Книга воспоминаній С. П. Руднева, члена Московскаго Церковнаго Собора и участника многихъ правительствъ въ Сибири и на Дальнемъ Востокѣ, прошла незамѣченной въ общей печати.

А между тѣмъ — его воспоминанія отнюдь не похожи на тотъ недавній потокъ мемуаровъ, почти всѣ авторы которыхъ, какъ бы забѣгая впередъ передъ исторіей, или приписывали себѣ особыя государственныя роли или жаловались на то, какъ ихъ государственныхъ талантовъ не понимали современники.

С. П. Рудневъ — ровно никакихъ ролей и талантовъ себѣ не приписываетъ. Его книга, написанная хорошимъ и спокойнымъ русскимъ языкомъ, вполнѣ безхитростна, иногда даже наивна. Онъ разсказываетъ о своей семьѣ и своихъ хорошихъ знакомыхъ, провинціальныхъ судейцахъ и симбирскихъ помѣщикахъ, онъ и посвящаетъ свои воспоминанія «дорогимъ эмигрантам, богоданнымъ внукамъ и племяннику».

Но Россія, въ крови, корчахъ и нелѣпостяхъ революція, подымается во весь ужасающій ростъ на многихъ страницахъ этихъ семейныхъ и провинціальныхъ русскихъ записокъ.

Незамѣченная книга С. П. Руднева какъ бы возстанавливаетъ прекрасную традицію нашего 18-го вѣка, когда, также не думая о судѣ исторіи или о постороннихъ свидѣтеляхъ, наши пудренные пращуры, при вечернихъ огняхъ, разсказывали внукамъ объ испытаніяхъ своей жизни. И, читая книгу Руднева вспоминаешь, напримѣръ, не разъ старинныя и безхитростныя записки Мертва́го или Рунича и Пугачевщинѣ. Будущій историкъ найдетъ, вѣроятно, у Руднева не меньше, чѣмъ во многихъ прославленныхъ мемуарахъ.

Въ самомъ дѣлѣ, какой, напримѣръ, страшный образъ Кремля запечатляетъ авторъ послѣ обстрѣла большевиковъ:«На площадяхъ, а особенно около Чудова Монастыря и Николаевскаго дворца, валялись груды камней и мусора. Колонна у портика Чудова Монастыря и уголъ верхняго этажа были разбиты. Въ Успенскомъ соборѣ, въ куполѣ средней главы, зіяла большая брешь, а паникадило было слегка погнуто. Особенно сильно пострадалъ Соборъ Двѣнадцати Апостоломъ, стѣну котораго пробилъ снарядъ, повредившій затѣмъ Распятіе: ноги Спасителя были отбиты, а тѣло имѣло видъ какъ бы окровавленнаго».

Или развѣ не символъ всего нашего «революціоннаго народничества» этотъ Аргуновъ, одинъ изъ многихъ «крестьянскихъ» министровъ: «12/25 сентября днемъ мы переѣхали Уралъ съ его столбомъ «Европа-Азія» и простились съ Европой! Обращалъ на себя общее вниманіе Аргуновъ», который «разгуливалъ по перрону почему-то въ лаптяхъ».

Этотъ лапотникъ-министръ несчастной страны, когда-то бывшей Петровой Имперіи, и этотъ Кремль съ окровавленнымъ Христомъ — словно объясняетъ, почему въ Россіи, «на зарѣ ея свободы», въ первые дни революціи, покончилъ съ собою правнукъ Пушкина и внукъ Гоголя.

— Именно такъ, — прямой потомокъ Пушкина и Гоголя застрѣлился, не вѣря въ такую «новую» Россію.

Вотъ какъ разсказываетъ объ этомъ С. П. Рудневъ: «Въ числѣ моихъ сослуживцевъ по Симферопольскому окружному суду былъ молодой товарищъ прокурора Александръ Николаевичъ Быковъ. Онъ имѣлъ рѣдкое родство: онъ былъ правнукомъ Пушкина и внукомъ Гоголя, а именно: сестра Н. B. Гоголя — кажется, Анна Васильевна — вышла замужъ за полтавскаго помѣщика Быкова и отъ этого брака у нея родился сынъ, названный въ честь знаменитаго дяди Николаемъ. Этотъ Николай Быковъ женился затѣмъ на Маріи Александровнѣ Пушкиной, дочери почетнаго опекуна ген. А. А. Пушкина — сына поэта, и вотъ отъ этого-то брака племянника Гоголя и внучки Пушкина и родился Александръ Николаевичъ».

5 марта 1917 года онъ застрѣлился, Въ предсмертномъ письмѣ онъ писалъ о революціи: «Значитъ вамъ и жить въ этой новой Россіи и строить новую жизнь, которую вы понимаете и, конечно, знаете, какъ надо строить, я же ея не понимаю, строить не умѣю и въ нее не вѣрю, а потому, какъ лишній, и ухожу изъ жизни»… Этотъ случай и это письмо было использовано живущимъ въ Симферополѣ писателемъ Треневымъ для хлесткаго фельетона, въ которомъ онъ смѣялся, описывая, какъ ликующій свободный народъ въ уличномъ шествіи встрѣчается съ понуро идущей похоронной процессіей чиновниковъ, несущихъ на кладбище одного изъ своихъ, не вынесшихъ народной свободы и счастья»…

Отмѣтимъ также одну подробность, полную мистическаго ужаса, записанную авторомъ лри избраніи Патріарха Тихона: «Когда нареченный Патріархъ прибылъ, то мы его встрѣтили на лѣстницѣ и проводили въ Соборѣ Двѣнадцати Апостоловъ. Въ зіяющее отверстіе дулъ вѣтеръ и было холодно. Оттуда всѣ прослѣдовали въ Мѵроваренную Палату, гдѣ митрополитъ Владиміръ отслужилъ краткое молебствіе, которое — по какой-то непонятной причинѣ — кто-то изъ священнослужителей начать возгласомъ заупокойной литіи. Это былъ одинъ возгласъ, и тотчасъ же было исправлено, но все же незамѣченнымъ не осталось и произвело тяжелое впечатлѣніе какъ бы какого-то печальнаго панихиднаго предзнаменованія».

Такъ подымается ужасная, точно бы обреченная Россія въ этихъ безхитростныхъ воспоминаніяхъ. И когда кажется вамъ теперь нелѣпой корчей и сумасшедшимъ вздоромъ этотъ россійскій министръ юстиціи, «Керенскій, который, прибывъ въ зданіе судебныхъ установленій въ Кремлѣ, съ мѣста въ карьеръ началъ паясничать, вспрыгивать на столъ и — здорово живете — поносить и оскорблять собравшихся его привѣтствовать старыхъ и почтенныхъ судебныхъ дѣятелей», или этотъ Аргуновъ, разгуливающы въ лаптяхъ, — то такимъ же вздоромъ и такой же нелѣпостью покажутся вамь и другія корчи, — хотя бы этотъ «Временный Правитель Приморія» «воевода» Дитериксъ.

— «Случилось то, — разсказываетъ Рудневъ, — чего меньше всего и можно было ожидать. Только что кончились привѣтствія, какъ Временный Правитель прочелъ первый указъ: — именовать Приморское государственное образованіе — Земскимъ Пріамурскимъ краемъ, армію — Земскою Ратью, а его — Воеводою»…

Что же оставалось, въ самомъ дѣлѣ, правнуку Пушкина и внуку Гоголя, какъ не стрѣляться въ этой отчаянной, сошедшей съ ума и померкшей странѣ, когда-то бывшей Петровой Россіей?

К.
Возрожденіе, №1668, 1929.

Visits: 22