъ. „Я не умѣю пресмыкаться, писалъ онъ: впредь я не только не воздамъ никакого знака уваженія Собранію, но я буду относиться къ нему со справедливою строгостью; я не принесу ему никакой хвалы. Еслибы случайно изъ нѣдръ его возникъ хорошій декретъ, это будетъ только исполненіемъ долга; но я буду на стражѢ съ кнутомъ цензуры въ рукахъ при всякомъ его дурномъ декретѣ, а ихъ можетъ оказаться страшное число, потому что Собраніе поработили враги народа“.

„Ничто, пишетъ Камиль Демуленъ, не насмѣшило меня такъ какъ это объявленіе Маратомъ войны Національному Собранію. Вотъ по истинѣ заблудшее чадо журналистовъ-патріотовъ. Право начинаю думать что у Марата есть кольцо Гигеса. Очевидно онъ увѣренъ что проведетъ всѣхъ шпіоновъ старой полиціи и наблюдателей новой и проскочитъ чрезъ баталіонъ г. Карля, ибо отвѣчаетъ войной на войну и въ слѣдующемъ же нумерѣ обвиняетъ Собраніе въ государственной измѣнѣ“.

Какой отвѣтственности можно было бояться когда на другой день засѣданія выдавшаго декретъ предложенный Малуэ, предсѣдатель прочелъ Собранію письмо отъ „побѣдителей Бастиліи“, сообщавшихъ что они приглашаютъ писателей посвятившихъ себя защитѣ свободы, Камиля Демулена, Лустало, Карра и пр. и пр. присутствовать при богослуженіи для помина души погибшихъ при осадѣ этой крѣпости. „Собраніе не получило даже особаго приглашенія. Мы узнаемъ о приглашеніи только изъ афишъ,“ сказалъ одинъ изъ членовъ. Боясь отказаться отъ участія въ поминкахъ, но и не рѣшаясь послѣдовать такому приглашенію, Собраніе рѣшило само назначить „торжественное служеніе въ память павшихъ за свободу“.

Камиль Демуленъ со своей стороны прислалъ въ Собраніе оправдательный адресъ. Адресъ былъ прочтенъ въ засѣданіи 2 августа.
„Я желалъ бы знать, спрашивалъ по поводу его Малуэ, какое правительство, какое варварское общество дозволило бы то что запрещается вашимъ декретомъ? Если Камиль Демуленъ невиненъ, онъ оправдается. Или онъ виновенъ? Я буду обвинителемъ его и всякаго кто выступитъ его защитникомъ. Пусть оправдается если смѣетъ“.

Въ эту минуту въ одной изъ трибунъ раздается голосъ: да, я смѣю. Часть Собранія поднимается въ изумленіи; проносится слухъ что это сказалъ самъ Камиль Демуленъ; президентъ отдаетъ приказаніе арестовать лицо произнесшее эти слова.

Вкрадчиво выступаетъ Робеспьеръ. „Я полагаю, говорить онъ, что приказаніе отданное г. президентомъ было вызвано необходимостью; но слѣдуетъ ли смѣшивать необдуманность и неосторожность съ преступленіемъ? Онъ слышалъ какъ его обвиняли въ преступленіи противъ націи: въ такомъ случаѣ человѣку трудно удержаться. Нельзя предполагать въ немъ намѣреніе оскорбить Собраніе. Гуманность и справедливость говорятъ въ его пользу. Я требую чтобъ его оставили на свободѣ и чтобы Собраніе перешло къ очереднымъ дѣламъ“.

Предсѣдатель объявляетъ что Камиль Демуленъ исчезъ, и что его не могли арестовать.

Собраніе переходитъ къ очереднымъ дѣламъ…

Пріятель. Не безъ основанія писала Екатерина въ этомъ же 1790 году въ Парижъ: „Во Франціи теперь тысяча двѣсти законодателей, которыхъ не слушается никто кромѣ короля“.

Авторъ. Мы начали наши наброски описаніемъ свѣтлыхъ дней первой эпохи революціи, очередь за ея днями смятенія и ужаса.

Пріятель. Это отложимъ до другаго раза…

1) Выписки изъ революціонныхъ газетъ находятся въ Histoire parlementaire de la Révolution Française, par Bûchez et Roux, Parie, 1834, t. ѴI, 387 и слѣд.

2) Мирабо, послѣ отмѣны титуловъ такъ именуемый и въ Собраніи.

Русскій Вѣстникъ, 1880

Visits: 7