Львовъ. — Градоначальникъ Клоцъ. — Древняя Ставропигія. Русскій народный домъ. — Трагедія русскаго меньшинства.
Львовъ — городъ мягкихъ очертаній, зелени, холмовъ, просторныхъ асфальтовыхъ площадей и грязныхъ извилистыхъ переулковъ, пышныхъ храмовъ и древняго великолѣпія, городъ тишины и монастырской прохлады, городъ клокочущихъ страстей и пулеметной стрѣльбы, городъ древней Руси и древняго русскаго величія, городъ ненавидящей Русь, мятущейся и кровавой самостійной украинской мечты.
Кіевъ, но только безъ Днѣпра. Кіевъ, гдѣ вѣками процарствовалъ бы, одолѣвъ поляка, австріецъ, а на мѣсто австрійца вновь воцарился бы полякъ.
У меня рекомендации по «полковничьей» линіи. Воевода гр. Голуховскій не совсѣмъ «свой человѣкъ», зато «свой» — градоначальникъ Клоцъ.
По виду г. Клоцъ вовсе не похожъ на градоначальника: взъерошенный, въ яркомъ галстухѣ, на видъ лѣтъ не болѣе тридцати.
Самоувѣренный даже до странности. Заявляетъ:
— Какъ не признаемъ русскихъ? — Да кругомъ Львова сплошь русскіе.
Пораженъ и въ высшей степени. Но дѣло разъясняется просто: я не зналъ еще, что поляки «русскими» называютъ украинцевъ и бѣлоруссовъ, въ отличіе отъ «россійскихъ», т. е. великороссовъ и всѣхъ тѣхъ, кто признаютъ себя сынами Россіи. Оказывается, на этомъ «различіи» очень многое основано, во всемъ, что пишутъ и говорятъ, — въ особенности, когда надо убѣдить иностранцевъ — поляки о кресахъ. А вѣдь съ мнѣніемъ иностранцевъ поляки считаются больше всего въ мірѣ…
— Но русскихъ въ нашемъ пониманіи, — спрашиваю я градоначальника, — вы признаете?
— О, такихъ здѣсь нѣтъ, развѣ что эмигранты…
— Помилуйте, а тѣ, кого австрійцы прозвали «москвофилами»?
— Ну, если хотите, эмигранты, которые стремятся расширить свое вліяніе…
Затѣмъ г. Клоцъ принимается мнѣ расхваливать русскую аграрную партію: не украинскую, молъ, а въ то же время политически уравновѣшенную.
Узнаю потомъ, — въ аграрной партіи какихъ-нибудь десять человѣкъ и исполняетъ она покорно всѣ директивы гг. Сухенека и Клоца.
Русская улица — русскій центръ Львова, нѣтъ почти на ней украинскихъ вывѣсокъ, не слышно украинскаго говора.
Какъ-то темно здѣсь. Большіе дома, ветхіе и хмурые: владѣнія Ставропигіи.
Древнее, славное ставропигійское братство, пронесшее Русь сквозь вѣка польскаго и австрійскаго владычества, властью ненавидимое теперь, какъ было оно ненавидимо габсбургской имперіей, въ приниженности своей горделивое и неотрекающееся.
Вотъ прошелъ я по темной лѣстницѣ, вотъ открыли мнѣ дверь, вотъ залъ съ опущенными шторами и смотрятъ со стѣнъ темные лики уніатскихъ митрополитовъ.
Люди кругомъ стола медлительные, торжественные, въ темномъ, пожилые почти всѣ. Засѣдаетъ Правящій Синодъ Ставропигійскаго братства.
Потомки, послѣдователи тѣхъ, кто страдали за Галицкую Русь, тщились охранить ея ликъ, наперекоръ всему русскій языкъ передавали отъ поколѣнія къ поколѣнію.
Такъ же живы, какъ и при Габсбургахъ, слова ихъ устава:
«а) Сохраняти святую христіанско-каѳолическую вѣру по греко-восточному обряду у русскаго народа; б) поддерживати русскую народность и споспѣшествовати ея культурному развитію; в) печалитись о просвѣщеніи, религіозно-нравственномъ образованіи и облагородненіи своихъ единовѣрцевъ; г) способствовать русской учащейся молодежи обоего пола».
Я среди русскихъ, чья судьба, быть можетъ, еще трагичнѣе нашей, — они даже права не имѣютъ называть себя русскими.
— Насъ отрицаютъ, — говорятъ мнѣ они. — Кто мы? Никто, не поляки, не украинцы.
Это и есть «эмигранты», про которыхъ говорилъ мнѣ г. градоначальникъ Клоцъ, «эмигранты», дѣды и прадѣды которыхъ были внуками и правнуками исконныхъ обитателей Галицкой Гуси.
Сеньоръ Ставропигіи совѣтникъ Гулла идетъ со мной, за нами члены Правящаго Совѣта. Проходимъ въ сосѣдній покой, зажгли электричество, и засвѣтились на стѣнахъ краски и золото иконъ. «Галицкое письмо», наивное, угловатое, искусство композиціи еще не познавшее, отголосокъ слабый, но родной, великолѣпія Новгородской живописи. Музей Ставропигіи, вывезенный Россіей, послѣ долгихъ мытарствъ большевиками возвращенный во Львовъ.
Вотъ и древнѣйшій «Апостолъ» Галицкой Руси — ХII вѣка, вотъ и самая удивительная, самая волнующая здѣсь реликвія — «Альбомъ». Перелистываю его. — Здѣсь подписывались всѣ братья-міряне, ибо духовныхъ не принимаютъ въ братство, — съ XVI вѣка, когда грамотами патріарховъ антіохійскаго и константинопольскаго было узаконено ставропигійское братство и дана ему печать съ восьмиконечнымъ патріаршимъ крестомъ.
Мнѣ говорятъ:
— Многіе вѣка живемъ мы и будемъ жить. И типографію нашу, древнѣйшую на Галицкой Руси, сохранимь, и библіотеку, и музей, и церковь нашу, чудо архитектуры, гордую колокольню Константина Корніакта, и бурсу, гдѣ учатъ русскому языку, и духъ и культуру — отъ поляковъ и отъ украинцевъ.
— Но если я напишу, что васъ тѣснятъ здѣсь, что на васъ посягаютъ украинцы, что имущество ваше желаютъ имъ передать поляки, что вамъ не даютъ вздохнуть, — не простятъ бытъ можетъ поляки вашей откровенной бесѣды со мной?
— Не боимся мы, хуже быть уже не можетъ…
Читаю Шараневича, историка Галицкой Руси, вникаю въ этотъ искалѣченный, но все же могучій, Русыо вскормленный языкъ.
«Ставропигійское братство во Львовѣ есть яко бы старое розложистое дерево, котораго корни сягаютъ далекихъ столѣтій русской народно-церковной исторіи».
Читаю «Талергофскій Альманахъ» — скорбную книгу памяти лагеря въ Талергофѣ, гдѣ австрійцами во время войны были заключены «москвофилы». — Разстрѣляли австрійцы пятнадцать тысячъ галичанъ, не отрекшихся отъ Россіи. На обложкѣ двуглавый черный австрійскій орелъ, клюющій голову привязаннаго къ столбу галичанина, и кажется: вотъ теперь на мѣсто чернаго орла взлетѣлъ бѣлый одноглавый на верхушку столба.
Русскій Народный Домъ — достояніе русской культуры. Огромный домъ, гдѣ собираются русскіе, зданіе теперь сдается подъ театръ. Другой домъ, гдѣ библіотека съ древними книгами, музей и въ главной залѣ портретъ князя Льва Галицкаго, основателя Львѣграда. Въ библіотекѣ двадцать тысячъ томовъ. Домъ основанъ въ 1851 г. Теперь онъ въ рукахъ аграрной партіи. Заперли его австрійцы, пришли поляки, поставили правительственнаго комиссара изъ «аграріевъ». И нѣтъ возможности получить русскимъ русское имущество. Надѣются поляки, что когда умрутъ всѣ, кто по закону должны управлять домомъ, можно будетъ отдать его самостійникамъ.
Русскую гимназію во Львовѣ не разрѣшили открыть, потому что «въ этомъ нѣтъ надобности».
Руссофилы группируются вокругъ «Русской селянской организаціи». Она насчитываетъ въ деревняхъ десятки и десятки тысячъ сторонииковъ, а между тѣмъ ни одного русскаго депутата не прошло въ сеймъ отъ Галиціи. Почему? — Очень просто, — отвѣтятъ руссофилы, — всѣ знаютъ, что за русскій списокъ голосовать не имѣетъ смысла: такъ получится въ концѣ концовъ, что ста, двухсотъ голосовъ все равно не достанетъ… И все же голосовали за нашъ списокъ десятки тысячъ крестьянъ.
Полстолѣтіе украинизировалась крестьянская масса австрійцами. Теперь, за явной невозможностью ее полонизировать, украинизируется она при содѣйствіи поляковъ. Изъ двухъ золъ выбираютъ кажущееся меньшимъ и утѣшаются тѣмъ, что во Львовѣ половина жителей поляки.
Увы, русскій духъ среди молодежи на убыли.
Единственный русскій печатный органі — «Русскій Голосъ». Но вотъ и поляки и украинцы и многіе русскіе даже упрекаютъ его въ склонности рекламировать разныя совѣтскія «достиженія», а польская власть, пользуясь этимъ, заявляетъ, что руссофилы цѣликомъ впали въ большевизмъ.
Недоумѣніе вызываетъ такое положеніе. Отвѣтъ мнѣ даетъ одинъ изъ руководителей русскаго движенія:
— Мы ненавидимъ большевиковъ, но что подѣлаешь! Поляки насъ отрицаютъ, украинцы ненавидятъ. На кого намъ опереться? Не на большевиковъ, конечно, но если мы скажемъ, что нѣтъ нынѣ Россіи, то отвернутся отъ насъ многія и многія тысячи въ деревняхъ. И вотъ, скрѣпя сердце, должны мы говорить, что плохо ли, хорошо ли, а въ Россіи нынѣшней что-то дѣлается, что-то строится, что тамъ, пусть большевицкая, но все же мощная русская держава.
Трагично поистинѣ положеніе русскаго меньшинства въ Польшѣ. На что толкаетъ его несчастье!.. И какъ хорошо умѣютъ использовать это несчастье, мечту о существующей все же родинѣ — большевики!..
Красная церковь въ зелени — подъ гору, надъ Русской улицей. Единственный православный храмъ во Львовѣ. Въ сапогахъ, здоровенный, дышащій силой, предпріимчивостью о. Сапѣга. Какъ-то молодо, свѣжо все здѣсь: и деревья, и церковь, и самъ батюшка.
Двадцать одинъ приходъ перешелъ въ Лемковщинѣ въ православіе.
— О, сколько бы еще уніатовъ вернулись къ намъ! — говоритъ о. Сапѣга. — Но вотъ денегъ нѣтъ. Какъ же намъ развернуться? И церковь и церковную утварь теряетъ приходъ при переходѣ въ православіе. Ахъ, были бы средства! Половину Галиціи вернули бы въ нашу церковь.
Вспоминаю, что говорилъ мнѣ градоначальникъ Клоцъ, подчеркивающій свое равнодушіе къ католицизму:
— Будь у православія больше размаха, развернулось бы оно широко!
Но вѣдь для размаха, прежде всего, нужны деньги, а ихъ нѣтъ у православныхъ въ Галиціи, хоть и многими угодьями владѣетъ православная церковь въ Польшѣ.
Л. Любимовъ.
Возрожденіе, №1898, 13 августа 1930.
(Продолженіе слѣдуетъ.)
Views: 19