Въ революціи 1917 года показалъ народный русскій человѣкъ себя тѣмъ, кѣмъ и долженъ былъ показать — «варваромъ», жаждущимъ лучшей доли матеріальныхъ благъ и познавшимъ вмѣстѣ съ войной силу «прямого дѣйствія». Война сыграла огромную роль въ пробужденіи народнаго человѣка.

Странно сказать, но въ этой жестокой, страшной, «смертельной» формѣ было дано ему впервые какъ бы реальное полноправіе въ большихъ дѣлахъ жизни. Тамъ, гдѣ не случилось, какъ въ Россіи, революціи, гдѣ не было практики «прямого дѣйствія», не менѣе ощутимымъ оказалось мирное давленіе его на жизнь. Жизнь «пластически» приняла форму, гдѣ-то давленіе отпечаталось. Тѣ, кого разочаровалъ народный человѣкъ своимъ «матеріализмомъ», не могутъ отказать ему все же въ большой жизненности и жизнерадостности. Онъ передѣлалъ жизнь широкимъ созданіемъ массовой «рекреаціи». Кинематографъ, спортъ, танецъ и радіо, изобрѣтенные не имъ, были захвачены имъ съ энтузіазмомъ. За эти первыя реальныя завоеванія своего новаго восхожденія держится онъ повсемѣстно гораздо болѣе упорно, чѣмъ за политическія права демократіи.

И пусть не думаютъ, что народная рекреація пустая вещь. «Человѣкъ отдыхаетъ, чтобы лучше работать». Увы, это только педагогическая пропись, въ жизни осуществимая лишь въ самыхъ исключительныхъ случаяхъ! На самомъ же дѣлѣ, человѣкъ лучше (то-есть, прежде всего, выгоднѣе для самаго себя) работаетъ лишь для того, чтобы лучше отдыхать. Пролетарій римскій требовалъ хлѣба и зрѣлищъ, и въ этомъ не было рѣшительно ничего предосудительнаго, въ этомъ выражалось присущее ему желаніе жить и присущая ему жизнерадостность. Современному народному человѣку хлѣба дано не меньше, чѣмъ въ прошлый вѣкъ, зрѣлищъ же неизмѣримо больше. Это ли «соціальный прогрессъ»? Или? можетъ быть, только регрессъ «зрѣлища», т. е., другими словами говоря, рекреаціоннаго развлеченія и времяпрепровожденія? Вѣроятно, ни то, ни другое, но только новыя «обычаи» новаго историческаго «племени»…

Большевики не даютъ подвластному ему народу достаточно хлѣба. Они находятъ болѣе выгоднымъ, менѣе обременительнымъ для себя не лишать его зрѣлищъ. Быть можетъ, въ этомъ одномъ угадана ими вѣрно какая-то общая линія вѣка. Быть можетъ, этимъ однимъ народный русскій человѣкъ какъ-то жизненно связанъ съ большевицкой эпохой и въ этомъ одномъ не только завоеванъ ею, но и передѣланъ ею. Вмѣстѣ съ большевиками русскій народъ узналъ кинематографъ, театръ, радіо, иллюстрированныя газеты, спортивныя состязанія, городскую одежду — тщеславіе вѣка. То жалкій итогъ, конечно, если онъ при этомъ лишился «всего остального»! Но за этотъ итогъ онъ держится сейчасъ и будетъ держаться. «Все остальное» къ нему вернется. Новая соціальная революція уничтожитъ все содѣянное большевицкой соціальной революціей. Останется въ русскомъ народномъ человѣкѣ лишь слѣдъ общаго соціальнаго сдвига, пережитаго имъ и подъ большевиками какъ-то таинственнымъ образомъ параллельно со всѣмъ міромъ. Не будемъ слѣпыми, признаемъ «геологическое» величіе явленія, даже если замѣтны намъ признаки его лишь въ самыхъ «поверхностныхъ» пластахъ новаго жизненнаго обычая, народнаго уклада.

***

Въ послѣдней книгѣ Шарля Морраса есть интересный этюдъ о Геродотѣ. Въ легендарной исторіи своей греческій историкъ приводитъ легендарный эпизодъ спора о трехъ способахъ правленія. Это, разумѣется, политическій этюдъ въ формѣ такъ нравившейся и античности, и ренессансу, и ХѴІІІ вѣку. Споръ былъ будто бы поднятъ о преимуществахъ и недостаткахъ демократіи, олигархіи, абсолютной монархіи. Шарль Моррасъ напоминаетъ его, чтобы показать, какъ не новы такого рода споры. Спорщики Геродота разсуждаютъ въ точности такъ же, какъ могли бы разсуждать политическіе люди, сегодняшняго дня. И съ торжествомъ указываетъ вдохновитель «Аксіонъ Франсэзъ» на побѣду, одержанную въ спорѣ у Геродота монархіей, предлагая и людямъ нашего вѣка почерпнуть въ томъ надлежащій урокъ.

Совсѣмъ иной урокъ можно почерпнутъ, однако, изъ сопоставленія легенды Геродота и этой статьи Шарля Морраса! Современный французскій писатель не замѣчаетъ одной важной вещи. Разсуждая за своихъ героевъ о демократіи, монархіи и олигархіи, Геродотъ разсуждаетъ лишь исключительно съ точки зрѣнія практической цѣлесообразности, жизненнаго удобства, государственной полезности. Ему непонятна самая идея о существованіи имѣющаго абсолютную цѣнность отвлеченнаго политическаго принципа. Онъ не зналъ ни деклараціи правъ человѣка, лежащей въ основѣ демократіи, ни Божьей милости, дающей высшую санкцію монархіи. Благо человѣка интересуетъ его гораздо больше, чѣмъ право, а милость боговъ античный міръ считалъ не источникомъ власти, но наградой, которую она должна была заслужить.

Если бы кто нибудь спросилъ Геродота, демократъ ли онъ самъ, сторонникъ ли олигархіи, вѣрный ли слуга монархіи — онъ отвѣтилъ бы, пожалуй, безъ малѣйшаго замѣшательства, что вчера былъ однимъ, сегодня является другимъ, а завтра будетъ третьимъ, либо наоборотъ. Его политическій выборъ всецѣло зависитъ отъ обстоятельствъ. И какъ разъ менѣе всего ему былъ бы понятенъ, напримѣръ, Шарль Моррасъ, стоящій за монархію внѣ всякой зависимости отъ обстоятельствъ нынѣшней Франціи и современности вообще.

Древній писатель казался «устарѣлымъ» людямъ XIX вѣка, но людямъ нашей эпохи кажется онъ, быть можетъ, въ своихъ политическихъ взглядахъ менѣе устарѣлымъ, чѣмъ кажутся намъ люди XIX вѣка. Соціальный сдвигъ нашего времени не выдвигаетъ никакой политической доктрины. Онъ какъ бы равнодушно принимаетъ текучія политическія формы, пріостаналивается надолго на такихъ чисто «эмпирически» найденныхъ позиціяхъ, которыя показались бы верхомъ нелѣпости тридцать лѣтъ тому назадъ. Пестрота политической жизни послѣвоенныхъ государственныхъ образованій, сложившихся съ подавляющимъ перевѣсомъ народнаго элемента — поразительна. Она включаетъ и весьма регулярную демократію Чехословакіи, и «вооруженный народъ» Финляндіи, и народную монархію Югославіи, и фантастическую диктатуру Польши, объявленную какъ будто бы на нѣсколько недѣль и существующую годы. Народный человѣкъ новой эпохи заявляетъ свою политическую неразборчивость. Онъ выказываетъ часто явную склонность къ диктатурѣ или, во всякомъ случаѣ, очень малую со противляемость диктатурѣ. Людей, живущихъ понятіями XIX вѣка, необыкновенно огорчаетъ такая снисходительность «освобожденныхъ народовъ» къ диктатурѣ и такое равнодушіе ихъ къ демократіи. Эти люди не хотятъ понять, что въ условіяхъ современности демократическій строй является достояніемъ лишь «аристократическихъ» націй.

Пьеру Гаксотту, талантливому историку, блестящему журналисту, принадлежитъ замѣчательная мысль о томъ, что наше время знаетъ не аристократизмъ классовъ, но аристократизмъ цѣлыхъ націй. Въ аристократической консервативной націи аристократиченъ, консервативенъ, и крестьянъ, и рабочій. Аристократична Франція вся цѣликомъ — аристократиченъ ея благополучный крестьянинъ и ея рабочій, отдающій хуже оплачиваемый и болѣе тяжелый трудъ иностранному пришельцу. Аристократична Англія со своимъ высокимъ уровнемъ жизни, со своимъ среднимъ сословіемъ и со своимъ тредъ-юніонизмомъ. Продолжая мысль Гаксотта, можно было бы сказать даже, что въ Германіи, гдѣ послѣвоенный капитализмъ кажется «выскочкой», аристократизмъ гнѣздится не только въ остаткахъ монархіи, но и въ насчитывающей за собою много десятилѣтій большой традиціи нѣмецкой соціалъ-демократіи. Но все то, что здѣсь названо, и составляетъ «оплотъ демократіи», ея болѣе или менѣе уцѣлѣвшій остовъ, заливаемый народными волнами менѣе счастливой Европы.

Въ формахъ демократіи соціальный сдвигъ происходить наиболѣе безболѣзненно. Менѣе всего, разумѣется, эти формы являются его цѣлью. Поѣздъ, бѣгущій по рельсамъ, бѣжитъ не для того, что бы кто-то имѣлъ возможность проложить эти рельсы. Новая эпоха не выдвигаетъ никакой политической доктрины. Но о ея политическомъ содержаніи есть возможность судить. Можно бытъ увѣреннымъ въ томъ, что оно будетъ опредѣляемо ея практикой. Практика уже видимаго нами нынѣ отрѣзка времени даетъ какъ будто нѣкоторый намекъ на будущее.

Если бы было возможно перенести въ условія нашего времени легендарныхъ героевъ Геродота и предложить имъ заново перерѣшить въ этихъ условіяхъ прежній ихъ спорь — нѣтъ никакихъ сомнѣній, что при томъ же подходѣ къ рѣшенію политической задачи, съ точки зрѣнія жизненной цѣлесообразности, этотъ споръ былъ бы рѣшенъ не въ пользу демократіи и не въ пользу единодержавія, но въ пользу олигархіи. Если бы мы стали возражать героямъ Геродота, ссылаясь на незыблемыя права человѣка и гражданина и на вѣчныя начала монархіи, эти герои насъ просто не поняли бы. Если бы мы стали разсуждать въ одной съ ними плоскости, они нашли бы многое, что сказать въ защиту своего мнѣнія. Первое, что поразило бы ихъ въ нашей эпохѣ, это ея необыкновенная сложность и неисчерпаемое многообразіе образующихъ ее явленій. Люди Геродота разсудили бы правильно, что сложность эта и многообразность новаго вѣка не только не охватывается однимъ умомъ, но и не управляется одной волей. Самый «геніальный» взоръ самаго дальновиднаго монарха не могъ бы оказаться «хозяйскимъ окомъ» по отношенію къ владѣніямъ и дѣламъ современности. И въ то же время спорщикамъ Геродота бросилась бы въ глаза очевидная практическая нецѣлесоообразностъ руководства неизмѣримо усложненной жизни въ демократическомъ порядкѣ. Ихъ самымъ искреннимъ образомъ удивила бы попытка совмѣстить господство надъ жизнью выбранныхъ гражданъ, не обязанныхъ имѣть никакихъ знаній, кромѣ знанія избирательнаго и парламентскаго механизма, съ такимъ жизненнымъ строемъ, который требуетъ знаній на каждомъ шагу и неустанно дробитъ эти знанія на все болѣе и болѣе узкія по мѣрѣ силъ человѣка спеціальности. И было бы тщетно указывать проницательнымъ политикамъ Геродота на тотъ или иной успѣхъ нашихъ «великихъ демократій». Ибо въ величайшей изъ всѣхъ американской «демократіи» они усмотрѣли бы чисто условное обозначеніе олигархической по существу системы. И безъ особаго труда открыли бы они «олигархическій секретѣ» англійской демократіи, какъ раскрыли бы и то обстоятельство, что политическая трагедія современной Франціи состоитъ въ постоянныхъ колебаніяхъ неустойчиваго равновѣсія между олигархической тенденціей и демократическимъ предразсудкомъ.

Олигархическая тенденція новой эпохи отвѣчаетъ безконечному распространенію ея опыта, безграничному развѣтвленію ея знаній. Этотъ опытъ, это знаніе даютъ современной олигархіи опредѣленный смыслъ лишь какъ смыслъ «олигархіи компетенцій». Но «олигархія компетенцій» можетъ найти свое стройное выраженіе только въ томъ обществѣ, гдѣ существуетъ іерархія компетенцій.

Соціальный сдвигъ приводитъ въ движеніе поднимающіяся вверхъ народныя массы, которыя рано или поздно образуютъ новое общество. Въ этомъ обществѣ установится новая іерархія. Если жизненная необходимость непроизвольно опредѣляетъ политическую тенденцію этого общества, какъ «олигархію компетенцій», то самая структура его отразить неизбѣжно іерархію компетенцій. Новый вѣкъ, такимъ образомъ, вѣрнѣе всего не унаслѣдуетъ прежнюю «имущественную» іерархію, свойственную капиталистическому обществу XIX вѣка. «Кадры» для новой іерархіи, іерархіи компетенцій новая эпоха найдетъ въ интеллектуальныхъ и творческихъ силахъ.

Всеобщій сдвигъ захватываетъ эти существующія и нынѣ силы, выдвигая ихъ, однако, на иное соціальное мѣсто. Людямъ умственнаго труда и творческой иниціативы принадлежитъ въ будущемъ несомнѣнно болѣе значительная роль, нежели ихъ нынѣшняя роль «службы» капитализму, соціализму и коммунизму. По признаку компетенцій, жизнь вынесетъ ихъ на самую высоту новой іерархіи. И по этому же признаку въ руки тѣхъ, кому нынѣ дано быть лишь совѣтниками диктатуры или демократіи, перейдетъ своеобразная «олигархія»: не только устройство жизни, но и управленіе ею.

П. Муратовъ.
Возрожденіе, № 2220, 1 іюля 1931.

Visits: 16